Ахульго

Шапи Казиев, 2008

В книге писателя Шапи Казиева в художественно-историческом плане воссоздаются события времен Кавказской войны в Дагестане (первая половина XIX века). Героями увлекательного повествования стали многие известные исторические личности, а также образы, созданные воображением автора. Книга представляет интерес для широкого круга читателя.

Глава 27

Флигель-адъютант полковник Генерального штаба Траскин, человек столь значительных размеров и веса, что в карету он едва помещался, а у легких экипажей ломались рессоры, прибыл в Темир-Хан-Шуру.

Первым делом следовало представиться генералу Граббе, у которого Траскин был теперь начальником штаба. Но в штабе полка генерала не оказалось, хотя его давно уже дожидался почерневший от усталости вестовой, прибывший с посланием от Фезе. Не было Граббе и на квартире. Наконец, адъютант Траскина выяснил, что генерал в лазарете, где его пользует местный костоправ.

Траскин поразмыслил и решил, что и ему не мешало бы размять кости после дороги, которая была очень нелегка и чересчур пыльна. Но сначала следовало перекусить.

Ему накрыли в отдельной столовой, где всегда было наготове несколько блюд, которые предпочитал Граббе. Но когда лакеи увидели Траскина, то быстро сообразили, что им придется потрудиться, чтобы накормить столь важное лицо. Адъютант Траскина живо объяснил поварам предпочтения своего начальника, присовокупил пару зуботычин, и работа на кухне закипела.

Стол был сервирован отменно. Слушая новости, которые успел собрать адъютант, Траскин дегустировал местные деликатесы в виде куропаток на вертеле и запеченной в сметане форели. Вскоре подоспели и прочие яства. К тому же местные купцы и маркитанты, прослышав о прибытии столь важного для них чиновника, поздравили полковника бочонком отменного вина и кадкой меда. Самих их к Траскину не допустили, и они только издали кланялись его силуэту в окне, надеясь на более близкое знакомство в ближайшем будущем.

Траскин действительно проделал немалый путь, в котором было столь много забот, что поесть по-человечески не удавалось. Инспектируя Линию на предмет материального снабжения, Траскин вполне успел вникнуть в местные реалии. На первый взгляд, они представляли совершенный хаос, но по здравому размышлению хаос этот имел и выгодную оборотную сторону, подтверждавшую известное в войсках правило: «Одни воюют, другие воруют». Казнокрадство процветало в невообразимых размерах, но Траскин быстро направил его в надлежащее русло, так, чтобы мошенники не могли миновать его интересов.

Если население несло повинности, за которые полагалась плата, но которую им никто не выдавал, то Траскин плату увеличил вдвое. Теперь поденщики получали хоть что-то, вернее, то, что оставалось после кармана Траскина.

На многое Траскин закрывал глаза, к примеру — на грабежи мирных аулов, которые выдавались за военные операции. Награбленное имущество спускалось на базаре и пропивалось, фураж и скот употреблялись на воинские нужды, а отпускавшиеся на это деньги присваивались ушлыми командирами. Или того проще — аулы не грабить, а располагать в них войска на постой, и пусть только попробуют оставить солдат голодными.

Но самой прибыльной статьей был провиант, и особенно сухари, без которых невозможны были никакие походы. Очередную партию как раз привезли кораблями по Каспию из Астрахани в Порт-Петровск, когда в этот приморский городок прибыл Траскин. Удостоверившись в полном количестве годового запаса муки и сухарей, предназначенных для Темир-Хан-Шуры, располагавшейся неподалеку от Петровска, Траскин велел отправить провиант в Дербент, причем на подводах. Дербент располагался совсем в другой стороне, далеко на юге, и туда легче было доплыть, чем везти на телегах, вернее, на арбах, нанятых у местного населения. Но Траскина это не смущало. Из Дербента провиант предполагалось перевезти в Кизляр, на север, оттуда — в другие пункты и так до бесконечности. В результате — неразбериха, подряды на перевозки, убыль в весе и продажа за бесценок из-за негодности к употреблению. Все эти премудрости были хорошо знакомы ловким чиновникам, открыто гордившимся своим лихоимством, поощряемым самим Траскиным, который тоже в накладе не оставался.

— Военная бухгалтерия, — поучал Траскин подрядчиков, — это такая наука, которую не всякий ученый осилит, а смышленый подрядчик вмиг ухватит.

Беспокоило Траскина лишь одно, чтобы Граббе невзначай не начал больших экспедиций, когда во всем могли всплыть большие недостачи.

— Хорошая, однако, штука эта война, — втайне радовался Траскин, принимаясь за фаршированного ягненка.

— По мне, так и не кончалась бы никогда. На мирном-то деле столько не наживешь. Главное, чтобы Шамиль не сдавался, дай Бог ему здоровья.

Когда экипаж Траскина остановился у лазарета, стоявшая у входа охрана взяла на караул, да так и остались стоять, отдавая честь, с изумлением взирая на этого необыкновенного человека.

— С прибытием, господин полковник! — выбежал к нему навстречу адъютант Граббе Васильчиков.

— Здравствуйте, корнет, — кивнул ему Траскин.

— А что, командующий еще здесь?

— Точно так, — сказал Васильчиков, пытаясь остановить Траскина.

— Его превосходительство принимает процедуры и велел его не беспокоить.

— Молчать! — рявкнул Траскин, обдав Васильчикова сигарным духом, и распахнул дверь в предбанник.

Граббе блаженствовал под искусными руками костоправа. Он привык делать это на Водах и не хотел изменять своим правилам.

Генерал уже освоился в Шуре, успел нагнать на гарнизон страху, самые нерадивые офицеры отведали у него гауптвахты, а вконец распустившиеся солдаты были высечены в назидание остальным. И теперь, в ожидании известий от Фезе, Граббе позволил себе отдохнуть от трудов праведных.

Он лежал на разогретой каменной плите, умащенный особыми маслами, способными, по уверению костоправа, укрепить силы и благотворно воздействовать на нервную систему. Граббе окружало благоухание, а деликатные приемы костоправа навевали дремоту.

В легком тумане, наполнявшем кабинет, плавали призрачные фигуры. Это были отражения всадников и прохожих, сновавших за окнами. И вдруг из призрачных видений материализовалась гора. Эта гора была не такой страшной, как те, что снились ему раньше, но и в ней было что-то зловещее.

— Счастлив вас приветствовать, ваше превосходительство, — сказал гора, превратившись в расплывшуюся в сладкой улыбке физиономию Траскина.

— Полковник? Вы? — опешил Граббе.

— Я, милейший Павел Христофорович!

Завернутый в простыни необъятный Траскин присел на край плиты.

— Какими судьбами?

— По долгу службы-с, — докладывал Траскин.

— Спешу уведомить ваше превосходительство, как дражайшего начальника, о вверенных мне вашей милостью делах.

Граббе почувствовал себя неуютно и отослал костоправа. Тот накрыл его теплым полотенцем и удалился.

— Следовало бы подать рапорт, господин полковник, как надлежит, по форме, — сказал Граббе.

— Всенепременно, — кивнул Траскин.

— Однако же в рапорте всего не напишешь.

— Отчего же? — осведомился Граббе.

— На Линии такое творится, что, боюсь, и бумага не стерпит, — сообщил Траскин.

— А сверх того, имеются сведения особого рода.

Граббе был заинтригован.

— Так говорите же, полковник!

— Ну, насчет безобразий в нашей епархии можете не беспокоиться, я уже все уладил, — успокаивал Траскин генерала.

— А что касаемо Шамиля…

— Шамиля? — приподнялся Граббе.

— Вы позволите? — скорее для формы спросил Траскин, ложась на соседнюю плиту.

— Все бока отбил по этим ужасным дорогам.

— Так что насчет Шамиля? — с надеждой спросил Граббе.

— Взят!?

— С вашего позволения, — сказал Траскин, выдержав томительную для Граббе паузу.

— Полагаю, что Фезе Шамиля опять не возьмет.

— Отчего вы так полагаете?

— На Шамиля капкан нужен, а Фезе с силками по горам носится.

— Капкан? — переспросил Граббе, которого самоуверенный Траскин раздражал все больше.

— Я в том смысле, как их сиятельство военный министр советовали, — разъяснял Траскин.

— Поспешность тут ни к чему и даже некоторым образом вредна.

— Чем скорей, тем лучше, — возразил Граббе.

— Вам, разумеется, видней, ваше превосходительство. Я лишь со свой стороны усматриваю, что для успешного окончания дела нужно обстоятельно подготовиться. Даже и в воинском отношении, чтобы на каждый выстрел отвечать сотней. Опять же в рассуждении обмундирования и провианта. А спирту сколько надобно! В горах, небось, холодно. А денег на разные нужды! И ведь ассигнациями не берут, шельмы. Им звонкую монету подавай.

— Войск, действительно, маловато, — согласился Граббе.

— И в вооружениях сильная нехватка.

— Сами видите, Павел Христофорович! — обрадовался Траскин.

— Отчего бы и не попросить пополнения, во всех смыслах? Ведь даже их сиятельство граф Чернышев велел не скромничать. Зато уж, когда всего будет в достатке, взять смутьяна наверняка.

— Надеюсь, что всего этого не потребуется, — упрямился Граббе.

— Фезе свое дело знает.

— Совершенно с вами согласен, — сказал Траскин.

— Я как раз видел в штабе его вестового. Вашего превосходительства дожидается.

— Что же вы сразу не сказали? — вспылил Граббе.

— Не хотел огорчать понапрасну, — пожал плечами Траскин.

— Вид у вестового не сказать, чтобы праздничный.

— Вынужден вас покинуть.

Граббе решительно поднялся, накинул халат и пошел одеваться. Траскин привстал, чтобы соблюсти субординацию, а затем вновь распластался на теплой плите. Выждав несколько минут, он позвал:

— Человек!

В ту же секунду явился костоправ.

— Чего изволите, ваше благородие?

— Потрудись-ка, братец.

Костоправ в ужасе смотрел на лежавшую перед ним гору, но отступать было некуда. Он перекрестился и принялся за Траскина. Не обращая внимания на мучения костоправа, полковник погрузился в приятные размышления: «Надо бы Чернышеву, благодетелю, гостинец послать. Оружия всякого, в убранстве, да ковров… Жаль, тут слонов не держат. Вот был бы сюрприз в Петербурге! И отчего не держат? Края теплые, и скотина занятная. Пусть бы радовался, мерзавец… — Траскин не удержался от тяжелых воспоминаний: — Супругу мою обрюхатил, царство ей небесное. Хотя она мне еще и не супруга была. Однако же все равно — подлец».