Записки новообращенного. Мысли 1996—2002 гг.
У каждого человека, только пришедшего в Церковь и искренне желающего идти по этому пути, бывает очень много абсолютно новых ощущений, наблюдений, мыслей – особенно же, если и перед этим у него был свой немалый путь и некоторый накопленный «культурный багаж». Всё это было и у меня, и я всё это тщательно записывал…
Оглавление
- Вступление. Л.Н.Толстой «Смерть Ивана Ильича». Комментарий
- Часть I. Мысли 1995—2000 гг.
- Часть II. Из дневников 1997—1998 гг.
* * *
Приведённый ознакомительный фрагмент книги Записки новообращенного. Мысли 1996—2002 гг. предоставлен нашим книжным партнёром — компанией ЛитРес.
Купить и скачать полную версию книги в форматах FB2, ePub, MOBI, TXT, HTML, RTF и других
Часть I. Мысли 1995—2000 гг.
Сердце несовершенно и может ошибаться, говорить невразумительно или просто молчать в тупом равнодушии. И здесь вступает в силу доверие. Человек должен довериться чему-то большему и лучшему, чем он сам. То лучшее, что есть в нём, в его сердце, в какой-то момент, один из самых важных моментов в жизни, должно передать человека из рук в руки, должно санкционировать послушание тому, что вдруг предстало перед ним как Истина и мощь правды, как то, что близко и родственно свету в тебе, но ярче, чище и неизмеримо мощнее. И если ты волевым импульсом доверия, подтверждённым конкретными, нешуточными действиями, свободно впустишь в себя это Начало, оно начнёт в тебе действовать, тебя направлять и вести изнутри тебя, а не только извне. Оно очистит и твоё сердце, приведёт в гармонию весь твой внутренний состав, приобщит тебя к высшей, неведомой дотоле жизни. И спасёт тебя.
Настоящий ум предполагает ещё и трезвость, когда опьянение вином гордыни не больше, чем ощущение духоты безблагодатности, гордынею консервирующейся.
Мне совсем не нравится слово «нравственность». В этом слове уже чувствуется какой-то «научный» подход. В этом слове нет жизни. Жизнь есть в слове «любовь». В понятии «нравственность» есть какая-то объективация, это внешность. Нравственность без любви вырождается в лицемерие, чаще всего поддерживаемое гордыней. И эта смесь ближними не принимается, какие бы благородные предлоги она ни имела. Внешнее мертво без внутреннего. Человеку нужно то сокровенное, сердечное, что стоит за внешними действиями, — этим отогревается его душа. Иначе, без этого, всё превратится в оскорбление, плевок в душу.
Одной нравственностью сыт не будешь. Душа просит тайны, свежести, прохлады, пространства… Ответов, может быть, сразу и не нужно.. Но ощущение смысла, тайны, глубинной и бесконечной жизни необходимо. Иначе не будет сил ни на какую нравственность, душа станет сухарём безжизненным. И вот это ощущение подлинной глубины и тайны дарует нам религия. Молитва приводит к таинственнейшему, реальнейшему, более реальному, чем вся остальная жизнь, живительному Богообщению, общению с Богом. Так что стена постепенно перестаёт быть стеной, мягчеет, теплеет, опрозрачнивается. Какие-то таинственные токи проходят уже сквозь неё. И уже что-то смутно можно различить из того, что за нею. И сам ты через эти токи просачиваешься на ту сторону, и вот ты уже и здесь, и там, и постепенно стирается различие между «здесь» и «там», и ты ощущаешь единую бессмертную жизнь. Вот слова Чаадаева: «Бессмертная жизнь — это не жизнь после смерти, это жизнь, в которой нет смерти.»
Мало одного доброго усилия. Чтобы оно не было вымученным, чтобы вдохнуть в него жизнь, нужна сила свыше, которая тебе не принадлежит. Положим, ты хочешь добра. Но во имя чего? До тех пор, пока за твоими добрыми усилиями скрывается желание самоутверждения, титаническое стремление к самодостаточной божественности собственного света, никакой санкции свыше на твоё добро не будет, и будет оно у тебя бессильным, лицемерным, а где-то там, в твоей глубине, подспудно и постепенно будет расти что-то страшное, тяжёлое, мрачное, холодное, каменное, циничное и безысходное. Вот что такое безблагодатное добро грешного человека. Сначала — страх Божий, смирение, покаяние, отсечение своей воли, воли отдельного существа, принадлежащего небытию. А потом — самозабвенное служение, забвение о себе, смерть «само» и воскресение в благодатную жизнь на земле, с которой и начинается жизнь вечная.
Все мы живём в страшном унижении видимого мира. Мы, созданные Богом для высокой и мощной жизни, как насекомые, возимся вокруг самих себя и своего затхлого муравейника, кушаем кислые щи прозы и обыденщины, не знаем поэзии жизни, не знаем, где высокая правда, а где низкая ложь. И в этом положении любая яркость для нас прельстительна и в соблазн. Многие благородные души во время своего становления искушаются злом и некоторые прельщаются им. Своим служителям зло возвращает некоторую долю их первозданной свободы. Бесы как бы на время несколько отходят от них и отступают поодаль. Это нужно, чтобы человек сохранял приверженность злу, якобы освобождающему его. Но это всего лишь «длинный поводок». Остаются магистральные страсти, главная из которых — гордыня, которые и движут человеком. Но Господь Бог, который единственный и есть освободитель, обращает зло на добро. Человек идёт путём, не лишённым своеобразной красоты и благородства, которые, конечно, сильно извращены. Тем не менее он растёт. Тёмные силы заинтересованы в мощной марионетке, подобной Ставрогину, руководящей во зле более мелкими орудиями зла. (Есть очень слабые и жалкие люди, могущие быть очень сильными во зле. Это как одержимость бесами. Это как какой-нибудь следователь НКВД с бесцветными глазами. Эти души совсем некрасивые, типа того же Верховенского или Федьки-каторжника. Они просто растлеваются злом, прельстившись самим состоянием одержимости, или некоторыми особенностями подлости и беззакония, которые они считают преимуществами.) В конце концов происходит попытка обращения заблудшего. Ему может открыться подлинная природа зла в каком-нибудь настоящем злодеянии, на котором сломается его душа. Так было со Ставрогиным (Матрёша); возможно, со Свидригайловым (его умершая жена, являвшаяся ему после смерти), даже со Смердяковым. Так было с героем фильма «Отходная молитва», которого сыграл Микки Рурк. Будет раскаяние и будет жестокое и безысходное отчаяние. Ставрогин пришёл к Тихону, Свидригайлов — к Дуняше, отдаёт ей ключ от комнаты, в которой запер её с собой, отдаёт свои деньги тем, кто в них очень нуждается, Смердяков взялся за Исаака Сирина, герой Микки Рурка явился в католический храм на исповедь. Злодей просит помощи у светлых сил, он перестаёт быть злодеем. Нужно заметить, однако, что все три героя Достоевского кончают Иудиным грехом — самоубийством. Диавол не хочет отпускать свою жертву и удерживает её в своих руках отчаянием. Если грешник поддаётся отчаянию, он гибнет, подобно Иуде. Если же до конца продолжает искать помощи тех, кого когда-то предал, обратившись ко злу, он не может не получить эту помощь и залог спасения вместе с ней. Так было с героем Микки Рурка. (Очень сильный и трогательный фильм.) Обращение может произойти и через встречу с настоящей красотой и духовной силой, быть может, даже со святостью. Во глубинах зла Сам Бог может обратить сердце заблудшего. Так или иначе, после покаяния начинается действие таинственной спасающей силы Божией, продолжающееся, я верую, и в загробных мирах. И Церковь говорит, что тех, кто умирает с начатками покаяния, не успев принести его достойных плодов, она, Церковь, отмаливает и выводит из того ада, в котором при жизни пребывали души этих людей.
Сами по себе слова мертвы. Они должны быть подкреплены силой, заключённой в них, которая взращивается молчанием и образом жизни, достойным этих слов.
Обращаться к людям можно только изнутри, от сердца к сердцу, вопреки всем внешним этикетам и условностям, сразу входя с ними в реальность жизни души. И будет отклик. Ибо каждый человек — он не чужой, он не вне. Он внутри тебя. Ты его там, внутри, знаешь. И он очень важен для тебя. Он тебе нужен, ты без него не можешь жить. То, что нас так много и мы такие различные, — это великая радость для нас. Это залог высшей и полной жизни, жизни человечества как единого организма, когда с каждым ты находишься в самых близких отношениях, когда каждый восполняет тебя, как сейчас восполняет возлюбленная, лучший друг, мать, отец, любимое дитя. Другие Я — это восполнения твоего Я. А то плохое, связанное с ними, что является нам сейчас извне (страсти, непонимание, холод, равнодушие, низость, лицемерие, отчуждение), это случайные и временные элементы, которые будут сожжены в огне времени, в иных мирах, в грядущей реальности. Этими немощами человеческими не нужно обманываться. Они на поверхности и на небольшой глубине. Сущность людей иная, родная нам. От слова «род». Мы родные, мы одного рода. Мы по-настоящему, сердечно родные друг другу существа. И когда дым рассеивается, когда иллюзорная пелена чуть спадает, суета отступает, перед лицом чего-то настоящего люди просыпаются от своего забвения, пробуждаются от забытья и начинают ощущать себя родными друг другу. Так бывает в тяжёлых совместных испытаниях, на войне, перед лицом смерти, у постели умирающего, в храме. Нечто подобное, только в меньшей степени, бывает и в лесу, на природе. Так, и ещё больше так, будет на грани иных миров… Мы войдём друг другу в души, в которых уже не будет ничего мрачного и нечистого, ощутим и познаем всю несказанную первозданную красоту друг друга и, главное, до тонкости, до последней глубины познаем, ощутим, вкусим и увидим любовь каждого к нам, любовь, не знающую ни дна, ни конца, ни границ. Вот будет блаженство, радость, свет!… И это только одна грань бесконечногранного Царствия Божия.
Желание властвовать — не от Бога. Это сатанинское начало говорит в человеке. Но и самообладание не есть бесспорное благо. Гордый человек может достигнуть самообладания, но он будет в плену своей гордости, своей самости, самообожествления даже, может быть. Гордыня — царица страстей, владычица бесов, демонская твердыня. Ради неё, трепеща перед нею, все остальные страсти, все остальные бесы могут отступить от человека и оставить его в покое. Человеку будет дан глубокий и тонкий ум, постигающий многое, ощущение внутренней силы, безгневие. Могут быть и какие-то восторги, постижение тайн и откровение глубин. Но всё это будет суетно и бесполезно для человека. Лелея его гордыню и утверждая его в ней, все эти дары будут уводить человека всё дальше от Бога, а потом окажется, что дары эти фальшивые и не могут помочь человеку действительно освободиться от тёмных сил. Ибо сама эта концентрация на себе есть концентрация не на себе, не на своём Я. Местоимения «само» и «себя» суть проявления главной болезни падшего человека, откуда и производится понятие «смерть». Себялюбие — это любовь не к своему Я, не к образу и подобию Бога, которое и есть ты. Себялюбие направлено на существо отдельное от Бога. Но это существо не есть человек. Это другое существо, мрачное, угрюмое, безблагодатное, которое на человеке паразитирует. Оно-то и обладает человеком в этом самообладании. Не во всём, конечно, иначе человек начал бы что-то подозревать; но в кардинальном, жизнеопределяющем. Человек свободен от чуждых начал лишь тогда, когда над ним безраздельно владычествует Бог. Когда он не думает о себе. Человек не может думать о себе: он себя не знает. То, что он за себя принимает, не есть он сам. Он сам — нечто бесконечно более глубокое и таинственное. Вот он смотрит внутрь себя и думает, что чувствует в себе Бога.. Но истинный Бог несоизмерим с этими ощущениями. А соглашаясь на этого «Бога», который так близок и понятен, человек отгораживается от истинного Божества, перед Которым — благоговение, страх и трепет. И от которого — благодать, жизнь и спасение. Бог должен стать близким и понятным, настолько, насколько ты сможешь Его вместить, но начало премудрости — страх Божий.
Власть — это попытка осуществить то, что обещал змий в раю, это попытка присвоить себе Божественное свойство и самому стать как бы суверенным божеством. Микушевич говорит, что человек похож на Бога, но не Бог, в этом его главная беда; он даже говорит, что в этом и заключается первородный грех. В раю это положение, сопутствуемое полной гармонией с Божеством, порождает ни с чем не сравнимую радость, лучистый и волшебный, безудержно радостный райский смех. Здесь же, у тех, кто выбирает зло, это вызывает желание и впрямь стать Богом, подчинив себе всё. «Есмь я и есть не-я, — если не говорит, то чувствует он в самом себе, — все не-я должны стать мною». Так пишет Даниил Андреев о демонах. Это и есть начало тирании. «Как это так? Я есмь, я сущий — как же это есть что-то вне меня, да я ещё должен с этим считаться, Я, единственно реально существующий!» Но на самом деле, другое — это твоё восполнение, дополняющее тебя до целого. И полнота твоей жизни зависит от гармонии с другим, со всем тем другим, что так же реально существует, как и ты. Существует таинственно для тебя. Вместе мы — целое, один ты — член целого.
Если ты захочешь встать на место целого, захочешь поглотить всё собою, ничего не получится, кроме уродства. Тебе же самому будет плохо, скучно и душно, как всегда было всяким тиранам, властителям и деспотам, с которыми никто не осмеливался заговаривать на равных. Их непомерно раздувшаяся гордыня льстиво ублажалась придворными и подданными, и эту гордыню жалкие властелины, духовные карапузы, ни на что бы не променяли, но душе их было душно. И так всегда. Гордость порождает духовную духоту, отрезая человека от реальности, от Церкви Божией, которая и есть наше общее Целое, Невеста Божия. «Смирение есть открытость перед реальностью», — говорил Бердяев. Только в смирении человек преодолевает собственную ограниченность, выходит из одиночества и изоляции к мощным ветрам и течениям реальности, открываясь Откровению Божию, которое и есть наша жизнь.
Совесть есть голос Божий в человеке. Но совесть, во-первых, нуждается в раскрытии, углублении, опрозрачнивании, в чём человеку помогают книги, общение с лучшими, чем ты сам, людьми, внутренний разговор с Богом, посещение церкви и участие в церковных таинствах — как опыт ощущения высшего и святого. Во-вторых, совесть ограничена, и по силе своей, и по существу. Совесть не может оградить от утренней тяжести и вечерней тоски. Совесть не есть также высшая форма Богообщения. Совесть не может избавить человека от внутреннего одиночества. Совесть приводит человека в Церковь. В этом, быть может, главное её предназначение. В этом смысле, следование совести всё-таки спасает человека. Но если совесть становится идолом, заслоняющим живого Бога — Творца видимого и невидимого миров, Подателя животворной благодатной силы, Личность, стоящую за нашей жизнью, тогда совесть перестаёт быть совестью. Не во имя совести человек отгораживается от Бога и Его Церкви, а во имя гордости.
Не может совесть рассказать о Богочеловеке Иисусе Христе, научить совершать литургию, продиктовать Священное Писание. Указания Церкви не противоречат совести, но это именно та инстанция, которая помогает ей во всех жизненных частностях. Церковь заодно с совестью. Если угодно, это то, что соответствует совести, символизирует совесть во внешнем мире, это проекция совести вовне. Церковь и совесть — гармония внешнего и внутреннего; и то, и другое пронизано правдой.
В этом мире можно действовать только изнутри самого себя, не равняясь на внешнее, как действуешь ты, скажем, в своей семье, со своей женой. Пока мы здесь, мы обручены душе этого мира, которая стенает и мучается под властью дьявола. И всякий раз, выходя на люди, мы чувствуем этот дьявольский гнёт, обжигающий душу и спирающий дыхание, мы чувствуем, с какой холодной, насмешливой и злобной силой мы вступаем в соприкосновение. То же самое бывает при ухаживании за невестой. И вот нужно восстановить правду, всего лишь. Ту правду, которая реально существует, но к которой и сам ты должен быть причастен в сердце своём. Нас окружает тьма. Единственный способ борьбы с ней — самому стать источником света и разгонять этим светом обступающую тьму. Ты образ и подобие Божие, то есть как бы маленький Бог, как сказал мне Юра Чичкин. «Проси силы и света у большого Бога и, я думаю, Он не откажет тебе, даст», — добавил он. Разделение на внешнее и внутреннее — ложное разделение. Вовне — только тьма внешняя, которой нет, — область обитания адских духов. Всё, что есть, что реально существует, обретается внутри нас. В этом смысле я очень хорошо понимаю слова Бердяева, когда он писал, что всегда ощущал жизнь общества и судьбы мира как часть своей личной внутренней судьбы. Бог вездесущ, у него везде центр. Так и я центр Его присутствия. Великие изменения внутри меня изменят весь мир. То, что не изменится и не преобразится вместе со мной, останется во тьме внешней, ибо это процесс синхронный: преображаюсь не я один, преображается вся Вселенная, подвластная, как и я, Суду Божьему. Нет внешних действий, всё совершается внутри, поэтому всё должно идти изнутри — от сердца к сердцу, к другим сердцам, ибо все эти люди — внутри тебя.
Как говорит митрополит Антоний Сурожский, когда Бог творил нас, призывая из небытия в бытие, Он возлюбил и возжелал нас. «Гряди в бытие, — сказал Он. — Без тебя Моё творение будет неполно, без тебя ему будет тебя не хватать». Это значит, что без каждого из нас не было бы Вселенной, не было бы бесконечности и неисчерпаемости творения Божия. И первое, что увидела сотворённая душа, сотворённый человек, — это бесконечно любящее Лицо Божие. Христос воплотился и пострадал ради каждого из нас, говорят Святые Отцы. Он претерпел бы те же самые муки и смерть, если бы в мире жил всего только один человек, любой из нас. Такова любовь Бога к человеку, к каждому конкретному человеку. Это сверхинтимное, сокровенное, глубиннейшее отношение. И любит Господь до ревности и готов защитить возлюбленное Своё творение и наказать обидчика, даже если творение это само отступило от своего Создателя и забыло о своём бесконечном достоинстве, которым наделил его Сам Бог. Таковы, например, женщины, выставляющие напоказ своё тело, опустившиеся до уровня предмета, годного лишь на одно известного вида употребление. Жестоко оскорбляет Бога всякий, кто смотрит на них именно так, даже если бы они сами этого хотели. Бог сказал: «Что сделали вы одному из братьев Моих меньших, то сделали Мне». Более того, в зависимость от этого Он ставит судьбу каждого из нас в вечности. Вот с какими материями, вот с Кем мы имеем дело ежедневно и ежечасно, соприкасаясь и сталкиваясь с другими людьми.
В каждом, в любом человеке живёт и действует наш союзник и наш близкий родственник — совесть этого человека и поднимающаяся от неё добрая воля. Это начало есть в каждом, в самом закоренелом преступнике, в маньяке, в цинике и злодее, продавшем свою душу дьяволу. Каково там, в этом человеке нашему другу и брату? Это есть голос высшего, подлинного Я человека, его небесного Ангела-Хранителя, держащего за человеком его место на небесах, в Доме, в раю. Это есть исток человека, его корень, он сам, посланцем которого является здесь его низшее, ограниченное и замутнённое «я». Высшее Я не может погибнуть, это чистый свет. Но грех, в котором все мы здесь пребываем, состоит также и в том, что целостность, иерархичность и преемственность человека нарушена. Мир должен был быть продолжением тела, абсолютно гармонирующим с телом. Но мы видим его большей частью неприветливым, хмурым, холодным или жарким, промозглым или душным, лишённым света или нещадно, истинно по-адски бьющим им в глаза. Плоды деревьев не свешиваются над нами, хлеб не растёт из земли, земля же рождает «волчцы и тернии», непригодные в пищу. Это следствие первородного греха человека. Чтобы получить от мира то, что потребно для нашего тела, нужно трудиться «в поте лица», нужно работать в атмосфере косности и холода, в атмосфере каторги. Ведь работа — это каторга, и это следствие разлада между телом и миром. Мир должен был быть подчинён телу. Но, увы, тело подчинено миру (техника ведь тоже часть мира, и техника закабаляет и мертвит), а мир — это, как мы знаем, вотчина «князя мира сего». Такая вот вырисовывается иерархия. А тело уже, как у скотов, норовит подчинить себе всего внутреннего человека. Здоровье, еда, жилище, тупые чувственные наслаждения — из этого состоит жизнь многих и многих. Но даже если человек поднимается над скотством, душа его подавляет дух. Тщеславие, пустые и приземлённые мудрования, самые различные суетные и бессильные душевные переживания, «романы», ложно понятая и ущербно принятая культура, лёгкая и неглубокая или тяжёлая и недобрая музыка — всё это подавляет дух, отнимая у него исконную его свободу, всё это отгораживает от Бога, лишает дух его основной идентификации — благоговения перед Богом и живого общения с Ним. Здесь и кроется корень греха: порвана связь духа человеческого с Богом. Отсюда и погода плохая, отсюда косные и тяжёлые телеса, отсюда уныние, скука и окамененное бесчувствие, смерть души. Повреждение сложного и строго иерархичного человеческого устроения приводит к возможности отказа низшего человеческого «я» от собственного прообраза, от своего истока, от которого только и исходит санкция на бытие этого низшего «я». Отказываясь от высшего Я, от совести, противостоя ей, не слушаясь её, пытаясь от неё избавиться, человек отказывается от санкции на собственное земное бытие, выбирает небытие, и теперь его земная жизнь поддерживается силами зла и устремляется в ад. Одновременно она теряет силу реальности и становится подобной сну, который потом превратится в кошмар. Такая метаморфоза свершается с каждым из нас, когда мы грешим, а мы живём в духе греха, так что всё это, в общем-то, относится целокупно ко всей земной жизни каждого из нас. Единственный выход из этого нарастающего кошмара заключается в покаянии как взгляде на себя и на эту жизнь. Даже в добре надо каяться, потому что оно соприкасается со злом, а потому непотребно. («Не может из одного и того же источника течь сразу и горькая, и сладкая вода», — говорит апостол Иаков.) для нас, как и для Самого Бога, приемлем только совершенный Свет, который ничего о зле не знает, в котором всё и всякое зло предано забвению. Зла нет, и если для нас оно есть, то наша жизнь вся, целиком нуждается в полном перерождении, в преображении. Вот к преображению и направлено покаяние. Покаяние — это экзистенциал. Покаяние — это истинное отношение человеческого духа к этой жизни, к той жизни, в которой все мы, каждый из нас себя обнаружил. В покаянии восстанавливается (постепенно) нарушенная связь человека с Богом и совершается спасение человека и мира силой Божьей. Поэтому земная жизнь — это поприще покаяния. А каяться нужно так, как будто сейчас ты умрёшь. Бойся, человек. Тебе угрожает нечто грозное, жуткое и вечное. И это есть то, что, оказывается, всю жизнь ты сам себе выбирал. Надо развеять этот кошмар.
Совесть близка к Богу, она ближе к нему сознания нашего. И Суд Божий подобен осуществлённому суду совести. Злодей, убитый на месте злодеяния, убит своей совестью. Потому и Микушевич говорил, что нет греха, если ты убьёшь человека, покушающегося, скажем, изнасиловать ребёнка: этот человек сам убил себя, свою душу, решившись на это страшное преступление. Герой, карающий мерзавцев, — это также образ их совести. Совесть не милует и не прощает. Милует и прощает Бог, предающий забвению наши грехи, сглаживающий их страшные, болезненные рубцы с нашей совести. В Его же руки да предадим себя во всякий день и час, наипаче же в тот день и час, когда будет душа наша разлучаться с бренным сим телом.
Земная внешняя красота двойственна и может служить как добру, так и злу. Поэтому вкус — явление поверхностное. Совесть неизмеримо глубже. Вкус — это инструмент, совесть — мерило. Бывает, что совесть заставляет пренебрегать вкусом.
В этой жизни мы недостойны красоты, нам даются только её начатки, семена, которые мы должны защищать, холить и лелеять, поливать и ухаживать за ними, верить в них и их любить, чтобы они дали всходы на закате жизни и принесли плоды в иных мирах, куда все мы с вами держим свой путь. А в этом мире красота часто бывает приманкой, завлекающей в духовную и нравственную западню. Всё-таки нужно быть аскетичным в эстетизме, потому что падкость на внешнюю красоту таит в себе грозную опасность для нашего жизненного пути. Надо быть чутким к красоте внутренней, её чтить и за ней следовать: уж она-то не обманет. А там, где нет ничего чужого и внешнего, где тьма внешняя предана забвению, где царит гармония, там то, что теперь внутреннее, станет и внешним, и не будет ни внутреннего, ни внешнего, а всё будет единым в любви, проникновении и гармонии.
Наш мир перевёрнут. Всё внешнее ущербно. Красота внешнего только лишний раз напоминает о нашей обездоленности. Истинная красота — внутренняя, духовная. А внешняя — только намёк и обещание.
Нужно быть довольным тем, что есть, и благодарить Бога и за хорошее, и за плохое, ибо «всяк дар совершен свыше есть, сходяй к нам от Отца светов», всё ведёт нас к той блаженной сверхкрасоте. Всему своё время. Совершенство достигается терпением. Чтобы прийти к красоте, нужно увидеть много некрасивого и всё покрыть верой и сокровенной любовью. Грязь внутренняя изничтожается грязью внешней. Вот Серафим Саровский, когда увидел небесные обители, говорил о неизреченной красоте. Говорят, чтобы спастись, достаточно благодушно, сохраняя в сердце веру и любовь, донести свой крест до конца. Надо хотя бы ползком доползти до той черты, не сходя только с пути, предуказанного нам, с того пути, на который мы позваны, каждый знает как.
Только тогда очищается чувство, когда соприкасается с красотою высшей, с красотою идеала. Достоевский
В человеке всегда живёт стремление к совершенному, но он перестаёт мириться с несовершенным лишь тогда, когда однажды хотя бы краешком соприкасается с сиянием ослепительного света. Потом ему уже не забыть этот свет. Всякое помрачение будет видеться ему кощунством.
Мы не знаем, с чем сравнивать нашу жизнь, у нас нет такого опыта, и потому наша жизнь может казаться нам нормальной. И только неистребимая сердечная тоска будет говорить, что что-то главное всегда не так. Мы не знаем, что единственно возможная мера — совершенный свет, сияющий, сверкающий, блистающий в Царстве Божием. Это золотой фон православной иконы, это немолкнущий фон полного счастья нормального бытия. Вот это и есть мера. По-нашему, спасение. На этом фоне всё здешнее добро, вся здешняя красота, всё здешнее благородство — всё сплошь непотребно. Непотребны мы сами, живущие здесь. Вот откуда идёт покаяние. Было бы с нами всё хорошо, не было бы у нас такой жизни, не было бы всего того мрачного и горького, что нам приходится переживать, а был бы тот совершенный свет. Искреннее покаяние приходит только через касание к нему. Поэтому в покаянии действует животворная надежда. Покаяние рождает истинную радость, чистую радость, которую все мы так ждём. Покаяние покрывает всё. Оно растворяет собою всю жизненную горечь, оно есть непрестанная связь с Божеством, мост отсюда в райскую вечность. Покаяние рождает прощение и нелицемерную любовь, даже к людям нехорошим, обидевшим нас. Покаяние упраздняет обиду. Оно есть сокрушение сердца, та жертва, которая благоугодна Богу. Покаянием человек снискивает спасающую Божью благодать.
Всё в жизни нужно мерить не по тому, как было или как могло бы быть, а по тому, как должно быть. А должно быть идеально (вернее, сверхидеально): именно идеал (сверхидеал) должен воплотиться в жизнь.
Вот что пишет отец Сергий Булгаков в своей книге «Православие»: «Нельзя отрицать, что всякий максимализм труднее минимализма, и в своих неудачах и искажениях может вести к худшим последствиям. Однако негибка и максималистична сама истина <курсив мой — Э.В.>, которая терпит неполноту своего осуществления, но не мирится с умалением и полуистинами».. Если ты любишь Истину, ты ничем в этой жизни не должен удовлетворяться, а должен с великою ревностию искать, просить, стучать и идти без устали, каждый день, с первого мгновения после пробуждения и до последнего мгновения перед засыпанием (а потом, даст Бог, даже и во сне), падая и снова поднимаясь без счёта, молясь непрестанно этой Живой и Личностной Истине. Величайшая подлость, а вместе с тем и пошлость, всякое чувство удовлетворения, соединённое с самодовольством. Только Сам Бог, иногда, вместе с чувством усталости, может давать облегчение касанием животворной Своей Силы и какое-то преддверие покоя в Духе Святом. Но тогда никакое самодовольство невозможно. Внутренний компромисс с несовершенством этой жизни заключает в себе грозную опасность для души человека, подрезая ей крылья, закрывая врата в Царствие Божие. Кесарю кесарево — мы здесь живём, но Богу Богово — Истина должна оставаться Истиной и должна признаваться единственно должной, со всеми вытекающими отсюда следствиями в жизненных установках и практических предпочтениях, не говоря уже о душевных расположениях и устремлениях. Нужно буквально хвататься за воздух, дышать ароматом поэзии, питаться отсветом правды Божьей. Тому, кто желает жить по правде Божьей, Бог даёт ощутить поэзию жизни, даёт быть пьяным без вина, даёт упиваться восторгом Своей правды, правды иных миров. Это героизм. Это подвиг веры, огонь, долженствующий охватить всю жизнь и всего человека. А потом тот воздух, за который ты хватался, станет землёй, на которую ты твёрдо встанешь, той новой землёй, которая обещана нам через Апостола Иоанна Богослова. А то невидимое Небо, к которому ты стремился, станет тем новым небом, под которым ты будешь жить и в которое вечно будешь погружаться.
Есть подлинный личный духовный опыт, который разум не может судить, а может только осмысливать. Тот, кто не знает, что это за опыт, пусть молчит в тряпочку, ибо и ему также двери открыты, но он не хочет идти, не хочет искать, не хочет стучать, не хочет просить. Ну и сиди, где сидишь.
Бог — это не внешнее. В глубинах совести и в основаниях всяческой правды, в том числе и твоей личностной правды, надо искать приближения к Богу. Покорность совести, её голосу — рабство ли это? Страх Божий, ощущение благоговения перед Ним и страх чем-либо Его оскорбить — это высшее достоинство человека, проявление его духовной природы. Самое страшное наказание заключается в потере чувства святыни, когда душа человека попадает в такой мир, где нет ничего святого, и то, что раньше было свято, становится пустым и мёртвым. Это самое страшное наказание, отлучение человека от лица Божия, это внутренняя катастрофа. Безбожники живут так всю свою жизнь. В лучшем случае вместо святыни творят себе идолов, перед которыми и благоговеют.. Таким единственным чёрным идолом может стать смерть, которая одна бывает способна пробить коросту очерствевшей души безбожника. Но душа может умереть и вовсе, и уже ничего не будет трогать её.
Ничто так не удаляет от Бога, ничто так не препятствует установлению отношений взаимопонимания с Ним, как попытка Его объективировать и рассматривать как нечто внешнее. Вот как будто бы есть тьма внешняя, «где плач и скрежет зубов», место обитания падших духов. Только оттуда Бог — внешнее. Понятно, конечно, откуда исходят мысли о несвободе и рабстве, связанных с религией. Божье в человеке мешает бесовскому в человеке и связывает его, ибо мешает обмануть человека и овладеть им. Вот и начинают верещать о «рабстве», о «несвободе». А человек сотворён пребывающим в гармонии с Богом. Но вот мы видим себя, пребывающих во грехе, прозябающих в рабстве греха и отпадения от Бога. В таком состоянии рабство Богу означает, что положен предел власти греха и страстей, и человек вступил на путь обретения первозданной гармонии, в которой обретается его истинное Я. Но грех пронизывает наше существо, и поэтому борьба с ним болезненна для нас. Но глубоко благословенна. Благословение это поднимается из наших глубин и укрепляет нас в нашем нелёгком, «узком» и «тесном» пути. А потом забрезжит сладчайшее сияние Царства Божия, и мы, пленённые им, станем наёмниками, ждущими своей неизреченной награды и всё делающими с радостью ради неё. Но ведь награду эту даёт живой Бог, и это даже не награда, это то Царство, которое уготовано нам от сложения мира, и это Царство бесконечно во все стороны, и всё в нём пронизано Им, Его всеблаженным присутствием. Он — Причина нашего бесконечного счастья. Он — наша истинная и последняя Радость. И мы осознаём себя Его детьми, наёмник становится сыном. Но сначала рабство. Через ступени этой лестницы прыгать не рекомендуется. Можно упасть больно. Она благодатная, эта лестница. На ней всюду хорошо. Потихонечку, потихонечку… Нас, немощных, поддержат и руку дадут, когда надо будет идти дальше вверх, когда придёт своё время и свой срок. У Бога на всё свои сроки…
Рядом с Богом все слова как бы преображаются, меняют свой привычный смысл: и раб уже не раб, и страх не страх, и гнев не гнев. И даже любовь Божия — это уже что-то другое. Раб Божий прежде всего уже не раб греха. Он признаёт себя зависимым только от Бога. Но Бог — это свобода. Только в Боге человек может быть свободным. Это одно из определений Бога, человека и свободы. Мы так созданы. В одном моём стихотворении есть такая строчка: «Пленённым быть лучом надежды,//Что слышен в месяц раз один». Это очень похоже на то, о чём я говорю. Можно ли быть у надежды в рабстве? У той самой светлой и пронзающей надежды? Нет. Ибо она не посрамит. Рабство Богу — это выход из рабства, это вкушение свободы.
Если человек доволен собой и данностью, то он погрязает в болоте, из которого нет выхода иного, кроме как через недовольство и беспокойство, через тоску и покаяние. С самодовольным человеком невозможно и бессмысленно общаться. Он подобен чёрной воронке водоворота в небытие, который затягивает внутрь себя всё, что оказывается поблизости. Если же человек начинает ощущать недовольство и тоску, то ему надо открываться и начинать искать, стучать и просить, ибо сам он себя из этого марева не выведет. Как бы то ни было, мы существа ограниченные, подмерные и подсудные, при всём нашем Божественном происхождении. И поэтому нам как воздух необходимо смирение. Смирение — это наша открытость реальности, которая превышает нас, ибо она сказочна, захватывающа и грандиозна. Не будет смирения — так и будешь сидеть наедине с самим собой, созерцая свой собственный пуп и считая себя пупом земли, будешь вариться в собственном соку, потихонечку тухнуть и не узнаешь в этой жизни, что есть нечто более высокое и прекрасное, более реальное, чем ты сам. Узнаешь ли тогда ты это в другой жизни — вот вопрос. И если узнаешь, то будет ли это открытие радостным для тебя?
В мире так мало любви и благости потому, что люди мало любят Невидимого Бога, Который есть Любовь, невидимую Божью Матерь, невидимых святых и невидимых Ангелов, которые суть источники любви и живоносной силы сердечной.
Вера есть тот луч, по которому мы идём Домой. «Вера есть обличение вещей невидимых и уповаемых (то есть того, на что уповаем) извещение», — примерно так говорит Апостол Павел. Владимир Николаевич Лосский писал, что после грехопадения ум человека как бы перевернулся и вместо того, чтобы отражать вечность, воспринимая и передавая окружающему миру силу Божьей благодати, он теперь «отображает в себе бесформенную материю». Последствием грехопадения явилось то, что мы не имеем того, в чём нуждаемся для полноценного бытия, а имеем то, что нам не нужно, что давит и ломает нас. Таково всё видимое. Родное для нас невидимо. И есть только вера как дар Божий, как возможность оставаться верным самому себе. Вера даёт нам предощутить родное, невидимое, то, на что мы с верою уповаем. Это есть извещение родного о себе. А наша истинная Родина — это небесное Отечество, где наши истинные отцы, все, от Авраама, Исаака и Иакова. Вера есть реальная и грандиозная связь с ними. Мы идём в этой жизни по лучу над бездной, держась за воздух. Но нет ничего крепче этого луча, который грядёт просветлить бездну. А то, за что мы в этом воздухе держимся, что невидимо и несущественно для других, в конце концов опрокинет наш бедный ум, наше бедное сознание обратно, не в сон, не в муть, а в истинную явь и реальность, и станет новой землёй и новым небом, бесконечной обителью Правды и вечным торжеством Истины.
Вера не может быть передана по наследству. Вера свободно стяжевается человеком через собственный духовный опыт. Хорошо, если этот опыт, по молитвам родителей, приходит ещё в детстве. Тогда жизнь человека будет суперцелостна. Но если ты рождён и воспитан во мраке безверия, в неведении о Боге, в исключительной ориентации на внешнее, что может вывести тебя к вере? Ответ один — верность самому себе и железное упрямство. Ты должен быть способен противостать всему миру, всему тому миру, в котором ты живёшь и который кажется тебе единственно возможным. В этом перевёрнутом мире покажется, что ты предпочёл небытие бытию. Родные атеисты посмотрят на тебя с тем же ужасом, с каким смотрят на сумасшедшего, на тихо двинувшегося человека. К вере невозможно прийти иначе, как через подвиг. Потребность и способность верить составляет самую суть человека на земле, надо быть только верным себе, хотя бы и в полной пустоте, и не соглашаться на то, что убивает в тебе тебя. Для этого требуется мужество прежде всего, квинтэссенция мужества, воинственность духа. Этого требует от человека Бог. И тогда начнёт открываться другой мир, настоящий, родной. «Приблизьтесь ко Мне, и Я приближусь к вам», — говорит Господь.
Вера — это не успокоение и не конец поиска. Вера — это конец хаотического поиска во всех направлениях, это начало пути, ибо путь невозможен без веры. Даёт силы жить только вера. Это источник терпения и творчества, жизнь как стояние в вере. Вера связывает эту жизнь с жизнью вечной, определяя наш труд, наше к нему отношение и наделяя его подлинным смыслом. Это терпение или творчество. Терпение есть внутреннее творчество.
Внешнее — это крайняя периферия реальности. Неясно вообще, существует ли внешнее как таковое. К реальности приходят, пренебрегая внешним.
Показывающий истину внушает веру в неё. Блез Паскаль
Ибо истина всепобеждающа. Не нужно и бесполезно много говорить о ней, но нужно стать способным показывать её другим.
Истина имеет силу реальности, а реальность развеивает, когда приходит, все наши мутные сложности и высосанный из пальца кошмар нашей жизни. Надо всегда радоваться, веря в вечное торжество Истины. Даже Крест Христов и страдания Спасителя не упраздняют духовной радости. «Се бо прииде крестом радость всему миру», — поёт Церковь на каждой всенощной, в субботу вечером. Истина несёт с собой радость и вечное обновление. В этом мире связь с Истиной бодрит человека, помимо всего внешнего мира и часто вопреки ему. В том мире Истина принесёт ликование.
Ради Истины надо быть готовым принять всё. Ведь какая радость — потерпеть с братьями за Истину! При жизни ощутить себя на небесах. Это прорыв и освобождение. Такую радость нужно ещё заслужить. Только избранники Божии удостаиваются мученического венца. Одним из таковых оказался отец Александр Мень. И ещё отец Павел Флоренский. Их молитвами да возгорится и в наших сердцах этот пьянящий, упоивающий и освящающий огонь. Они уже там. И мы иногда можем радоваться их радостью. Куда ещё стремиться душам нашим, как не к ним, в страну святых и праведников, радости и чистоты, правды и Истины…
Каково Богу от всех наших страданий? Он сострадает нам, как сострадал и в земной Своей жизни. Но это сострадание не мешает Его спокойствию. Посмотрите на нерукотворный образ Спасителя, на лик Христов. Этот Божественный Лик должен давать нам силы претерпевать всю горечь этой жизни. Этот Лик являет нам нашу собственную глубину, где мы знаем Христа. Ничто не должно нарушать этого спокойствия. Наши страдания, телесные и душевные, и прежде всего душевные, не должны поднимать муть внутри нас. Спокойствие превыше всего — святое спокойствие, мир душевный. Только в мире есть место Богу. «В мире место Его» (псалом 75, 3-й стих; «Салим» — это «мир»).
Мы радуемся, постигая Истину. Если же радости нет, это означает, что мы только знакомы с Истиной, но не сумели постичь её. (!) Рабиндранат Тагор, индийский поэт
Истина несёт радость. Истина освобождает. Истина просвещает. Истина побеждает и торжествует. Нет ничего слаще Истины, ибо она безгранична и нет в ней никакой тьмы. Истина — свет человеков. Ищи её, поставь Истину превыше всего, и главное — превыше себя самого, пусть это будет твоя природа, и ты станешь несгибаем и несокрушим, а Бог насытит твой голод и утолит твою жажду.
Как важно сохранять спокойствие! Никогда не ликовать прежде времени. В этом мире — только бодрость.
«Где просто, там ангелов со сто, а где сложно — там ни одного», — говорил Амвросий Оптинский. Простота значит естественность, органичность, благословенность. Для простоты не нужно спешить. Истинное неудержимо и несомненно. Христос говорил, что от избытка сердца отверзаются уста. Чтобы быть простым, надо много молчать. И тогда каждое слово твоё будет с силой. Ещё, по моему опыту, не надо спешить разрешать сложные жизненные проблемы, как глобального, бытийственного, так и локального, житейского характера.. Сложная проблема зачастую оказывается проблемой ложной, и время само всё ставит на свои места, без твоего участия. Это справедливо и в сложных отношениях с людьми, и с работой, и с самыми пронзительными вопросами нашего бытия: «Кто я?», «Что происходит?», «Откуда я?», «Куда я иду?», «Где я?», «Что мне делать?». Всему своё время, не надо спешить. Всё истинное просто. Когда надо будет, всё просто откроется. Тому порукой Бог, ведущий нас сквозь это бытие. Надо доверять Ему.
Истина никому себя не навязывает. К ней можно приблизиться и её можно постичь только свободно, возлюбив её всей силой своего существа. Истина неотделима от свободы. Она освобождает того, кто приобщился ей. Единственная сила, которой воздействует Истина на людей, — это сила Правды. Кто любит правду, тот любит Истину. Сила Правды действует на сердце человека, поэтому Правда в этом мире легко может быть попрана. Но сам этот мир неистинен, вся его «правда» суетна и бренна. Истина в этом мире действует, мы с нею встречаемся, мы знаем, т. е. знакомы с ней. Но узнаём ли? Ещё раз: никакого насилия над человеком. Только сила великой внутренней правды. Если откликнется сердце, пронзится, уязвится любовью, загорится ревностью к стяжанию внутрь того, что явилось вовне, — человек приобщается к Истине, становится родным ей, вступает в безмерную Духовную Вселенную, уготованную нам от сложения мира. Но и сам он не сможет никому навязать то, к чему приобщился. Он, царь, вступивший во владение своим бесконечным и необъятным царством, будет тих, кроток и смиренен. И кто узнает в нём явление Истины? Ибо всякий самый смиренный и малый служитель Божественной Правды есть уже и царь, сын Божий и владыка Вселенной. Что грядёт раскрыться нам? Вечность.
Личности надо отречься от себя для того, чтобы сделаться сосудом истины, забыть себя, чтобы не стеснять её собою. Герцен
То, от чего нужно отречься, — это не я, это только моё низшее проявление в этом мире. Сам Я рядом с Истиной, но отстранён от себя теперешнего.
То, что о самоотречении ради Истины говорит Герцен, — человек, заблуждающийся в своей жизни, — указывает на то, что отречься от себя можно и ради какой-то идеи, далёкой от Истины. Зачастую при этом человек отрекается от человеческого в себе. Самоотречение истинное, по-моему, — это забвение себя, радостное забвение, от полноты. Выход из себя — это и есть истинное Я. Всякая мысль о себе ложна, ложно самоощущение себя. Поэтому каждый взгляд на себя должен быть сопряжён с покаянием. Иначе ты попадаешь в плен к себе, хотя бы в чём-то отождествившись с собою. Кто Я? Я — это радость, это Вселенная, это Истина, это судьба мира, это Христос. А что такое эта данность моя? Это не Я. Я погибну, если останусь собой. Я должен выйти из себя, забыть о себе и от себя отречься, чтобы стать живым и настоящим, чтобы приобщиться к истинному Я, к своему первообразу, чтобы стать Я. Первый шаг на пути к этому — семья. Первый реальный шаг. До этого — только подготовка к началу пути. Но это только начало. Христос сказал, что сбережёт свою душу только тот, кто отречётся от себя ради Него. Вот сейчас Страстная Седмица. Говорят, что события конца земного пути Иисуса Христа — это ключ к вечной судьбе каждого из нас. Центр Я — две тысячи лет назад. Но время рассеивается, как туман, в лучах Богочеловеческой правды. Всё это свершается сейчас. Расступись, плоть! Я выйду из себя ко Христу.
Теперь можно дополнить: от Бога — «мы», «я» — от лукавого. Сам Бог говорит о Себе «Мы», потому что Он — Троица.
Нас часто упрекают в нетерпимости, желая, чтобы мы никого не беспокоили своим осуждением. Но подлинные убеждения не могут не проявляться в жизни. И невозможно бывает разделить с кем бы то ни было то, что противно твоему существу. Не стоит никого осуждать, но в том, что противно твоей сущности, участвовать нельзя. А бывает так, что просто молчаливое присутствие оказывается той или иной степенью участия. Поэтому пусть не обижаются на нас те, с кем мы избегаем встречаться и общаться. Вы выбрали свой путь, идите по нему. Но нас вы на этом пути не встретите. А если вдруг мы с вами пересечёмся, то ненадолго: мы должны будем отмежеваться от вашего пути, чтобы не повредиться вместе с вами. Это просто наша защита.
Неблагородно, неразумно и рискованно мерить самого себя только собой. Я — это выход из себя. Николай Онуфриевич Лосский писал, что человек всегда стремится к объективным ценностям, а удовольствие — это лишь симптом их достижения. Причём, конечно, не всякое удовольствие. Есть иерархия удовольствий, в которой не подобает низшие из них предпочитать высшим. Хорошо, конечно, бывает покушать, поспать, посмотреть что-нибудь хорошее по телевизору, но ставить это во главу угла, очевидно, нехорошо. Наоборот, иногда можно и недоспать, и покушать не досыта и не так вкусно, и от телевизора воздержаться ради высших, духовных целей. Но самое главное — это то, что меря всё удовольствием, ты зацикливаешься на себе. А это смертельно опасно. И в молитве не советуют прислушиваться к своим ощущениям, и в духовной жизни предостерегают гоняться за внутренней усладой. Бог глубже всех удовольствий. Связь с Ним — в стремлении к нему. Если ты помнишь о Нём, ты с Ним. Ты молишься — это Он побуждает тебя на молитву, и одновременно это высшее проявление твоей свободы. Потому что Он — Освободитель. И если Он даёт, то не удовольствие. Он даёт блаженство. А блаженство — это вечное погружение в Другое, которое есть Бог.
Нельзя ставить на одну доску счастье и несчастье, радость и горе, добро и зло. Там, где добро борется со злом, там добро ущербно. Таково наше человеческое добро, наше человеческое счастье, наша человеческая радость. Счастье ничего не должно знать о несчастьи, радость ничего не должна знать о горе, добро ничего не должно знать о зле. Как вся тьма тает и испаряется при ярком свете, так исчезает горе, несчастье и зло и всякое представление о его силе, когда приходит истинный и лучезарный Свет, который есть Слава Божия. Всё мрачное и горькое — бесконечно малая, исчезающая величина в этом свете, как тараканьи бега в космическом ходе планет. Нас терзают в нашем зародышевом, эмбриональном состоянии. Мы в нашей жизни опытно знаем лишь маленькие огоньки того Света. Всё остальное — дуновения и преддверия, подготавливающие нас к тому, что мы родимся.
Жизнь, в которой есть место злу и страданию, не может быть настоящей. Поэтому наша жизнь временна и обречена на смерть. Всё здесь имеет конец и начало. Но по-настоящему кончается только зло. Всё доброе и хорошее имеет своё продолжение в вечности и коренится в ней. Поэтому зло есть наваждение. Всё злое продолжается в аду. Но сама адская вечность — пародия на истинную вечность. Ад нельзя ставить рядом с раем: они несопоставимы. Реален рай. Для кого есть рай, для того нет ада. «Смерть! Где твоё жало? Ад! Где твоя победа?»
Святитель Игнатий Брянчанинов говорит: «Ад есть, и мука вечная есть; благочестивою жизнью сделай их для себя несуществующими!» Всё не так просто, когда речь заходит о духовных предметах. Всё становится тонко, неодномерно и неоднозначно. И в то же время всё очень просто, непосредственным чувством всё легко понять.
Микушевич, говоря об известных словах Гёте «остановись, мгновенье!», указал на неправильность перевода этих слов: на самом деле, там написано: «Продлись, мгновенье!», — что, по словам Микушевича, и соответствует райской вечности. А «остановись, мгновенье» — это ад. Мы знаем, как долго иногда тянется время. Это худшие минуты жизни, когда особенно остро ощущаешь ход времени падшего сего бытия. И наоборот, как хорошо, когда время летит незаметно. Особенно это хорошо заметно на работе. Если на работе время летит быстро, значит, работа хорошая. Если время тянется на работе — ты в беде. Так бывает, в частности, когда на работе приходится бездельничать или чего-то ждать. Работа такая — это, конечно, адская щель. Вообще, жизнь коротка, если ты спасаешься, и длинна, чтобы мало-помалу в ней погибнуть. И ещё — «она пролетела, не успел и глазом моргнуть», если погибаешь, и «многое позади», если спасаешься. Можно предполагать, что ад — это остановка во времени, а рай — это полёт над временем. Время же — это борьба ада и рая. Ад — это гипертрофированное время. Я не могу поверить, что из ада нет выхода. Пока мы живы, выход есть. Что будет после смерти, я не знаю. Но Церковь говорит, что Христос разрушил ад, открыл его и вывел оттуда ветхозаветных праведников. Что будет с нами, я не знаю тоже. Но если здесь жить с Богом, то и там ты будешь с Богом. Более этого нам знать пока не нужно.
Вчера по «Радонежу» услышал, как отец Сергий Правдолюбов говорил, что Христос, сойдя во ад, разрушил его и вывел оттуда всех, кто хотел выйти.. Получается, праведник — это тот, кто хочет выйти из ада. А неправедник из ада выходить не хочет. Микушевич любит вспоминать анекдот, в котором говорится, что в раю лучше климат, а в аду лучше общество. По тому же «Радонежу» другой священник говорил, что вот многие люди хорошо себя чувствуют в местах, которые христианину кажутся очень похожими на ад (например, на дискотеках или в казино), и их тянет туда. Христианство говорит, что ад — это свободный выбор. И ещё — проявление Божьего милосердия для тех, кто не может вынести и вместить райского Света.
А как же страдания? Я думаю, что ад совсем не обязательно связан с какими-то болевыми ощущениями (хотя и это не исключено). Самое жуткое в аду другое. Мы знаем, что страдания в этом мире очищают душу. Скорби, лишения и боль становятся адским состоянием лишь при некоторых условиях, а именно при ропоте и недовольстве, при нежелании терпеть. При благодушном перенесении этих тягот человек просветляется изнутри и получает благой плод душевных добродетелей. Можно сказать даже, что такие испытания — это подарок Бога человеку. Почему подарок? Потому что страшней всего было бы, если бы этих испытаний не было. Если бы мы были предоставлены самим себе. Ещё хуже было бы, если бы не было плоти. Я думаю, наши хаотические и бестолковые сны, с забвением всего и вся, дают нам какое-то представление об аде. Мы находимся в области падших духов, от которых нас ограждает только плоть и связанные с нею тяготы и скорби, за которые мы должны благодарить Создателя, восходя по ним, как по лестнице, в наше утерянное Небесное Отечество, «идеже несть печаль и воздыхание, но жизнь бесконечная».
Страшно пребывать в духовном мраке, считая уродство и грязь, страх и наживу, болото и гордыню нормой. Такова жизнь вне духа, в области действия падших духов, порабощающих человека. Страшно и беспросветно так жить. И на этом фоне жёсткое и безжалостное зло — почти благородство, почти высота. По крайней мере, оно ближе к покаянию и перерождению, чем самодовольное болото беспросветного и как будто вечного житейского прозябания, буржуазности и мещанства. Не верует тот, кто не хочет веровать, кому и так не очень-то плохо живётся. Хотя бы и в болоте.
Избыток зла порождает добро. Перси Биши Шелли (1792—1822), английский поэт-романтик
Зло — это как сковородка, с которой ты прыгаешь вверх и которая постоянно поддерживает твой пыл.
Зло внешнее — это всего лишь честность, правдивость жизни по отношению к тебе. Ведь внутри тебя зло уже есть, и оно мучает тебя изнутри. Зло внешнее — это его выход наружу. Страшно было бы, если бы зло и муки так бы и оставались внутри, а внешняя жизнь была бы комфортна и беспечальна. Это худшая казнь. Когда зло переходит вовне, есть шанс освободиться от зла внутреннего, очиститься, стать цельным, живым и духовно здоровым. Мы самого страшного не видим, оно внутри нас. Испытания — возможность освободиться, подарок тебе от Бога.
Зло всегда в избытке. Само его существование — уже избыток зла.
Больше всего добра порождает сверхдобро.
Зло само на себя вопиёт к Богу. Его уже нет, оно потонуло в сверхдобре, которое явил нам Сын Божий в Своём Воскресении. Чтобы понять уже свершившуюся победу над злом, надо приобщиться к Воскресению Христову. Теперь это даже уже не тьма, а как бы предутренний туман.
Наше добро смешалось со злом, потому оно непотребно для Бога и для нас самих. Лишь то добро не обесценивается тлетворными примесями, которое делается ради Бога, во исполнение Его Воли. В этом добре уже участвует Он Сам, входя и заполняя тебя, как Свой сосуд. И тогда ты откроешь, тебе откроют истинное Добро, для которого нет зла и мрака, но всё восходит к Нему.
Настоящее добро для нас связано с самоотвержением, в котором и ощущается присутствие зла, зла, которое отвергнуто и отвергается вновь и вновь. Но необходимость самоотвержения существует лишь потому, что испорчено наше «само», наша наличная сознательная данность. Человек склонен считать себя тем, что не есть он. Отвержение этой склонности и есть самоотвержение. Но в истинном бытии нет этой иллюзии «само» и отвергать нечего. Духи добра совершенно светлы, иначе не было бы добра. Сам Бог есть «Свет, в котором нет никакой тьмы». Такими должны были быть, а теперь должны стать и мы. Это есть святость. Но к святости призван каждый.. Сколько людей на свете, столько возможных типов святости. Мне кажется, что тот, кто свят, тот не помнит в себе зла, даже если оно когда-то и было в нем. Для святого зло — уже только во внешнем.
Живя в этом мире и в этом теле, такие, какие мы есть, мы находимся в мрачном плену, выражающемся в наших повседневных действиях и обыденных состояниях. Только внутреннее духовное горение делает этот плен не до конца мрачным и небезысходным. Мы выброшены в пространство времени, внешности и зла. Это отпечатывается и во внутреннем мире. И князь мира, имеющий власть над мраком, говорит каждому из нас, как некогда неправедные судьи говорили первым христианам: «Поклонись идолу, и я освобожу тебя, и награжу, и почту милостью своею. Примкни ко злу, и будешь свободен, получишь полноту и яркость жизни». Но лучше до смерти жить в мрачной пустыне, чем принять такое предложение и стать отступником. Ведь мы посланцы Абсолютного Добра.. Мы воины Света. Нам держать ответ перед нашим Военноначальником, строгие приказы которого мы всякий раз слышим в своём сердце через совесть. Будем же с благоговейным трепетом повиноваться Ему, и Он тогда уже почтит нас своей истинно Царской милостью.
Я верю в то, что на земле можно приблизиться к Царствию Божьему и что некое явление сверхдобра может обратить сердца всех. Я очень в это верю.
Я отказываюсь верить в зло, в его силу и в его необходимость. Это ошибка, иллюзия, обман, которым опутаны мы в своей жизни, густой и едкий, но бесплотный дым, который должен когда-нибудь развеяться.
На добро отвечать добром дело каждого, а на зло добром — дело отважного. Туркменская пословица
Заповеди сверхдобра — это не только заповеди любви, но и великого мужества и бесстрашия перед злом. лето 1995 года
Апостол Павел писал: «Не побеждайся злом, но побеждай зло добром». Тяжёлая это наука, но изучать её необходимо, иначе злая стихия захлестнёт тебя, и ты потеряешь себя. Начинать надо с того, чтобы превозмогать добрыми сердечными расположениями то огненное и злое, что накатывает на душу изнутри (но на самом деле это извне). В этом смысле надо быть верным самому себе. Злые чувства несут с собой тяжесть, одно это должно отвращать от них.. А добро всегда легко, в нём легко и свободно дышится. Может быть страх того, что зло раздавит тебя, но на самом деле оно тебя раздавит, если ты подчинишься ему, впустишь в себя и начнёшь действовать по его правилам. Это будет поражение. А если пребудешь неколебим в добре, не изменишь ему и перетерпишь искушение ответить в том же злом духе, тогда зло не заденет тебя, пройдёт, ничего с тебя не поимев, и уйдёт, не солоно хлебавши. А ты же внутри себя взойдёшь на новую духовную высоту, маленький вершочек роста духовного тебе прибавится, и заметишь ты в своей душе благой плод своего доброго терпения, плод же этот воистину сладок.
Самое главное — не запускать зло внутрь себя, быть непоколебимым во внутреннем мире, тишине, добре. Тогда многое станет возможным. Такая добрая сила приходит к человеку не сразу, а после долгой борьбы с самим собой за правду любви и добра. Но всякое зло излечивается только на этом пути, это путь милости и прощения. И всякая, каждая ниточка, связывающая нас с другим человеком, должна таким образом стать ниточкой, связующей нас с раем. А иначе она станет канатом или цепью, влекущей нас в ад, связывающей нас с адом. Эту проблему, это множество проблем, по числу людей, которых мы знаем, неизбежно предстоит решить в течение этой жизни, выбор должен быть сделан. Потому что с каждым человеком мы связаны в вечности и не избавимся ни от кого. Так что у благоразумного человека нет выбора, кроме как становиться рыцарем добра. Правда, всегда есть выбор между благоразумием и безумием. Множество людей выбирают последнее. Злоба и холод ведут вникуда.
Великая радость заключается в том, когда тебя начинают гнать за правду, за высшую правду. Царство Божие тогда вселяется внутрь тебя, и глупо становится чего-либо бояться. Жизнь осознаётся странничеством (а она такова и есть), и бездомность веселит (а где у нас здесь дом?), и смерть близка, как выход в двух шагах. Свобода!…
Чтобы посвятить свою жизнь Богу, надо всегда приносить себя в жертву, надо жертвовать собой. Потому что жизнь устроена так, что или тебя все гнут, или ты сам гнёшь всех, а если ты их гнёшь, то сам автоматически становишься хуже их. Христос пришел в этот мир и повис на кресте, отдал Себя на крест. Это и есть истинный образ посвящения себя Богу. Таким путём ты уподобляешься Самому Богу, Который, живя здесь, считал нужным вести себя именно так.. Ты уже вместе с Ним как бы разделяешь Его Крест и (как знать?), может быть, облегчаешь Ему его. А разделяя с Богом Его Крест, ты разделишь с Ним и Его Воскресение, и Божественную Его Славу, ты обожествишь, а точнее — обожишь своё существо. Так, через крест, в смирении и умалении, Бог приходит в этот мир. К тому же Он призывает и тех, кто любит Его.
Если уж нас так отвращает зло, почему мы так легко прощаем себе это зло, почему не презираем и не осуждаем себя за него? Как можно так просто мириться с тем, что эта мерзость действует и через тебя, через твои страсти, твой холод и твоё равнодушие?
Прежде чем зло начинает действовать, ему нужно очистить для себя атмосферу. Всё на свете происходит постепенно, но только с большей или меньшей скоростью. Зло не сразу входит в душу. Сначала, чаще всего очень постепенно, начинает нагнетаться атмосфера вокруг тебя, тебе становится всё тяжелее и тяжелее, всё безрадостнее и безрадостнее. В том-то и дело, что когда человеку хорошо на душе, и настроение приподнятое, он злым не будет. Сначала надо, чтобы ему стало очень плохо. И так вот бывает: в какое-нибудь утро так не мил станет белый свет, так всё станет тяжело и неподъёмно, так в душе затеснит да заноет, что уж и самую малость стерпеть не сможешь. А если раз раздражился, то дальше уже пошло-поехало, и не остановить. Тот же самый механизм действует и во всех остальных случаях, когда невидимые лукавые духи пытаются хорошего и доброго человека сделать злым. И что в таких случаях надо помнить. Прежде всего, ни в коем случае не надо забывать, что это искушение, что все эти чувства — неправда. Их надо благодушно перетерпеть, и они пройдут, испарятся без следа, а ты, перетерпев, станешь сильнее и крепче в добре. Станешь царственнее, я бы даже сказал. И ни в коем случае не нужно открывать рот в это время и давать слово тому духу, чьё близкое присутствие ты теперь ощущаешь. Дух этот зловонный, и всякое слово, которое ты в нём произнесёшь, будет пропитано ядом. Серафим Саровский писал: «Переноси оскорбления врага молча». И в этом совете глубокий смысл. А как часто оскорбляет нас невидимый враг (именно о нём говорил преподобный Серафим)! Всякое тяжёлое чувство и тяжкое ощущение — это его невидимое, но близкое присутствие. И надо не верить той атмосфере, которую он навевает. Иногда даже краткое слово живой молитвы развеивает её; или она отступает на краткое время, чтобы потом навалиться опять. Но к вечеру всё пройдёт точно. А может, и раньше. И если будешь чуток и трезвенен, сможешь ощутить даже внутри этой тьмы, что это наваждение. И тогда радость будет глубже этого тяжёлого чувства, и твоя вера будет бодрить тебя.
У Достоевского зло бездонно и ужасающе, и тем не менее, всегда создаётся ощущение неизбежной победы Света. В творчестве не нужно сластить действительность, но нужно перед лицом того ужаса, который нам известен, обнаружить силы Света, могущие победить эту тьму и просветлить эту бездну.
Не нужно бояться зла, ужаса и безобразия. Свет сильнее и реальнее тьмы, и каждый должен убедиться в этом опытно. Перед настоящим ужасом и мраком реально обнаруживает себя сила Божия, если ты захочешь, чтобы она обнаружилась. Более того, это тот момент, когда срываются маски и снимаются покровы. Те же самые силы действуют и в повседневности, но они закамуфлированы, и мы остаёмся как бы в полной пустоте. Но на самом деле это состояние полной свободы выбора. Когда выберешь, всё станет более однозначно и определённо.
Зло действует гипнотически. Оно прежде всего желает отнять нашу свободу, сделать из нас рабов. Когда Бог попускает страшные искушения, мрак пытается ошеломить нас своей видимой мощью, внушить страх, который есть как бы противовера. И вот тут испытание твоей свободы. Если в этот момент ты прибегнешь к Богу, Он защитит тебя от насилия зла, от силы его гипноза. Вера — наше оружие. Призови Бога с верой в сердце своём, и ты познаешь истинную мощь, внутреннюю, невидимую, но реальную. И ты победишь страх. Это путь мученичества. Это великое торжество. И тут я умолкаю, потому что недостоин говорить об этом.
Не верит в добро тот, кто не знает, что же это такое, какая в нём сила и как пронзает оно всего человека. Сначала добру надо смиренно прислуживать, потом служить, а потом сам ты станешь его символом и его источником, его обителью. Добро вырастает из любви, как дерево из земли, за добром стоит и просвечивается через него бесконечная Духовная Вселенная, не искажённая злом и мраком. Через добрый дух человеку открывается простор для полёта души, человек может стать творцом, ему начнут открываться тайны бытия. В добре растворена жизнь человека, вне добра он не найдёт себя.
Добро освобождает и возвращает к самому себе, приобщает к реальности. Реальность же сказочна. Если бы не было этой сказки реальности, добро было бы совершенно беззащитно, беспомощно и бесперспективно, а значит и не нужно. Таково добро людей неверующих, безблагодатное их добро, либо раздувающее их самомнение и поддерживающее его, либо, если оно бескорыстно и связано с сердечным чувством, глубоко трагичное, как искры света в полном мраке. Святой Серафим Саровский говорит, что Богу угодно не добро ради добра, свойственное хорошим людям из неверующих, Ему угодно добро, делаемое ради него Самого, ради Бога и любви к Нему. Это истинное добро, освящающее всё и указующее путь в Царствие Божие, зовущее в него. Бескорыстное добро атеистов не остаётся без награды, потому что и оно есть всё-таки добро, но только не спасительное. Бог даёт таким людям возможность познать Его и войти с Ним в общение, Он указывает им путь ко спасению, указывает через сердце, через живые опытные чувства, Он открывает им врата Церкви, до этого для них закрытые по их неверию. И уже им выбирать: ответить ли на Божий призыв, данный им в награду за их малый человеческий свет, или пройти мимо. Все мы знаем таких добрых людей, приходящих в конце концов к Богу, иногда под старость. Спаси и помилуй их, Господи!
Следует помнить, что истинное добро всегда есть проявление любви, но не чувства долга. И если ты не можешь любить, стыдись этого.
Трагедия повседневной жизни, жизни без Бога, заключается в том, что человек мертвеет и лишается способности любить. Вроде бы всё как всегда и как у всех, ничего такого бросающегося в глаза, а человек мёртв. Ходит, смотрит, читает, думает даже, а жизнь из него ушла. Обычно ведь не бывает каких-то ярких, фантастических признаков внутренней смерти человека. Человек становится автоматом, человек цепенеет, душа иссыхает.
Вот если человек не будет мыться месяц, два, полгода, он весь покроется слоем грязи, коростой, станет плохо пахнуть, станет чёрным от грязи. Но точно так же и душа должна мыться. Разница только в том, что сама себя душа помыть не может. Душу моет Бог, душу может вымыть Ангел Божий, Матерь Божия, святые… Человек ходит в баню раз или два в неделю (голову два раза в неделю моет), подмывается каждый день, некоторые принимают душ каждый день или даже два раза в день, утром и вечером. Так и верующие утром и вечером хорошенько молятся, и Бог моет их души, Матерь Божия моет, Ангел Хранитель, святые… Перед каждым приёмом пищи мы моем руки, так же нужно и душу омыть. «Окропиши мя иссопом и ичищуся, омыеши мя и паче снега убелюся», — сказано в псалме. Но надо ещё и кушать. Насколько я сейчас уразумеваю, вера — хлеб сердца, душу питают переживания, связанные с верой, и прежде всего таинства. Иными словами, душа питается чудом. А чудо ещё как возможно. Вся жизнь может стать чудом.
Без воздуха человек вообще задохнётся. Мне кажется, что воздух для души — это присутствие Божие, ведь в Нём и Им мы движемся, живём и существуем. Но чем ближе Бог, тем воздух свежей и слаще. Его осознанное и ощутимое присутствие даёт силы человеку жить той жизнью, в которой мы живём. Ничего не изменится, но изменится всё: жизнь станет другой, потому что иначе будет ощущаться, всё будет тепло, осмысленно и благословенно, жизнь пропитается упованием и непреложной надеждой. Ведь Бог рядом. Только надо бояться оскорбить Его и отдалиться от Него.
Высшая и уже блаженная корысть — это бескорыстие. Бескорыстие даёт плоды в тебе самом и помимо твоей воли.
Если ты делаешь добро тайно, значит, ты веришь в него. Христос сказал: «Нет ничего тайного, что бы ни сделалось явным». Тайное добро — это семя Царства Божия, жизни будущего века, оно не может не прорасти, и ты увидишь, как оно проросло, и вкусишь плод. Добро — это великая сладость. Тайное добро делается уже ради Бога, если при этом забываешь себя. А только такое добро угодно Богу.
Какое добро можно назвать тайным? То, за которое не смогут похвалить люди. Поэтому всё то доброе, что происходит внутри нас, не имея возможности проявиться вовне, есть добро тайное, бескорыстное и совсем не ничтожное. «Нет ничего тайного, что бы ни сделалось явным». Всё откроется, за всё Бог воздаст — за каждую добрую мысль, намерение, желание, молитву, никем не увиденную слезу…
Великое счастье для человека говорить правду, свидетельствовать о ней. Правда есть также преддверие блаженства.
Главное, чтобы сердце знало и чувствовало, что ты идёшь к Свету, а больше ничего не нужно. А что будет потом?…«Нет ничего тайного, что бы ни сделалось явным»… В своё время… Уже по-другому… Потом…
Только не надо никакой объективации, никакой внутренней констатации своей «доброй» жизни. Она тут же перестанет быть доброй. «Берегитесь закваски фарисейской». Перед абсолютным Добром и нашим собственным долженствованием мы всегда грязненькие и маленькие.
Главное — это чувствовать присутствие Бога и быть верным этому Присутствию. Тогда душа найдёт покой и вопросов уже не будет. Жизнь освятится. Всё будет тепло, и преходящий мрак не будет трогать. Будет радостно терпеть и предощущать смерть. Из лона покоя станет возможно творить. Пережить его присутствие помогает опыт причастия. Это свет тихий, в нём нет ничего яркого и бросающегося в глаза, но это свет настоящий, очевидно, несомненно настоящий, невыдуманный, не надрывный. После этого света ясно, что есть истина, ясно, что есть свет и он правда. Будет уже с чем сравнивать, будет за что держаться.
Закон ложных наслаждений: пока не вкусил — без меры желанно, а как вкусил — без меры отвратно. Такие ощущения вызывают подозрения о порабощении именно вот этим «без меры отвратным». Пресыщение, отторжение означает отсутствие гармонии. Настоящий свет никогда не вызовет отторжения..
Истинные удовольствия бесплатны, после них не бывает оскомины, они всегда желанны. Эти удовольствия связанны с забвением себя, это острый эрос любви. Нечто подобное, на плотском уровне, мы испытываем, вкушая фрукты, эти благословенные и Богом нам данные плоды. Но ведь и не бывает плоти без духа. Истинное удовольствие — это есть выход из себя, погружение в другое и вкушение другого. Потому так важно чувство вкуса. И младенцы всё пробуют на вкус. Вкус — это суть вещи. И так многое хочется съесть. Но взаимопожирание — атрибут непроницаемости падшего мира. Но вместе с тем, это и некоторое преодоление непроницаемости. Именно этим путём Бог соединяется с человеком — через вкушение Плоти и Крови Бога. И непроницаемость полностью преодолевается: сам вкушающий становится тем, что он вкушает. «Ядущий тело мое и пиющий Кровь Мою во мне пребывает и Я в нём».
«Наслаждение не в том, что я вкушаю, а в том, чтобы получить желанное», — говорит Сёрен Кьеркегор. Наслаждение исходит от другого, от самого существования другого, от того, что оно есть. Другое — это сладость для нас. Нет ничего выше наслаждения от другого человека, от того другого, что восполняет тебя. А всё, что есть, имеет восполнить тебя. Вся Вселенная призвана восполнить тебя. Но вся Вселенная приходит к тебе в твоей половине, это вход во всё.
Истинные удовольствия не знают пресыщения потому, что они имеют бесконечную перспективу. Это окошечки в райскую вечность. Ложные удовольствия кратки и временны, они тают, как дым, и остаётся зола, пепел и смрад, обнаруживающие истинный дух этих удовольствий.
Вообще, слово «удовольствие» имеет какой-то неприятный оттенок самопупизма, т.е. эгоцентризма. Ничто так надёжно не отгораживает от реальности, как эгоцентризм. Мы другие, мы не такие, какими себе кажемся и представляемся. Концентрация на том «само», которое мы в себе знаем, закрывает канал связи с пославшим тебя, который заодно с Богом. Удовольствию я предпочитаю блаженство. А блаженство не исключает и страдания. Бывают блаженные страдания, особенно в земной жизни. А там останется сострадание. Но потом, мне кажется, всё это кончится, и блаженство уже не будет в себя включать никакого страдания.
Истинное наслаждение — это не награда, это прорыв в реальность, в истинное положение вещей. Всё начинается лишь тогда, когда приходит счастье.. И когда приходит счастье, всё только начинается. Подлинное бытие совершается в пространстве блаженства. Потому что оно погружено в благодать Божию. А благодать Божия — это сказочная сила. Как чувствуешь сказку — это благодать. Таков пока мой опыт. Так Православие — это присутствие сказки в нашей жизни. Святые — как добрые волшебники. Христос — сказочный Царь Мира. И вот тут-то и обнаруживается, что сказка — реальность. Сказочны иконы, сказочен образ священника в рясе и с крестом, сказочна его борода, сказочно яркое священническое облачение, драгоценная церковная утварь, храмы и всё, всё, всё, исходящее оттуда. Сказка — это жизнь. По сказке тоскует душа человека. А сказка рядом. Собственно, и вне Церкви человек пребывает в мрачном и жутком сказочном углу, в тёмном сказочном подземельи. Потому что реальность — это сказка. Но только во тьме всё кажется серым. А ты выйди на свет — и всё заиграет яркими сказочными красками. Бог от начала создавал для нас сказку, сказочную реальность. Когда мы читаем настоящие сказки, глубокие, мудрые сказки, мы начинаем узнавать и припоминать это. И когда ты возвращаешься к Богу, сказка тоже возвращается. Надо только примириться с Богом. Не воображать, что ты и так с Ним в мире. Что нужно Ему от нас? Наше полное и безграничное счастье, ликующая хвала, поднимающаяся к Нему от нас. Церковь говорит о «жертве хвалы», которую одну только и приемлет Бог. И если нет счастья, нет ликования, нет блаженства, нет той «жертвы хвалы», какой же может быть мир с Богом? И потому говорит Игнатий Брянчанинов: «Каждый да погружается в блаженное покаяние». Покаяние и есть дорога в сказку. Священник Олег Стеняев говорил, что вот многие люди думают про себя, что если бы только знать, что делать, что выведет к спасению, чем угодить Богу, они все усилия приложили бы к этому деланию, ничего бы не пожалели, такая у них решимость и желание идти к Богу. Но вот делание это, говорит отец Олег, — это покаяние. Покаяние даёт смысл всему. Оно обнаруживает сказку, в которой борются добро и зло, в самых обыденных и вместе с тем беспросветных обстоятельствах. Без покаяния, а оно не может быть без сокровенной молитвы, ведь каешься же перед Кем-то, без покаяния ты остаёшься внутри мрака частью этого мрака, он на тебя будет давить, но подняться над ним и отстраниться от него, а значит и различить его как следует ты не сможешь. А между тем, мрак всегда имеет личностный источник и направляется злою волею. Для кого-то всё это сказки, но сказки эти и есть реальность.
Воля Божия о каждом — это блаженство. Закон и основание реальности — гармония.
Человек злом ослепляется.
Вообще, зло — это безумие, это иррациональный порыв в небытие. Постижение этого первичного импульса зла возможно только если на путях поэзии, чёрной поэзии, музыки, вообще искусства. Это можно только показать и почувствовать. И человек может быть только одержим злом, он не может быть им убеждён, а он сначала им обманут, а потом одержим. И потому не надо искать смысла в человеческом зле, большом и малом, в человеческой мрачности. Это просто безумие. Оно развеется, как дым, когда настанет момент истины. А пока тысячу раз будешь прав, если не будешь всему этому верить, не будешь соблазняться сиюминутным мраком, но будешь держаться твёрдого основания своей веры, той нерушимой правды, которая и во тьме светит внутри тебя. Вера — это прежде всего верность. Никакой мрак невозможен без участия ангелов мрака, созидающих атмосферу. Именно мрачной атмосфере, этому дыханию ада, не надо верить. Вера — наше оружие. Не верить в этот мрак, и не будет у него никакой силы перед тобой. А мудрость времени проявляется в том, что всё плохое кончается, а хорошее остаётся и встретит потом нас на наших путях в ином мире.
Никогда не следует ради сиюминутного удовольствия совершать действа, которые тебе потом будет стыдно вспоминать, тень которых ляжет на тебя тяжёлым бременем на всю жизнь.
Всё земное, и удовольствия, и страдания, временно и не стоит нашей привязанности. А то, что делает человеку честь, уходит вместе с ним в вечность. Другое дело, что привязанность к иным земным удовольствиям помогает, на первых порах, против злейшего врага — гордости.
Нет ничего лучше другого человека, нет ничего приятнее добра. Все остальные удовольствия меркнут перед тем, что сможет испытать твоя душа на путях истинного добра.
Только путь духовного восхождения может дать человеку надежду и чувство бесконечной перспективы, без которого душа задыхается, потому что сам человек бесконечен. Это те удовольствия, в которых проявляется начаток блаженства.
Человечество, изначально, в своём истинном состоянии, едино по существу и множественно в лицах. Здесь аналог Святой Троицы. И полнота бытия возможна только нас всех вместе, потому что мы из начала — одно. Отсюда тот живой интерес, который мы друг к другу испытываем, отсюда эта бесконечная ценность тех драгоценных нитей, которые связывают нас с другим, с другой, с другими, отсюда то колоссальное удовлетворение и радость, которое испытываем мы при сближении с другим человеком, при истинном общении с ним. Любовь, дружба, ещё раз любовь, другой человек, дорогой нам, — это самое дорогое, что мы имеем, ибо это связывает нас с реальностью, с истинным бытием.. В конечном счёте, это ниточки, связующие нас с Богом. Ведь в другом человеке всегда присутствует для нас Христос, как Сам Он это говорил. Потому так важна культура, связывающая людей воедино. Культура — это начаток истинного бытия, та её часть, которая связана с верой. В конечном счёте, Церковь — это самая мощная и, быть может, единственная реальная опора культуры на земле. В земной, воинствующей Церкви культура всегда встречает поддержку себе. Имена творцов культуры помнит Церковь. Наверное, как есть небесная и торжествующая Церковь, так есть и продолжение культуры за пределами этого мира. Я думаю, в этом плане, в плане отношений с другими людьми, со своим народом и человечеством в целом, нас ждёт ещё много открытий..
Человек открыт тогда, когда ты узнаёшь в нем себя, когда понимаешь его. (Или благоговеешь перед ним). Скрытность, замкнутость, выражающаяся в непроницаемости или в странном поведении, за которым не ощущается живой личности человека, — все это свидетельствует о болезни души, о неверии или даже о том, что человеку есть что скрывать. Человек должен быть искренним, это его душевное здоровье, и так проявляет себя дух. Неискренность — та же ложь. А через ложь мы соприкасаемся с отцом лжи. Но нужно ещё так же искренно удерживать в себе то плохое, мрачное и недоброе, чем отягощена душа и что всё равно не есть настоящий ты.
Опасно делать удовольствие центром своей жизни. В этом нет внутренней правды. Ориентируясь на удовольствия, ты консервируешь себя таким, каким себя знаешь в этом бытии, о каких бы тонких и возвышенных удовольствиях ты ни говорил. Надо говорить о блаженстве. Блаженство возможно только в выходе из себя и в забвении себя, ибо есть нечто бесконечно более высокое и более прекрасное, чем ты сам. Более реальное. Приобщение к Небу, бесконечное вхождение в него и есть блаженство. На земле образ этого блаженства — любовь к женщине и её взаимность. Погружение в женщину — это тайна, это великая мистерия и это начало блаженства, с этого оно начинается. Но в том-то и дело, что ты не о себе думаешь тогда и не в себя вслушиваешься. Идёт непрерывное откровение. О себе ты забываешь. Возникает реальное целостное «мы». Это обретение самого себя, потому что человек — это не то одинокое и несчастное существо, какими мы обнаруживаем себя в этом мире, — которому только и остаётся, что бегать за жалкими своими удовольствиями, этими крохами, просыпанными в этот мир с райского пиршественного стола. Самим собой ни в коем случае нельзя довольствоваться. Надо искать выход из себя, путь, поприще, подвиг, в котором ты бы мог приобщиться к высшему, восполнив своё ущербное бытие. А это не есть путь удовольствий. Это путь жертвы и самоотвержения. Узкий путь, исполненный правды, пропитанный сердечным утешением от Бога и радостью, на котором и горе в радость, и смерть не страшна.
Бессмысленные сами по себе удовольствия не могут служить целью чего бы то ни было.
В удовольствиях нет ничего плохого. Важно отношение к ним. Они не должны становиться главным. Главное — это стремление к Богу. А если на этом пути Он даёт нам и удовольствия, возблагодарим Его за это. А если следовать по этому пути, то Он научит нас науке удовольствий. Потому что есть удовольствия чистые и тонкие, благородные. В житии Василия Великого описывается время, когда он жил вместе со своим другом Григорием, будущим Григорием Богословом: «В отношении к жизни телесной Василий и Григорий находили удовольствие в терпении; работали своими руками, нося дрова, обтёсывая камни, сажая и поливая деревья, таская навоз, возя тяжести, так что мозоли на руках их долго оставались. Жилище их не имело ни кровли, ни ворот; никогда не было там ни огня, ни дыма. Хлеб, который они ели, был так сух и худо пропечён, что его едва можно было жевать зубами». Живя так, они, конечно, вели интенсивную духовную жизнь: вместе молились, занимались чтением Священного Писания и сочинений отцов и писателей церковных, писали собственные сочинения (уставы иноческого общежития и, наверное, что-нибудь ещё). Велико удовольствие от чистой и возвышенной жизни, пропитанной поэзией движения духа в небесные обители. Оно возрастает в два раза, если разделяется с другом. Духовная дружба — удовольствие в обретении самого себя. Сладостно и хорошо ощущать себя в этой жизни странником, не зависящим от условий материального окружения, для которого эта жизнь — только дорога Домой и который никогда не остановится и не будет обустраиваться где-нибудь на обочине. Глубокая радость заключается в терпении, когда ты видишь, что все силы ада не в силах одолеть ту церковь, которая воздвигнута внутри тебя, и тьма познаётся как дым, развеивающийся ветром молитвы и ветром времени. Потому что время — это ветер, оно дует в лицо, оно освежает. Хорошо знать, что будет старость, дети вырастут, а старшие перейдут в мир иной, и ты будешь молиться за них, а потом сам пойдёшь в этот мир и там встретишь их, а потом сам будешь встречать своих детей… Хорошо знать, что главное — это не деньги и не место в мире, а поэзия и сокровища верующего и искреннего сердца, которые не в этом мире…
Грубое наслаждение сопровождается отрывом от духа, последующее пресыщение ведёт к опустошённости и скуке, которая есть просвет небытия. Такова природа этих наслаждений. Скука вообще порождается отрывом от глубины жизни, ибо жизнь, вообще-то, вовсе не скучна. Она есть тайна, от начала и до конца, во всех её частностях, во всякий момент. Одно лишь воспоминание о предстоящей собственной смерти способно тут же пресечь скуку. Если ты испытываешь это мерзкое ощущение, значит, ты просто неадекватен жизни, в данный момент ты видишь её искажённо. Чтобы вырваться из этого состояния, достаточно вспомнить об истинных масштабах жизни и свежим взглядом посмотреть на настоящий момент. И тогда, мало того, что у тебя исчезнет скука, — ты поймёшь, что же тебе сейчас нужно делать.
Ощущение масштаба жизни — это очень важно. Это внутренняя свобода и адекватность бытию. Тяжесть, тьма, зло всегда ограничены во времени, и только человек, привязанный к временному и даже сиюминутному, не может освободиться от их плена. Масштаб. Один из главных врагов для человека — суетность. В суетном, мелком мироощущении невозможна никакая поэзия.
Смысл времени — в его продолжительности. Люди часто путают временное и вечное: временным тяготятся так, как будто оно вечно, а просветам вечного не верят или быстро забывают, как о временном.
Всё плохое кончится, а хорошее останется, сказочно приумножится и преобразится.
Когда тяжело днём, надо помнить, что будет просветление вечера, когда душа успокоится и умиротворится после метаний дня и хорошо будет молиться о райской вечности. Когда тяготит работа, надо помнить, что она не вечна и не случайна, надо вслушаться в неё и суметь, осмыслив, извлечь из неё благую часть, ради которой она пришла к тебе. Когда тяжело с человеком, надо помнить, что он смертен, что один из вас умрёт раньше другого, а потом будет встреча в иных мирах. Тогда ты станешь терпимее к слабостям ближнего и будешь различать в нём то существенное и светлое, чему раньше ты, может быть, не придавал должного значения. Только в истинных масштабах постигается истинное положение вещей. Если станет тяжела жизнь и тело повиснет стопудовым грузом где-то в солнечном сплетении, не забудь, что жизнь не так длинна, как кажется, и у неё чисто духовная цель, а тело это бренно и служит лишь несовершенным образом истинного нашего тела. Жизнь эта есть дорога Домой, по которой мы едем на своём осле — на нашем теле.
Как часто сильнейшие наши переживания не простираются далее одного дня и даже далее данной конкретной ситуации. Конечно, чтобы выйти на простор, обрести такие масштабы жизни, в которых душа могла бы развернуться, для этого душе нужно потрудиться. Нужно задуматься, припомнить о многом, пережить некоторые неприятные ощущения и всё же духовным усилием высвободиться из-под них. Именно этот духовный труд глубоко противен малодушному человеку, и он предпочитает мучиться от скуки, чем подумать о неприятных для него вещах, хотя никуда от этих материй всё равно не уйти, и в этом безумие легкомысленного образа жизни, безумие безбожного пути.
Одержимость человека злом, которая есть одержимость его злыми страстями, сбрасывает его в беспомощность и ничтожество.
И это не только как итог, но это и настоящее его положение, там, внутри, которое потом, рано или поздно, закономерно обнаруживается вовне. Человек, наш брат, порабощённый злом, обманутый им, его посулами и его лестью, такой человек попал в беду и должен вызывать в нас чувство острой жалости.
Все человеческие беды происходят оттого, что мы наслаждаемся тем, чем следует пользоваться, и пользуемся тем, чем следует наслаждаться. Блаженный Августин.
Мы наслаждаемся едой, похотью, успехами и пользуемся добрыми поступками, близкими отношениями с людьми, пользуемся отношениями с женщинами. А между тем, еда нужна для поддержания тела, похоть — для продолжения рода; в ней также сосредоточена жизненная энергия, необходимая для творчества и бодрости духа. Успехи наши нужны для того, чтобы мы смогли сделать как можно больше добра. Для этого же нужна и слава, если ты уже в силах воспользоваться ею во благо. А между тем, нет большей сладости, чем та, которая заложена в добре. Близкие отношения с людьми — это неоценимое сокровище. Так мы интегрируемся во Вселенную, так мы соединяемся с Богом. И, наверное, нет в этой жизни большего сокровища, чем то, которое тебе может дать душевная близость с женщиной — духовное наслаждение истинного рыцарства, приобщение к святыне женственности, радость раскрытия этой святыни в той, которая, может быть, и не подозревает о том, кто она такая есть, — всё это ослепительные дары. Невозможно даже вообразить, что это за чудо.
Время юношеских грёз кончилось. Земля властно притянула к себе и призвала к труду и действию. Пришло время верности былым вдохновениям, ибо грёзы эти — правда. Но они должны стать жизнью. А Бог поможет мне, Его рабу.
Страдание — наша тяжёлая плата за всё, что есть ценного в этой жизни, — за силу, за мудрость, за любовь. Рабиндранат Тагор
З д е с ь.
Но уже и в этой жизни могут начать действовать иные законы, законы Царствия Божия, где действует благодать. А благодать, по самому слову, подаётся даром, за так, за то, что ты есть. Таков был и есть замысел Творца, ибо Он создал нас для блаженства и вечной радости.
То, что говорит Рабиндранат Тагор, логично для нехристианина. Это карма, железный закон причин и следствий. Но ведь и мы не христиане, из нас вытравлено христианское мироощущение. «За всё надо платить» — это такая же языческая фраза. Или эта боязнь слишком большого счастья, за которым предощущаются тяжёлые и горькие страдания, боязнь, так свойственная женщинам, — это тоже совершенно языческие предпосылки. Бог всё даёт даром, за Его дары ничего платить не надо. Карма — это закон безблагодатного пространства. Такой была бы жизнь, таким был бы этот мир, если бы в нём не было благодати. И такова жизнь, таков мир для тех, кто благодать Божию, рядом с нами в Его Церкви пребывающую, отвергает и Бога в свою жизнь не пускает.
Когда я писал «здесь», я думал, что только после смерти возможно торжество законов Божественной правды. Я не знал, что для дурной и мрачной жизни, для дурного бытия можно умереть ещё до физической смерти. И для обыкновенного мирского человека верующий, в котором нет мирских желаний, мирских радостей и горестей, — как мертвец, пойти в монастырь — умереть заживо. А всякая православная семья — это монастырь в миру. Неподвижные чёрные фигуры монахов или монашек в храме навевают на мирского человека ужас чего-то потустороннего для него. Да, это смерть. Но он не знает, как радостно так умереть. Так умереть значит освободиться из-под мира, из-под этого дьявольского давления, гасящего сознание и жизнь духа.
Но от страданий никому не уйти. Только это не расплата, это путь. Или возможность пути. В самих этих страданиях бьёт ключ небесной радости, ибо через страдания входит в человеческую жизнь реальность. В этом смысле страдания благословенны. Почему же так болезненен путь? Само рождение в эту жизнь болезненно. Жизнь эта отделена от Бога, это то, что называется первородным грехом. Не сейчас мы можем постигнуть эту тайну. Но есть путь к Свету, реальный, радостный путь. И он таков, каков есть.
Наше сознание ограничено этой жизнью. Мы даже не можем постичь бытие во сне, во сне сознание беспомощно. Святой Варсонофий Оптинский говорит: «Вся наша жизнь есть великая тайна Божия. Все обстоятельства жизни, как бы ни казались они малы и ничтожны, имеют громадное значение. Смысл нынешней жизни мы вполне поймём лишь в будущем веке». И далее продолжает: «Как осмотрительно надо относиться к ней, а мы перелистываем нашу жизнь, как книгу, лист за листом, не давая себе отчёта, что там написано. Нет ничего случайного в жизни, всё творится по воле Создателя. Да сподобит нас Господь этой жизнью приобрести право на вход в жизнь вечную, право, которое обрели святые. Будем иметь твёрдую надежду и веру и не посрамимся в день Страшного суда. Аминь.»
То, что в страданиях, телесных и душевных, заключено для нас великое благо, доказывает тот факт, что огромное число хороших и глубоких людей заставило задуматься и измениться, а потом стать такими, какими они стали и какими мы их знаем, именно страдание. Это универсальный духовный путь. Несчастная любовь, болезнь, смерть близкого человека, тюрьма, война — таковы стандартные начальные точки отсчёта, духовной жизни, поиска, благороднейших из мук, созидающих величие человека, возвращающих ему его духовное достоинство. Кого-то сдвигает сам факт смерти, которой не избежать. Эти наиболее честны из нашего подлого человеческого рода. Настоящий ужас был бы, если бы в этой жизни не было бы никаких страданий и она продолжалась бы сколько угодно долго, если смерти бы не было. Вот это был бы ужас. Тогда пришлось бы ждать конца света.
Страдание есть результат несоответствия внешнего и внутреннего, а также внутреннего и Божьего. Есть ведь и внутренний мир, пока не видимый нами, но ощущаемый гораздо более живо и сильно, чем внешний. Внутренний мир, конечно, как-то связан с миром внешним, скорее всего он даже включает в себя внешний мир, но внутренний мир больше и истиннее мира внешнего. Однако и в нём что-то не так, и в нём ощущаем мы тесноту и тяжесть. А Бог есть свет и нет в нём никакой тьмы. Мы отпали от Бога. Или, что то же, впали в грех. Грех разрушил и связь внутреннего и внешнего: внешний мир отпал от внутреннего. Но грех не имеет реальности (несмотря на то, что мы в нём живём). Мы отпали от Бога, но Бог остался с нами. Внешний мир отпал от внутреннего, но внутренний мир не изолировался от внешнего, нам дорог мир внешний, мы имеем заботу и попечение о нём, участие в нём, и как Бог обетовал нам спасение, так и мы, в нашей культуре, в науке, во всех наших тёплых привязанностях к миру внешнему как бы обещаем ему избавление от холода и косности, омертвения и забвения, в которые он впал, в нас вся тварь, которая стенает и мучается, призвана обрести откровение пакибытия и приобщиться будущему блаженству. И вот страданием своим мы мерим глубину отпадения нас от Бога и мира от нас. И из глубины страданий поднимается вера — как опытное познание того, что грех не бездонен, бездонна правда Божия, и связь с вечностью не порвана.
Первое, что требуется, — это осознать страдание, а затем осмыслить его. Нет ничего горше и зловещее, чем бессловесная, неосознанная мука, когда человек не отличает её от себя. Микушевич в своих «Проблесках» говорит, что зло всегда бессловесно. Во-первых, это потому, что зло иррационально и само в себе осмысленно быть не может. А слово всегда осмысленно. Зло может выть, хихикать и хохотать, рычать и мычать, но когда оно употребляет какие-то слова, эти слова не выражают его сущность, это лишь некий временный компромисс зла со смыслом и разумом, но потом будет только мычание, хохот и рёв. Во-вторых, зло боится быть узнанным. Оно всегда, органично для себя, действует вне слов. Подспудно. Подло. По возможности не слышно. Слова и мысли — это уже потом, ведь надо же считаться с тем, что мы не можем без них. И все эти мысли и слова — ложь. Но прежде них — бессловесный импульс, чувство, немое присутствие. Бессловесна давящая душу тяжесть в груди, бессловесны все страсти в корне желания, бессловесна всякая мрачная атмосфера. Бессловесна тёмная музыка, в светлой музыке всегда угадываются какие-то слова. И обнаружение злой силы — это половина победы над ней, ровно так же, как суметь поставить вопрос — это найти половину ответа. Потому так важна концентрация сознания, внимание, трезвение, бдение. Потому что силы зла клубятся вокруг нас, так и норовя залезть вовнутрь и нагадить, присосаться, как слепни, как гнус. Эти насекомые — зримый образ сил зла. Сознание даёт возможность вовремя уловить присутствие злой силы и попытку её воздействия на тебя. Очень важно осознать это тяжёлое и мрачное ощущение и назвать его, дать ему имя. Как правило, все они уже названы. Но иногда приходится самому находить то имя, которое бы схватывало мрачную сущность встретившегося духа. Главное — передать в слове, адекватно и ёмко, объективно-отрицательную оценку духа. И этим ты выбиваешь главную опору из-под твоего противника — доверие к нему. Если ты не веришь тому настроению, которое им порождается, не веришь и гнушаешься им, не веришь мыслям, поднимающимся из этого настроения, ты лишаешь тем самым этого духа всякой силы над тобой. Остаётся только потерпеть его присутствие и по возможности быстрее прогнать его от себя молитвой, а если надо, и постом, и посещением храма, таинствами, поклонами, чтением благодатных книг, короче — прямым обращением к Богу и силам Света за помощью. Вера — это наше оружие. Если верить силам зла, никогда не избавиться из-под их власти. Вера должна быть устремлена только к Богу, всякий миг, и ничто не сможет причинить тебе вред. Как же мы верим бесам, ангелам мрака? Очень просто. Мы считаем, что есть какая-то правда вне Бога, помимо Бога, сознаём мы это своё убеждение или нет. «Правда жизни». Есть много ложных наименований, которые выполняют прямо противоположную функцию порабощения человека. Названия эти оправдывают бесовские действия. Говорят про «рабочую атмосферу» (и верят в её нерушимую правду), когда надо говорить о духе наживы, о холоде, о страхе, об уродливом извращении человеческих отношений, а главное — о преходящем и эфемерном характере всякой такой атмосферы. Говорят о «борьбе за место в мире», когда нужно говорить опять о духе наживы, о страхе (который всегда есть неверие в Бога), о гордыне и тщеславии, о всё том же отчуждении (наваждении отчуждения), о предательстве и злобе. С этим встречаешься на каждом шагу. Где тьма — там всегда есть такое словцо. Зверское убийство младенца во чреве — «аборт», «искусственное прерывание беременности». Жизнь на уровне скотов, прозябание — «жизнь ради детей», «как все», «не убиваю, не краду»… Умер человек, напомнил людям о той бездне, в которую они летят, — нет, «жизнь продолжается». Но какая же это жизнь? Это смерть. Священники — «попы», вера — «фанатизм», духовные люди — «сдвинутые». О Боге и святых не говорят, о посмертии молчат и даже не молятся. Никто не знает, что такое первородный грех, все считают себя совершенно полноценными и достойными существами (только всё сетуют на несправедливость к ним судьбы и на жестокость жизни), все свои чувства и ощущения полагают за последнюю правду. Ни в ком нет веры. Верят бесам, мучаются тупо и безысходно, сами себе боятся признаться в своих муках. Находят утешение в тепле и сырости болота, а то и прямо в мерзостях. Говорят «слишком поздно», когда ещё ничего и не начиналось. Безумием называют правду. Не верят тому лучшему, что в них есть. Боятся задавать вопросы, верят в мрак. А надо ведь искать, и «ищущий обрящет», надо бороться за свет и правду, надо верить. Без веры ничего не будет. Это величайшая подлость и низость, если нет веры, это невыразимая измена. Потому что каждый знает и помнит Бога. И каждый обязывался хранить Ему верность, это наша Первая Любовь. И надо верить в Его правду, в Его чистый и беспримесный Свет, в Его бесконечную благость, милосердие и человеколюбие. Это единственная реальность. Всё остальное — грех, отпадение, наваждение, морок, в котором нужно каяться, чтобы вернуться к Богу, Домой. И вера наша должна принадлежать Ему одному, как та таинственная нить, по которой мы выбираемся из лабиринтов тьмы — на Свет.
Надо утратить впечатлительность по отношению к мрачным впечатлениям, надо потерять чувствительность к ним. Надо постепенно перемещаться в иную область бытия, надо учиться жить верой и от неё получать самые глубокие жизненные впечатления. Здесь тайна терпения, когда перед лицом реальных страданий в тебе раскрывается глубина, растворяющая в себе все страдания. Молитва рождает ощущение полёта над мрачной действительностью, и все испытания познаются как школа молитвы, приглашение к Богообщению.
«Любящий душу свою погубит её» (Ин. 12, 25). Нужно думать о счастьи других, тогда ты приобщишься к счастью.
Само понятие счастья, как и множество других фундаментальных понятий, усвоенных нами с детства, нуждается в переосмыслении. Ибо родились мы во тьме и росли во тьме и безверии, не зная Бога. И решительно все понятия, идущие оттуда, искажены и помрачены духом безверия и не могли не исказиться и не помрачиться.
Чтобы вырваться из ложного порядка вещей, нужно сначала осознать своё несчастье, а после, прочувствовав всю его глубину, нужно понять своё счастье.
Без счастья бытие неполноценно и невыносимо. Настоящая жизнь начинается только тогда, когда приходит счастье, и прорезается в эту жизнь, когда приходят к нам счастливые минуты (которые есть маленькие окошечки в вечность).
Трудно писать о счастьи, счастье с трудом поддаётся осмыслению: это то, что выше и больше нас. Представление человека о счастьи неотъемлемо связано с его свободой, мысли о счастьи — самые свободные мысли, в них — жизненный выбор. Человек подвижен, и потому представление о счастьи может сильно меняться с течением жизни, и, конечно, то, что человек думает о счастьи, многое говорит о нём.
Счастье — «сейчастье» — это полнота жизни, полнота бытия, высшее бытие, пакибытие. Счастье — «соучастие» — врастание в живую Вселенную, интеграция в реальность, действительная сопричастность великому Целому, которого ты — достойная, нужная, гармоничная и блаженная часть. Счастье не может быть без самоотвержения, иначе целое, которое больше, выше и реальнее тебя, никогда не будет познано. Счастье — в блаженстве, которое даёт Бог и для которого Он и сотворил нас. Блаженство — это счастье. Трагедия человека в том, что он полагает своё счастье вне того блаженства, к которому его призывает его Создатель и Творец. И он начинает искать своё счастье, всё дальше и дальше устремляясь в небытие. Тайна же заключается в том, что счастье человеку дано и никто не отнимет его у человека. Счастье в том, что мы созданы Богом для вечного, нескончаемого и безграничного блаженства, радости, творчества и ликования, чтобы вечно и непритворно возносить Богу хвалу за несказанную Его любовь и милость к нам, за Его несравненную и изысканную, сокровенную и бездонную сладость и за сладчайшее Его совершенство. Да, мы согрешили и впали в забвение. Но Бог не оставил нас и не мог оставить. Мы знаем Его в нашей вере. И надо предать всё самое лучшее, глубокое и живое в себе самом, чтобы не верить своей изначальной вере. И Он заботится о нас и ведёт нас, так что нет в нашей жизни ничего случайного, но всё совершается ради нашей пользы и возвращения нас Домой, в страну Отчего благоутробия и полноты взаимной любви. Счастье в терпении и надежде, в скорбях и искушениях, в прохладе молитвенного воздыхания, в уповании на Отца Небесного, на единственного нашего Отца, в уповании, которое не посрамит. Счастье — в трудах и страданиях и в сокровенных утешениях сердца в самой толще их. Счастье — чувствовать Его присутствие, слушаться Его воли, идти по его водительству и находить себя в Нём. Счастье растворено во времени, в могучем течении его вод, когда видишь и помнишь, что всё кончается и всё уходит в вечность. Счастье в том, что мы будем исцелены, что Бог нас спасёт и примет в Свои Отчие объятия. Счастье здесь. Его не нужно искать. Оно в самом простом, в том, что рядом, близко, каждый день. Вера — это только лишь верность, я бы сказал, элементарная духовная порядочность — чтобы не предавать своего единственного Отца. А тот, кто действительно верует, каждую минуту, во всех обстоятельствах жизни, тот не может быть не счастлив.
Существует не только счастье долга, но и долг счастья. Джон Леббок (1834—1913), английский естествоиспытатель, писатель-моралист)
И в этом полная, истинная, окончательная гармония.
Что такое долг? Долг — это воля Божия. Главный наш долг — жить в этом мире, пока Господь не призовёт. Долг в том, чтобы работать, хранить себя от зла, быть целомудренным до брака и в браке, заботиться о семье, стремиться к Богу везде и всегда. Во всём этом и прочем, подобном этому, сокрыто земное счастье человека. Но оно именно сокрыто и раскрывается не сразу, со временем, в следствиях и результатах, во внутренних плодах, в предощущении небесных благ. Человеку хочется яркого, сильных, глубоких ощущений, явного и окончательного счастья. Но именно это и есть стремление в небытие, ибо бытие для нас таково, каким оно дано. Пусть это и не истинное бытие, но оно может стать началом, преддверием истинного бытия, если человек этого захочет. Да, истинное бытие — это полнота счастья, но никакого другого начала пути к этой полноте, кроме этой жизни, такой поначалу трудной, привычной, унылой и серой, нет. Просто этой жизнью нужно правильно воспользоваться. И путь твой состоит в том, что будешь меняться ты сам и, вместе с этим, твоё восприятие жизни, а уже потом, может быть, и внешние обстоятельства и окружение. Истинные события происходят внутри. А если искать в этой жизни того яркого счастья, то в конце концов можно будет только повторить чьи-то отчаянные слова: «Счастье в том, чтоб совсем не рождаться, а родившись, скорей умереть». Жизнь просто будет проклята с такой установкой к ней. Мне кажется, что в этом же смысле следует понимать слова Пушкина: «На свете счастья нет, но есть покой и воля». Вот эти «покой и воля», о которых говорит Пушкин, и есть земное счастье.
Ничего большего мы пока недостойны. Но надо учиться ценить тихое и ненавязчивое присутствие Бога в твоей жизни. Человек очень огрубел. Он не чувствует тонкостей бытия, тех тонкостей, от которых зависит вся его земная жизнь и его судьба в вечности. Потому так легко совершаются преступления и предательства. Надо быть очень осторожным, чтобы чем-либо не оскорбить святость Божию и не отпасть от Него. Надо быть трижды внимательным и чутким хотя бы из-за страха перед той тьмой, в которой ты окажешься, поначалу не отдавая отчёта в этом, если отпадёшь от Бога. И тогда начнёшь различать тонкости происходящего, разные атмосферы, грани и градации атмосфер, чуть заметные колебания настроений. Ведь всегда надо суметь вовремя призвать помощь Божию, чуть только ощутив приближение врага.
В области этих тонкостей лежит и истинное счастье человека, которое он должен уметь ценить.
Много есть на прилавке жизни заманчивых товаров с яркими этикетками, но всё это мрак, а внутри — бомба с часовым механизмом. Почти всё яркое отошло в лагерь врага. Церковь говорит: «Тихое и безмолвное житие поживем во всяком благочестии и чистоте». Душа растёт, как младенчик в утробе. Растёт тихо и таинственно. Растёт, чтобы потом родиться в иную жизнь. И всё существование на земле — это подготовка к будущей жизни. Прийдёт час, исполнятся сроки, и Мать-Земля родит нас в иной мир, в иную жизнь. Снова будет тоннель, и снова свет в конце тоннеля… Будь счастлив, человек, не гневи Бога.
Никогда не считай счастливым того, кто зависит от счастливой случайности. Сенека
Счастье только тогда счастье, когда ты знаешь, что его у тебя никто, никогда не отнимет.
В общем-то, всё то, что хоть как-то радует нас в этой жизни, может быть названо счастливой случайностью. Причём, что важно, внутренние источники радости столь же в этом смысле случайны, как и внешние. Всего этого могло бы и не быть. Всё это дар, а не собственность наша. Но ведь есть же. Дар вручён. Вот что главное: все наши радости не случайны. И если счастливая случайность временна, то вечен Господин случая. А значит, и надо обращаться прежде всего к нему. И все дары его использовать как поводы к нему обратиться, благодаря Его. Надо концентрироваться прежде всего на Дарующем, а не на Его дарах. И тогда не страшны будут никакие лишения. Ибо «ничто не отлучит нас от любви Божией».
А дары Его, конечно, могут быть и временны. Но зачем Бог отнимает Свои дары? Чтобы дать дары бoльшие. И временные дары — это лишь прообразы вечных даров. Как вчера говорил отец Александр Шаргунов: «Мы всеми силами цепляемся за какую-то полюбившуюся нам часть и не хотим разжать руки, чтобы принять всего целого, которое хочет нам дать Бог. А Бог хочет нам дать всё».
Наше счастье — это сам Бог, к Которому мы не можем приблизиться сразу, но Который ведёт нас к Себе по ступеням подобий и совершенств, от одного Своего дара к другому, передавая нас из рук одного Своего Ангела в руки другого. И ничто не лишит нас Бога нашего. И нам только нужно быть ближе к Нему духом своим. Умом, сердцем и всею крепостию нашею.
Счастье нельзя заслужить. Нельзя своими конечными действиями и потугами заслужить бесконечное. Счастье — это незаслуженный дар тому, кто приобщился к Духовной Вселенной.
Духовная Вселенная — это нечто противоположное материальной Вселенной. Противопоставление материи и духа стадиально, потом оказывается, что и видимое, косное, грубое имеет духовную природу и часто как бы заколдовано. Вот Духовная Вселенная — это расколдованное Творение Божие, которое, конечно, живое. Живое в своей целостности и живое в каждой своей части. Расколдованность возвращает к реальности. Когда-нибудь расколдуют и нас. Интеграция в живое Творение Божие, конечно, означает и благодатное приобщение к Богу. Благодать Божия — это кровь живой Вселенной. Где нет благодати, там ничего нет. И из этих областей нам надо выходить, так, как укажет Бог, посещения Которого мы можем, должны и призваны узнавать.
Счастье — это закон. Тот, кто его ищет или пытается заслужить, всё ещё находится в области небытия.
Мы свободны. Если не выбираем Свет, выбираем тьму. Выбор Света нужно постоянно подтверждать и своё счастье поддерживать. Как это делать, говорит Святая Церковь. В этом мире счастье заключается и в постоянных покушениях на него — в искушениях, разогревающих в нас ревность движения к Богу и Его Царствию. Нужно подтверждать свою верность во всяком искушении, утром после сна и вечером перед сном, перед каждым и после каждого завтрака, обеда и ужина, каждое воскресное утро, а потом и во сне, и после смерти… Помоги Бог!
И в Царстве Бога нет сил зла, Бог не знает бесoв, он знает Свои творения, Своих Ангелов, вольно отошедших от Него и пребывающих без Него, во тьме внешней, во всяческой нечистоте и скверне. Некоторые святые молились и за бесoв. А ведь «дивен Бог во святых Своих». Не будем спешить, всё сами узнаем. От спешки рождаются ереси.
Кусочки полноты жизни, пришедшие к нам извне по велению судьбы, — это дары Бога, которыми не стоит пренебрегать, чтобы не оскорбить Подателя даров. Не надо только ни к чему и ни к кому привязываться, кроме одного Бога. А с Ним ты ничего не потеряешь. «Бог дал — Бог взял», — сказал Иов, потеряв всё. Но Самого Бога никто отнять не сможет. Он отнял одно, чтобы дать большее. А в вечности всё вернётся к тебе.
Надо быть довольным тем, что есть, потому что Бог с тобой; а впереди — бесконечный путь к Нему, который не может быть никаким иным, как от меньших степеней блаженства к бОльшим. А в этом мире нужно доверять Богу, ведущему тебя.
Счастье есть удовольствие без раскаяния. Толстой
удовольствие без раскаяния, самое чистое опьянение — всё, что связано с верой: от одной щёлочки Света к другой, может быть, пошире, и так до выхода в Свет в конце тоннеля. Вера — это связь с реальностью. Истина рождает бодрость. Счастье всегда с нами и будет явлено нам. Ведь нет ничего тайного, что бы ни сделалось явным.
Удовлетворённость и есть счастье. Индийское изречение
А есть такая потребность в бесконечности, в постоянном отсутствии окончательного удовлетворения. Это есть потребность движения к Богу. И она тоже должна быть удовлетворена в счастьи. лето 1995 года
Это потребность волшебной сказки, бесконечной и вместе с тем благословляющей Тайны, разлитой в воздухе. Самые глубокие и настоящие мысли приходят в сумраке и прохладе. Сумрак и прохлада ждут нас. Господи, благослови!
Счастье — это прежде всего состояние воодушевления, когда воодушевление не ложно.
Есть множество несчастнейших людей, считающих себя близкими к счастью. Это жесточайший самообман, приоткрывающий свою суть в ничтожестве их жизни. Лживость такого счастья явствует со временем.
Сначала нужно вырваться из несчастья, а для этого нужно мужество.
Первый шаг — это возвращение своей свободы, без которой человек не может делать ничего сколько-нибудь настоящего. Свобода — это простор, простор — это масштаб. В больших масштабах, возвращающих свободу (о свободе говорит небо), не укрыться от смерти, бессмыслицы и бездны этой жизни, поэтому многие бегут от масштаба и не хотят свободы, а хотят безумия и забытья. Чтобы выйти лицом к лицу к бездне, нужны стальные нервы и полное спокойствие с первоначальной отрешенностью. Но из бездны поднимется Свет и просветлит всё. Не бойтесь свободы, не бойтесь созерцания бездн. Эти бездны отверз перед нами Бог как залог грядущего блаженства. Потому что на самом деле это иные бездны, и мы должны прозреть, чтобы увидеть это.
Из личных качеств непосредственнее всего способствует нашему счастью весёлый нрав. Шопенгауэр
Жизненная бодрость, способность радоваться жизни, какая-то искристость нрава — все эти качества, присущие в огромной степени таким людям, как Владимир Соловьёв и Александр Мень, очень сильно просветляют и душу человека, и мир вокруг него. Добрый юмор веселит сердце. Истинный источник этих качеств — глубокая вера в благой смысл целокупного бытия. А без этой веры жить нельзя, подло жить. Тогда нужно искать, не щадя себя.
Но только чистые сердцем способны на такой юмор. Иначе будет только грубость и пошлость, лишь усугубляющие уныние.
«Горе вам, смеющиеся ныне! ибо восплачете и возрыдаете» (Лк. 6,25). Не о том смехе надо говорить. «Блаженны плачущие ныне, ибо воссмеётесь» (Лк. 6,21). Это райский смех. Смех-сияние. Младенческий смех. От запредельной радости, которую истинно верующие предчувствуют уже здесь. Надо уметь различать недолжный смех этого мира, расслабляющий и опустошающий, от той радости, которая просачивается к нам из небесных обителей. Ведь там не может быть ничего скучного. Ханжи и святоши Царствия Божия не наследуют. Святость — это сама жизнь, в ней концентрация всего самого живого. Может быть, такой смех, искорки такого веселья — самые достоверные весточки из рая. Воссмеёмся мы, плачущие ныне о грехах своих и о тьме этой жизни. Возликуем.. Вострубим. А пока — тихо… Тс-с-с!…
Не всякое уважение чего-то стоит. Важно, какие люди и в качестве кого тебя уважают.
Безусловно, счастье невозможно без соединения с тем, что больше, лучше и правдивее тебя. А оно не соединится с тобой, если ты не будешь достоин этого. Это и есть истинное уважение, в котором мы нуждаемся, которым мы уже, недостойные, обладаем и которое должны вместить по мере возвращения Домой. Но в этом мире мы вполне можем остаться неузнанны, непризнанны и презренны, и это тоже может быть нашим счастьем. «Меня гнали и вас гнать будут». «В мире будете иметь скорбь, но мужайтесь, ибо я победил мир». Чего стоит уважение грешников за то, что ты такой же, как они? Признание в мире и то, что называется «доброй славой», не от нас зависит, и стремиться к этому не нужно. Святые бегали от славы людской как от скверны и нечистоты и уж во всяком случае никогда не стремились к ней. Но пусть уязвится сердце любовью к Богу и святым желанием оправдать Его признание тебя и доверие к тебе, оправдать любовь Ангелов Божиих и проникновенное дружество Его святых.
Совесть — это свет в человеке. Это орган, ответственный за ощущение правды, а правду надо любить. Совесть успокаивается покаянием и снятием грехов в таинстве исповеди. Покаяние всё заливает светом, уже не человеческим, всё покрывающим.
Есть инстанции выше человека, сильнее и прозрачнее его совести, и к ним нужно приобщиться, чтобы спастись.
Счастье есть соотнесённость человека с Истиной.
Быть может, ничто так не приближает человека к счастью, как любовь к правде. Ведь счастье — это тоже правда, правда о человеке и для человека, правда о тебе самом, и отвергая всю и всяческую ложь, жертвуя всем ради правды, ты рано или поздно откроешь своё счастье.
«Блаженны алчущие и жаждущие правды, ибо они насытятся». «Блаженны изгнанные за правду, ибо их есть Царство Небесное»..
Для каждого счастье своё. Для каждого Истина открывается по-особенному, ибо все души разные.
Счастье не нормируемо, оно не укладывается ни в какие рамки — только в те, которые отделяют Творение Божие от небытия и хаоса. Микушевич говорит, что в рай приводит чутьё. Только надо идти по чутью, а не застывать в инерции и безверии.
Боремся за ясность. Бог и счастье в Нём непоколебимы. И искушения ничего не меняют. В этом смысле, терпение — это верность своему счастью. Нас пытаются убедить в том, что счастье заслоняется и помрачается. Но мученики и в мучениях радовались и в счастьи шли на смерть. Если нам мешают, значит, мы на пути к цели. Надо терпеть и находить радость в терпении. «Претерпевший же до конца спасётся». И просить у Начальника сил дать силы терпеть и ясности радоваться в терпении.
Счастье — в предчувствии счастья. Александр Валентинович Вампилов (1937—1972), советский драматург
То, что называют земным счастьем, именно и есть предчувствие настоящего счастья. Самое большое счастье, которое я знаю, — это предчувствие и ожидание грядущего запредельного счастья, сладкого и непереносимого для земного сердца.
Жизнь земная — это преддверие жизни вечной, а потому тоже входит в вечную жизнь, и счастье земное есть та мера полноты счастья, которая вмещается в ограниченность нашей земной жизни. А продолжение следует.
Не нужно принижать счастье. Уровень настоящего счастья очень высок для грешного человека, и если среди людей на земле есть такие, которые достигли его, то их очень немного, и среди тех, кого мы знаем, мы вряд ли встретим такого человека, ибо он должен быть святым. Поняв это, мы не будем стремиться к тому, что уродливо подменяет счастье, но устремимся к истинному свету.
Невозможно стать счастливым человеком, не приобщившись к святости. Чем ближе к святости, тем ближе к счастью. Никакой другой дороги к счастью нет.
Не надо думать, что святость далека. Как и счастье наше, она всегда с нами. Разве совесть не свята? Но как сокровенно счастье, так сокровенна до поры и святость. Как истинно реально счастье, так истинно реальна и святость в нас. Каждый человек свят и бесконечно прекрасен. Святость — это его сущность, его вечное призвание. Сколько есть людей, столько существует типов святости. Святой — это ты сам. Потому так проникновенно дружественны к нам святые.
Человек живёт настоящей жизнью, если счастлив чужим счастьем. Гёте
Интеграция, любовь, прорыв из одиночества.
Настоящая жизнь возможна тогда, когда человек хотя бы предощущает связь самого себя с другими. Если человек замыкается в одиночестве, он прокисает. Через других людей он связывается с Самим Богом. Если ты счастлив чужим счастьем, значит, ты не один, и это значит, что с тобою Бог.
Сколько людей живёт на свете и сколько жило!… И у каждого — своя жизнь, свои радости и горести, своя семья, своё счастье. Их миллиарды, а может быть — бесчисленные степени степеней. И до каждого из них тебе есть дело. Каждая личность, каждая судьба что-то значат для тебя. Ты вхож в интимнейшие закоулки жизни каждого. Для тебя безмерно дорог, близок и желанен каждый человек. И какое это великое счастье, какое преизбыточество бытия!
Сейчас мы как в утробе, всё в начатке и зародыше, приобщение к реальности — через alter ego, через возлюбленную, через семью, через дружбу. Но вот святые дружат с миллионами людей. А церковь даёт возможность приобщиться к жизни святых. Нас ждут такие безмерные пространства и просторы, о которых мы в настоящее время не имеем и понятия.
Чужая радость, доставленная тобою, есть самая большая твоя радость. Это шаг на пути к прорыву из экзистенциального одиночества. Сам же прорыв ослепителен. Поэтому отдавать несравненно блаженнее, чем брать. Более того, истинно получаешь ты тогда, когда отдаёшь.
Каждый человек невыразимо дорог для нас. В нём таинственно заключена тайна нашего спасения. Он — член того целого, которое составляет наше счастье и блаженство. Апостол Павел писал, что мы друг другу — члены. И вот то целое, которого мы члены, необычайно дорого для нас. Это наше райское целое, которое через грех, отпадение от Бога, распалось на изолированные друг от друга части. Распад — это то, что мы знаем по опыту нашей жизни, опыту внутреннего одиночества. Реальность же — целое, приобщаясь к которому, мы возвращаем своё райское достояние. Отсюда радость нашего доброго общения друг с другом. Чем ближе мы друг к другу, тем ближе наши души к Царствию Небесному.
Это невыразимое сокровище — то, что представляем мы все друг для друга. Мы друг для друга — радость, знамение иного мира, знамение спасения.
Осознать своё несчастье — это наш общий горький удел. Без этого будет только ложь. Но это не последняя и не окончательная истина, потому что в глубине человек счастлив. Апостол Павел говорит: «Утешайтесь надеждой; в скорби будьте терпеливы, в молитве — постоянны» (Рим. 12,12). В этих словах ощущается присутствие Бога и Его благодатной спасающей силы в нашей жизни. Есть надежда, чистая и прозрачная, как горный ручеёк, которая не обманет. Есть глубина, в которой всё плохое тонет и которая даёт силы всё претерпеть. И можно всё время молиться чистым и искренним сердцем, а значит, всегда быть с Богом.
Счастье — это когда всю жизнь всё только начинается, всё только начало…
Горе обернётся счастьем — поражение станет заслугой. Китайская пословица
Я верю в это. То, что будет, превыше и блаженнее любой, самой смелой и радужной мечты. Человеческое воображение не в силах объять и исчерпать и маленькой крохи реальности, грядущей быть.
Насколько я сейчас понимаю, механизм, если можно так сказать, тут такой. Всё то тяжёлое и трудное, что есть в нашей жизни (а оно совсем не обязательно безрадостно, это уж как ты относишься), всё это есть крест, который неизбежен для нас, живущих в этом мире и в этом теле, и который мы должны пронести вслед за Христом, не ропща, но благодаря за него, ибо таинственным образом крест земной жизни преобразуется в венец блаженной вечной жизни, и чем больше тяжести, тем ярче венец. По православному учению, грех не должен быть уничтожен как небывший, он должен быть преображён. Как гнев на ближнего преображается в святое чувство ненависти ко всякому греху и в гнев на свои страсти и на силу вражию, опрокидывающий врага, так и крест наш есть что-то самое дорогое для нас, за что непрестанно должны мы благодарить Бога, потому что в тяжёлом кресте узкого пути и страданий, телесных и душевных (главное — душевных!), сокрыт сияющий венец Царствия Божия, ибо всё преобразится и переродится, и будет дивная радость и полное ликование, какого не знаем мы сейчас, будет окончательное торжество.
…Суть несчастья в том, чтобы хотеть и не мочь. Блез Паскаль
Суть несчастья в том, чтобы быть оторванным от того, без чего нельзя жить.
Суть счастья в том, что никто и ничто не может лишить тебя связи с Источником Жизни.
Нужно быть довольным тем, что есть. В этом высшая мудрость. Только из того, что есть сейчас, проистекут со временем все возможные блага.
Надо всему уметь радоваться. Радоваться тяжёлому и трудному, потому что оно напоминает нам о нашем странничестве в этом мире, о нашем пути Домой, о том, что мы только гостим здесь. Тяжесть креста напоминает о скорой голгофе и вечном торжестве. Радоваться хорошему и приятному, потому что это маленькие райские огоньки, разбросанные по нашей жизни, как разноцветные камушки от Серебряного Копытца…
А Господь милостив. Избавит со временем от всякой тяжести. Но только Сам.
Чтобы быть таким уж несчастным, надо очень много думать о себе, считать себя слишком за многое. А между тем, мы очень ограниченны, наша жизнь, наш сознательный опыт ещё очень малы и могут быть лишь начатками чего-то. И это должно сильно нас радовать и ободрять. Если наше бытие так ограниченно, то в нём не может быть ничего безысходного, ничего такого уж серьёзного и мрачного. Не надо думать, что мы всё знаем, всё понимаем, потому что тогда нас ждёт субъективно безысходный для нас и очень безрадостный тупик. Мы ничего не знаем и ничего не понимаем, двери тайны открыты для нас, а тайное будет явным и всё изменится, преобразится…
Мы всегда будем ограниченны, но ограниченность наша будет беспрестанно расширяться, что обещает нескончаемую радость для нас. А всякое самомнение — это остановка и поворот к тупику. Только беспрестанное покаяние, открытость Богу, приобщает нас к вечности ещё на земле.
Сам себя, своими силами, человек себя не исправит. Самосовершенствование натолкнётся на жесточайшее сопротивление внутри самого человека, сопротивление скорее пассивное, тупое, но от этого не менее, а может быть и более разрушительное. Если ты своею волею, как бичом, будешь всё время стегать свою немощную природу, чтобы всегда быть добрым, быть хорошим, быть чистым, она не выдержит этого, ты можешь её загнать. Всё может закончиться демонизацией, страшным цинизмом, ты начнёшь даже не оскотиниваться (что ещё не так страшно бы было), а сатанеть. Только Бог, Сам, Своею силою, может изменить, вылечить и умягчить тебя, если ты прибегнешь к Его помощи. А если Он начнёт в тебе действовать, то тебе уже нечем будет в себе гордиться, потому что ты точно будешь знать, что всё хорошее в тебе не твоё и не от тебя. Но и ты сам не свой и не от себя. Ты Божий и сотворён Богом. Так пусть же Он живёт и действует в тебе и делает с тобой, что Сам хочет. И тогда ты узнаешь, кто ты.
Кто сам считает себя несчастным, тот становится несчастным. Гельвеций
Жизнь эта есть одинаково повод как для бодрости, так и для уныния. Не лучше ли тогда последовательно выбирать бодрость, отвергая и противясь тем приступам уныния, которые случаются с нами, всякий раз помимо и вопреки нашей воле? Приступы уныния — еще не повод считать себя несчастным, тем самым соглашаясь с духовным упадничеством и питая его в себе.
Наверное, никому не нравится, как капризничают младенцы. Маленькое личико болезненно искажается, становится страшным, открывается огромный рот, и окрестности оглашаются резким истошным воплем, от которого нервы у родителей лопаются один за другим. Но эти младенческие истерики — это образ того, как болезненно и страшно искажаются наши души, вечно недовольные, ропщущие на жизнь, нетерпеливые. Это дух истерики, подрывающий силы терпения, обескровливающий душу. А душа в этом мире может жить только терпением, только в нём может ощутить она своё истинное счастье на земле.
Уныние есть внутренняя тяжесть и внутренняя скорбь. Это ощущения не наши, не к нам относящиеся, и они навязываются нам, гипнотически внушаются извне. И это искушение. Которое нужно достойно перенести. Даже если тяжесть парализует всё остальное. Будь упрямым ослом, молча неси тяжесть, но не будь малодушным псом — не скули. Молись и плачь, кайся, если можешь. И помни, что все искушения временны, а наше блаженство, наша истинная реальность — вечна.
Есть множество людей, впервые просыпающихся от тяжёлого забытья, которое часто кажется им почти счастьем, впервые задумывающихся о жизни только после большого несчастья. Дай Бог, чтобы «горбатого» исправило горе, а не могила…
Несчастье, полное крушение есть естественный итог безбожного пути, тот тупик, куда этот путь и вёл. Хорошо, когда такой тупик ещё может чему-то научить…
Твоей верностью во тьме и скорби уготовляется тебе венец истинной жизни на небесах и на земле.
Отрицательные эмоции всегда могут быть прочувствованы (при желании) как агрессия, как нашествие со стороны, там, в душевном мире. Нашествию дoлжно сопротивляться. Положительные эмоции хороши сами по себе, но это не рай, здесь нельзя расслабляться; зазеваешься, разомлеешь, утратишь бдительность — тут-то тебя и свалит зло, и твоё отдохновение может обернуться твоим поражением. И в счастьи, и в несчастьи — не терять себя, а наипаче — Бога, оставаясь самим собой, то есть всегда выходя за пределы себя в стремлении к Богу. Это выкристаллизует твою истинную сущность, укрепит дух, который, силою Божьей, может стать совершенно несгибаемым.
Земное счастье и земное несчастье — всё это по ту сторону истинного блаженства, приближению к которому может служить как то, так и другое.
Отец мой очень любит такие слова: «Бороться и искать, найти и не сдаваться». По-своему это очень глубокие слова. В несчастьи — бороться, а в счастьи — не сдаваться. Ибо нет конца у той дороги, по которой мы идём. На земле нет ни окончательного счастья, ни окончательного несчастья. А там — посмотрим…
Любые несчастья следует превозмогать терпением. Публий Марон Вергилий (70 — 19 до н.э.), римский поэт
Нужно уметь созерцать свои несчастья, смотреть на них как бы со стороны, тем более, что дух, действительно, — по ту сторону несчастий. Приход несчастья — это шанс для человека открыть в себе такую духовную глубину, о которой он раньше и не подозревал. И его несчастье может стать его благословением. То, что ты можешь терпеть, — это и означает, что ты находишься по ту сторону несчастий.
Человек может терпеть всё, потому что он неуничтожим и бессмертен. «Терпение соделывает вас совершенными», — сказано в Священном Писании. Христос напрямую увязывает терпение со спасением: «Претерпевый же до конца спасётся». «Не хочешь терпения, не хочешь и венца», — говорят Святые Отцы. Терпение указывает на надмирную природу человека и раскрывает её в нём. Поэтому терпение даёт человеку радость, и это настоящая радость, как чистые подземные ключи, суровая и тихая, как сжатая в глубине пружина. Но пружина разожмётся ликованием. Подземные воды выйдут на поверхность, затопят и покроют всё то, что сейчас мы терпим, и будет несказанное море блаженства с вечно заходящим в него Солнцем.
весна 1997г, Чертановский лес, Москва
Оглавление
- Вступление. Л.Н.Толстой «Смерть Ивана Ильича». Комментарий
- Часть I. Мысли 1995—2000 гг.
- Часть II. Из дневников 1997—1998 гг.
* * *
Приведённый ознакомительный фрагмент книги Записки новообращенного. Мысли 1996—2002 гг. предоставлен нашим книжным партнёром — компанией ЛитРес.
Купить и скачать полную версию книги в форматах FB2, ePub, MOBI, TXT, HTML, RTF и других
