Беглецы и бродяги

Чак Паланик, 2003

Портленд, штат Орегон. Здесь на излете «проклятых восьмидесятых» родилась дикая, неистовая гранж-культура, подарившая миру великий рок-н-ролл, гениальное кино и талантливую литературу. Портленд, штат Орегон. Город, который стал для «Поколения Икс» и его наследников тем же, что Сан-Франциско для хиппи, Лондон – для панков и Новый Орлеан – для черных готов. Контркультурный форпост нашего времени, в путешествие по которому вас приглашает культовый уроженец и летописец Портленда Чак Паланик… Книга содержит нецензурную брань.

(открытка из 1981-го)

Кислота и ЛСД — это одно и то же. Я почему обращаю на это внимание: я сам этого раньше не знал.

В этом году мне девятнадцать. Я снимаю комнату на втором этаже, в доме № 2221 на Фландерс-стрит (СЗ). Джинсы мы с друзьями покупаем в «Squire» на углу Бродвея (ЮЗ) и Алдер-стрит. Мы носим плотницкие штаны с завышенной талией, с такой, знаете, петелькой на бедре, чтобы можно было повесить молоток. В «Squire» есть малярские брюки из белой джинсы и инженерные джинсы в полоску. Мы слушаем «Flying Lizards» и «Pink Floyd».

Еще когда я учился в школе, я посмотрел один жутковатый фильмец. Называется «Фокус на кислоте». Кислота изменяет сознание: под кислотой можно принять пламя газовой плитки за красивую голубую гвоздику. Со всеми вытекающими последствиями. А через несколько лет может случиться обратный удар, тебе вставит без всякого препарата, и ты разобьешься на машине.

И все же, когда друзья предложили скушать по марочке ЛСД и пойти в планетарий в ОМНТ (Орегонский музей науки и техники) на световое лазерное шоу под «Pink Floyd», я сказал: да. Давайте.

Рассуждал я примерно так: ЛСД — это диэтиламид лизергиновой кислоты. Простой алкалоид. Обыкновенное химическое вещество. Все по науке.

Была зима. Тогда ОМНТ располагался на Вест-Хиллс, на холме высоко над городом, рядом с зоопарком. В декабрьских сумерках мы уселись на промозглой стоянке у планетария и съели по маленькой бумаженции, пропитанной ЛСД. Я был подготовлен: друзья рассказали, чего ожидать. Сперва мы будем смеяться — и улыбаться так долго и напряженно, что лицевые мышцы будут болеть еще несколько дней. Потом мы будем скрипеть зубами. Об этом следует знать заранее, чтобы не сточить себе зубы. Все цвета, все источники света станут размытыми, как хвост кометы. Нам будет казаться, что краска стекает со стен. Мы сначала посмотрим лазерное шоу, а потом прогуляемся по Вест-Хиллс и будем втыкать на рождественские огни.

Планетарий ОМНТ — это большой круглый зал, где сиденья располагаются по всей окружности, а в центре стоит проектор. Мы садимся. Я сижу так, что слева — мои друзья, а справа — какая-то незнакомая тетенька. В колонках включается «Floyd», на черном куполе пляшут красные лазерные закорючки, а я все смеюсь и смеюсь и никак не могу остановиться. Играет «Dark Side of the Moon», а у меня болят челюсти. Играет «The Wall», и друг, который сидит рядом со мной, говорит: «Возьми что-нибудь в рот». Он говорит: «Иначе зубы сотрешь».

Он прав. Во рту уже горячо, и появился такой обжигающе металлический привкус, как это бывает, когда тебе сверлят зуб. Это я с такой силой скриплю зубами.

Сейчас декабрь. Мы все — в джинсовых куртках, подбитых искусственной овчиной. Спортивные шапки, толстые вязаные шарфы. Пихаю в рот шарф и жую.

Потом — я не помню, что было. А потом вдруг оказалось, что я задыхаюсь. В горле — что-то сухое и мягкое. Пытаюсь откашляться. Рот забит чем-то пережеванным и пушистым. Вроде как нитки. Или волосы.

Лазерные закорючки мечутся в темноте, в колонках гремит «Pink Floyd», а мой шарф — он какой-то совсем не такой. Слишком мягкий. Сплевываю на ладонь ворсинки. Да это же мех. Норка, кролик — я не особенно разбираюсь. Но что мех — это точно.

Тетенька, что сидит справа, — у нее меховая шуба. Она сняла ее с плеч, чтобы не было жарко. А один рукав упал ко мне на колени. То есть я в темноте не увидел и сжевал не свой шарф, а рукав ее шубы — выел весь мех от локтя до манжеты.

Друзья пытаются передать мне бандану, политую каким-то чистящим растворителем. Чтобы вдохнуть и догнаться. Растворитель ужасно вонючий. С ароматом несвежих носков. Люди вокруг возмущаются: что за запах.

Представление подходит к концу. Скоро музыка доиграет, лазеры выключат. Включится свет. Зрители встанут с мест. Примутся надевать шапки-перчатки. И незнакомая тетенька справа заметит, во что превратился рукав ее шубы. Она увидит, что у меня весь рот — в липких мокрых ворсинках. И шерсть между зубами. А я буду сидеть и пытаться откашляться — кроликом там или норкой.

Друг, который сидит слева, пихает меня локтем, все еще пытаясь всучить мне бандану, политую вонючим растворителем. Четыреххлористый углерод — еще одно очень простое химическое вещество. А тетка, чья шуба, морщится и говорит: «Господи, чем это пахнет?»

Как только кончается последняя песня, но до того, как включится свет, я встаю с места. Говорю друзьям, что пора на выход. Вот прямо сейчас. Пихаю их по проходу. Зажигается свет. Я толкаю ближайшего из приятелей. «Бежим. Все вопросы — потом, а сейчас быстро сваливаем».

Они, понятное дело, решили, что это прикол. И мы бежим к выходу. На стоянке у планетария темно. Пока мы сидели внутри, пошел снег.

Снежинки похожи на пушистые комочки. Мы бежим сквозь снегопад. Сквозь ночной Вашингтон-парк. Мимо зоопарка и больших домов в переливах рождественских огней. Каждое пятнышко света — как размытый мазок. Как хвост кометы. Мы бежим сквозь сад роз. Внизу раскинулся город. Мои друзья смеются. Их пальцы и лица воняют химическим растворителем. Они бегут сквозь снегопад. Они уверены, что это такой прикол.