Рождённая на стыке веков

Шаира Тураповна Баширова (2024)

Повесть охватывает весь 20й век, рассказывает о тяжёлой судьбе сначала маленькой девочки, затем молодой женщины и в конце взрослого человека, прошедшего трудный, жизненный путь. Охватывает и исторические события, с начала 20 го века. А это басмачество в Средней Азии, Революцию, Гражданскую и Великую Отечественную войны, репрессии и становление Советского Союза и конечно эти события непосредственно касаются главной героини.

ГЛАВА 1

Мне уже много лет, так много, что я уже готова уйти в вечность и мне совсем не страшно. Я родилась на стыке веков, так и не поняв, к какому веку я отношусь своим рождением. Без минуты полночь, тысяча девятисотого, я появилась на свет, а ровно в полночь, тысяча девятьсот первого года, раздался мой слабый плач. Наверное, этот вопрос мучил меня всю жизнь или я просто зациклилась на нём, как бы сейчас, в конце двадцатого года, сказали, что это бзик.

Семья была бедная, отец батрачил на бая, жившего на труде подобных отцу, женщинам, носившим паранджу и вовсе не было работы. Помню, паранджа моей матери была старая, тёмная, потерявшая свой изначальный цвет, залатанная во многих местах, да и платье, узбекского покроя, больше походило на холщовый мешок. Наверное, время моего рождения никто бы и не запомнил, но роды у матери принимала молодая женщина из города, она как раз вернулась в наше село, выучившись в городе. Сейчас я даже уже и не знаю, как в то время, ей удалось поехать в город и закончить курсы медиков. Может была сиротой и жила одна, или уж очень настырная в учёбе была, кто знает. Только её через год убили, ударив камнем по голове, а когда она, вскинув руки и вскрикнув, упала, просто добили. Она как раз возвращалась поздней ночью, в очередной раз приняв у кого-то роды. Видимо, людям, не нравилось, что она не такая, как все, да и паранджу она не носила, только платок на голове.

В то время, народ был простой, недалёкий, подчинявшийся любым приказам баев. Это она сказала моей матери, что родилась я на стыке веков и жизнь у меня будет особенной. Позже, мама мне сказала, что если бы роды у неё принимала местная повитуха, я бы не выжила, настолько слабенькой я родилась. Отец моему рождению не был рад, ему нужны были сыновья, чтобы повзрослев, они смогли работать на бая, как и он с подросткового возраста.

— Эх! Где же я ей приданное возьму, да и кто женится на голи? А может и не вырастет, умрёт, — это были его слова при моём рождении.

Всё это рассказала мне мама, когда я подросла. Знал бы тогда мой отец, что я доживу до глубокой старости и стану свидетелем и даже участницей исторических событий двадцатого века. Но всё по порядку.

Родилась я слабенькой, с маленьким весом, совсем крошечной девочкой, может, увидев меня или взяв на руки, мой отец и решил, что я не жилец. Да и как, тогда, в такой бедности, рождаться детям с соответствующим весом? Отец всё же милостиво почитал над моим ухом молитву и дал мне имя, назвав Халида, так как при рождении у меня было большое родимое пятно на плече. И всё, больше он мной не интересовался.

Мама кормила меня грудью, но недолго, молока почти не было в иссохшей груди матери. Она мочила в воде крошки хлеба и завернув в кусочек тонкой материи, сунув мне в ротик, занималась хозяйством, часто забывая обо мне. Наверное, другой ребёнок и правда бы умер, но я оказалась живучей и тихонько росла. После меня, у мамы родились ещё дети, мальчики погодки, которых так ждал отец и обо мне, кажется, совсем забыли.

Шли годы, слухи о том, что творилось в больших городах, едва доходили до нашего села, только много позже, я узнала, что была революция, обернувшаяся крахом и кровавым воскресеньем. Этого я не понимала, да и никто не понимал, не до того было. Люди думали о том, как прокормить свои семьи, только из года в год становилось всё труднее. Когда мне исполнилось одиннадцать лет (о школе и речи не было), отец решил, что от меня будет больше пользы, если я пойду работать в дом бая, на которого работал он.

— Да что же она там будет делать, отец? Она ещё совсем маленькая, — слёзно просила мама.

Может она по-своему меня любила, мать всё же.

— В большом доме всегда работа найдётся. Хоть одним ртом в доме меньше будет. В её возрасте, многие уже матерями становятся, — твёрдо ответил отец.

И следующим утром, он впервые взяв меня за руку, отвёл в дом бая.

— Господин, я привёл к Вам свою дочь. Помните? Вчера я говорил Вам о ней? — согнувшись почти до земли, сказал отец.

Турсун бай, сначала скривив бородатое лицо, посмотрел на меня и грубо пощупал моё худенькое тельце.

— Ты говорил, ей одиннадцать лет, ты соврал мне, неверный! Ей не больше восьми будет! — закричал Турсун бай.

— Что Вы, господин, разве б я посмел врать такому достопочтенному человеку? Вы не смотрите, что она такая маленькая и худая, любую работу будет делать, сами убедитесь в этом. Не откажите, умоляю, — просил отец, так и не выпрямив спину перед баем.

Турсун бай долго молчал, а я, опустив голову, стояла и молча ждала своей участи. Через несколько мучительных минут ожидания, Турсун бай наконец поднялся с курпачи, постеленной на глиняный топчан перед хаузом (небольшой пруд) во дворе дома и грубо схватив мою маленькую ручку, быстро поволок на женскую половину своего большого дома. Я лишь плакала, оглядываясь на отца. Страх и волнение сковали моё тельце, ножки едва передвигались, но я почти бежала за огромным, как мне тогда казалось, из-за своего очень маленького роста, мужчиной.

— Эй! Кто там есть? Чорила(слуги)! — крикнул Турсун бай, что заставило меня вздрогнуть и сжаться от страха.

На его крик выбежали две молодые женщины и склонились перед своим господином.

— Где вас носит? Чего без дела сидите? Забери эту замухрышку, по дому помогать будет, — рявкнул Турсун бай.

Одна из женщин схватила меня за плечо и женщины попятились назад, так и не выгнувшись, пока Турсун бай, развернувшись, не ушёл. Меня завели в дом и для начала покормили. Постоянный голод, мучивший доселе, я наконец утолила, жадно выпив суп машхурду, с кислым молоком. Имён женщин я не спрашивала, просто по возрасту, много позже, называла их кеное, опажон, холажон. Так полагалось. Доброту ко мне не проявляли, даи не привыкшая я была к доброму ко мне отношению. Дав мне в руки веник, заставили подмести огромный двор, который я с трудом подметала пару часов. Одна из женщин, наблюдавшая за мной, покачала головой.

— Да… такая много пользы не принесёт, ладно, дайте ей другое платье и искупайте, провоняла вся. Видать, её тело месяцы воды не видело, — снисходительно приказала она молодым девушкам прислужницам.

Потом мне сказали, что эта женщина — главная над всеми слугами в доме и звали её Бахрихон опа.

Слуги резко отличались от четырёх жён и троих дочерей бая. И одежды у тех была ярче и богаче и драгоценности были на каждой. Сыновей у Турсун бая не было, что вызывало в нём ярость. Он часто выговаривал своим жёнам, что они не смогли подарить ему хотя бы одного наследника, называя их неблагодарными ослицами. Но дочерей он кажется любил, часто заходил на женскую половину и дарил им подарки.

Так, я осталась жить в доме Турсун бая. Спала в большой комнате со всеми прислужницами и стала понемногу привыкать к новой жизни, делая разную работу по дому. Тут, я хотя бы была сыта. Отца своего я больше не видела. За год, что я прожила в этом доме, пару раз пришла мама и со слезами сунула мне в руку кусочек сахара. Но и она больше не приходила, видимо, ей запретили. А я первое время очень тосковала по ней и братьям, Батыру и Бабуру.

Так прошёл год… я немного прибавила в весе, голодной никогда не оставалась, окрепла, даже иногда улыбалась, чего раньше не было. Часто, я видела Турсун бая, он издалека наблюдал за мной сверлящими глазами, от чего мне становилось жутко. Однажды, летним вечером, я подметала двор. Вдруг, ко мне подошла старшая прислужница, Бахрихон опа.

— Бросай веник и иди за мной, — сказала она.

Я послушно бросила веник и молча пошла за ней. Во дворе была постройка, где обычно купались слуги, туда меня и завели.

— Тщательно пусть искупается. Наденьте на неё новое платье и поторопитесь, — приказала женщина.

Я недоумевала, зачем это вдруг понадобилось. Но возражать было нельзя, да и не привыкла я возражать. Подчинившись, я искупалась и надела новое платье и лозим (узбекские шаровары). Меня расчесали и Бахрихон опа оценивающе посмотрела на меня.

— Хм… разве это женщина? И хозяин думает, что она родит ему сына? Ладно, иди за мной, — снисходительно приказала она, покачав головой.

И я покорно пошла за ней, ничего не поняв из того, что она сказала. Пройдя большой двор, она завела меня в дальнюю комнату, где обычно почивал хозяин и при желании, звал на ночь одну из своих жён. Меня бросило в дрожь и сковал страх, я не могла понять, зачем меня сюда привели.

— Сиди тут и жди. Никуда не уходи, — приказала мне старшая над слугами Бахрихон опа и ушла.

Сесть на постеленные на пол курпачи, я так и не решилась. Я стояла в середине комнаты, без мебели, тогда в сёлах её просто не было, только два сундука, со сложенными одеялами и подушками, озираясь вокруг и не понимая, зачем я здесь. Вдруг, дверь со скрипом открылась и из-за полога над дверью, показалось бородатое лицо хозяина. Ничего не говоря, он подошёл ко мне и бесцеремонно сорвал с головы платок, бросив его на пол.

— Раздевайся, — коротко бросил он и сам снял с себя тонкий чапан и с головы чалму.

Я растерянно подняла голову и со страхом взглянула на бая, попятившись назад, к выходу. Он вдруг, тяжело дыша, схватил меня за плечи и сорвал с меня тонкое платье, просто разорвав его. Мои груди едва стали появляться, отвердев словно маленькие яблочки. Жадно схватив меня в охапку, бай бросил на курпачу и лёг, припав к моей груди ртом. Я закричала, но он зажал мне рот рукой, от чего я стала задыхаться.

— Вздумала перечить мне? Молчи! Иначе придушу, — прошипел он над моим ухом.

От охватившего меня ужаса, я замолчала и зажмурила глаза. Турсун бай сорвал с меня лозим и я осталась совсем нагой и беззащитной. Что происходило дальше, я помню смутно, только стыд и страх не давали мне кричать от боли от жадных рук и губ Турсун бая. Что он со мной творил, вспоминать не хочу, хотя та ночь никогда не уходила из моей памяти. Резкая боль внизу живота, потом ещё и ещё и я потеряла сознание.

Когда пришла в себя, Турсун бай, совершенно голый, с жирным животом, со страшным храпом спал рядом со мной. Я никогда не видела не только голых мужчин, но и вообще не смотрела на них. С трудом поднявшись, я надела лозим, несмотря на кровь с внутренней стороны моих ног, потом ползком отошла от бая и схватила платье. Но надеть его было невозможно, оно лежало на полу двумя кусками материи. Сев на пол, я обхватила колени и заплакала. Наверное, была очень вымотана, потому что так и уснула, положив голову на колени. Проснулась ранним утром от сильного пинка бая в бок.

— Чего сидишь? Ложись сюда, — приказным тоном сказал он.

Но увидев, что я скованная страхом, боюсь двинуться, размахнувшись, ударил меня по лицу, от чего я и упала на постель, схватившись за щёку. Бай буквально упал на меня и всё повторилось снова. На этот раз, я покорно лежала и не сопротивлялась, понимая, что это бесполезно.

Насытившись, бай ещё долго хрипел, успокаиваясь от того, что проделывал со мной. Потом оделся и вышел из комнаты, оставив меня лежать совершенно нагой и разбитой. Одеваться я не стала, уткнувшись в подушку балыш, я разрыдалась. Через полчаса зашла Бахрихон опа и с сожалением посмотрела на меня. Присев рядом, она погладила меня по голове.

— И чего теперь плакать? Смирись, это уготовано всем нам. А если получится и ты родишь хозяину сына… он тебя золотом осыплет, в шелка оденет. О таком, любая девушка только мечтать может. Не пойму, почему хозяин выбрал тебя. Ладно, ты сегодня отдыхай, я прикажу, чтобы тебе поесть принесли и одежду тоже, — мягко сказала эта всегда такая строгая, неулыбчивая женщина, с сожалением поглядывая на кровь на постели и на моих ногах и на куски нового платья.

— Мне ничего не нужно и есть я тоже не хочу, — рыдая, ответила я.

— Всё, ничего уже не поделать, только подчиниться воле хозяина, — поднимаясь, сказала Бахрихон опа.

Я опять уткнулась в подушку. Стеснения уже не было, моё тело ныло от боли, Бахрихон опа прикрыла меня одеялом и покинула комнату. Минут через пятнадцать, в комнату вошли две молодые женщины, у одной в руках был поднос с лепёшкой, с горячим чаем в чайнике и пиалкой, у другой, перекинутые через плечо платье и лозим, в руках были медная чашка и абдаса (кувшин для умывания).

— Поднимайся. Мехри? Помоги ей. Намочи кусок от платья, пусть оботрёт ноги от крови и наденет чистое платье и лозим, — сказала та, что была постарше.

Мехри молча стала делать то, что ей приказали. Наконец, я вытерла ноги с внутренней стороны, выше колен и надела платье и лозим. Передо мной поставили поднос и женщины ушли.

Оставаться в этой комнате, я не хотела, боясь, что Турсун бай опять вернётся и повторится тот ночной кошмар. Выглянув за дверь, я со страхом осмотрелась и медленно вышла во двор. Мне казалось, что все знают, что произошло со мной и сгорая от стыда, я прошла на женскую половину и ушла за дом, в сад. Там, сев под яблоню, я обняла колени и посмотрела на безоблачное небо, вспомнив, как мама говорила мне, что люди, умирая, поднимаются в небо и там они живут в раю, без забот и боли. Мне вдруг так захотелось умереть и оказаться там, на небесах.

Не знаю, сколько я там просидела, меня не мучил голод, не мучила жажда, только жгучая боль по всему телу, низ живота, словно разрывали на части. Я прилегла под дерево и свернувшись калачиком, закрыла глаза. Слёз не было и обиды тоже, наверное, я думала, что всё правильно, что произошло со мной. Турсун бай — мой хозяин и может делать со мной всё, что пожелает, а мне лишь нужно подчиниться. Но внутренний, детский голос, возражал. Я не хотела принадлежать этому жирному, бородатому старику, от него неприятно пахло, может от насвая, который он без конца бросал под язык, его зубы были тёмного цвета, да и было их у него во рту немного. Хотя, по истечении многих лет, я поняла, что Турсун бай был не так и стар, на тот момент, ему было чуть больше пятидесяти лет. Но мне, двенадцатилетней девочке, конечно казалось, что он глубокий старик.

Я уснула и кажется проспала до поздней ночи. Проснулась от криков и ошалело вскочив с земли, я увидела огоньки. В руках людей были факелы, мне и в голову не пришло, что они ищут меня по приказу бая. В комнату, где меня оставили, до вечера никто не заходил, думая, что я там, или просто забыли обо мне. А когда вошли в комнату и не обнаружили меня, решили, что я сбежала. Сбежать, было бы, наверное, самым лучшим выходом, но страх… куда? Как?

— Господин? Она здесь! — услышала я крик мужчины.

— Неблагодарная! Веди её сюда! — этот голос я не спутала бы ни с чьим другим.

Двое молодых парней схватили меня и подняв с земли, повели к Турсун баю. Был ли тогда страх в моём сознании, теперь уже и не знаю. Конечно, любой ребёнок был бы напуган, но после того, что произошло со мной, мне было всё равно. Подняв голову, я увидела перед собой разъярённое лицо Турсун бая. Размахнувшись, он ударил меня кулаком по лицу. Наверное, я бы упала, если бы меня не держали цепкие руки двух слуг, молодых парней. От удара, я ощутила вкус тёплой крови во рту.

— Господин… там на траве кровь… и вон, смотрите, платье у неё в крови, — тихо сказал один из парней.

— Ничего, не сдохнет! А подохнет, похороните. Сбежать решила, неверная? От Турсун бая не так-то просто сбежать! А ну-ка, всыпьте ей пятьдесят ударов плетьми, чтобы поумнела и покладистей была, — приказал бай.

Меня поволокли к дому и вывели к пеш айвану (навес, открытая веранда), который подпирали деревянные, резные столбы. К одному из столбов, меня привязали, лицом к столбу и крепко завязали руки, приказав обхватить этот злосчастный столб. Я, правда, не совсем ещё понимала, что и зачем всё это делают. Нет, я поняла, что меня будут бить, только происходящее казалось мне страшным сном, хотелось просто проснуться и оказаться дома, рядом с мамой. Платье с меня снимать не стали, один из парней взял плеть и с силой прошёлся по моей спине. Я закричала от боли, потом ещё удар, ещё… после двадцати ударов, я потеряла им счёт. Мой крик был слышан по всему дому, женщины пугливо выглядывали из окон, а Турсун бай, сидя почти рядом на курпаче, улыбался. Кажется, ему доставляли удовольствие и мои страдания, и крики. После тридцати ударов, боли я почти не чувствовала, спина просто горела, жгла так, словно меня подожгли, кричать я уже не могла, лишь хрипло стонала. Бай снисходительно поднял руку.

— Хватит! Достаточно. Думаю, она поняла и больше так не будет делать, верно я говорю? — поднявшись и заложив руки за спину, подойдя ко мне, спросил он.

Но ответить я не смогла, я потеряла сознание. Без сознания, я пролежала двое суток, когда пришла в себя, почувствовала сильную боль во всём теле, рядом сидела Бахрихон опа и незнакомая женщина. Я лежала на животе, кажется, мне на спину положили примочки или что-то другое… раздался мой стон.

— Ну, наконец-то, очнулась. Думали всё, не выживешь, а ты живучая оказалась. Кровь Хатира опа остановила, спина тоже заживёт, так что, скоро поправишся. Сесть сможешь? — участливо говорила Бахрихон опа, с жалостью посматривая на меня.

— Не знаю… — прошептала я хрипло.

— Бай уж слишком ей там всё порвал, не удивительно, что столько крови было. Будешь давать ей отвары и между ног пусть их ставит, поможет снять боль и воспаление, — сказала пожилая женщина и поднялась.

— Я сама присмотрю за ней, спасибо Вам, Хатира опа. Можете идти, — поднявшись следом, чтобы проводить местную повитуху и знахарку, сказала Бахрихон опа.

Я попробовала сесть, правда, получилось это сделать боком. Проводив женщину, Бахрихон опа вернулась ко мне.

— Сейчас тебе принесут поесть, отдохнёшь пару дней, хозяин разрешил, — сказала она, почему-то ласково посмотрев на меня.

— Я есть не хочу, только пить, — ответила я.

Бахрихон опа присела рядом и вдруг, обняв меня, прижала к груди.

— Бедная девочка, все думали, что ты умрёшь, а ты выжила, — поглаживая меня по голове, сказала она.

От такой ласки, я заплакала.

— Я домой хочу, поговорите с баем, пусть отпустит меня, — взмолилась я.

— Что ты! Не будь упрямой, хозяин и правда тебя может прогнать. Куда ты пойдёшь? За воротами этого дома, голод, а тут ты хоть сыта и одета, — испуганно воскликнула Бахрихон опа.

— Пусть выгонит! Не могу я больше. Лучше умереть, — ответила я с отчаяньем.

— Не гневи Аллаха, дочка. Подчинись воле хозяина, дочка и всё у тебя будет хорошо, — опять прижав мою голову к груди и поглаживая по волосам, сказала Бахрихон опа.

— А Вы почему здесь живёте? У Вас никого нет? — подняв голову и посмотрев в грустные глаза ещё молодой женщины, спросила я.

— Теперь уже нет. Моего отца, по приказу Турсун бая, повесили за долги. Мать от горя и голода умерла. Хозяин взял меня к себе… я тоже прошла через всё это. А когда родила мёртвого мальчика, хозяин в ярости хотел меня выгнать, но видимо сжалился и разрешил прислуживать по дому. Двадцать лет уже прошло, я привыкла, — вдруг разговорилась Бахрихон опа.

Я замолчала, да и что я могла ответить.

— Бедная моя… терпи, иначе погибнешь, — произнесла Бахрихон опа, сильнее прижимая меня к себе.

Так прошла неделя, боли прошли, рубцы на спине затянулись, видимо, отвары Хатиры опы помогли. Я стала успокаиваться, думая, что Турсун бай забыл обо мне. Но однажды, в комнату вошла Бахрихон опа, она с сожалением посмотрела на меня.

— Хозяин тебя требует. Вставай, тебе надо искупаться и переодеться, — сказала она.

— Нет! Умоляю! Я больше не вынесу, — вскочив с пола и подбегая к ней, воскликнула я.

— Не бойся, у хозяина настроение хорошее, сегодня его люди с жителей поборы собрали. Урожай хороший выдался. Только людям опять голодать… всё до последнего отдали. Теперь не будет так, как в первый раз. Теперь, ты женщина и будь ласковее с хозяином, не упрямься, будь с ним ласковее, поверь, дорогая, так будет лучше, — ответила Бахрихон опа.

Все эти дни, она сама ухаживала за мной, я чувствовала, как женщина стала относиться ко мне, словно к дочери. И казалось, роднее её в этом доме у меня никого не было. Я искала у неё защиты.

— Я не вынесу больше, — безнадёжно пробормотала я.

— Выдержишь, тебе ещё и понравится. Что же делать, милая? Это участь всех женщин. Давай, нельзя заставлять хозяина ждать, — сказала Бахрихон опа.

С тяжёлым сердцем, я пошла за ней. Искупавшись, я раслабилась, на меня надели новое платье и лозим, на голову накинули шёлковый платок с кистями. Еле передвигая ноги, я пошла за Бахрихон опа. Мы прошли через двор и вошли в дальнюю комнату. Турсун бай уже ждал меня.

— Ты можешь идти, — приказал он Бахрихон опа.

Та, покорно кланяясь, быстро вышла, подтолкнув меня в середину комнаты. Турсун бай подошёл ближе и снял с моей головы платок. Потом полез в карман и вытащил золотой браслет, широкий, с красивым узором и красными каменьями.

— Руку дай, я подарок тебе принёс, за твою покорность. Мне сказали, бежать ты вовсе не хотела, просто отдыхала в саду и нечаянно уснула. Я прощаю тебя, — снисходительно улыбаясь, сказал он и надел на моё запястье браслет.

Я и руку опустить не успела, как он жадно схватил меня и стал раздевать, снимая с меня платье. Перечить и возражать, я не стала, понимая, что так будет хуже и Турсун бай всё равно сделает то, зачем меня позвал. Обняв меня, он грубо повалил на постеленные курпачи на полу, сжимая моё хрупкое тельце. Я зажмурила глаза и лишь подчинилась его действиям. А когда он, тяжело дыша, повалился на постель, довольно поглаживая рубцы на моей спине, я взяла лозим и платье, чтобы одеться.

— Не нужно одеваться, я могу ещё раз захотеть, — слащаво ласково, сказал Турсун бай.

Я стыдливо прикрылась платьем. Но через несколько минут, раздался его противный храп. Я долго не могла уснуть и жалея себя, всплакнула. Уснула только под утро, но проснулась от грубых действий Турсун бая.

— Уф, опять… — зажмурив глаза, подумала я.

Так повторялось почти каждую неделю, жёны Турсун бая со злостью поглядывали на меня, иной раз, могли больно ущипнуть. Но я молча всё сносила и почему-то надеялась, что мои мучения скоро закончатся.

Так прошёл ещё один год, только Бахрихон опа и скрашивала мои дни, искренне привязавшись ко мне, она называла меня дочкой. Турсун бай ждал, когда же я наконец понесу, называя меня пустым корытом, значение этих слов мне объяснила Бахрихон опа.

— Так говорят, когда женщина не может забеременеть. Но ты ещё так мала, не удивительно, что у тебя не получается. У тебя хоть месячные начались, или ещё нет? — спросила она.

Значение и этих слов, я не поняла и спросила, что значит месячные. И женщина мне объяснила, что да как. В тринадцать лет, месячные у меня все-таки пришли, правда, этот период женщина называла не иначе, как гости.

— Вот и хорошо, значит, теперь ты сможешь забеременеть, если гости пришли, — сказала она.

И я забеременела, по этому случаю, хозяин велел приготовить плов и угостить всех. Его дочерям было семнадцать и четырнадцать лет, поэтому он был искренне рад тому, что через столько лет, скоро снова станет отцом и я непременно рожу ему сына. Во двор пригласили музыкантов и устроили праздник. На меня и жёны, и дочери бая смотрели с завистью и злобой, сам Турсун бай дарил мне одежды и золотые украшения. Но меня это не радовало, с первых же дней, меня тошнило и выворачивало, я не могла ничего есть. Думала, это никогда не кончится, Бахрихон опа приносила мне еду и уговаривали поесть.

— Родить, тоже силы нужны. А как ты родишь, если есть не будешь? Давай, дочка, поешь немного. А если захочешь что-то вкусненького, ты только скажи, я велю приготовить. Хозяин лично просил хорошо за тобой ухаживать, иначе, меня накажет, — говорила женщина.

И я ради неё ела, правда, почти всё выходило из меня обратно. Через три с половиной месяца, я почувствовала внутри себя движение, очень испугавшись, я рассказала Бахрихон опе.

— Это ребёнок начал двигаться, не бойся, так должно быть, он же живой в тебе, — поглаживая меня по голове и улыбаясь, сказала она.

— Как же он родится? Мне живот порежут? — наивно спросила я, со страхом в глазах.

— Глупенькая, вот родится и узнаешь как, — ответила она.

Турсун бай стал относиться ко мне с большей нежностью, даже редко беспокоил меня, часто, просто спал, обняв и прижав к себе. Однажды, с тревогой, ко мне зашла Бахрихон опа.

— Халида? Ты не должна есть со всеми, с общего стола. Старшая жена хозяина, задумала избавиться от тебя, вроде как отравить хотят. Я сама слышала, как она говорила об этом своей кундош (вторая жена мужа).

— За что? Что я ей сделала? — удивилась я.

— Об этом потом. Ты поняла меня? Будешь есть только то, что принесу я и пить тоже, — сказала Бахрихон опа.

Я лишь кивнула головой. Работать мне тоже не давали, слуг было много и я больше отдыхала, выходила в сад и подолгу сидела под плодовыми деревьями.

Схватки начались неожиданно, поздней ночью, когда я спала рядом с Турсун баем. Он проснулся от моего крика и хриплого стона. Сев, он растерянно посмотрел на меня, кажется не понимая, что происходит.

— Что? — спросил он.

— Больно! Очень больно, — поглаживая поясницу, еле выговорила я, потому что мне казалось, что она сейчас просто поломается.

Турсун бай вскочил и выглянул за дверь.

— Эй? Где вы там? Бездельники! Бахрихон? Скорее! Халида рожает! — крикнул он взволнованным голосом.

На его крик прибежали слуги и в комнату забежала Бахрихон опа.

— Я послала за Хатирой опой, она скоро придёт, хозяин, — сказала она, подбегая ко мне.

Повитуха пришла через полчаса и попросила, чтобы вскипятили воду и приготовили чистые простыни. Всё исполнялось беспрекословно. Турсун бай не хотел покидать комнату, он волновался, видя мои страдания. Но Хатира опа попросила всех выйти, оставив только Бахрихон опу, чтобы та помогла ей принять у меня роды. От мучительной боли, я была вся мокрая, пот шел с меня градом. Так продолжалось несколько часов и к полудню, с ужасными криками, я наконец родила, лишь увидев разочарованный взгляд Хатиры опы.

— Хозяин будет в бешенстве. Он так сына хотел, — сказала она.

— Кто же может противиться воле Аллаха? Значит, так было Ему угодно. А малышка такая маленькая, слабенькая… выживет ли? — тревожно спросила Бахрихон опа.

— Теперь это неважно. Иди, оповести хозяина, он столько ждёт, — сказала Хатира опа.

Бахрихон опа нехотя вышла из комнаты и через минуту я услышала крик Турсун бая.

— Ааа, шайтан! Сына не могла мне родить! За что Аллах так наказывает меня? Мне наследник был нужен, — в бешенстве кричал он.

От его крика, я сжалась от страха. Бахрихон опа вошла следом за хозяином в комнату. Хатира опа, согнувшись, стояла перед ним. Думала, Турсун бай меня придушит собственными руками, но то ли он стал относиться ко мне иначе, то ли привязался ко мне за это время, может и полюбил, теперь уж и не знаю. Но мне он ничего не сказал, только то, что я услышала в следующую минуту, заставило меня содрогнуться.

— Хатира? Подойди ближе, — приказал Турсун бай.

Хатира опа, наконец, разогнулась в полный рост и нерешительно подошла к хозяину. Они стояли близко, почти рядом со мной, он нагнулся к ней.

— Ребёнка придуши и вместе с Кадыром похороните. Всем скажешь, что девочка родилась мёртвой. Ты поняла меня? На, возьми, — протягивая женщине монеты в маленьком мешочке, тихо сказал Турсун бай.

— Я поняла, хозяин, всё сделаю, — ответила Хатира опа, оглядываясь на меня.

Поодаль, завёрнутый в тряпки, лежал ребёнок, издавая звуки и кряхтя. Материнских чувств у меня не было, может, в силу своего возраста, только я была в шоке от услышанного.

На следующий день, я вышла из комнаты и прошла на женскую половину. Видела радостные лица жён Турсун бая, только Бахрихон опа и сожалела о том, что произошло.

А сам Турсун бай надежды не терял, верил в то, что следующий ребёнок, которого я должна буду родить, непременно будет мальчик. Почему именно я? Столько молодых женщин было в доме Турсун бая, любая из них была бы рада оказаться в постели хозяина и понести от него.

Тем не менее, я продолжала заходить в дальнюю комнату по приказу хозяина и через полгода опять поняла, что у меня будет ребёнок. Мне казалось, что всё повторяется и конца этому уже никогда не будет. Турсун бай с нетерпением ждал рождения наследника и относился ко мне, как к законной жене, дарил подарки и драгоценности, специально заказывая их для меня в городе. Я не носила золота, но принимала всё, что мне дарил хозяин.

Тем временем, мне шёл шестнадцатый год.

— Ты после рождения первого ребёнка очень изменилась, похорошела и повзрослела. Хозяин относится к тебе особо, к своим жёнам он так не относился. Стареет хозяин, с тобой, вроде, добрее стал, — говорила Бахрихон опа, которая по приказу Турсун бая почти не оставляла меня одну.

А он часто уезжал в город. Запрягая лошадь и садясь на неё верхом, вместе со своими людьми, выезжал из дома и пропадал по несколько дней. В такие дни, я отдыхала от него, работать он мне не позволял, но и сидеть без дела я не могла. Часто выходила во двор и принималась за работу.

В один из таких дней, когда Турсун бай уехал, у меня и начались схватки. Бахрихон опа послала за старой повитухой, которая тут же прибежала, зная, что вторые роды протекают быстрее, чем первые. К её приходу, две служанки уже вскипятили воду и приготовили чистые тряпки и простыни. Я терпеливо покусывала руку, чтобы не кричать. Как и предполагала Хатира опа, схватки длились недолго, к вечеру ребёнок появился на свет.

Бахрихон опа сидела рядом со мной и держала меня за руку одной рукой, другой, поглаживала мой мокрый от пота лоб.

— Ну вот и отмучилась. Турсун бай тебя золотом осыплет, наконец, у него сын родился, — улыбаясь, сказала она.

Хатира опа бережно искупала ребёнка и обернув его в чистую простыню, положила рядом со мной.

— Ты родилась под счастливой звездой, девочка. Турсун бай с тебя теперь пылинки сдувать будет, — сказала женщина.

Повернув голову, я посмотрела на малыша, услышав крик которого, я прониклась к нему неким чувством, доселе мне не понятным. Он сейчас мирно спал, посапывая. Я улыбнулась.

— Мой сын… это мой сын, — прошептала я.

— Я велела тебе аталю приготовить, сейчас принесу. Сама прослежу… мало ли что. А Вы оставайтесь здесь и глаз с них не спускайте. Хозяин должен сегодня вернуться, не простит, если что с ними случится, — поднимаясь сказала Бахрихон опа.

— Да что может с ними случиться? Родила благополучно, ИншаАлла, здорового мальчика. Скоро и молоко к груди подойдёт, — подняв голову и посмотрев на Бахрихон опа, спросила Хатира опа.

— Это я так, предупреждаю, — выходя из комнаты, ответила Бахрихон опа.

— Ты поспи, я рядом посижу, — посмотрев на меня, сказала Хатира опа.

Я устало закрыла глаза и ушла в глубокий сон. Проснулась от крика мальчика — слуги, четырнадцати лет.

— Суюнчи (подарок)! Хозяин! Суюнчи! Мальчик родился! — кричал он.

Турсун бай, с помощью слуги, сошёл с лошади, с волнением полез за широкий пояс рубахи и вытащив мешочек с монетами, бросил мальчику и побежал в дом. Он буквально ворвался в комнату, где я лежала и упал на колени перед ребёнком.

— О, Всевышний! Благодарю тебя, что услышал мои молитвы. Сын… у меня, наконец, сын родился, — радостно говорил Турсун бай и дрожащими руками взял ребёнка из рук Хатиры опы.

— Поздравляю, хозяин. Пусть растёт достойным своего отца, ИншаАлла, — сказала женщина.

Турсун бай бережно держал ребёнка и улыбался, кажется, совсем забыв обо мне. А я впервые видела его таким. Казалось, он сейчас расплачется. Наконец, его взгляд упал на меня.

— Халида, девочка моя! Спасибо тебе. Я знал, знал, что ты мне сына родишь. Проси у меня всё, что хочешь, — поцеловав меня в лоб, сказал он.

Я бы попросила отпустить меня домой, но знала, что сына мне не отдадут, материнские чувства, что проснулись наконец во мне, были выше всех моих желаний. Ради малыша, я была готова на всё.

В комнату вошла Бахрихон опа, держа в руках косушку, накрытую сверху лепёшкой. Увидев хозяина, она склонилась и подошла ближе.

— Поздравляю Вас, хозяин. Да пошлёт Аллах Вам здоровье и сыну долгой жизни, — сказала она.

— Аминь. Ты не отходи от них, не оставляй ни на минуту. А сейчас, покорми её, молока должно быть много, для моего богатыря, — сказал Турсун бай.

Бахрихон опа присела рядом со мной и поставив косушку на пол, помогла мне сесть, подложив под спину ватные подушки. Я была голодная и с удовольствием поела варево атали, из муки приготовленной на бараньем жире. Турсун бай протянул малыша Хатире опе, она быстро взяла его и положила на отдельную курпачу, рядом со мной. Дав женщине деньги, Турсун бай разрешил ей уйти.

— Придёшь завтра, проведать и сына, и жену, ведь сейчас всё с ними хорошо? — спросил Турсун бай.

— Я осмотрела их обоих, хозяин, с ними всё хорошо, — согнувшись перед хозяином, тихо сказала пожилая женщина.

Турсун бай, махнув рукой, велел ей идти. И когда женщина ушла, он вновь присел рядом со мной.

— Ласточка моя! Может тебе что-то нужно? Ты только скажи, всё для тебя сделаю, — сказал Турсун бай.

Я, смущённо посмотрев на Бахрихон опа, опустила голову.

— Мне ничего не нужно, — тихо отвечала я.

Турсун бай полез в карман и вытащил горсть золотых монет. Бросив их мне на колени, он опять полез за пояс. Я увидела в его руках золотые украшения.

— Это всё тебе, моя ласточка. Вот, браслет и маниста, вот ещё кольца. Тебе нравится? — спросил он ласково.

— Красивые. Спасибо, — ответила я, перебирая украшения и монеты на своих коленях.

Бахрихон опа тихо встала и взяв косушку, отошла в сторону. В доме все знали, что у меня родился сын, всем раздавали сладости и Турсун бай, наконец, встал и взяв ребенка на руки, нагнулся к его ушку. Он начал читать молитву и нарёк своего сына Абубакиром, три раза повторив его имя над каждым ухом малыша. Потом поцеловал ребёнка в лобик, передал его Бахрихон опе и вышел из комнаты. Он велел готовить плов в большом казане.

— Всех угощаю! У меня наследник родился! Туй (свадьба) закачу на всё село! — кричал он во дворе.

К утру, со двора раздавались звуки дойры, карная и сурная (национальные музыкальные инструменты), весь день стоял шум и крики.

— Такого здесь ещё никогда не было. Впервые за двадцать лет, что я здесь живу, Турсун бай устроил такое. Двор полон людей, все досыта едят и благословляют хозяина. Он велел твоим родителям отвести двух баранов, мешки муки и зерна, ещё и денег им дал. Твоей матери разрешили придти к тебе, скоро её увидишь, — радостно говорила Бахрихон опа, выглядывая в окно.

Вечером второго дня и правда, пришла мама, мы крепко обнялись, она со слезами целовала меня. Мы не виделись с ней почти четыре года.

— Доченька, я так рада за тебя. Ты ведь счастлива? Хозяин такой щедрый, столько всего нам привезли. Отец доволен тобой, пусть и Аллах будет доволен, — говорила она.

Что мне было ответить? Я не стала рассказывать, что мне пришлось испытать в этом доме, зачем? Что могла сделать эта беззащитная женщина? Как защитить меня?

— Счастлива, мамочка. У меня сын родился, Турсун бай меня любит, подарки дарит. Я сыта, одета, чего ещё могу желать? — ответила я ей.

— А ты изменилась… красивая стала, повзрослела, став матерью, — поглаживая меня по голове, сказала мама.

Она посидела немного и ушла. Бахрихон опа, проводив её, вернулась опять. Ей было велено постоянно находиться рядом со мной.

— Ты бы видела лица жён хозяина. Страшно мне за тебя. Будь очень осторожна, Халида, от них всего можно ожидать. Теперь, когда у хозяина родился сын, он им меньше внимания будет уделять, а женщины в ревности непредсказуемы. Не хотела рассказывать тебе… но моего сына… бедный мой малыш… я купать его готовилась, в тогору (большая чашка) и воды налила. Сына принесла, но вспомнила, что забыла мыло, оно ведь на весь золота, да и чистые пелёнки принести нужно было. А когда вернулась… о, Аллах! Когда вернулась, мальчик мой лежал в тогоре… мёртвый. Его просто в кипятке сварили. Бедный малыш, даже крикнуть не успел, иначе, я бы услышала. А может просто ротик ему зажали и положив в тогору, наполнили кипятком. А хозяину сказали, что это я сделала, нарочно. Как он меня тогда не убил? До сих пор не понимаю… как я с ума не сошла. Если бы гнева Аллаха не боялась, руки бы на себя наложила, — закрыв лицо руками, с рыданиями говорила Бахрихон опа.

— О, Всевышний! Что я им сделала? Я ведь даже не разговариваю с ними. За что? Пусть мне делают, что хотят, а сына не трогают, — вдруг осознав то, что рассказала сейчас эта бедная женщина и испугавшись за ребёнка, в отчаянии ответила я.

Вдруг Бахрихон опа выпрямилась и перестала плакать.

— Пусть только посмеют! Я не позволю им этого сделать. Я не та наивная девочка Бахришка, я Бахринисо! Горло любой из них перегрызу за тебя и твоего ребёнка. Не бойся, дочка, я никогда не оставлю вас и буду рядом, — обняв меня и прижав к себе, с каким-то гневным отрешением, выговорила она.

Мне стало страшно. Я стала молиться, прося Аллаха защитить меня и моего только что родившегося ребёнка. Вечером, когда я кормила ребёнка грудью, пришёл Турсун бай и присел рядом. Неумело, стараясь прижать малыша к себе, со слезами, я пыталась сунуть в ротик сына совсем маленький сосок груди. Бахрихон опа помогала мне, ласково объясняя, что нужно иметь терпение. И вскоре малыш с наслаждением, сопя, мирно спал у меня на руках, посасывая грудь. Я довольно улыбалась, нежная нега охватила моё тело, я вдруг поняла, что дороже этого крохи, у меня никого нет и какое это счастье, быть матерью.

Бахрихон опа, при появлении хозяина, тут же встала и склонилась перед ним. Турсун бай погладил меня по голове и нагнувшись, поцеловал в пухлую щёчку малыша.

— Ест? Корми его чаще, сама ешь много. Я двух баранов и бычка велел зарезать, плов всем приготовили. Ты поела? — спросил он, больше по-отечески, нежели как муж.

— Да, я поела, Бахрихон опа мне принесла. И шурпу тоже, очень вкусно. Спасибо, — я впервые так говорила с хозяином, спокойно и много.

— Какой же он красивый. Смотри, улыбается. Я тебе так за него благодарен. Береги его, как зеницу ока, — говорил Турсун бай, махнув Бахрихон опе и она тут же, поклонившись, задом попятилась к выходу.

Мы остались с Турсун баем одни, я со страхом ждала, что он вновь захочет близости со мной. Было поздно, он, видимо, устал. Ложиться рядом, он не стал, лёг поодаль и тут же заснул. Меня Бахрихон опа предупредила, что сорок дней, хозяин ко мне прикасаться не будет и я успокоилась.

Шли дни, однажды, Турсун бай уехал в город, предупредив, что его несколько дней не будет дома. Но перед отъездом, он зашёл ко мне, с того дня, как я забеременела вторым ребёнком и родила его, казалось, я занимала особое место в доме. Слуги ко мне относились не как равной к себе, мне не давали работать, называли любимой женщиной хозяина. Только Бахрихон опа целыми днями находилась со мной рядом.

Малыш менялся на глазах, прибавил в весе, Бахрихон опа сказала, что моё молоко, несмотря на мои маленькие груди и возраст, очень жирное и поэтому, малыш прибавил вес. Он смешно корчил личико и даже улыбался, вызывая и мою улыбку. Я радовалась каждому движению ребёнка. Турсун бай присел перед бешиком (люлька, куда ребёнка привязывают за тельце) ручки Абубакира были свободны, Турсун бай целовал пальчики ребёнка, гугукал ему и смеялся. Было странно смотреть на этого пожилого человека, как он радуется, играясь с долгожданным сыном. Потом он встал и подошёл ко мне, поцеловал в лоб и внимательно посмотрел на меня.

— Какая же ты у меня красивая, Халида. Я уезжаю в город, может хочешь чего? Говори, привезу всё, что пожелаешь, — ласково сказал он.

— У меня всё есть, приезжайте сами здоровым, — ответила я.

Он обнял меня и поцеловал в лоб.

— Вверяю сына тебе, а тебя Аллаху, — сказал он и быстро вышел.

Бахрихон опа вошла тут же, как хозяин уехал.

— Хозяин велел мне и ночью с тобой оставаться, волнуется за сына. Может он знает, что в гибели сына виновата не я? — сказала она, подойдя ко мне.

— Никакая мать не сможет убить своего ребёнка, хозяин, конечно, это знает, иначе, не оставил бы Вас живой, — ответила я.

В эту ночь, покормив Абубакира, я крепко уснула, Бахрихон опа тоже спала. Вдруг, посреди ночи, раздался плач малыша. Вскочив с места, я в темноте сначала ничего и никого не увидела, но услышала возню. Вскоре, Бахрихон опа зажгла фитиль и я увидела на полу окровавленное тело старшей жены Турсун бая. В её груди торчал нож. От увиденного, я с ужасом закричала, чем напугала ребёнка и он отчаянно заплакал.

— Эта гадина пришла убить Абубакира. Я отомстила за своего мальчика, теперь моё сердце успокоится. Уйми ребёнка! Чего трясёшься? Всё кончено! Никто не посмеет повторить попытку убить наследника хозяина. Побоятся прийти вновь, — с каким-то злорадством, говорила Бахрихон опа.

Я развязала сына и взяла его из бешика на руки. Открыв грудь, стала его кормить и он, припав к соску, успокоился.

— Но эта женщина — старшая жена Турсун бая, он не простит Вам того, что Вы с ней сделали, — сказала я, со страхом поглядывая на тело женщины.

— Будь что будет. Я ни о чём не жалею. Главное, ребёнок жив, — ответила Бахрихон опа.

— Как же Вы узнали, что сегодня ночью она решится сюда прийти, — недоумевала я.

— А я и не знала… вернее, несколько дней я следила за жёнами хозяина, подсматривала, подслушивала. Вчера, когда хозяин уехал, я подкралась к её комнате, они, словно коршуны, собрались в комнате и без страха быть услышанными, говорили, что пришло время избавиться от наследника и от тебя. Ночью, ты крепко спала, а я лишь сделала вид, что сплю. Я в темноте видела, как она вошла и открыв полог бешика, подняла нож. Всё кончено, — отрешённо проговорила Бахрихон опа.

— Вы спасли жизнь мою и моего сына. Я Вам очень благодарна, — схватив её руку и целуя, сказала я, поражаясь смелости этой женщины, с печальной судьбой.

Руку она не отняла и присев рядом со мной, с любовью посмотрела на ребёнка, который мирно спал у меня на руках.

— У меня никого нет на этом свете, Халида. Ты мне стала, словно дочь родная, а Абубакира я люблю всей душой, — вдруг заплакав, произнесла Бахрихон опа.

— Ближе Вас и сына и у меня никого нет, опажон, — искренне ответила я.

— Хозяин очень любит тебя дочка, взгляни на него ласковее. Он не такой уж плохой человек, просто жизнь суровая, со мной он был ласковым и нежным. У меня, кроме него, никогда никого не было. Хозяин — мой первый и последний мужчина. Правда, ты ещё так юна, а меня он старше всего на двенадцать лет. Я любила его, — сказала Бахрихон опа.

Я и представления не имела, что мужчину можно любить. Родителей, да, вот своё дитя… а мужчину как любить, я не понимала. Но когда хозяин не приехал через два дня, как обещал, я почему-то стала волноваться и даже хотела скорее увидеть его. Об этом с тревогой я сказала Бахрихон опа.

— Тоскуешь значит, это хорошо. Это любовь, дочка, — ответила она, улыбнувшись.

— Да нет, какая любовь? — смутилась я.

Ничего не ответив, Бахрихон опа поднялась и вышла из комнаты. Весь дом обсуждал внезапную смерть старшей жены Турсун бая и когда он, наконец, вернулся, Бахрихон опа, словно ожидала своего хозяина, согнувшись, вышла ему навстречу.

— Добро пожаловать, хозяин. Ночью, я убила Вашу жену. Она пыталась зарезать Вашего наследника и Вашу любимицу, мать наследника. Этим же ножом, я её убила, — стоя склонившись перед Турсун баем, проговорила Бахрихон опа.

— Которая? — с каменным лицом спросил Турсун бай.

— Мавлюда опа, Ваша старшая жена. Это она, много лет назад, бросила нашего мальчика в кипяток. Я бы этого никогда не сделала, — ответила Бахрихон опа, упав перед хозяином на колени и сложив руки перед собой.

— Несчастная! Как ты можешь клеветать на мою жену? — в бешенстве крикнул Турсун бай, вытаскивая из-за пояса кинжал и замахиваясь на Бахрихон опу.

Я стояла недалеко, увидев эту сцену, я подбежала и встала между ними.

— Прошу Вас! Нет! Она правду говорит. Ещё кровь на ковре не высохла в нашей комнате, хозяин. Бахрихон опа, ценою своей жизни, охраняла меня и Вашего сына, — вскричала я.

Турсун бай, в недоумении, опустил руку и взглянул на меня, поразившись моей смелости.

— А сын мой где? Где Абубакир? — в ярости спросил он.

— Он в комнате, в бешике спит, — испугавшись, ответила я.

— Иди в комнату. И ты тоже, — смягчая свой тон, сказал Турсун бай и первым зашёл в нашу комнату.

Переглянувшись с Бахрихон опа, я побежала за хозяином. Бахрихон опа тут же поднялась с колен и вошла в комнату, следом за мной. Мы стояли в дверях, Турсун бай, нагнувшись над сыном, ласково смотрел на него.

— Как он? Хорошо ест? — не оглядываясь на нас, спросил он.

— Слава Аллаху, он здоров и ест за двоих, — ответила Бахрихон опа.

— Ты можешь идти, мне сюда поесть принеси, отдохнуть хочу и с сыном посидеть. Скажи Акрому, пусть разгружает телеги. Он знает, куда что сложить, — сказал Турсун бай, не отрывая взгляда от сына.

А я смотрела на него и не понимала своих чувств. Что-то изменилось во мне, с рождением ребёнка. Я по-другому смотрела на своего хозяина, вспоминая проведённые в этом доме дни. Вспоминала ночи, которые теперь мне не казались такими страшными, с приятной дрожью вспоминала прикосновение рук и губ хозяина. Я невольно улыбнулась, мне вдруг захотелось подойти к нему и припасть к его широкой, крепкой груди, но я не решалась этого сделать. Может во мне проснулась женщина? Кто знает? Тогда я этого понять не могла, да и не умела. Наконец, он обернулся ко мне.

— А ты чего в дверях стоишь? Подойди. Я очень по тебе истосковался, — ласково сказал он.

Я нерешительно подошла к нему, он взял меня за руку и усадил себе на колени.

— Красавица моя! Я тебе шелка и бархат привёз. И много золота, — сказал он, обнимая меня за талию и привлекая к себе.

Я невольно обняла его за шею, когда он крепко целовал мои губы. Наверное, прикосновение моих рук его удивило, он пристально посмотрел на меня.

— Что с тобой? Я не узнаю тебя, — произнёс Турсун бай, не разжимая объятий.

— Не знаю, господин. Я скучала без Вас, — стыдливо опустив голову, осмелилась ответить я.

Только теперь, я видела Турсун бая совсем другим. Чёрные, густые брови, с вертикальной, глубокой морщинкой меж ними, густые рестницы и большие глаза, крепкая шея, прямой нос и упрямые губы, которые почти закрывали борода и усы. Полноватый, с животом, но этого я уже не замечала.

Турсун бай снял с головы чалму, он всегда наголо сбривал волосы, так полагалось и так ходили все мужчины вокруг. Потом, отпустив меня, он жадно смотрел на меня, снимая нарядный чапан. Потом, он сорвал с моей головы шёлковый платок, Бахрихон опа тщательно заплела мне мои густые, чёрные волосы во множество косичек и они рассыпались по спине и груди. Турсун бай медленно снял с меня платье, на этот раз эти его действия меня не пугали, я послушно подняла руки. Так же медленно, он снял с меня лозим и я без всякого стеснения стояла перед ним совершенно нагой. Он быстро снял с себя широкий пояс и следом рубаху и схватив меня, жадно обнял и положил на постеленную на полу курпачу.

— Ты повзрослела и стала такой соблазнительной, — прошептал Турсун бай, ласково водя руками по моему упругому телу. Я застонала и закрыла глаза.

— Ещё… — прошептала я.

Турсун бай неистово целовал всё моё тело, ласково сжимая в объятьях. Такую негу и блаженство, я ощутила впервые. Тяжело дыша, мы с ним любили друг друга и это была обоюдная любовь. Потом, закрыв глаза, долго лежали и молчали. Я улыбнулась.

— Значит вот она какая… любовь? — прошептала я.

Открыв глаза, я увидела перед собой лицо Турсун бая.

— Ласточка моя, тебе впервые было хорошо. Я вижу в твоих глазах не страх, а нежность и радость, — сказал он, целуя меня в губы.

Я обвила руками его шею и закрыла глаза.

Шли дни, похожие один на другой, Абубакир рос, радуя нас с каждым днём. Бахрихон опа очень привязалась к нему и почти не отходила от него. Турсун бай так любил своего сына, что своим дочерям почти не уделял времени.

Однажды, малыш, когда уже начал ходить, незаметно вышел из дома и пошёл к хаузу. Видимо, его заинтересовали красочные цветы вокруг небольшого пруда и плавающие в нём рыбки. Мы с Бахрихон опой убрали в комнате и заговорились, может успокаивала спокойная атмосфера и не заметили, как малыш вышел.

— А Абубакир где? — оглянувшись вокруг, воскликнула Бахрихон опа.

— Только что здесь был! — вскочив на ноги, ответила я, выскакивая из комнаты.

Бахрихон опа выбежала следом. Хауз находился поодаль от нашей комнаты, но я вдруг увидела, как старшая дочь Турсун бая, Зайнаб, стоит возле хауза и с улыбкой смотрит на воду. Я вдруг осознала, что случилось страшное, может быть улыбка девушки меня напугала, теперь уж и не знаю, но я побежала к хаузу, моё сердце чуть не остановилось, когда я увидела Абубакира в воде. Малыш уходил под воду, потом, барахтаясь, вновь всплывал. Истошно закричав, я бросилась в пруд и схватила сына. Зайнаб, испугавшись, тут же убежала. Бахрихон опа буквально упала на землю перед самым прудом и протянула ко мне руки. Она помогла мне вылезти их хауза, я крепко обнимала ребёнка, который испуганно плакал. Меня судорожно трясло. Я очень испугалась, но Зайнаб, дочь хозяина и ей я ничего не могла сказать. Да и расскажи я об этом Турсун баю, он не поверит. И потом, я не видела, чтобы именно Зайнаб толкнула ребёнка в воду, может быть он сам туда упал. Я лишь была рада, что мы вовремя успели и мой малыш жив.

— Слава Аллаху, слава Аллаху… — повторяла Бахрихон опа.

Я посмотрела на неё, не в силах унять дрожь в теле и душившие меня рыдания.

— Бахрихон опа… а если бы… — пробормотала я.

— Всё хорошо, дочка, ребёнок простудиться может, пошли в дом, — сказала женщина, обнимая меня и помогая встать, так как от страха ноги меня не слушались.

Я обняла сына, прижав к груди и мы быстро пошли к дому. Рассказывать Турсун баю о том, что случилось, я не стала, да и зачем? Он бы скорее всего обвинил меня, что не смотрела за ребёнком. Главное, сын жив.

— Что с тобой, ласточка моя? Ты грустная и бледная. Не заболела часом? — щупая мой лоб, спросил Турсун бай.

— Я в порядке, хозяин, голова немного болит, — ответила я.

Но в эту ночь, Абубакир заболел, его тельце горело, словно угли, он плакал и не засыпал. Бахрихон опа принесла отвар из трав и напоила его. Но жар не проходил и утром позвали Хатира опу. Кроме неё и не было никого, кто бы мог помочь.

— С чего это вдруг Абубакир заболел? Всё же хорошо было, — испуганно говорил Турсун бай.

Я лишь растерянно смотрела на него и плакала. Была ранняя весна, произойди этот случай летом, всё обошлось бы, но было ещё довольно прохладно. Хатира опа протирала ребёнка горячими примочками, поила отварами… но ничего не помогало. Промучившись двое суток, мой малыш умер.

Турсун бай плакал, как ребёнок, всё время повторяя имя сына и прижимая к себе бездыханное тельце малыша. Бахрихон опа, стоя у дверей, рыдала, закрыв лицо руками. А я сидела на полу рядом с Турсун баем с каменным лицом, не осознавая, что сына больше нет. Весть о смерти ребёнка, разнеслась по всему дому, почти все плакали, только жёны хозяина и две его дочери стояли в стороне и безучастно смотрели на происходящее. На Турсун бая было страшно смотреть, он не переставал плакать и не отдавал ребёнка, прижимая мёртвое тельце сильнее.

Вдруг меня что-то подтолкнуло, сама не ожидала, что так произойдёт. Я вскочила на ноги и побежала к выходу, Бахрихон опа, увидев меня, кажется поняла мои намерения и перестав плакать, выбежала за мной.

— Халида? Куда ты? Нет! Не смей! — кричала она мне в догонку.

Но я не слушала её и побежала быстрее. Подбежав к Зайнаб, я сорвала с её головы платок и вцепилась ей в волосы.

— Мерзавка! Это ты его убила! Я убью тебя! Ты толкнула его в воду! Он был ещё такой маленький, сам бы он не смог. Как ты могла, шайтана ты дочка, а не Турсун бая! — кричала я.

Бахрихон опа пыталась меня оттащить от девушки, Зайнаб была дочерью старшей жены хозяина, мать которой зарезала Бахрихон опа.

— Ааааа! Отпусти меня! Отец? Меня убивают! — завопила Зайнаб.

Нас пытались разнять две жены хозяина и две прислужницы, вместе с Бахрихон опа. Только я вымещала на Зайнаб всю горечь и боль и крепко держала девушку за волосы. Я была младше её на год, меньше ростом и худенькой. Но откуда взялись силы, не знаю, только, повалив девушку на землю, я села на неё и со всего размаху стала хлестать по её лицу.

Тут из комнаты выбежал Турсун бай, видимо, услышал крики со двора. Подбежав к нам, он схватил меня в охапку и поднял. Размахнувшись, он ударил меня с такой силой, что я упала, отлетев на пару метров от него. Никто не посмел помочь мне встать, даже Бахрихон опа. Я, уткнувшись в землю, наконец дала волю чувствам и разрыдалась. Кажется, Турсун бай сжалился надо мной, он подошёл и поднял меня с земли. Я уткнулась в его грудь, не в силах унять ни дрожь в теле, ни рыдания. Всё моё тело содрогалось, Турсун бай обнял меня и прижал к груди. Все вокруг словно застыли.

— Пойдём в дом, — отпуская меня и обняв за плечи, сказал Турсун бай.

Я побрела за ним, утирая мокрое лицо руками. Почему-то я обернулась, не знаю, что заставило меня это сделать. Я увидела улыбающееся лицо второй жены хозяина и Зайнаб, которая, поднявшись с земли, отряхивалась от пыли и утирала лицо подолом платья.

— Говори, — сев на пол, на постеленную курпачу, строго сказал Турсун бай, когда мы с ним вошли в комнату. Оглядевшись, я увидела, что ребёнка нет, его успели унести.

— Я… я не знаю, что Вам сказать, — опустив голову, пробормотала я, боясь вглянуть в глаза Турсун бая.

— За что ты вдруг напала на мою дочь и избила её? Это же не просто так, верно? — спросил Турсун бай.

Я подняла голову и посмотрела на него.

— Я боялась говорить Вам… два дня назад… не обнаружив сына в комнате, я выбежала во двор. Там… там у хауза стояла Зайнаб и злорадно улыбаясь, смотрела на воду. А в воде… а в воде барахтался наш сыночек, наш Абубакир… о, Аллах! За что? Он же ещё такой маленький… был, — воскликнула я и закрыв лицо руками, зарыдала.

Турсун бай медленно поднялся и подошёл ко мне.

— Если ты лжёшь мне…. смотри, а если это правда… я не знаю, что я с Вами сделаю! Ты видела, как Зайнаб толкнула в воду моего сына? Сама видела? — в ярости закричал Турсун бай.

Я испуганно отняла руки от лица и посмотрела на него.

— Грех на душу брать не буду, я этого не видела, — опуская голову под пристальным взглядом хозяина, ответила я.

— Бахрихон! — вдруг обернувшись, заорал Турсун бай.

Вздрогнув от его крика, я тоже обернулась на дверь. Вошла Бахрихон опа и склонившись встала перед Турсун баем.

— Звали, хозяин? — тихо спросила она, не смея поднять голову.

— Это правда, то, что она говорит? — спросил он строго.

— Но… что она говорит, хозяин? — испуганно спросила Бахрихон опа.

— Это Зайнаб столкнула моего сына в хауз? — немного снижая тон, спросил Турсун бай.

— Я этого не видела, хозяин. Когда мы с Халидой подошли ближе… Абубакир был в воде, а Ваша дочь, Зайнаб, стояла рядом и с улыбкой смотрела на воду, где чуть не утонул ребёнок. Это всё, хозяин, — покорно опуская голову, сказала Бахрихон опа.

— Оставайтесь тут! — приказал Турсун бай и быстро вышел из комнаты.

Я посмотрела на Бахрихон опа, она побледнела и задрожала.

— Он убьёт её. Зря ты рассказала, — еле выговорила она.

— Ка… как убьёт? Свою дочь? Нет… он не сможет. Рука не поднимется, это же его родная кровь… нет, Вы ошибаетесь… — говорила я, но от криков Зайнаб, которые прорезали тишину, я замолчала и сжалась от страха.

— Отец! Умоляю Вас! Я не виновата! Я помочь хотела, когда увидела брата в воде! Отец! — кричала она.

— Несчастная! Неблагодарная тварь! Иблис! Я кормил тебя, одевал, ни в чём тебе не отказывал. Ты, выродок своей матери, отправляйся к ней! — неистово кричал Турсун бай.

Во дворе стоял крик и плач женщин. Я выбежала во двор вместе с Бахрихон опа, но тут же остановилась, увидев на земле окровавленное тело Зайнаб. Она лежала с перерезанным горлом, с открытыми глазами, выражавшими такой ужас, что у меня кровь в жилах застыла.

Я тяжело опустилась на землю и посмотрела на жён хозяина. В них было столько злости и негодования, что дай им волю, они бы не задумываясь просто порвали меня в клочья. Бахрихон опа подняла меня с земли и быстро увела в дом. Турсун бай, с окровавленным кинжалом, вышел со двора в сад и целый день его никто не видел. Как оказалось, он велел запрячь его лошадь и уехал. Куда? Никто этого не знал. На следующий день, моего сыночка тихо похоронили, мужчины унесли его, завернув в белую материю и сверху накрыв красным бархатом, положили на подушку и вынесли на улицу. Несколько мужчин, с тельцем ребёнка, ушли на кладбище.

Для меня, день превратился в ночь, вечная тьма, казалась, заволокла мои дни. Турсун бай ко мне не приходил, как сказала Бахрихон опа, хозяин был в трауре и никого видеть не хотел.

Измотавшись, я крепко спала, когда сильная боль пронзила мой бок. Вскрикнув, я потеряла сознание. Пришла в себя только через сутки и когда я наконец открыла глаза, надо мной стояли Хатира опа, Бахрихон опа и Турсун бай.

— Что со мной? — тихим от слабости голосом, спросила я.

— Тот, кто сделал это с тобой, уже наказан, — мрачно сказал Турсун бай и быстро вышел из комнаты.

— О чём это он? — посмотрев на Бахрихон опа, спросила я шёпотом.

— Вчера ночью, тебя пытались убить, я успела схватить Назиру за руку, когда она хотела добить тебя после первого удара. Уснула я, видимо, — ответила Бахрихон опа.

Хатира опа напоила меня отваром, приложила примочку из трав к ране и попрощавшись, ушла, сказав, что придёт завтра.

— Что с Назирой… или… хозяин и её… Убил? — спросила я.

— Нет, он выгнал её, ничего не дав с собой. Остались только Салима с дочкой, думаю, после всего, что случилось, они уже не посмеют причинить тебе зло, — ответила Бахрихон опа.

Я устало закрыла глаза и ушла в глубокий сон. Проснувшись ночью, я увидела рядом с собой Турсун бая. Он крепко спал. Я попыталась встать, хотелось по нужде. Нужно было выйти во двор и пройти за дом, где находился туалет. Но от боли, я застонала и присела. Турсун бай тут же проснулся и приподнявшись, посмотрел на меня.

— Что с тобой? Почему не спишь? — спросил он.

— Я это… в туалет хочу, — стыдливо ответила я.

— За дверью ведро стоит, для тебя поставили. Давай, я помогу тебе, — поднимаясь с курпачи, сказал он.

Справлять нужду при Турсун бае, мне было стыдно, но слабость в теле, боль и головокружение не дали мне это сделать самостоятельно. Оперевшись на руку Турсун бая, я с трудом поднялась и с его помощью вышла за дверь. Он помог мне снять лозим и сесть на ведро.

— Прошу Вас, оставьте меня… мне стыдно, — пробормотала я, не поднимая головы.

— Нечего стыдиться, не чужие. Упадёшь ещё, — продолжая придерживать меня, ответил Турсун бай.

Молча, я справила нужду и поднялась. Турсун бай надел на меня лозим и отвёл в комнату. С его помощью, я легла.

Прошла неделя, Хатира опа приходила каждый день, ставила примочки из трав и поила меня отваром. Я потихоньку могла вставать, рана затянулась. В доме и во дворе стояла гнетущая тишина, будто все что-то выжидали и со страхом что-то обсуждали. Говорили, что в России произошла революция и скоро всё изменится. Но никто не знал, что именно изменится, только в селе однажды появились всадники в гимнастёрках, с фуражками со звездочкой.

Турсун бай спешно собирался уехать. Он собирал своих людей и мужчин из кишлака, говорил, что придут красные и отберут у них жён и имущество. Что с ними нужно бороться, пока не поздно. И люди, напуганные этими событиями, шли к нему. Откуда, я не знаю, но Турсун бай раздавал всем ружья и многим давал лошадей, которых у него было много.

Весна тысяча девятьсот восемнадцатого года, Турсун бай часто уезжал и много дней его не было. Однажды, вернувшись с несколькими людьми, он собрал с амбара почти все продукты, одежду и всё загрузили на телеги. Он зашёл в женскую половину, не знаю, что он там делал, но женщины, спешно накинув паранджу и собрав узлы, вышли из дома. Кто и куда ушёл, я не знаю, но Турсун бай зашёл и ко мне.

— Собирайся. Вместе с Бахрихон уйдёшь из этого дома. Мои люди сообщили, что через два дня здесь будут красные. Большой отряд направляется в наше село, отбирают у баев всё их имущество и скот, всех убивают, — сказал он мне.

— Куда же я пойду, хозяин? А Вы? Вы пойдёте со мной? — испуганно спросила я.

— Нет, ласточка моя. Боюсь, мы с тобой больше никогда не увидимся. Поезжай к себе домой, поживи с матерью. Может тебя они не тронут. Буду жив, сам найду тебя. Никого я так сильно не любил, как тебя. Но мне нужно возвращаться в горы, буду бить красных. Твой отец и братья тоже в моём отряде, люди верят мне. Верят, что всё наладится и будет, как прежде. Я не могу подвести своих людей. Из-за кардона нам на помощь приезжает человек высокого чина, может и поможет в борьбе с неверными, ИншаАлла. А ты собери свои вещи и золото, что я тебе дарил. С собой забери, на чёрный день. Я велел отвезти в твой дом продукты, на первое время хватит. Арба ждёт, собирайся, — сказал Турсун бай.

Я прижалась к его груди.

— Нет! Прошу Вас, господин, заберите меня с собой, — заплакала я.

— Это невозможно, ласточка моя. Там, где я буду, стреляют, там опасно. Мне спокойнее будет, если ты будешь жить у матери. Вот и Бахрихон с тобой останется, ей всё равно некуда идти. Она не оставит тебя. Аллах позволит, свидимся ещё. Время не ждёт, мне пора, — тихо сказал он, взяв в ладони моё лицо и целуя в лоб, в щёки, нос и в глаза.

Потом, крепко поцеловал меня в губы и резко отпустив, быстро вышел из комнаты. Тогда я не знала, что вижу его в последний раз.

Забегая вперёд, скажу, что он возглавлял отряд басмачей, долгое время прятался со своими людьми в горах, вёл бои, потеряв многих своих. Осенью, тысяча девятьсот восемнадцатого года, его поймали и прилюдно повесили. Кстати, жену его с дочерью тоже повесили. В те годы, семьям басмачей пощады не было.

Отец мой, погиб летом в бою с красноармейцами, мои братья, Батыр и Бабур, пропали без вести и никто не смог сказать, живы ли они или их тоже убили. Мать горевала до зимы, но однажды, мы с Бахрихон опа нашли её в снегу, за домом. Как она ночью оказалась там, не знаю. Утром, мы её похоронили.

Наступали голодные дни, продукты таяли на глазах, но таких, как мы, было множество. Работы нет, правда, красные, как мы их называли, раздавали беднякам зерно и даже муку, которые отнимали у богатых. Люди были растеряны, паника охватила всех. Весной, когда не осталось ни картошки, ни лука, ни моркови, а сажать было нечего, за зиму люди съели все свои припасы и то, что получили от красных, которые захватили власть в свои руки, Бахрихон опа решительно встала.

— Всё! Чего сидеть сложа руки? Мы так с тобой от голода умрём. В город поедем, там, я слышала, как эти красные говорили, заводы и фабрики работают, рабочих набирают. Я, правда, не поняла, что значит заводы и фабрики, наверное, посевные поля, но всё лучше, чем тут без дела сидеть. Поедем до станции, а там, как получится. Вон и Хадича с дочерью хочет уехать, тут с голода пухнем. Собирай вещи. Твоё золото ни продать, ни обменять на продукты нельзя. Закопаем его за домом, может быть когда-нибудь пригодится. А сейчас нам в тягость будет. Есть немного муки, я лепёшки испеку, ты тандыр разожги. В дороге понемногу есть будем. Больше ничего нет, — сказала Бахрихон опа.

Я послушно вышла во двор. Хорошо, одежда у меня была, Турсун бай мне привозил. Надев нимчу (безрукавка из чёрного бархата с ватной прокладкой изнутри) и завернувшись в большой, шерстяной платок, я вышла во двор. Через час, стенки тандыра побелели от жара и к вечеру лепёшки были готовы. Немного поев, Бахрихон опа взяла старый кетмень.

— Заверни свои украшения в старый платок и сунь в хум (глиняный кувшин) пойдём за дом, закопаем их, — сказала она мне.

Я послушно сделала всё, что она мне сказала. Оставив только маленькие серёжки в ушах, остальное мы закопали под яблоней. Бахрихон опа вырыла яму поглубже и положила на дно хум. Присыпав яму землёй, она разровняла землю и утрамбовала ногами.

— Запомни это место. Когда-нибудь ты вернёшься сюда. Никто не догадается в старом, полуразвалившемся доме, искать золото, — сказала Бахрихон опа и унесла подальше кетмень, бросив его во дворе.

Ранним утром, вышла и Хадича с дочерью, это соседка, жившая в кишлаке.

— Ну что? Вы готовы? Эргаш акя согласился отвезти нас до станции за две лепёшки. Ты дашь одну и я одну дам, — сказала она.

Мы вышли из дома и вчетвером сели в арбу, запряженную ишаком. Дочери Хадичи было лет четырнадцать. Муж и сын ушли с басмачами и не вернулись. Весть о гибели их и многих других мужчин, быстро разошлась по селу, многие остались вдовами и сиротами. Но никто не роптал, привыкшие к подчинению люди, переносили горе молча.

Всех пугало неизвестное будущее. Кто-то говорил, что советы никого в беде не оставят, кто-то в это совсем не верил. Но что они могли? Просто выжидали.

Уезжая из родного кишлака, я не знала, что ждёт меня впереди. Я была напугана, как и все, не зная, что ещё можно ждать от жизни. Бахрихон опа придавала мне силы, с хмурым лицом, она крепко держала меня за руку.

— Аллах, да не оставит нас, своих смиренных рабов, — тихо говорила она.

И эти слова придавали мне хоть немного уверенности.

— Аминь… аминь… — лишь повторяла я, испуганно озираясь вокруг.

Впервые в жизни, я уезжала так далеко и это пугало меня. Что меня ожидает… кто знает.

Мы долго ехали по просёлочной дороге, оставляя за собой клубы пыли. Ишак, опустив голову, медленно брёл, волоча за собой арбу. Я благодарила Турсун бая, который велел нам с Бахрихон опа взять с собой ватные чапаны. Укутавшись в них, мы холода почти не чувствовали. Я посмотрела на дочь Хадичи, на ней была телогрейка и тёплый платок на голове, но ноги были открыты и мёрзли в каушах (полуоткрытая обувь).

— Хафиза? Прижмись ко мне, я подолом чапана укрою твои ноги, — сказала я ей.

Хадича с благодарностью посмотрела на меня.

— И ты прижмись, Хадича, ко мне подвинься, у меня тоже чапан. Ехать, наверное, ещё далеко? — спросила Бахрихон опа, укрывая ноги женщины, которая тут же придвинулась к ней и собрала свои ноги, согнув в коленях.

— Я никогда никуда из кишлака не выезжала. Не знаю. Эргаш акя? А до станции этой далеко? И какой он, поезд? Вы же видели… это, как Ваша арба? — спросила Хадича.

Она, кроме лошадей и ишаков, другого транспорта просто не видела и не знала.

— Смешная ты, Хадича. Поезд — это железная повозка, их много и они привязаны к друг другу. Вагоны называются. И едут они по железным линиям. Сама увидишь, правда ехать ещё далеко, — отвечал старик, с тюбетейкой на голове, перевязанной платком, укутавшись в ватный, старый, залатанный в нескольких местах чапан.

Мне стало жаль его, его семья тоже голодала, перебиваясь от случая к случаю, они варили из муки на воде похлёбку, масла или жира вообще не было, но его жена и трое взрослых детей, две дочери, замуж которых выдать было непросто и младший сын, лет восемнадцати и этому были рады. Постные лепёшки скрашивали скудный обед. Я полезла в мешок и с трудом достала чапан из бекасама (плотный материал в разноцветную полоску) и протянула ему. Бахрихон опа улыбнулась. Это был дорогой чапан, в городе, его можно было обменять на продукты, но она промолчала.

— Эргаш акя, возьмите. Ваш совсем прохудился, старый стал, — сказала я.

У старика округлились глаза.

— Что ты, дочка? Это дорогой чапан, самим пригодится. Вот две лепёшки дадите и мне хватит, — испуганно ответил старик.

— Берите, Эргаш акя. Мы всё-таки в город едем, дай Аллах, не пропадём, — зевая, сказала Бахрихон опа.

Я ей благодарно улыбнулась. Правда, вещи были мои, всё подарки Турсун бая, но я считала, что если мы вместе, значит и вещи общие. Я опять полезла в мешок и достала пару своих платьев.

— А это Вашим дочерям, — сказала я.

Старик, дрожащей рукой взял вещи и поднёс к глазам, потом к губам. Борода старика вздрагивала, он прослезился.

— Ты очень добрая, Халида. Вот дочки обрадуются подаркам. А чапан я сыну дам, он ведь вернулся с гор, едва живой. Повинился перед красными, его простили. Многие тогда сложили ружья и повинились. Да… а Турсун бай не вернулся. Жаль его… хотя я от него ничего хорошего не видел, но человек всё-таки, создание Всевышнего. Да упокоится он с миром, — сказал Эргаш акя, обведя ладонями лицо.

Мы тоже это сделали.

— Он хороший был… — тихо ответила я.

Эргаш акя с удивлением посмотрел на меня.

— А ты откуда знаешь? Ты, вроде, прислуживала в его доме, верно? — спросил старик.

Я лишь кивнула головой и задумалась. Мне было восемнадцать лет, сейчас, свысока своих лет, я смотрю на молодых девушек, они в этом возрасте только задумываются о замужестве и у них есть право выбора, у меня его не было. Юной девчонкой, я стала игрушкой в руках пожилого мужчины, стала матерью, но ребёнка у меня тут же отняли и придушив, закопали. Бахрихон опа тогда крепко перевязала мои груди, завязав узлом за спиной платок.

— Это, чтобы молока не было, — сказала она мне тогда.

Я безропотно подчинилась. Потом сын родился… сердце моё сжалось. Я вспомнила его личико, такое пухленькое, сладкое. Турсун бай усаживал малыша на колено и игрался с ним. В такие моменты, его лицо, да и он сам, просто преображался.

Я тяжело вздохнула, вспомнив, что смогла его полюбить. Человека, старше себя чуть ли ни на полвека, смогла полюбить. Нежная истома прошла по моему юному телу, когда я вспомнила, как Турсун бай ласкал меня и нежно целовал всё моё тело, это он сделал меня женщиной, познавшую мужскую ласку, которая почувствовала мужскую силу, он был первым моим мужчиной.

— Что уж теперь? Не до любви. Выжить бы в это неспокойное время, — подумала я, искренне пожалев, что Турсун бая убили.

С ним я хоть была защищена, сыта и одета. Вспомнила отца и братьев, которых и узнать-то не успела. Да и отца я редко видела, он уходил до восхода солнца и возвращался с заходом, когда мама бережливо зажигала на полчасика фитиль из ваты, смочив маслом, для того, чтобы покормить отца. Воспоминаний детства почти не было. С малых лет, я помогала матери по дому, вот и всё детство, а в одиннадцать лет, попала в дом Турсун бая, где прошла боль и унижения, прежде чем стала его любимицей.

Арба, раскачиваясь, медленно везла нас по незнакомой мне дороге, глаза закрывались, клонило в сон и я уснула. Проснулась от того, что арба резко остановилась.

— Вот мы и приехали. Дай Аллах, вам повезёт и вы сможете залезть в вагон. Людей много, все бегут куда-то. Куда бежать? Ладно, скидывайте мешки на землю, я помогу вам донести их до поезда, — говорил старик, нагнувшись над мешками.

— Значит, вот он какой, поезд? И по этим линиям он ходит? Как же не свалится? Линии такие тонкие для такого большого поезда, — спросила я.

— Я не знаю, дочка. Но никогда не видел, чтобы поезд свалился. Так что, не бойся. Смотрите! Люди спешно идут к поезду. И вы бегите, иначе не влезть вам в поезд-то, — воскликнул Эргаш акя.

Подняв мешки, мы побежали за людьми, не зная, как и что делать. Но Эргаш акя остановился возле вагона и помог нам залезть, потом подал нам наши мешки. Уже стоя на ступенях, Бахрихон опа протянула старику две лепёшки. Но Эргаш акя взять их не успел, так и остался с протянутой рукой. Какой-то паренёк, в рваных штанах и грязном джемпере, быстро выхватил из рук Бахрихон опа лепёшки и на ходу покусывая, не оглядываясь, убежал прочь.

— Эй! Верни мои лепёшки, гадёныш! Вор! Он мои лепешки украл! — завопил Эргаш акя.

— Не нужно, Эргаш акя. Парень просто голодный. Я Вам другие дам. Только на этот раз крепче держите, — сказала Бахрихон опа, вытаскивая из мешка ещё две лепёшки.

На этот раз, старик опасливо огляделся и выхватив из рук Бахрихон опы хлеб, сунул под старый чапан, спрятав на груди.

— Ладно, поезжайте. Не свидимся более. Берегите себя, без мужчин отправляетесь в большой город, — сказал Эргаш акя и развернувшись ушёл.

Этот старик побоялся оставлять в арбе вещи, которые я ему дала и сложив их в узел, носил с собой. Я смотрела ему вслед и думала, как же он, его семья и другие люди в моём кишлаке выживут в такое голодное и не спокойное время. И так жаль стало этого старика, который был рад простым платьям, чапану и лепёшкам, пройдя долгий путь из кишлака на станцию.

Я оглядывалась по сторонам, понимая, что есть другой мир, совсем не похожий на тот, в котором я жила до сих пор. Станция была совсем маленькой, крытое здание с платформой и всё, дальше пустыня и пески, пески… Мы, с двумя мешками, прошли в вагон, народу было много, стояла духота. Общий вагон, мы долго искали свободные места.

— Дочка, садись вот здесь, мы потеснимся. Двое ещё могут поместиться, — сказал мужчина, лет сорока, когда мы несколько раз прошли по вагону туда — сюда.

Заставлять просить себя дважды, мы не стали. С Бахрихон опа я села, хотя и было тесно, но и этому были рады. Хадича с дочкой Хафизой минут через десять тоже присели недалеко от нас. Но поезд двигаться не торопился, нам сказали, что он отойдёт по графику. Будто я знала, что такое график. Там, в душном вагоне, мы прождали почти два часа, хотелось пить. Пришлось снять с себя тёплый платок и чапан. Потом и нимчу сняла, ватная всё-таки была, стало невыносимо жарко. Бахрихон опа тоже сняла чапан, но она была выносливее меня и терпела и жару и жажду.

— Губы у тебя сухие… пить хочешь, верно? — спросил мужчина, давший нам место.

Я кивнула головой.

— Очень, — смутившись, ответила я.

— А ты сходи в ту сторону, в самом конце есть титан, правда, там может быть кипяток. Но у меня есть листья смородины, чай отменный получится и жажду утолит. Я тоже попью, — сказал мужчина, протягивая мне алюминиевую кружку.

На узбека он был не похож, да и бороды у него не было. Лет сорока, он был невысокого роста, среднего телосложения, на голове странный, чёрно-белый колпак, но чапан был похож на наш. Улыбчивое лицо располагало, прищуренные глаза, под густыми бровями, были серьёзные и усталые. Руки в мозолях, видимо, много работы видели. Я взяла из его рук кружку и пошла в сторону, куда он мне указал. Бахрихон опа тревожно на меня оглядывалась. Набрав кипяток в кружку, я быстро вернулась обратно. Мужчина тут же бросил в кружку засушенные листья смородины. Вода обрела цвет, сев на место, я облизала губы.

— Пей, дочка, ты первая пей, измучилась совсем, — участливо сказал мужчина, протянув мне кружку, придерживая ручку платком.

Я с жадностью отпила и улыбнулась.

— Спасибо. Вы добрый, — сказала я.

— А зачем злым быть? Какая польза? А вы мать и дочь, значит? В Ташкент решили ехать? — спросил он, подавая кружку Бахрихон опа и с любопытством нас разглядывая.

— В Ташкент, говорят, там работать можно. Завод и фабрика есть. В кишлаке работы нет и есть нечего, — не отвечая на вопрос о нашем родстве, сказала Бахрихон опа.

— В городе полегче будет. Нужно будет, наверное, обратиться к… даже и не знаю, теперь к кому обращаться. Чёрт… Ладно, я сам работаю на заводе, на тракторном. Помогу Вам и с жильём, и с работой. Иначе, в большом городе потеряетесь. К директору вместе зайдём, он мужик добрый, не откажет. Правда… сначала долго учиться придётся. Только, видать, Вашей дочери ещё восемнадцати нет… или есть? Смотрю, кажется, у вас и документов нет… вот оказия, — последние слова он сказал на не знакомом нам языке. Я почему-то запаниковала.

— У нас есть бумаги, ну… что я Халида Рахматова, а она Бахрихон Нуркозиева. Вот моя бумага, она всегда при мне. Турсун бай велел при себе держать, — вытащив помятый листик из кармана нимчи и протягивая мужчине, сказала я.

Бахрихон опа последовала моему примеру и тоже быстро вытащила свою бумагу и протянула ему.

— Ясно… по этим бумагам вам выдадут новые документы, удостоверящие ваши личности, эти слишком примитивные. Меня зовут Мирза, я киргиз наполовину, мать моя киргизка, отец узбек, — сказал мужчина, увидев наши лица, в которых стояли испуг и удивление.

Мы тут же спрятали наши бумаги обратно. Мирза ещё говорил о вещах, нам совсем непонятных, а мы слушали, раскрыв рты от удивления.

— Большие перемены грядут. Из Петрограда сводки приходят, власть перешла в руки советов, товарищ Ленин, теперь наш вождь. Слышали? Свергли последнего хивинского хана. Скоро всем им придёт конец и эмиру бухарскому тоже, — говорил Мирза.

Под его голос, который словно убаюкивал, я, прислонившись, уснула. Ехали почти двое суток, лепёшки заканчивались, но Мирза нас угостил варёной картошкой и даже солью посыпал. А мы отламывали ему по кусочку лепёшки, запивая чаем из листьев смородины. В политике мы с Бахрихон опа совсем не понимали. Это было нам чуждо.

— К Ташкенту подъезжаем. Минут через сорок, поезд остановится. Вечереет, сегодня не успеть, завтра с утра пойдём на завод. У меня комната от завода, маленькая, правда, да и постель одна… ну, что-нибудь придумаем, — сказал Мирза.

Хадича с дочкой ехали молча, к нам подходили пару раз, мы им чаю наливали и на этом всё, решили идти каждый своей дорогой.

— Как же мы одни, в большом городе? Никого ведь не знаем, — спросила Хадича, когда Бахрихон опа сказала ей, что они должны разойтись.

— Не пропадёте, лучше уж отдельно. И так мы навязались этому доброму человеку, — твёрдо сказала Бахрихон опа.

Я растерянно смотрела на их лица и мне стало жаль их.

— Опажон, Хафиза ещё так молода, ей всего четырнадцать лет. Может… может мы вместе… — начала говорить я, но Бахрихон опа строго посмотрела на меня.

— Ты в четырнадцать уже матерью была. Так лучше будет. Мне о тебе заботиться или о них? — ответила женщина.

Я не знала, почему Бахрихон опа так заботится обо мне, только в её глазах я видела доброе ко мне отношение. И я относилась к ней не иначе, как к матери.

Когда поезд наконец медленно остановился, Мирза взял наш мешок и пошёл к выходу.

— Не задерживайтесь, идите за мной. В темноте и потеряться можете, — сказал он, расталкивая людей и продвигаясь вперёд.

Я оглянулась и увидела, как Хадича и её дочь стоят и печально смотрят нам вслед. А что я могла? При всей своей доброте, мне нужно было думать и о себе. Бахрихон права, время тяжёлое, каждый сам за себя.

Выйдя из вагона, мы поспешили за Мирзой. Ночь, так быстро наступавшая, пугала. Мирза договорился с арабакешом, чтобы он отвёз нас к нему домой. Тот согласился, когда Мирза дал ему четверть буханки серого хлеба.

— Садитесь, ехать долго, — сказал он, положив мешок на дно арбы.

Нам он велел сесть на мешок и держаться за края арбы, что мы с Бахрихон опа молча и сделали. Мирза сел рядом с арабакешом и молодой парень стегнул плёткой старую клячу. Откуда у паренька была лошадка в столь тяжёлое время, я не задумывалась, скорее всего, из-за возраста животного, у него её не отобрали. Ехали и правда долго, в темноте я едва различала строения вдоль дороги, мы проезжали мосты через небольшие реки, ехали по пыльным дорогам, потом свернули с дороги и поехали по неровной, глиняной дороге. Часа через полтора, парень остановил свою измученную лошадь и Мирза спрыгнул на землю. Из своего вещевого мешка, он достал обещанный пареньку хлеб и достал из арбы наш мешок.

— Ну что? Пошли. Вот мой дом, — сказал Мирза, показывая на одноэтажное, длинное здание, кажется, побелённое, в темноте разглядеть было трудно.

Мы вошли в здание, огороженное покосившейся оградой и пошли по тёмному коридору. Мирза уверенно шёл в темноте и подойдя к своей двери, вложил ключ в замок. У меня от волнения билось сердце. Бахрихон, словно почувствовала, что мне страшно, сжала мою руку, в темноте я увидела её улыбающиеся глаза. Вдруг, тускло загорелась лампочка, такого я ещё не видела. В кишлаках горел только фитиль из ваты, чуть смоченной в масле, которые сами и скручивали, только в доме Турсун бая горели свечи, которые он сам привозил.

— Чего встали? Заходите. Наверное, есть хотите? Но чая нет, кухня общая, только утром откроется. У меня варёная картошка осталась, холодная, правда и даже есть немного хлеба. Припрятал на потом. Садитесь вот… на табуретку и вот, стул ещё есть. Я на кровать сяду, — сказал Мирза, положив мешок на пол и проходя к окну, где на подоконнике стояла алюминиевая кастрюля.

Он поставил её на маленький столик и взял с этажерки полотенце, в которое он и завернул несколько маленьких кусочков хлеба. Я, наконец, расслабилась, мне стало спокойно и уютно, в маленькой комнатушке Мирзы.

Казалось, во мне что-то изменилось, я не понимала что, но почувствовала свободу, которой у меня никогда не было.

— Вы по имени друг друга называете… так вы не мать и дочь? — спросил Мирза, внимательно рассматривая Бахрихон опа.

— Что Вы! Нет конечно. Как бы это Вам объяснить… мы… жёны, нет… мы женщины одного мужчины, жили в одном доме, я, правда, потом впала в немилость и хозяин милостиво оставил меня в доме прислугой. А Халида была любимицей Турсун бая, родила ему двоих детей. Но… они не выжили, — опустив голову, говорила Бахрихон опа.

Смотреть в глаза незнакомому мужчине, было не положено, но Бахрихон опа украдкой бросала смущённые взгляды на Мирзу.

— Двоих детей? Но… она же ещё сама ребёнок! Когда же она успела? — искренне удивился Мирза.

— Её в одиннадцать лет привели в дом бая, сначала, просто помогала по дому, прислугой была. Потом… хозяин очень сына хотел, ну… наследника. И Халиду повели в покои хозяина. Правда, у неё первая девочка родилась, её… она не выжила. Но хозяин не выгнал Халиду, даже полюбил её, а когда она сына ему родила, он её боготворил, — кинув взгляд на Мирзу, сказала Бахрихон опа.

— Это просто ужасно! Милостивый бай, нечего сказать. Ей в куклы играть, а она детей рожает. Сколько же лет было Вашему хозяину? И где он сейчас? Что заставило вас приехать в Ташкент? — поинтересовался Мирза.

— У нас девочки в куклы не играют, голод, беднота… идут в услужение или, если повезёт, женщиной бая станут. Халиде повезло. А хозяин… его нет, убили. Мы из кишлака от голода бежали, всё лучше, чем сидеть и ждать голодной смерти, верно? — сказала Бахрихон опа.

— Туда ему и дорога. Баям и басмачам не место в мире, где наступило такое время и вся власть перешла народу. Теперь жизнь будет налаживаться. Не сразу, конечно, но наступит день, когда все будут сыты. Равноправие и спокойная жизнь начнётся, — воодушевлённо говорил Мирза.

Но мне не понравилось, что он так сказал о Турсун бае.

— Да у тебя глаза закрываются, девочка. Иди, ложись на кровать, я на стул пересяду. Кровать большая, вместе поместитесь, а я на полу лягу, вот… курпачу постелю и лягу, — вставая с кровати, сказал Мирза.

Я и правда очень устала и жутко хотелось спать. Поэтому быстро легла и закрыла глаза. Но как часто бывает, когда сидишь, хочется спать, а ляжешь, сон пропадает. Думая, что я сплю, Мирза и Бахрихон опа перешли почти на шёпот.

— Сколько же тебе лет? — спросил Мирза, внимательно посмотрев на Бахрихон опа.

— Тридцать четыре скоро. А что? На завод не возьмут? Старая уже? — с волнением спросила Бахрихон опа.

— Какая же ты старая? Красивая. Сними платок, он почти все твоё лицо закрывает. Ты знаешь, что очень красивая? Чернобровая, с большими глазами, белолицая… я ещё в поезде это заметил, — сказал Мирза, не отрывая взгляда от Бахрихон опы.

— Скажете тоже. Красотой сыт не будешь, — смутившись, но всё же снимая платок с головы, ответила Бахрихон опа.

— Нет, нет, правду говорю. Может ты спать хочешь? Так ты ложись. Да и поздно уже, — сказал Мирза, не торопясь вставать.

— Я привыкшая ночами не спать. Да и неудобно, с мужчиной в одной комнате спать, — ответила Бахрихон опа.

Вдруг Мирза положил руку на руку Бахрихон опы, вздрогнув, она отдёрнула руку и опустила голову ещё ниже.

— Ты не бойся меня, Бахрихон, я ничего дурного не замышляю. Просто… как бы это сказать… мне скоро сорок лет, ни жены, ни детей. Всё некогда было, то одно, то другое. Ладно… поздно уже, утром вставать рано. Да… туалет в конце коридора, если что, — тоже смущаясь, сказал Мирза, наконец поднявшись со стула.

При его последних словах, Бахрихон опа совсем растерялась. Он будто мысли её читал, она едва сидела, терпела с самого прихода сюда, но стеснялась спросить, где можно справить нужду. И когда Мирза, бросив курпачу на пол, к противоположной стене, лёг и отвернулся, я села на кровати.

— Ты чего не спишь? — испуганно посмотрев на меня, спросила Бахрихон опа шёпотом.

— Я тоже хочу, — так же шёпотом, ответила я.

— Чего? В туалет, что ли? — спросила Бахрихон опа.

— Ну да. Еле терплю. А одна боюсь идти, — опуская ноги на пол и надевая свои кауши, сказала я.

— Ладно, пошли. Только тихо, Мирза спит, — сказала Бахрихон опа, взяв меня за руку.

Мы тихонько вышли в коридор, освещённый одной тусклой лампочкой и пошли по нему. Но мы пошли в обратную сторону и пришли к выходу.

— Кажется, нам надо обратно идти, не в ту сторону, пошли, — не выпуская мою руку, сказала Бахрихон опа.

И мы пошли обратно. Туалет оказался в самом конце длинного коридора. Маленькое оконце в стене, несколько унитазов, но не такие современные, а без сидения, к которым мы не привыкли. В кишлаке туалеты были проще, яма, огороженная досками и всё. У Турсун бая туалет был обложен пахсой (глиняные куски, в виде кирпичей)

— Ой, а это что? — увидев отдельно душ в углу, спросила я.

— Не знаю. Давай быстрее, — ответила Бахрихон опа.

— А кусочки бумаги тут зачем? — посмотрев на кусочки старой газеты, спросила я.

— Хм… не знаю… может подтираться? — спросила она меня.

— Да? А где кессак (кусочки сухой глины)? — спросила я.

— Нет тут кессак. Это в кишлаке кессак, а тут вот бумага. Но почему исписанная… непонятно, — ответила Бахрихон опа.

Наверное, над нами бы посмеялись, если бы услышали, но мы были наивны даже в этом. Нужно было вымыть руки, но в кишлаке были арыки, а тут… мы не смогли догадаться, что нужно было повернуть краник в умывальнике и вымыть руки.

— Ладно, утром Мирзу спросим, когда умываться будем. Пошли, — сказала Бахрихон опа.

Вдруг раздался шум и в унитазах полилась вода, заставив нас вздрогнуть. Мы с Бахрихон опа испуганно переглянулись и быстро вышли. Вернувшись назад, мы никак не могли найти дверь своей комнаты, двери были все одинаковые, с номерами.

— И что теперь делать? Как узнать, где наша? — испугавшись, спросила Бахрихон опа.

Ответить я не успела, одна из дверей открылась и вышел Мирза.

— Где вас носит? Ночь-полночь, заходите, — тихо произнёс он.

Мы облегчённо вздохнули и быстро вошли в комнату. Наконец, все легли и в ночной тишине, из открытого окна, были слышны кваканье лягушек и свист сверчков.

Утром, по привычке, первой проснулась Бахрихон опа, следом поднялась и я. Услышав шум, Мирза открыл глаза и посмотрел на старые часы на стене.

— Пять часов только, рано же ещё, чего встали? — спросонья спросил он, опять закрывая глаза.

Нам пришлось лечь, но сна уже не было. Мирза тоже не смог уснуть. Поднявшись, он сел и ладонью проведя по густым волосам, протёр глаза и быстро поднялся.

— Ладно, идите умываться и… у… там, в общем, пока народ не собрался, а то очередь образуется. И на кухне чайник поставьте… хотя нет, Вы ведь и с плитой не умеете обращаться, я сам. Пошли, — сказал он, взяв со спинки стула рубашку и надевая её на себя.

Мы пошли за ним, одеваться нам не пришлось, так как платья мы на ночь по привычке не снимали. Не было тогда, во всяком случае у нас, ни ночных рубашек, ни, тем более, пижам. Мирза дал нам одно полотенце, другое, бросив себе на плечо, вышел из комнаты и прошёл в мужской туалет, а мы с Бахрихон опа в женский. Мирза, умывшись, поставил на кухне чайник. Не зная, что делать, мы стояли в в коридоре в ожидании. Когда Мирза вышел, он с удивлением посмотрел на нас.

— А чего в комнату не пошли? — спросил он.

Мы пожали плечами.

— Ладно, пошли, — сказал он и пошёл вперёд.

— А можно спросить? — осмелились я, так как сооружение, называемое душем, мне не давало покоя.

— Что? — остановившись и повернувшись ко мне, спросил Мирза.

— Там это… на потолке висит, ну… в туалете, с маленькими дырочками, что это? — спросила я.

— Ты про душ, что ли? Из дырочек вода льётся и можно купаться. Душ называется, — ответил он и с усмешкой произнёс:

— Детский сад.

Правда, значения и этих слов я тоже не поняла. Но решила, что обязательно попробую искупаться в душе.

— У нас пара картошек осталось, на заводе перекусим, — сказал Мирза, вытаскивая из кастрюли варёную картошку.

— А вот хлеба нет, сегодня постараюсь раздобыть, — сказал Мирза, разрезая ножом картошку на кусочки.

В доме Турсун бая мы голода не знали, это неприятное чувство я испытывала долгие годы, пока обстановка немного не стабилизировалась. Мирза взял чайник и вышел из комнаты.

— Эти две картошки, он мог бы поесть один, а он с нами делится. Как мы отплатим за его доброту? — спросила Бахрихон опа.

— Может чапан ему подарить? Эргаш акя вон как обрадовался. Не дашь же ему женское платье или нимчу, — наивно сказала я.

Бахрихон опа задумчиво на меня посмотрела.

— Скоро лето, зачем ему твой чапан? Нужно в комнате прибраться, да вещи его постирать. Знать бы, как и где, — произнесла она.

Вернулся Мирза, с кипятком в чайнике и тут же бросил туда листья смородины. В общем, долго завтракать не пришлось. Мирза поднялся, следом поднялись и мы.

— Ну что? Пошли на завод, — сказал он.

А я всё думала, что же это такое, завод? И что там делают. Завод находился недалеко от ведомственного дома, где жили рабочие этого же завода, поэтому мы прошлись пешком. На проходной сидел пожилой мужчина и встретил нас сердито. Мирза открыл маленькую книжечку, пропуск и показал этому мужчине.

— Пулат акя, нам бы к директору, вот… на работу хотят устроиться, — кивая в нашу сторону, сказал Мирза.

Пулат акя внимательно нас оглядел.

— Товарищ директор ещё не приехал. Подождите его. Он к восьми обычно приезжает, — так же сердито, ответил Пулат акя.

— Что же делать? Мне к восьми на смену заступать, опаздывать нельзя… — пробормотал Мирза, посмотрев на Пулат акя.

— Так и иди на свою смену, они сами к директору зайдут, не маленькие, — ответил Пулат акя.

— Ну… тогда Вы пропустите их и покажите куда идти, — попросил Мирза.

— Без пропуска не положено, — твёрдо заявил Пулат акя.

— Откуда ему взяться, если они на работу пришли устраиваться? — теряя терпение, спросил Мирза.

— Не положено, — твёрдо заявил Пулат акя.

— Что делать… Вы посидите здесь, я постараюсь выйти, у мастера отпрошусь минут на пятнадцать. Мне идти надо. Только не уходите никуда, заблудитесь, — сказала Мирза.

Бахрихон опа растерянно посмотрела на него, потом перевела взгляд на меня.

— Вы идите, мы подождём, — сказала она.

Мирза, переминаясь с ноги на ногу, нехотя прошёл через проходную и скрылся за дверью. Мы просидели часа два, Пулат акя вдруг встал и побежал к воротам. Он их спешно открыл и во двор завода въехала чёрная машина. Автомобили мы никогда не видели, интересно было смотреть, как в железной, сверху закрытой арбе, без лошади, за стёклами, сидели и ехали люди.

— Наверное, это директор приехал. Мирза, значит, скоро выйдет, — сказала Бахрихон.

— Очень есть хочется, — тихо сказала я, услышав, как у меня в животе заурчало.

— Потерпи, я тоже голодна. Что ты, как маленькая? Мирза скоро выйдет, — ответила Бахрихон опа.

И Мирза вскоре вышел к нам. Он протянул Пулат ака бумагу, тот долго её изучал и наконец открыл нам низенькую дверцу проходной, за которой нас ждал Мирза. Мы прошли во двор и долго шли к зданию. Оглядываясь, я увидела огромных размеров цеха, это Мирза сказал, что именно оттуда выходят готовые тракторы. Что такое трактор, я не знала, но спрашивать не стала, видя, как торопится Мирза. Мы зашли в здание и подошли к кабинету директора. Там, за большим столом, сидела женщина.

— Галочка, нам бы к директору. Поговорить с ним нужно, это важно, — нагнувшись над столом, сказал Мирза.

Он говорил на русском языке и конечно, мы его не поняли. Описывая события своей жизни, я пытаюсь писать предельно понятно, думаю, разговор происходил именно так.

— Я сейчас спрошу у него. Подожди, — ответила Галочка и встав из-за стола, тихо постучала в дверь кабинета.

Она вошла и тут же вышла, приглашая нас войти. Меня сковал страх, ноги словно окаменели, я схватила за руку Бахрихон опа. У неё руки были ледяные, несмотря на тёплую, весеннюю погоду.

За столом сидел тот мужчина, что приехал на чёрной машине. Его совершенно лысая голова сверкала, от падающих через большое окно лучей солнца. Он постоянно вытирал платком свою лысую голову. Довольно упитанный, в костюме, он приподнял на лоб очки и посмотрел на Мирзу.

— Что у тебя? Разве ты не должен сейчас стоять за станком? — басовитым голосом спросил он.

— Владимир Иванович, у нас висит объявление, требуются сборщицы и упаковщицы. Вот, эти женщины пришли устраиваться на работу, — уверенно сказал Мирза.

— Ну… и иди в отдел кадров, чего до меня пришёл? — надевая очки, сказал Владимир Иванович.

— Я был там, Ваша подпись нужна, — ответил Мирза.

— Да, я знаю. Пусть пишут заявление, я подпишу. А ты работать иди, нам квартальный план сдавать, — громко сказал Владимир Иванович.

— Идём, Бахрихон, — сказал Мирза и быстро пошёл к выходу.

В отделе кадров, куда мы пришли с Мирзой, нас попросили написать заявление о принятии ученицами в сборочный цех. Я растерянно посмотрела на Бахрихон опу.

— Я писать не умею, — сказала Бахрихон опа Мирзе, который нервно ёрзал на месте.

— Вот что… мне работать надо. Вам всё объяснит Мария Васильевна. Никуда из цеха не уходите. В обед, это в два часа дня, я зайду за вами, в столовую пойдём, заводскую, — сказал Мирза и быстро вышел.

Мы с Бахрихон опа дружно посмотрели на Марию Васильевну, с короткой стрижкой светлых волос, худощавая женщина высокого роста, лет тридцати семи, с продолговатым лицом, с острыми глазами, она велела нам сесть, что мы послушно и сделали.

— Работнички. Даже писать не могут, а на завод работать идут, — скептически оглядев нас, сказала она, на чистом узбекском языке.

Мы молча ждали, правда, совсем не понимая, чего.

— Татьяна! — вдруг крикнула Мария Васильевна, от чего я вздрогнула и испуганно оглянулась. В просторную комнату, со множеством папок и бумаг в шкафах, вошла молоденькая девушка с длиной косой.

— Звали, Мария Васильевна? — спросила Татьяна, подойдя к столу.

— Садись за стол, пиши заявления, опять пришли неучи, — сказала Мария Васильевна, закуривая папиросу.

Татьяна быстро села и на двух листах написала за нас заявление. Мария Васильевна намазала палец Бахрихон опа чем-то чёрным и заставила приложить палец к бумаге, к заявлению, значит. А мне разрешили просто поставить крестик, что я с трудом и сделала.

— А теперь, отведи их в сборочный цех, скажи Семёнычу, пусть им всё покажет, — сказала Мария Васильевна.

Татьяна вывела нас во двор и мы, пройдя его, зашли в цех, там стоял шум моторов, лязг и крики людей. К нам подошёл пожилой мужчина, в чёрной, засаленной одежде из сукна и фуражке.

— Мирза забегал, сказал мне про них. Ты можешь идти, дальше я сам, мне не привыкать, — сказал Семёныч.

Татьяна тут же ушла. Семёныч стал нам говорить что-то на русском языке, а мы тупо смотрели на него, ничего не понимая. Кажется, он понял это и позвал паренька, узбека. Тот быстро подошёл и стал переводить нам слова Семёныча.

Так, Бахрихон опа и я были приняты на работу, мы должны были складывать готовые запчасти в ящики. Работа была не трудная, отдельное помещение в цеху, где работали многие женщины. В два часа, за нами пришёл Мирза. Я думала, что упаду в обморок от голода. Он вывел нас из цеха и пройдя двор, мы вошли в небольшое здание, запах еды ударил в нос. Посадив нас за стол, Мирза пошёл к стойке, где взял для нас суп и макароны. Я с жадностью быстро всё съела, без хлеба, его просто не было. Бахрихон опа, из своей тарелки, положила мне несколько штук макарон, я с благодарностью на неё посмотрела. Я не знаю, купил ли Мирза нам еду, или её рабочим раздавали бесплатно, но наконец, я сытно поела.

— Вечером, картошки купим, повезёт, может и хлеб найдём. Хорошо, тут можно овощи найти, — сказал Мирза.

К работе, мы с Бахрихон опа были привыкшие, но весь день сидеть, нагнувшись над ящиками… к вечеру, у меня в глазах рябило. Как и сказал Мирза, мы на местном базаре купили картошки, он тратил свои деньги, покупая огурцы и помидоры.

— Стойте здесь, я знаю, где можно хлеб достать, — почему-то почти шёпотом, сказал Мирза.

Его не было минут двадцать, наконец, он вышел из-за будки и подошёл к нам.

— Достал, пошли домой, сегодня пируем, — весело сказал он.

Придя домой, мы сварили картошку, нарезали огурцы и помидоры. Бахрихон опа задумчиво сидела, потом, посмотрев на меня, обратилась к Мирзе.

— Мы обуза Вам на шею, Мирза. А ведь в кишлаке у неё золото закопано, — тихо сказала Бахрихон опа.

У Мирзы округлились глаза.

— Тише говори! И у стен есть уши, какое золото? Вы с ума сошли? Да вам за это головы оторвут, — говорил он.

У меня от страха затряслись руки.

— Как оторвут? За что? — чуть не плача, спросила я.

Увидев, как я испугалась, он взял меня за руку. Я её тут же отдёрнула, кроме Турсун бая, ни один мужчина не прикасался ко мне. Мирза тут же убрал руку.

— Ну… это я так, утрирую. Но за решётку точно посадят, — поправил он себя.

— За решётку? За какую решётку? — ещё больше испугалась я.

— Забудьте о золоте, нет его и никогда не было. А деньги я почти не трачу, сочтёмся, не при капитализме живём, — сказал Мирза, увидев, как мы с Бахрихон опа испугались.

Так прошёл мой первый рабочий день.

От усталости и след простыл, меня очень напугали слова Мирзы и я никак не могла унять дрожь в руках и теле. Я представила себе, что люди в военной одежде откопали моё спрятанное золото и отрывают мне голову, потом решётка… Но как за решётку, я не понимала.

— Ты чего так испугалась, а? Да пошутил я, просто Вы мне о золоте сказали, больше никто не должен знать. Понимать надо, какое сейчас время, — сказал Мирза, виновато взглянув на Бахрихон опа, которая сидела с бледным лицом и со страхом смотрела на Мирзу.

Но есть всё равно хотелось, поэтому, выдохнув, я взяла картошку в руки и стала чистить от кожуры. К чаю, Мирза из кармана достал кусочки сахара.

— Смотрите, что я купил. Смородиновый чай с сахаром, ммм… мечта! — почему-то понюхав кусочки сахара и закрывая от удовольствия глаза, сказал Мирза.

Мы с Бахрихон опа оторопело смотрели на него, ведь в доме Турсун бая, сладостей всегда было вдоволь. Но вкус сладкого чая и правда был в удовольствие. Поев, мы легли, Мирза вышел покурить.

— Зря Вы ему сказали, опажон. А вдруг… — шёпотом начала говорить я.

— Он столько добра нам делает, я и подумала, что твоё золото немного поможет сытно жить. Ты же видела, как он хлеб достал и сахар. Не забывай, если бы не он, где мы сейчас были. Вон, неизвестно, что с Хадичой и её дочкой, может их и в живых уже нет, — так же шёпотом, почти в самое ухо, шептала Бахрихон опа.

От её слов, мне стало невмоготу. Я сжалась и заплакала.

— Ты чего? Я же сказала, может быть. Живы они, не волнуйся, — обнимая меня и прижимая к себе, сказала Бахрихон опа.

Вернулся Мирза и раздевшись, лёг, правда, стесняясь нас или смущать не хотел, но брюки он не снимал. В объятиях единственного мне близкого человека, я уснула.

Ночью мне снились кошмары, моя оторванная голова, кровь и решётка… правда, что такое решётка, я не знала, в кишлаке и двери-то не запирались, какие решётки. Воровства и в помине не было, за воровство, без сожаления, могли отрубить руки. Но решетка во сне была, у Турсун бая я зиндан (яма, для непокорных, покрытая сверху решёткой) видела и замученных в яме людей, без пищи и воды, с ранами и язвами. От них, люди часто умирали в зиндане, потому, что о них просто забывали. Было невыносимо жаль их, хотелось хоть украдкой накормить и напоить их. Но однажды, Турсун бай увидел меня с кувшином воды в руках, я тихонько пробиралась в конец двора, за виноградники. Его крик меня остановил. Может ему кто-то пожаловался, что я иногда ношу заключённым воду и еду, не знаю.

— Халида! — крикнул он, от чего испугавшись, я выронила глиняный кувшин из рук и он разбился, разливая воду по пыли.

— Ещё раз увижу, сама будешь сидеть в зиндане. Никогда не смей идти против моей воли. Ты мать моего наследника и я прощаю тебя, — подойдя ко мне, строго сказал Турсун бай.

Утром, Бахрихон опа меня разбудила. Было шесть часов утра.

— Вставай, опаздаем на работу, нельзя опаздывать, — сказала она, тормоша меня за плечо.

Мирзы в комнате не было, Бахрихон опа быстро взяла с пола курпачу и сложив её, положила на кровать.

— Пошли умываться, — сказала женщина и взяв полотенце со спинки железной кровати, пошла к выходу.