Интимные связи

Эдуард Тополь

«…Продукция Андрея Петровича Бережковского пользовалась успехом – как при советской власти, так и в наши дни. Книги, сценарии, пьесы, а в последнее время и реклама – он был, что называется, «многостаночником» (для завистников) или «трудоголиком» (для приятелей). И еще с прошлого века, со времен благословенной (для некоторых) советской власти считал себя небожителем в прямом смысле этого слова – имел не только хорошую квартиру в многоэтажной «элитке» у метро «Аэропорт», но и там же, в этом же доме, – «творческую мастерскую», мансарду или, попросту говоря, еще одну (и огромную по совковым стандартам) однокомнатную квартиру со скошенным потолком и обставленную с классически-творческим шиком. Кресло, стол с компьютером, телефон, факс, электроплита… (Кухню в таких мастерских иметь запрещалось, дабы творцы не пользовались ими как постоянным жильем.) Холодильник, диван, книжные полки с книгами хозяина. На стенах большой плазменный телеэкран, афиши его пьес и фильмов, фото со знаменитостями, африканские маски, охотничьи трофеи. На полу гантели, в углу – шведская стенка…» В сборник «Интимные связи» помимо повести, давшей название всей книге, вошли такие известные произведения автора, как «Ангел с небес. Чистая комедия», «Монтана. По рассказу «Убийца на экспорт», «Ванечка», «Пластит» и «Технология нашего ремесла».

Интимные связи

«Блондинка в открытом спортивном кабриолете была так хороша и так знакома по многим популярным фильмам, что водитель многотонного „КрАЗа“ просто не мог от нее оторваться — догонял у каждого красного светофора и любовался на нее сверху, из своей кабины.

Но «кирпич» для грузового транспорта при въезде на Тверскую положил этому конец, и блондинка уже выжала сцепление в своем кабриолете, как вдруг… Видя, что он ее теряет, парень из «КрАЗа» швырнул ей первое, что было у него под рукой, — свой мобильник.

Трубка упала на сиденье рядом с блондинкой, и они тут же разъехались: она на Тверскую, а он направо, на соседнюю стройку…»

«Спустя час или два, когда она была на съемочной площадке, этот мобильник в самый неподходящий момент зазвонил в ее сумочке — режиссер даже психанул и остановил съемку. А ей пришлось взять трубку: „Алло!“ — „Девушка, как мне получить мой телефон обратно?“ Но она не ответила, а в досаде вырубила этот телефон и — закрутилась в съемках, забыла о нем напрочь…»

«И только месяц спустя, когда ее машина вылетела с мокрой подмосковной дороги в болото и увязла там по уши, она в отчаянии схватилась за этот телефон, как за соломинку, включила его и нажала „возврат последнего звонка“: „Алло! Это вы были на „КрАЗе“? Вытащите меня, пожалуйста!..“»

Продукция Андрея Петровича Бережковского пользовалась успехом — как при советской власти, так и в наши дни. Книги, сценарии, пьесы, а в последнее время и реклама — он был, что называется, «многостаночником» (для завистников) или «трудоголиком» (для приятелей). И еще с прошлого века, со времен благословенной (для некоторых) советской власти считал себя небожителем в прямом смысле этого слова — имел не только хорошую квартиру в многоэтажной «элитке» у метро «Аэропорт», но и там же, в этом же доме, — «творческую мастерскую», мансарду или, попросту говоря, еще одну (и огромную по совковым стандартам) однокомнатную квартиру со скошенным потолком и обставленную с классически-творческим шиком. Кресло, стол с компьютером, телефон, факс, электроплита… (Кухню в таких мастерских иметь запрещалось, дабы творцы не пользовались ими как постоянным жильем.) Холодильник, диван, книжные полки с книгами хозяина. На стенах большой плазменный телеэкран, афиши его пьес и фильмов, фото со знаменитостями, африканские маски, охотничьи трофеи. На полу гантели, в углу — шведская стенка.

И — мужской беспорядок, поскольку жену свою Катю Андрей Петрович сюда не допускал категорически, а уборщицу — только раз в неделю.

Все остальное время Андрей Петрович здесь работал. Или готовился к работе (что тоже труд). Или отдыхал после работы (что трудом не считалось).

Закончив с таким вступлением, перейдем к нашей истории.

В то весеннее утро Андрей Петрович появился в своей мастерской, прямо скажем, в не очень свежем виде. То ли с ночной киносъемки, то ли из командировки, то ли… Впрочем, не будем гадать. Главное — появился. Открыл дверь на террасу, шуганул с нее наглых голубей и обругал их за то, что опять тут всё загадили, сволочи. Включил автоответчик.

Женским механическим голосом автоответчик сказал:

— У вас шесть новых сообщений. Сообщение первое…

Стоя у двери на террасу и слушая гул Ленинградского проспекта и голос автоответчика, Бережковский поднял гантели и стал выжимать их, мысленно сравнивая себя с Кавалеровым из «Зависти» Олеши и пытаясь вспомнить, когда он, Бережковский, последний раз пел в клозете.

А за спиной автоответчик воскликнул с кавказским акцентом:

— Алло, Андрей Петрович! Это Армен Кароян из Коктебеля! У нас утром съемка, смена заказана, а сцены нет! Пожалуйста, позвоните! Я жду!

И — женский автоматический голос:

— Сообщение второе.

После чего тоже женский, но требовательный:

— Алло, Андрей! Где тебя носит? Мобильный ты выключаешь! Имей в виду: мне это надоело!

Вздохнув, Бережковский положил гантели, подошел к шкафу и столику, насыпал кофе в джезву, залил водой из графина и поставил на электроплитку.

Автоответчик между тем продолжал:

— Сообщение третье.

И тут же — низкий женский голос эдак интимно:

— Алло, Андрей Петрович, меня зовут Алина Полонская, я актриса, мы познакомились на приеме в немецком посольстве. Пожалуйста, позвоните мне, мой телефон [phone]. Я буду очень ждать! Очень…

Автоответчик:

— Сообщение четвертое.

Мужской голос с кавказским акцентом:

— Алло! Андрей Петрович, это опять Кароян! Я не знаю, как быть! Актеры прилетели, натура уходит, а сцены нет! Я в панике! Пожалуйста, срочно позвоните!!!

Автоответчик:

— Сообщение пятое.

Женский голос скороговоркой:

— Андрей Петрович, здравствуйте! Это Перепелкина из «Культурной революции». Михаил Ефимович просит напомнить, что мы ждем вас завтра в двадцать один ноль-ноль на программу «Демократия во сне и наяву». Ваш оппонент Жириновский. Пожалуйста, не опаздывайте!..

Автоответчик:

— Сообщение шестое.

Мужской голос солидно:

— Андрей Петрович, это телефонная компания «Мобиль». Вы обещали придумать нам рекламный телероман, и мы терпеливо ждем. Мой телефон [phone].

Автоответчик:

— У вас больше нет сообщений.

Бережковский стал наливать себе кофе в чашку, когда телефон загудел эдаким низким гудозвонком. Но Бережковский проигнорировал, не взял трубку, а подождал, пока авто-ответчик сообщит звонившему: «Здравствуйте. Вы позвонили по телефону 205-17-12. Пожалуйста, оставьте ваше сообщение». После чего тут же раздался отчаянный крик Карояна:

— Алло! Андрей Петрович!!! Возьмите трубку!.. Ч-черт, опять его нет! Вот сук…

Гудки отбоя.

Бережковский на оскорбление не отреагировал, а включил свой компьютер и, отпивая кофе, снял телефонную трубку и набрал номер.

— Алло, Ирина? Доброе утро, Бережковский. Как там мои дела? Вы мне отправили гонорар?

Ирина на том конце провода явно обрадовалась, сказала даже с придыханием:

— Ой, Андрей Петрович! Здравствуйте! Извините, у нас компьютер завис. Как только включится, я вам сразу наберу! Сразу!

— Да уж, пожалуйста, — попросил Бережковский. — Я жду.

А положив трубку, добавил:

— Вот суки!..

Сел за компьютер и, собираясь работать, взъерошил волосы, прокашлялся, допил кофе.

Телефонный звонок. Бережковский рефлекторно взял трубку.

— Да.

Незнакомый женский голос осторожно сказал:

— Алло…

— Слушаю.

— Андрей Петрович?

— Да.

В трубке молчали.

— Слушаю. Говорите! — нетерпеливо сказал Бережковский. — Алло! Кто это?

Но трубка молчала, и он положил ее — почти бросил. Допил кофейную гущу и принялся стучать по клавиатуре компьютера.

Пронзительный звонок междугородней прервал его буквально через минуту.

— Алло! Это междугородняя! Вы чё трубку вешаете? С вами ж говорят! Не вешайте трубку!

Бережковский стоически промолчал. Но и трубка молчала.

— Алло! — сказал наконец Бережковский. — Алло, говорите!

Но трубка все равно молчала.

— Алло, междугородняя! — потребовал он.

— Это не междугородняя… — ответил грудной женский голос.

— А кто?

— Извините, Андрей Петрович, вы меня не знаете… — И снова пауза.

— Ну? — нетерпеливо сказал Бережковский. — Слушаю вас… Говорите!.. Говорите, а то я положу тру…

— Нет-нет! — испугался голос. — Только не кладите! Пожалуйста!

— Тогда говорите!

— А вы не бросите трубку?

— Ника, это ты? — осторожно спросил Бережковский.

— Нет, это не Ника. Ника — это ваша дочь. Вы посвятили ей свой роман «Яблоко раздора» и пьесу «Ошибки воспитания». Верно?

— Д-да… А кто это?!

— Мое имя вам ничего не скажет.

— Гм… Хорошо, а что вы хотите?

— Честно?

— Конечно, честно. — Бережковский начал раздражаться. — Говорите!

— Знаете, совсем честно я с вами еще не могу говорить, — вдруг признался голос. — Очень хочу, но не могу.

— Почему?

— Боюсь.

— Ну, тогда я не знаю…

— А вам и не нужно знать, Андрей Петрович! — поспешно, словно чувствуя его раздражение, сказал голос. — Я не собираюсь просить у вас ни денег, ни помощи. И вообще — ничего. Кроме голоса.

— Голоса? — удивился он. — В каком смысле? Голосовать за кого-то?

— Нет-нет! Что вы! Я имею в виду — просто послушать ваш голос.

— Послушать? Зачем?

— Знаете, я бы и этого не просила. Если бы…

— Если бы что?

— Хорошо. Я скажу. Только не пугайтесь. Это вас совершенно ни к чему не обяжет.

— Ну?

— Понимаете, я обожаю ваши книги. Можно сказать, я подсела на них. Давно, лет десять назад. Только, пожалуйста, не считайте меня сумасшедшей. Конечно, у вас полно фанаток! И какие-нибудь идиотки атакуют вас своими письмами, шлют свои фотографии и признания в любви. Правда?

— Ну-у… — польщенно сказал Бережковский. — В общем, бывает.

— Но я не из их числа, не бойтесь. Я бы вообще не стала вас беспокоить, если бы…

— Если бы что?

— Если бы не одно обстоятельство…

— Какое? Говорите. Ну говорите же!..

Но трубка молчала.

— Так, — сказал он. — Знаете что? Я не могу играть в эти игры, я занят. Считаю до трех. Или вы говорите, или я кладу трубку. Раз… Два…

— Хорошо, ладно! — сдался голос. — Только не надо считать, это безжалостно. Завтра… — И замолчал.

— Что завтра? — спросил Бережковский. — Что?!

— Завтра у меня операция. Онкология. Но вы не пугайтесь: врачи уверяют, что все обойдется. А я все равно боюсь. Понимаете, я очень боюсь! И я подумала: ну, имею я право перед такой операцией услышать голос Бережковского? Как вы думаете, имею?

Он молчал.

— Андрей Петрович! Неужели не имею? Если вы скажете…

Бережковский сменил тон, спросил спокойно:

— Алло. Сколько вам лет?

— А что? Это важно?

— Да. И откуда вы звоните? Можете дать мне свой номер?

— Хотите меня проверить?

— Ну… Нет, я подумал: вам, наверное, это дорого — звонить по межгороду?

— А вам дешевле? — улыбнулся ее голос. — Но пожалуйста, запишите. Вы набираете восьмерку, потом наш код 349-22 и телефон 4-87-76.

Бережковский записал на перекидном календаре рядом с компьютером.

А она спросила:

— Вы что? Правда мне позвоните? Прямо сейчас?

— А это ваш домашний? Или вы в больнице?

— Я дома. В больницу я иду вечером, в восемь.

— Тогда… Тогда я позвоню часа через три. Я должен кое-что дописать, я обещал продюсеру…

— Ой, конечно! — тут же согласился голос. — Вам нужно работать. Я извиняюсь! Я дико извиняюсь! Но я вас услышала! Это для меня огромный подарок! Удачи вам!

— Подождите! — спохватился он. — 349 — какой это город?

Но трубка уже гудела гудками отбоя.

— Блин! — сказал Бережковский и положил трубку.

Попробовал работать, но работа не пошла, он отодвинул в сердцах клавиатуру и сказал вслух:

— Нет! Так невозможно работать!

И набрал телефонный номер.

— Алло! — ответил женский голос.

— Ирина, это опять Бережковский! Как там с моими деньгами?

— Да все висит компьютер, Андрей Петрович, — виновато ответила Ирина.

— Висит? Скорей бы он грохнулся!

— Я тоже так считаю. Но вы не беспокойтесь. Как только включится, я печатаю платежку и несу Добровольскому.

Бережковский удивился:

— А он еще не подписал?

— Я же говорю: компьютер завис, Андрей Пет…

— Понятно, пока! — невежливо перебил Бережковский и дал отбой. — Вот суки!

Тут телефон загудел прямо у него под рукой, он машинально снял трубку.

— Да?

— Андрей Петрович, наконец! — завопил голос Карояна. — Вы меня режете! Мне сцена нуж…

Но Бережковский выдернул из розетки вилку телефонного шнура.

— Да пошел ты!

Встал и, ероша волосы, заходил по кабинету.

Опять сел за компьютер, тупо уставился на экран.

И опять встал, открыл холодильник, достал почерневший банан, почистил его, надкусил и тут же с отвращением выбросил в мусорку. Тьфу!

Снова сел за компьютер, откинулся в кресле, закрыл глаза.

Затем решительно вставил вилку телефонного шнура в розетку и, заглядывая в свою запись на столе, набрал телефонный номер.

После второго гудка грудной женский голос ответил:

— Алло! Слушаю…

— Это Бережковский. Извините, не знаю, как вас звать. Это вы мне звонили?

— Да, я… — и удивился, и обрадовался голос. — А вы уже поработали?

— Как вас зовут?

— Елена.

— И сколько вам лет?

— Пожалуйста: двадцать семь, замужем, ребенку четыре года, образование высшее. Шатенка. — И уже с иронией: — Остальные параметры нужны?

— Ну… — протянул он уклончиво.

— Пожалуйста, я скажу. Я знаю, что для вас это важно.

— С чего вы взяли?

— Из ваших книг. Вы предпочитаете стройных блондинок весом до пятидесяти килограмм. Чтобы легко вращать их в положении «верхом». Я правильно цитирую?

Бережковский смутился:

— Ну, знаете!.. Вкусы моих персонажей не всегда совпадают…

— Всегда, Андрей Петрович, — сказал голос. — Они совпадают во всех ваших книгах, и, следовательно, они совпадают с вашими. Так что тут я вам не угожу. Я выше вашего стандарта, не блондинка, и грудь у меня больше второго размера. А вы любите второй. Но с другой стороны, мы никогда не увидимся, так что это не важно, верно? Спасибо, что позвонили. Пожалуйста, расскажите мне что-нибудь. Какая в Москве погода? Что вы сейчас пишете?

— Какой у вас диагноз?

— Этого я вам не скажу.

— Но вы действительно ложитесь на операцию?

— Хотите проверить? Пожалуйста: больница имени Губкина, фамилия хирурга Гинзбург Семен Львович, телефон…

— Не нужно, я вам верю.

— Спасибо. Хотя… Думаю, на него произвело бы впечатление, если бы из-за меня ему позвонил сам Бережковский!

Тут на столе у Бережковского зазвонил мобильник, Бережковский глянул на его экранчик, включил и сказал:

— Армен, я работаю! Понимаешь — ра-бо-та-ю! Завтра отправлю сцену по электронной почте!

— Но съемка сегодня, Андрей Петрович! — умоляюще сказал Кароян.

— Нет, сегодня не успею! И вообще, почему я должен переделывать эту сцену? Сейчас по телевизору показывают и не такое! Снимайте как есть!

— Но вы же знаете… — начал Кароян, но Бережковский перебил:

— Я все знаю. Короче, перенеси съемку на завтра.

— Нет! Я не могу на завтра!

— Сможешь. До завтра никто не умрет! Все! Я работаю! Пока! — Бережковский бросил мобильный и сказал в трубку: — Извините, Лена…

— Андрей Петрович, — ответила она, — вам нужно работать, я даю отбой.

— Подождите.

— Нет-нет, вас ждут, вам нужно работать. Не думайте, что я тут просто схожу с ума от страха. Я переживу. Доживу до операции, а там будет наркоз. И вы правильно сказали: никто не умрет до завтра! Спасибо, что позвонили.

— Минуту! Вот что, Елена! Я не знаю, насколько серьезна у вас операция. Но вы хотели послушать мой голос, так ведь? Да или нет?

— Да…

— Тогда слушайте… — И Бережковский уселся плотнее к компьютеру. — Хотя…

— Что «хотя»?

— Не знаю, могу ли я вам это прочесть. Это немножко… Ну, как бы…

— Ниже пояса?

— Да. А как вы догадались?

Голос улыбнулся:

— Ну, я знаю этого автора. Читайте, не бойтесь!

— Хорошо… — Бережковский прокашлялся и стал читать с экрана монитора: — «Скалы, поросшие вереском, скрывали их от случайных курортников. Море, гулко ударявшее о песчаные дюны, заглушало ее вскрики. Он все просил — негромко, с хрипотцой и улыбкой в голосе: „Тихо, княгиня, тихо!“ — „Я не могу тихо! Нет! — пылко отвечала она и мотала головой из стороны в сторону. — Боже, вы дьявол!“ — „Тихо!“ — Обеими руками он в обхват держал ее тонкую талию и с медвежьей силой то возносил над собой, то опускал — все чаще, все яростней. „Все! — стонала она. — Я не могу больше! Я умру…“ — „Можешь! — настаивал он. — Еще как можешь!“ — „Да! — вдруг вскричала она. — Могу и хочу! Могу и хочу! Пусть я умру!“… А потом, бездыханная, она лежала на его груди — легкая, как пустая наволочка. И шептала с закрытыми глазами: „Вы дьявол, дьявол! У вас есть хвост?“ — „Проверь, — усмехался он. — Нет, не там…“ — „Как? Уже? — притворно пугалась она. — Господи, я вас обожаю! О! О-о-о!..“ И снова они были единой плотью, и он говорил ей: „Следующим летом ты опять приедешь сюда“. — „Молчите! — просила она. — Вы мне мешаете…“ — „Ничего, слушай. Продолжай и слушай! Ведь я много старше тебя! У вас в России мужчины так долго вообще не живут. И это наше алиби. Если твой муж что-то заподозрит, рассмейся ему в лицо и скажи: „Ты с ума сошел? Этому немцу скоро пятьдесят, и он, наверное, уже лет двадцать, как ничего не может“. Ты запомнила?“ — „Нет. Я скажу, что вы дьявол! И только с вами я умираю и живу! Умираю и живу! Вот так! Вот так! Господи, прости меня! Ведь я не раскаиваюсь! Я хочу еще! Еще!..“ Под звуки ее голоса камера поднимается над ними все выше и выше, открывая пустынный пляж, укромную бухту, залитое солнцем море и где-то вдали, за скалами — маленький и уютный курортный Биарриц…» Ну, что вы скажете?.. Алло, Елена, почему вы молчите?.. Алло, вы здесь?

— Здесь… — ответила она наконец. — Скажу, что это Бережковский в своем амплуа. И поза типично ваша — блондинка сверху. Она же блондинка, верно?

— Верно, но я тут ни при чем. — Он взял со стола книгу, открыл на закладке. — Читаю исторический документ: «В свои двадцать два года она была исключительно красива, изящная блондинка с высокими славянскими скулами, и Бисмарк влюбился в нее, называл ее Кэти…»

— Бисмарк? — изумилась Елена. — Какой Бисмарк?

— Тот самый. Отто, «железный канцлер», создатель германского государства и немецкой нации. Для немцев он — как для нас Иван Калита, Юрий Долгорукий и Петр Первый в одном лице. Так вот, я раскопал, что главной и единственной любовью этого Бисмарка была двадцатилетняя русская княгиня, их тайный роман длился четырнадцать лет!

— Боже мой! — воскликнула Елена. — Неужели Бережковский пишет исторический роман?!

— Ну, не совсем роман, — сознался он. — Телесериал. Точнее, такие, знаете, телевизионные фантазии на историческую тему. Иначе биографы Бисмарка меня просто сожрут. Хотя роман мог бы получиться блистательный. Но во-первых, я не Радзинский, а во-вторых, для романа почти нет материала. И русские, и немецкие историки больше ста лет заметали под ковер все следы этой страсти. Все-таки две русско-германские войны, а тут — русская любовь идола немецкой нации! Впрочем, что вам эта доисторическая интрига! Вам, наверное, пора в больницу…

— Нет-нет, мне очень интересно! А кто эта княгиня?

— Екатерина Орлова, урожденная Трубецкая, жена графа Орлова, героя Крымской войны и посланника русского императора в Женеве.

— И у нее был роман с Бисмарком?

— Еще какой!

— Какой? Расскажите…

Тут, однако, у Бережковского снова зазвонил мобильник.

— У вас мобильный, — сказала Елена.

— Да, — подтвердил Бережковский. — Извините, это жена. Я вам перезвоню. — Он положил трубку и включил мобильный: — Да, дорогая…

— Ты живой? — поинтересовалась жена.

— Конечно. А что?

— Жаль. Лучше б ты на ней умер! — И трубка загудела гудками отбоя.

Бережковский вздохнул, горестно закрыл глаза, потом открыл и набрал номер на городском телефоне.

— Послушай, что ты выдумываешь? — сказал он жене. — Я был в Коктебеле на съемках «Бисмарка». Только что прилетел. Если не веришь, позвони Карояну.

— Плевала я на твоего Карояна! — ответила жена. — Мне нужен муж, понимаешь? Муж, а не летающая знаменитость!

— Перестань, пожалуйста! — попросил он. — Я тебе обещаю…

Но она перебила:

— И не нужно мне твоих обещаний! У меня их по горло! Я тебя просто предупреждаю: если ты сегодня вечером не…

— Вечером, — поспешил он, — я иду на съемки «Культурной революции» к Михаилу…

Но она не дослушала:

— Это меня не касается! Я повторяю: если тебя не будет к ужину, можешь не приходить вообще!

— Но, Вика! Позвони Швыдкому — в двадцать один у него съемка, я главный гость! С Жириновским.

— Вот и живи с Жириновским! Пока!

Бережковский положил трубку. Откинувшись в кресле, посмотрел на экран монитора и вздохнул:

— Н-да… Ну-ну!.. Ч-черт, ведь хорошая сцена! Как ее переделать?

Встал, подошел к холодильнику, достал из него пакет сока, кусок сыра, яйцо и батон засохшего хлеба.

— Блин! Ничего нет, даже масла…

Поставил на электроплиту сковородку, разбил в нее яйцо, накрошил сверху сухой хлеб и сыр. Зазвенел телефон, но Бережковский трубку не взял, а дождался, когда включился автоответчик:

— Здравствуйте. Вы позвонили по телефону 205-17-12. Пожалуйста, оставьте ваше сообщение.

После чего служебный женский голос бегло произнес:

— Андрей Петрович, это телевидение, приемная Эраста Константиновича. Пожалуйста, позвоните нам, Эраст Константинович хочет с вами…

Бережковский ринулся к телефону, сорвал трубку:

— Алло, я слушаю!

— Андрей Петрович?

— Да, я.

— Соединяю с Эрастом Константиновичем.

Однако вместо знаменитого хозяина заглавного российского телеканала из телефона послышалась мелодия «С нами пушки системы „Град“, за нами Путин и Сталинград».

Бережковский терпеливо ждал. Наконец, перебив мелодию, мужской голос спросил:

— Алло, Андрей?

— Привет, Эраст! — сказал Бережковский. — Поздравляю с успехом твоего блокбастера! Срубить в прокате шестнадцать «лимонов» — ты гений!

— Спасибо, — польщенно ответил голос. — Зато я на тебя обижен.

— За что? — изумился Бережковский.

— Почему ты «Бисмарка» отдал на ГТР?

— Ну, так получилось. Они позвонили, спросили, что у меня есть. А у меня как раз…

— Хорошо, я понял. Теперь звоню я и спрашиваю: что у тебя есть к Новому году? Есть что-нибудь?

— Я должен подумать, я не могу так сразу.

— Думай, но недолго.

— Сколько?

— До завтра.

— А кто еще думает? — поинтересовался Бережковский.

— Это не важно. Пока.

Бережковский положил трубку и ринулся назад, к сковородке, над которой уже поднимался дым.

— Блин, все сгорело!

Действительно, есть уже было нечего, пришлось всю эту гарь выбросить в помойное ведро и открыть дверь на террасу, чтобы выветрить копоть и вонь. И заодно опять шугануть гулькающих там голубей.

После чего Бережковский снова набрал номер на городском телефоне:

— Алло, Сережа?

— Коля, — уточнил юношеский тенор.

— Привет, Коля! Это Бережковский. Мне пиццу и…

— Две «Балтики» шестой номер. Я помню. Уже несу!

— Спасибо…

Несколько минут Бережковский смотрел на экран компьютера, чесал в затылке и говорил сам себе:

— Блин, чем заменить постель?

Затем нервно выскочил на террасу.

— Кыш-ш! Кыш отсюда! Черти, всю террасу засрали!

А вернувшись в кабинет, включил радиоприемник. Но по радио звучал детский хор: «Летите, голуби, летите! Для вас нигде преграды нет!..», и он выключил приемник. Помаялся, посмотрел через террасу на Ленинградский проспект — точнее, на этот бесконечный поток автомобилей, которые постоянно толкутся здесь, как рыбы в нерест…

Впрочем, записать это литературное сравнение ему не позволил звонок в дверь.

— Открыто! — крикнул Бережковский.

Сделав нечто вроде кульбита, влетел семнадцатилетний разносчик с пиццей в коробке и двумя бутылками пива.

— Оп! — сказал он и театрально расшаркался. — Кушать подано! И пить…

— Спасибо. — Бережковский отдал ему деньги. — Сдачи не надо. Как думаешь, чем можно заменить постель?

— Постель? — изумился парень.

— Да. Что может заменить постель, как ты думаешь?

Разносчик оглядел комнату:

— Ну, диван можно поставить… Но у вас уже есть.

— Не в этом смысле, — сказал Бережковский в досаде. — В переносном. Что может заменить секс? А? Как ты думаешь?

Парень уставился на него с сочувствием в глазах.

— Да не мне, не мне, — спохватился Бережковский. — Расслабься! Тебе! Что тебе может заменить секс? А?

— Ну, я не знаю… А зачем заменять?

Бережковский махнул рукой:

— Ладно, иди.

— Не, ну если вам нужно… — сказал парень.

— Иди, иди! — стал подталкивать его Бережковский, и парень испуганно отпрянул:

— Но! Но… — и поспешно удрал.

— Идиот!..

Бережковский распаковал пиццу, открыл пиво и стоя принялся за еду, не обращая внимания на вновь зазвонивший телефон.

— Здравствуйте, — сказал за него автоответчик. — Вы позвонили по телефону 205-17-12. Пожалуйста, оставьте ваше сообщение.

— Андрей Петрович, это снова «Мобиль», — сообщил солидный мужской голос. — Насчет рекламного телеромана. Вы же знаете, какая у нас борьба с «Би Лайн», МТС и «Мегафоном». Мы очень, очень на вас надеемся!

Отбой, перемотка автоответчика.

Бережковский продолжал есть.

Снова звонок. И снова включился автоответчик:

— Здравствуйте. Вы позвонили по телефону 205-17-12. Пожалуйста, оставьте ваше сообщение.

— Андрей Петрович, это Ирина. Ваша платежка на столе у Добровольского…

Бережковский схватил трубку:

— Алло! Алло!

— Андрей Петрович, я сделала платежку и отнесла в приемную Добровольского, — сообщила Ирина. — А дальше — сами понимаете…

— Потрясающе! — заметил Бережковский. — Сериал уже снимается, а деньги за сценарий нужно вытаскивать клещами!

— Андрей Петрович, вы же знаете, как я к вам отношусь. Моя бы воля, я бы вам…

— Спасибо, Ирочка! Кстати! Как ты думаешь, чем это можно заменить?

— Что «это»?

— Ну, вот то, что ты имела в виду… Что ты молчишь?

— Андрей Петрович, — сухо отозвалась Ирина, — то, что я имела в виду, заменить нельзя!

И — гудки отбоя.

Бережковский положил трубку.

— Ч-черт!.. Ирина… Надо ее попробовать…

И, полистав телефонную книжку, набрал приемную Добровольского.

— Да, — сказал женский голос после второго гудка.

— Здравствуйте.

— Да.

— Здравствуйте, — повторил Бережковский.

— Да, говорите! — потребовал голос.

— Я и говорю: «здравствуйте»…

Гудки отбоя.

— Вот сволочь! — хмыкнул Бережковский и набрал номер на своем мобильном. — Алло, Андрей? Это Бережковский…

— Здравствуйте, Андрей Петрович. Рад слышать. Чем могу?

— Ну во-первых, научи своих секретарш здороваться. А то я звоню, говорю «здрасте», а они трубку бросают.

— Андрей Петрович, — укорил его Добровольский, — ну кто же здоровается с секретаршами?! Они к этому непривычные. А что во-вторых?

— Во-вторых, мне только что звонил Эраст, просил новогодний сюжет. А этот сюжет уже два месяца лежит у твоих редакторов. Как быть? Отдать Эрасту?

— Ни в коем случае! Я сейчас разберусь.

— Да уж, пожалуйста. Я через два часа должен дать Эрасту ответ.

— Понял, у меня есть два часа.

— И еще. У тебя на столе лежит платежка на мой гонорар по «Бисмарку». Сериал уже снимается, а вы денег не платите. Обеднели?

— Ну, если всем платить такие гонорары…

— А вы всем не платите. Мне платите. Так что? Я могу рассчитывать?

— Легко! — заверил Добровольский. — Деньги через час уйдут на ваш банковский счет. Но у меня к вам тоже претензия. Кароян жалуется, что вы сорвали съемку.

— Это не я сорвал, а твои редакторы. Кстати, Андрей, я тебя знаю лет пятнадцать, правда?

— Семнадцать, Андрей Петрович. Я у вас на «Радостях одинокой женщины» ассистентом начинал.

— Вот и хорошо. Значит, могу тебе доверять. Скажи, пожалуйста, только между нами, чем можно заменить секс? Ну? Что ты молчишь?

— А-а… — осторожно поинтересовался Добровольский, — у вас с этим проблемы?

Бережковский взорвался:

— Это не у меня, блин! Это у вас проблемы, у телевидения! Твои редакторы требуют, чтобы я заменил постельную сцену Бисмарка и Кэти! А чем я могу это заменить? И вообще, вы что, совсем охренели? Советское телевидение возрождаете?

— Андрей Петрович, ну зачем вы так? — обиделся Добровольский. — При чем здесь «советское»? Просто у нас государственный канал. К тому же ваш сериал пойдет в прайм-тайм, когда все дети у экрана.

— И что мне делать?

— Ну, я не знаю… Как-то заменить, действительно…

— Чем???!! — закричал Бережковский, но тут же взял себя в руки. — Нет, Андрей, извини, я у тебя, как у руководителя канала, конкретно спрашиваю: чем можно заменить секс? А? Ну скажи! Бисмарк целый месяц трахает на курорте эту Кэти — и как! Так, что когда муж наконец увозит ее в Женеву, она сбегает от мужа, мчится в свое имение под Парижем, вызывает туда Бисмарка, и они двое суток не вылезают из постели — даже тогда, когда Бисмарка телеграммами требуют в Берлин, чтобы сделать канцлером Пруссии!

Тут зазвенел городской телефон, Бережковский схватил трубку, сказал в нее:

— Минуту! — положил эту трубку и продолжил по мобильному: — Ну? Так чем я могу заменить секс? Скажи мне! Чем?

— Андрей Петрович, — сдержанно ответил Добровольский, — я только что подписал вашу платежку. Надеюсь, теперь вы найдете решение. Желаю успехов.

И дал отбой.

А Бережковский взял трубку городского:

— Алло!

— Так, Андрей! — сказал в трубку голос жены. — Все ясно. Она уже так тебя довела, что ты обратился к сексопатологу.

Бережковский не понял:

— Кто обратился к сексопатологу?!

— Ты, — сказала жена. — Я же слышала. Ты спросил, чем тебе заменить секс.

Бережковский вздохнул и выругался в сердцах:

— Дура, куда ты лезешь?! Я говорил с Добровольским! Это финансовый директор государственного телерадио!

— Ага! — саркастически усмехнулась жена. — И у финансового директора государственного телерадио ты спрашивал, чем тебе заменить секс. Андрей, я в тебе скоро совсем разочаруюсь — ты даже врать разучился!

Бережковский в отчаянии закатил глаза к небу:

— Боже! Я не могу так работать! — И спросил у жены стоически: — Что тебе нужно?

— Я хотела узнать, что приготовить тебе на ужин.

— Ну какой ужин?! — воскликнул он в отчаянии. — Я приду в двенадцать ночи! После «Культурной революции».

— Но ты же придешь голодный. Или она тебя накормит?

— Кто — «она»???

— «Культурная революция».

— О Господи!.. Стоп! Между прочим, давай-ка я у тебя спрошу: можно ли заменить секс?

— Конечно, можно.

— Чем? — обрадовался Бережковский.

— Едой.

— Не понял. Едой?!

— А как ты думаешь — почему я так растолстела?

Тут снова зазвенел мобильный. Бережковский взглянул на его экранчик и сказал жене:

— Извини, это Кароян из Коктебеля. Пока! — Выдернул телефонный шнур из розетки и сказал в мобильник: — Армен, за то, что ты настучал на меня Добровольскому, никакой сцены тебе не будет!

— Но, Андрей Петрович! — взмолился Кароян.

— Все, пошел в жопу! Кстати, ну-ка скажи мне: чем вообще можно заменить секс?

— Смотря какой секс, — авторитетно ответил Кароян. — Анальный — ничем, клянусь!

— Даже едой?

— Андрей Петрович, я вас умоляю! Бисмарк и Кэти не занимались анальным сексом! Напишите что-нибудь!

— Откуда ты знаешь, каким они занимались? Ты был при этом?

— Я читал Бережковского.

— Хорошо, — смягчился Бережковский. — Значит, я пишу так: вместо того чтобы трахаться на пляже, они жарят шашлыки. Тебя устроит?

— Издеваетесь, да?

— Все, Кароян, отстань! У меня пицца остыла!

Бережковский подошел к пицце, попробовал, скривился, но кусок все-таки съел. Потом сел к компьютеру.

— Н-да… — сказал он сам себе. — Не знаю, что делать…

Вставил телефонный провод в розетку и, сверяясь с записью, набрал номер.

— Алло, Елена! Вы еще не ушли в больницу?

— Нет, но уже собираюсь. Я рада вас слышать.

— Знаете, я сегодня у всех спрашиваю… Хотя, извините, вам сейчас не до этого…

— Не до чего?

— Вы в каком городе?

— В Салехарде.

— В Салехарде?! — Бережковский посмотрел на часы. — Так у вас уже…

— Полвосьмого, — сказала Елена.

— Значит, вам пора.

— Ничего, я успею. Вы хотели что-то спросить.

— Нет, я потом, в другой раз…

— Андрей Петрович, другого раза может не быть, — спокойно отозвался голос Елены. — Спрашивайте.

Бережковский молчал.

— Алло! — сказал ее голос. — Андрей Петрович!

— Я слышу… Это… Это действительно так серьезно? А-а… где ваш муж?

— В Африке.

— То есть? Не понял.

— И не поймете. У них там сафари. Давно было запланировано и оплачено. И он улетел.

— А ребенок?

— Дочку я отвезла к своей маме. Они, конечно, не знают про операцию. Спрашивайте, Андрей Петрович. Не теряйте время. Мало ли чем кончится операция. Что вы хотели спросить?

— Не знаю, имею ли я право…

— Андрей Петрович, вы мой любимый писатель. Вы имеете право на все.

— Тогда скажите мне свой диагноз.

— Поймали меня? И вам не стыдно?

— Стыдно. Но я хочу знать.

— Я не скажу. К тому же вы позвонили не с этим вопросом. Задавайте свой вопрос.

— Хорошо, упрямая женщина. Скажите, чем можно заменить секс?

— Секс? — переспросила она, ничуть не удивившись. — Секс можно заменить сумасшедшим сексом. Больше ничем. А почему вы спрашиваете?

— Потому что сцену, которую я вам читал, они требуют заменить.

— Кто требует?

— Телевидение, кто! У нас все телевидение скоро станет сплошным КВН.

— Извините, Андрей Петрович, внизу такси гудит, мне пора в больницу. Удачи вам. Во всем. И в сексе тоже.

И — гудки отбоя.

Но Бережковский сидел с трубкой в руке и не клал ее на рычаг.

Потом все-таки положил, встал и вышел на террасу.

С террасы открывался вид на Москву, в которой кипела жизнь — по Ленинградскому, как всегда, катил поток машин… Где-то на Беговой клацал на рельсах трамвай… В сквере гуляли дети и гулькали голуби… В небе летел самолет и плыли облака… За спиной у Бережковского, в кабинете звонил мобильный… Но Бережковский не шевельнулся, и звонки прекратились.

Потом какой-то тяжелой походкой он все-таки вернулся в кабинет, подошел к городскому телефону, набрал короткий номер.

— Междугородняя, семнадцатый, — ответили ему.

— Пожалуйста, примите заказ: Салехард, больница имени Губкина.

— Со справкой на тридцать рублей дороже, — сухо сказала телефонистка. — Согласны?

— Согласен. В больнице мне нужен врач по фамилии Гинзбург.

— Вызываемое лицо — еще тридцать рублей. Будете платить?

— Буду.

— Говорите свой номер и имя.

— 205-17-12. Бережковский Андрей Петрович.

Тон у телефонистки круто изменился.

— Бережковский? Тот самый?

— В каком смысле?

— Ну, писатель? Правда?

— Да…

— Сейчас соединяю, сейчас! Не кладите трубочку! — И после паузы: — Алло! Андрей Петрович! Гинзбург уже ушел, будет завтра с восьми до девяти. В девять у него операция. С дежурным врачом будете говорить?

— Нет, спасибо.

— А на восемь утра оформить заказик? А? Андрей Петрович…

— Спасибо, не нужно.

Некоторое время он сидел молча, глядя в одну точку. А потом…

Впрочем, потом была рутина — он ехал по вечерней Москве на Остоженку, где в Доме-музее Пушкина, на балконе, гигантская надувная фигура раскачивалась под ветром из стороны в сторону… Где в галереях актеры, одетые по-древнегречески, изображали эллинские скульптуры… И где в центре зала шла съемка «Культурной революции» — Швыдкой, Бережковский, Жириновский и другие знаменитости обсуждали российскую демократию.

Но все это не имело отношения к нашей истории.

Зато имеет отношение то, что на следующий день, а точнее, ранним утром на следующий день Бережковский осторожно встал с супружеской постели и, глядя на спящую жену, бесшумно вышел из спальни. Наспех одевшись, он тихо выскочил из квартиры, поднялся медлительным лифтом на последний этаж, пробежал по лестнице на чердак, к своей мансарде и, глядя на часы, поспешно набрал короткий номер.

— Алло! Междугородняя! Примите заказ! По срочному!

— По срочному в два раза дороже.

— Не важно, примите!

— Что заказываем?

— Салехард, больница имени Губкина, хирурга Гинзбурга.

— За справку и вызываемое лицо…

— Я знаю! Еще шестьдесят рублей. Соединяйте! Мой номер 205-17-12. Бережковский Андрей Петрович, тот самый.

— В каком смысле?

— Не важно! Соединяйте!

— Положьте трубку и ждите.

— Но это по срочному!..

— Положьте трубку! — непререкаемо сказала телефонистка и дала отбой.

— Блин! — сказал себе Бережковский. — Там уже девять! Проспал, мудила!

И нервно заходил по мансарде, включил автоответчик. Тот сообщил:

— У вас шесть новых сообщений. Сообщение первое.

Женский голос интимно:

— Андрей Петрович, ради Бога, простите за настойчивость! Это Алина Полонская, мы познакомились на приеме в немецком посольстве, и вы сказали, что хотели бы попробовать меня на ваш сериал о Бисмарке. А сериал-то уже снимается! Пожалуйста, попробуйте меня! Мой телефон [phone], я вас очень жду. Очень!..

Бережковский нетерпеливо повернулся к городскому телефону:

— Ну, в чем дело?!

— Сообщение второе, — сказал тем временем автоответчик.

Бережковский полез на шведскую стенку, попробовал сделать уголок.

Голос Карояна из автоответчика:

— Андрей Петрович! Сцену я получил, но она в гроте! А в Коктебеле ни одного грота нет! Что делать?

Автоответчик:

— Сообщение третье.

И голос жены:

— Андрей, я не понимаю! Ты убежал без завтрака. Она что, тебя теперь и завтраками кормит? Или у тебя нетерпеж?

Автоответчик:

— Сообщение четвертое.

Мужской голос:

— Андрей Петрович, это Добровольский. Я посмотрел вашу новогоднюю заявку. Дочки, скинувшись, посылают маме мужика на Новый год. Это, конечно, смешно и талантливо, как всегда. Но к сожалению, мы не можем это взять. У нас государственный канал, мы не можем секс пропагандировать, мне за это в Кремле яйца оторвут. Да и Эрасту тоже. Мой совет: отдайте это в театр или Роднянскому на СТС…

Звонок междугородней.

Бережковский спрыгивает со шведской стенки, хватает трубку:

— Алло!

— Салехард заказывали? Говорите! Гинзбург на линии!

— Алло, Семен Львович? — сказал Бережковский.

— Да, слушаю вас, — ответили на том конце.

— Доброе утро. Вас беспокоит Андрей Петрович Бережковский из Москвы. Не знаю, знакомо ли вам мое имя…

— Знакомо, Андрей Петрович. И по книгам, и по телевизору. Чем могу служить?

— Благодарю вас. Знаете, я звоню по поводу одной вашей пациентки. Вы сейчас будете ее оперировать…

— Зотова, что ли?

— Ее зовут Елена…

— Елена Зотова. И что?

— Я… Я хотел поинтересоваться: какой у нее диагноз?

— Диагноз? Простите, Андрей Петрович, вы ей кем приходитесь?

— А… А это важно?

— Конечно. Надеюсь, вы знаете: я, как врач, не имею права оглашать диагноз своих пациентов никому, кроме самых близких. Вы с ней в близких отношениях?

— Нет. Скорее — в далеких.

— Вот видите!

Но Бережковский не сдавался:

— Хорошо, доктор, а можно я спрошу вас иначе: у нее есть шансы?

— Странный вопрос. Как вы думаете, стал бы я оперировать, если бы шансов не было?

— Значит, есть. Спасибо! И последний вопрос, можно?

— Пробуйте.

— Как она выглядит?

— Она? Она выглядит молодцом. Все будет хорошо, не волнуйтесь.

— Вы меня не поняли. Я имею в виду: как она внешне?

— И внешне все будет в порядке. Шов, конечно, останется, но уверяю вас — через месяц вы его даже не заметите.

— Шов? А где будет шов?

— Извините, Андрей Петрович. При всем почтении к вашей известности…

— Хорошо, хорошо! — в отчаянии сказал Бережковский. — Вы не имеете права. Но как мужчина мужчину я вас могу спросить: она красивая женщина?

— А вы… — изумился салехардский доктор. — Вы что? Никогда ее не видели?

— Нет, — признался Бережковский.

— А звоните! Странно…

— Я знаю, что странно. И все-таки! Это же не врачебная тайна, правда?

— Действительно, не врачебная. Вы помните Гурченко в первых фильмах? Когда ей было лет двадцать пять, помните?

— Еще бы! Неужели она похожа?

— Ну, или Удовиченко в «Месте встречи». Или Анук Эме в «Мужчине и женщине»…

— Вы шутите!

— И еще Софи Лорен, только худенькую — можете себе представить?

— С трудом…

— А теперь отпустите меня, Андрей Петрович. Я должен идти и резать эту роскошную женщину. До свидания.

Долгие гудки отбоя.

Бережковский положил трубку, вздохнул, прошелся, снова взял трубку, набрал номер и спросил:

— Коля?

— Нет, Сережа, — ответил юношеский голос.

— Привет, Сережа. Это Бережковский. Мне пиццу…

— И два пива. Уже несу.

Бережковский положил трубку, и в тот же миг телефон под его рукой взорвался новым звонком, который Бережковский проигнорировал и дождался, когда включился автоответчик:

— Здравствуйте. Вы позвонили по телефону 205-17-12. Пожалуйста, оставьте ваше сообщение.

После чего послышался голос Елены:

— Здравствуйте, Андрей Петрович. Это Елена. Тут стоит Семен Львович, я очень тронута, что вы ему позвонили…

Бережковский сорвал трубку:

— Алло! Елена!

— Да, Андрей Петрович, здравствуйте! — ответила она. — Спасибо, что вспомнили обо мне. Я и не рассчитывала.

— Перестаньте! Где вы сейчас? Как себя чувствуете?

— Я уже в операционной. Боюсь ужасно. Вернее, боялась. А теперь, когда слышу ваш голос, стала успокаиваться. Раз произошло одно чудо — я вас слышу, то произойдет и второе: я выживу. Правда?

— Конечно! Конечно! — заверил он. — Все будет хорошо!

— Ваш голос на меня так чудесно влияет, даже странно. Я как будто пью его. У меня есть еще пара минут, пока не начал действовать наркоз. Расскажите мне что-нибудь.

— Что же вам рассказать? Давайте я прочту вам стихи. «Ты устала, дорогая, триста с лишним дней в году — дни труда, и ты в трамвае задремала на ходу. Крепко сомкнуты ресницы, брови подняты дугой, кто тебе сегодня снится, мой товарищ дорогой? Это, может быть, красавец по лицу и по уму — я деталей не касаюсь, но завидую ему. Я себя последней спицей не считаю, нет, и мне тоже бы хотелось сниться многим девушкам в стране. Но тебе, с которой вместе общим делом я живу, для которой столько песен написал я наяву, мне б особенно хотелось передать во сне привет. Это, может, мягкотелость. Что ж поделаешь! Поэт…» Вы уже засыпаете?

— Нет. Это ваши стихи?

— Это Иосиф Уткин, он погиб в сорок четвертом. А до войны был очень знаменит, у Маяковского есть такие строки: «Давайте разделим общую курицу славы, товарищ Светлов и товарищ Уткин!»

— А у него… — сказала она не то затихающим, не то слабеющим голосом, — у него есть что-нибудь в духе Бережковского?

— То есть?

— Ну, вы понимаете…

— Кажется, понимаю. Сейчас… «Нет, что-то есть такое выше разлук и холода в руке — я видел Вас и Вас я слышал на лазаретном тюфяке. И это Вас, когда потухло, я у груди пронес назад, как девочка больную куклу, как руку раненый солдат. Вы на далеком повороте не друг, не брат и не родня. Но нет, но нет — Вы не уйдете, Вы не уйдете от меня! И, даже предаваясь плоти с другим, Вы слышите, с другим, любовь свою вы назовете библейским именем моим! И это выше, выше, выше разлук и холода в руке — я видел Вас и Вас я слышал на лазаретном тюфяке!»

— Спасибо… — уже еле слышно сказала она. — Я засыпаю…

Гудки отбоя и сухой стандартный голос:

— Аппарат абонента выключен или находится вне зоны…

Бережковский осторожно кладет трубку, проходится по мансарде. И с разными интонациями пробует свой голос:

— Голос… Хм… Голос!.. Го-лос… Голос… Го…

Телефонный звонок. Бережковский хватает трубку.

— Андрей? — спросила жена. — Неужели ты у себя? Я была уверена…

— В чем? — стоически спросил Бережковский.

— Ну мало ли! Я могу принести тебе завтрак?

— Нет! — сухо отрезал он. — Мы же договорились.

— Но я рядом, внизу!

— Нет, нет и нет! Мой кабинет — моя крепость. И вообще я не в Москве, я в Биаррице с Бисмарком! Понимаешь?

— Но ты не завтракал!

— Я заказал себе пиццу. Сейчас принесут.

— Каждый день эта пицца! Ты заработаешь гастрит.

— Пусть! — все-таки сорвался Бережковский. — Пусть у меня будет гастрит, колит, холера! Только дай мне дышать!

— Я могу вообще освободить тебя! — обиделась жена. — Навсегда!..

— Начинается!.. Киса, я тебя умоляю! Я работаю! Я не шляюсь по блядям, не сплю с актрисами, не играю в казино и не ухожу в запои. Ну что тебе еще нужно?

— Мужа! Мужа, ты слышишь?! Когда ты последний раз меня любил? Когда ты со мной разговаривал? Ты приходишь домой, как на пересадку! Между поездами и самолетами! Сочинский фестиваль! Выборгский фестиваль! Съемки в Питере! Съемки в Новгороде! Снял грязную рубашку, надел чистую и — за дверь! И даже когда ты в Москве, разве я вижу тебя? То «Мосфильм», то «Культурная революция», то тусовка у Никаса, то твоя рабочая студия! Откуда я знаю, чем ты там занимаешься? Может, у тебя там любовница…

— Пять! — сказал Бережковский.

— Что пять?

— Пять любовниц! И все пишут! Одна пишет сериал про Бисмарка, вторая — пьесу, третья — роман, четвертая — рекламу, а пятая — мюзикл по «Камасутре». Киса, я тебя умоляю! Я обещал Эрасту новогоднюю историю…

— А мне?

— Что тебе?

— Ты забыл? Ты обещал, что мы всегда будем вместе — в беде и в радости, в горе и в удаче… И вот я жду как дура! — со слезами сказала жена. — Годами! Сижу дома и жду!..

— Хорошо, хорошо, я понял, — поспешно заверил ее Бережковский. — Знаешь что? Давай действительно плюнем на все и через месяц поедем в Грецию. Или в Испанию. А?

— Ты обещаешь?

— Конечно. Если Эраст купит мою историю — сразу заказываешь билеты. Идет? Ну, будь умницей и не плачь. Хорошо? Я тебя целую!

— И я тебя…

Бережковский дал отбой и снова услышал громкое гульканье голубей в окне и на веранде.

— Кыш! Кыш, суки! — крикнул он в досаде. — Блин! Плохая примета — голубь в окно…

Звонок в дверь.

— Открыто!

Сделав нечто вроде кульбита, влетел семнадцатилетний разносчик с пиццей в коробке и двумя бутылками пива.

— Оп! — сказал он и театрально расшаркался. — Кушать пода…

Но Бережковский недовольно перебил:

— Привет! Что так долго? Ты Коля или Сережа?

— Я Сережа, — сообщил разносчик.

Бережковский стал расплачиваться за пиццу.

— Вечно я вас путаю. А мать-то вас различает?

— Только по голосу. Но мы ее тоже дурим.

— Сдачу не нужно.

— Спасибо. А можно спросить?

— Валяй. — Бережковский открыл коробку и принялся за еду.

— Вот вы сейчас кино снимаете…

— Я — нет.

— Ну, по вашему сценарию снимают, я слышал. А мы с Колей могли бы там сняться?

— В массовке? Наверное…

— Знаете, я хочу подарить вам нашу кассету. Вот. Мы с братаном песни пишем, у нас и группа есть. Только раскрутиться, конечно, не на что. Даже нормальной гитары нет. Может, вы нам поможете? Послушайте кассету.

Двумя нежирными пальцами Бережковский взял кассету и усмехнулся:

— Как же я вам помогу?

— Ну, вас все знают! Вы все можете.

— Нет, дорогой, я не лезу в шоу-бизнес. Это отдельный мир. — Бережковский взглянул на кассету. — А что тут написано?

— «Группа товарищей». Это наша группа так называется.

Бережковский впервые внимательно посмотрел на разносчика:

— Гм… Хорошее название… — И, осененный идеей, заинтересованно шагнул к разносчику. — Слушай, а тебе сколько лет?

Тот отодвинулся:

— Девятнадцать. А что?

— То есть ты уже это… взрослый?

Разносчик опять отодвинулся:

— А-а… а вам зачем?

— Ну, мне-то ты можешь сказать. Чего ты боишься?

— Мало ли?.. Мне Коля сказал… Вы это… Вы имейте в виду: I am strait.

— Мудак! — в сердцах сказал Бережковский. — Я тоже «стрэйт»! — И вернулся к пицце. — Вот публика! «Группа товарищей»!.. Ты, группа товарищей! Ну-ка, скажи мне: сколько вы зарабатываете?

— В каком смысле? Песнями?

— Нет, песнями вы еще ни хрена не зарабатываете. Пиццами. Вот ты пиццу целый день разносишь. Сколько ты на этом имеешь?

— Ну, как когда…

— Меня не интересует, как и когда. Меня интересует конкретно: сколько вы набиваете за день? Максимум.

— Ну, больше десятки мало кто сверху дает. Если в день двадцать заказов…

— Двести рублей.

— Плюс зарплата сто баксов.

— И вы с братом работаете через день? Выходит, в месяц каждый из вас имеет двести баксов. А теперь скажи мне, как мужчина мужчине, у тебя бывают взрослые женщины?

— В каком смысле? — осторожно спросил разносчик.

— В каком, в каком! В прямом! — И Бережковский сделал выразительный жест. — Вот в этом!

— Ну, Андрей Петрович… — замялся разносчик. — Честное слово, я не по этому делу. Я только пиццу доставляю…

— Мудак! Я что — прошу тебя мне бабу доставить? Ты хочешь, чтобы я вам помог с раскруткой? Отвечай на вопросы. Какая самая взрослая женщина у тебя была? Какого возраста? Только честно!

— Ну, если честно, то одна была. Заказала пиццу, а потом…

— Сколько ей лет?

— Тридцатник. С гаком.

— Так. Ну и как тебе?

— Что?

— Ну, как тебе было с ней?

— Ничё… Нормально… — ухмыльнулся парень. — Сиськи, конечно, висяк. А так ничё.

— Ясно. Значит, в месяц ты делаешь двести баксов, и твой брат двести. А хорошая гитара сколько стоит?

— Ну, разные есть…

— А самая приемлемая, по минимуму?

— Ну, одну нам предлагают, не новую, но вполне…

— Сколько?

— Хотят шесть сотен. Зелеными.

— Значит, за пять отдадут. А у вас сколько есть?

— У нас? Триста двадцать. — И с надеждой: — А вы чё, добавите?

— Я — нет. Но представь ситуацию. В вашу пиццерию приходят три девицы лет по семнадцать — двадцать. И говорят: «Коля…»

— Я Сережа, — поправил парень.

— Не важно. «Сережа, — они говорят, — сегодня нашей маме сорок, и мы хотим сделать ей подарок. Отнеси ей пиццу, шампанское и… Ну, ты понимаешь. Проведи с ней ночь и получишь двести баксов». Пойдешь?

Сережа возмутился:

— Да вы чё?!

— Я ничё. Они тебе ее фото показывают. Нормальная женщина. Не Волочкова, конечно, но, допустим, Яковлева. Пойдешь?

— Вы серьезно, что ли?

— Еще как серьезно! Ночь с Яковлевой, и гитара — твоя. А?

— Ну, я не знаю… А если она не даст?

— Тебе? Как это? Ты посмотри на себя! Ты же герой! Домогаров! Будешь ей свои песни петь! Ну, договорились?

— Не знаю… Надо подумать… Может, мы с братаном «орел-решку» кинем…

— Вот именно, — удовлетворенно сказал Бережковский. — Иди подумай.

— А где эти девахи?

— Какие?

— Ну, заказчицы.

— А! Уже решился! Ты иди, я их вызвоню. Пока.

— Yes! — И, сделав выразительно-мужской победный жест, Сережа выскочил за дверь.

А Бережковский поспешно набрал телефонный номер.

— Приемная, — отозвался голос секретарши.

— Наташа, здра… — начал Бережковский, но спохватился: — Гм… Это Бережковский. Меня Эраст Константинович просил ему позвонить…

— Я в курсе. Сейчас попробую.

И опять из телефона грянула песня «С нами пушки системы „Град“, за нами Путин и Сталинград!». После чего мужской голос перебил мелодию:

— Андрей, здравствуй. Ну?

— Значит, так, — сказал Бережковский. — Три сестры в новогодний вечер приходят в пиццерию и говорят молодому разносчику пиццы: «Слушай, мы хотим нашей маме сделать новогодний подарок. Она сейчас дома одна, ты отнеси ей пиццу, шампанское и… Ну, сам понимаешь. Если все будет нормально, утром получишь двести баксов». Парень кочевряжится: «Вы чё, сдурели?» Но ему нужны деньги на хорошую гитару, он пишет песни и создал группу под названием «Группа товарищей». Короче, он идет к этой маме с пиццей, шампанским и гитарой. А это, оказывается, вовсе не уродка и не старуха, а, скажем, Яковлева…

— Милена? — уточнил Эраст.

— Можно взять на эту роль Милену, — согласился Бережковский.

— Понял, «Ирония судьбы-2», — сказал Эраст. — Я покупаю. Сколько серий?

— Две.

— А четыре?

— Четыре не вытяну.

— Хорошо. Две. Когда будет сценарий?

— Через месяц.

— Нет, через две недели. У меня съемочная группа освобождается от «Вечной любви». И сразу приступит. Все. Пока.

— Эраст, минутку! Мне нужен аванс. У меня правило…

— Я знаю. Закон Бережковского. Ни строчки без аванса. Завтра у Максима. Пока.

Гудки отбоя.

— Yes! — крикнул Бережковский с тем же победным жестом, как и разносчик пиццы, и чечеткой прошелся по комнате. — Yes!

Затем набрал телефонный номер.

— Междугородняя, — откликнулась трубка, — тридцать первый.

— Здравствуйте. Примите заказ. Салехард, больница имени Губкина, доктора Гинзбурга. Тридцать за справку, тридцать за вызываемое лицо. Мой телефон [phone], фамилия Бережковский.

— Приняла. Ждите.

Гудки отбоя. Бережковский включил компьютер, собрался работать. Но снова — телефонный звонок, и он тут же снял трубку:

— Алло!

— Андрей Петрович, это Кароян…

— Стоп! — перебил Бережковский. — Я тебя убил.

— В каком смысле? — оторопел Кароян.

— В прямом. Я написал Бисмарку ретроспекции в молодость. Он в молодости был жуткий бабник, выиграл двадцать восемь дуэлей. Я написал его дуэль с маркизом Карояном. И Бисмарк убил Карояна. Наповал. Так что ты уже труп, больше не звони.

— Я хотел сказать: мы сняли сцену в гроте. Классно получилось.

— А, ну тогда живи!

Тут вклинилась телефонистка, перебила:

— Междугородняя! Салехард заказывали?

— Да, — сказал Бережковский.

— Положьте трубку!

— Положил… — усмехнулся Бережковский.

И тут же новый звонок, телефонистка сообщила:

— Салехард на линии. Гинзбург на операции. С дежурным врачом будете говорить?

— Буду, — сказал Бережковский.

— Говорите.

Бережковский взглянул на часы:

— Алло!

Трубка отозвалась сухим женским голосом:

— Слушаю.

— Здравствуйте. Вы дежурный доктор?

— Да.

— Я звоню из Москвы, моя фамилия Бережковский Андрей Петрович. Я по поводу Елены Зотовой…

— Зотова оперируется, — перебил голос.

— Я понимаю. Я хотел спросить: как идет операция?

— Операция идет нормально.

— Но она идет уже пятый час…

— Да, пятый. Это вам не книжки писать. У вас все?

— Все, спасибо. — Он положил трубку. — Вот сука!

Встал и медленно вышел на веранду.

Над Москвой шел дождь.

Андрей Петрович стоял на веранде, смотрел в дождливое небо.

Затем вернулся к компьютеру и принялся за работу.

Из марева летнего дождя соткался зимний день, рождественская метель…

«Москва, вечер, рождественская метель, — писал Бережковский. — Привлекательная женщина лет сорока сидит перед телевизором, вяжет и смотрит «Новогодний огонек».

Звонок.

Женщина в недоумении встает, открывает дверь.

Входит разносчик пиццы. Он в костюме Деда Мороза. В руках елка, пицца в теплой упаковке, бутылка шампанского, через плечо — гитара.

Крупный план: женщина смотрит изумленно.

— Что вам угодно?

Разносчик пиццы:

— Я вам доставил новогодний подарок.

Входит, устанавливает елку, ставит на стол пиццу и шампанское. Снимает шубу, отклеивает усы и бороду, садится за стол, открывает шампанское.

Женщина в крайнем изумлении:

— Молодой человек, что это значит?

Разносчик показывает на настенные часы:

— Уже без трех двенадцать. Я хочу поздравить вас с Новым годом.

Разносчик разливает шампанское по бокалам. Встает, произносит тост:

— Я хочу пожелать вам вечной молодости и счастья!

Женщина растерянно отвечает:

— Спасибо…

Часы бьют двенадцать.

Разносчик и женщина чокаются, выпивают. Женщина говорит:

— Большое спасибо. А теперь вам пора уйти.

Разносчик:

— Никак нет. Я хочу пригласить вас на танец.

Разносчик церемонно кивает головой и щелкает каблуками.

Женщина отрицательно качает головой:

— О танце не может быть и речи. И вообще прекратите этот балаган. Кто вас послал?

Разносчик берет гитару, становится перед женщиной на колено и начинает петь…»

Резкий и длинный телефонный звонок вырвал Бережковского из работы. Он испуганно дернулся, схватил трубку:

— Алло!

— Салехард вызывает Бережковского. Будете говорить?

— Буду!..

— Говорите…

Затем послышался мужской голос:

— Андрей Петрович?

— Да, слушаю!

— Это доктор Гинзбург. Операция закончилась. Елена жива.

— Спасибо. Я могу с ней?..

— Нет, конечно! Она еще спит. До свидания.

— Минуточку! Доктор!

— Слушаю вас.

— А что вы вырезали?

— Опухоль.

— Где?! — вскричал, не выдержав, Бережковский.

— Это она вам скажет сама. Когда проснется, — спокойно отвечал доктор. — Я только выполнил ее просьбу и сообщил вам результат операции. Всего хорошего.

— Спасибо. Последний вопрос! — поспешно сказал Бережковский.

— Да…

— А на кого она больше похожа — на Гурченко или на Анук Эме?

Гудки отбоя.

Сентябрьский дождь…

Октябрьский листопад…

И первая ноябрьская метель…

Она мела по всей земле, во все пределы…

Но в мансарде Бережковского было тепло и даже уютно. К тому же здесь произошли кое-какие изменения — вся студия была теперь увешана большими, в полный рост, портретами юных Гурченко, Анук Эме, Удовиченко и Софи Лорен.

И Бережковский разговаривал с Салехардом совсем другим тоном, он просто кричал в трубку:

— Я тебя хочу! Понимаешь? Хочу!

— Успокойтесь, Андрей Петрович, — отвечала из Салехарда Елена.

— Не хочу я успокаиваться! И не буду! А хочу, чтоб ты села в самолет и через три часа была здесь! За мой счет!

— Это невозможно.

— Все возможно! Все! Главное — захотеть! Запомни это! А я хочу тебя так, что сейчас сам сяду в самолет!

— Перестаньте, Андрей Петрович. Вы не можете меня хотеть.

— Не могу? Почему?

— Потому что вы для меня не обыкновенный человек, а фантом, из другого мира…

— Да обыкновенный я! Обыкновенный!

— Нет-нет! — испугалась Елена. — Если вы обыкновенный, то зачем вы? Тут знаете сколько обыкновенных вокруг…

— Ну хорошо. Я необыкновенный. И необыкновенно тебя хочу! Поэтому — срочно в самолет! Пожалуйста!

— Не нужно об этом, Андрей Петрович, мы не увидимся.

— Но почему?! Почему?! Елена, ты слышишь? Почему мы не увидимся?

— Потому что я не имею права вас потерять.

— Как это? Я не понимаю.

— Андрей Петрович, сколько лет вы были в первом браке?

— Восемь. А что?

— А во втором?

— Шесть. Но при чем тут?..

— А в третьем?

— При чем тут браки?!

— Хорошо, забудем о браках. Они бракуют любовь. А сколько времени у вас была ваша самая лучшая любовница?

— Понятно. Ты хочешь сказать, что я козел, ветрогон, не знаю кто…

— Я этого не сказала.

— А я могу спросить у тебя прямо и открыто? Ты хочешь меня? Да или нет? Только честно!

— Андрей Петрович, — негромко сказала Елена, — я хочу вас уже много лет. Да, с тех пор как я прочла вашу первую книгу, я хочу вас. Я хочу целовать вас, любить вас, чувствовать. Я хочу спать на вашем плече, слышать, как бьется ваше сердце! Поверьте, я вас очень хочу! Очень! Я уже давно не люблю своего мужа — это злой, мелкий и хищный зверь, который думает только о себе. Даже когда мне делали операцию, он улетел на сафари. И если я живу с ним, то только из-за дочки. Потому что я никогда не заработаю ей на такую квартиру, машину, игрушки, одежду…

— Ты плачешь?.. Ну все, все, не плачь. Пожалуйста!

— Уже не плачу… Знаете, если честно, то я ведь давно живу с вами.

— Как это?

— А так… Раньше, когда муж приходил ко мне, я отключала сознание и, как тряпичная кукла, просто ждала, когда он сделает свое дело и освободится. И все. А теперь…

— Что теперь?.. Говори!

— Я боюсь, вы меня не поймете. Или обидитесь.

— За что?

— Ладно, я скажу. Знаете, теперь я сплю с дочкой в обнимку, в ее комнате. И очень редко пускаю мужа к себе. Ну, раз в месяц. Или еще реже. И когда это происходит, когда он спьяну и силой все же добивается этого, я в эти минуты думаю о вас. Как бы вы это сделали. Вы меня прощаете?

— За что?

— За то, что я так использую вас.

— Послушай, я хочу тебя! — снова вскричал Бережковский. — Я хочу тебя сейчас, здесь, немедленно! Я хочу показать тебе, как я это делаю…

— Я знаю, как вы это делаете, — негромко отвечала она.

— Откуда?

— Вы описали это в своих книгах. Только не говорите, как в своих интервью, что вы все это сочинили и не отвечаете за поступки своих персонажей. Такое сочинить нельзя.

— Хорошо. Я и не говорю. Больше того, я скажу тебе, что я делаю это даже лучше, чем описал. Потому что все описать нельзя. И поэтому садись в самолет и прилетай.

Она молчала.

— Ну?! — настаивал он. — Я прошу тебя!

— Помните, я просила вас прислать мне вашу рубашку? — вдруг сказала она. — Ношеную. Я получила ее неделю назад. А вчера…

— Что вчера? Говори…

— Вчера я шла по магазину. Вокруг была обычная толчея, и вдруг — вдруг я замерла на месте. Просто замерла, потому что оказалась в облаке вашего запаха. Да, ваш запах, запах вашего тела, который вы прислали мне в своей рубашке, был вокруг меня, и, наверное, целую минуту я, закрыв глаза, стояла в нем, не могла сдвинуться с места. А потом он исчез, как схлынул, я открыла глаза и бросилась по магазину искать вас или того, кто нес ваш запах. Но не нашла, конечно, это, я думаю, было просто наваждение…

— Я хочу тебя, — негромко сказал Бережковский.

— Такие наваждения случаются со мной все чаще, — продолжала она, словно не слыша его. — То лицо на плакате улыбается вашей улыбкой, а то вдруг проснусь среди ночи от физического ощущения ваших объятий…

— Я хочу тебя, слышишь? — снова вставил он.

— И это ужасно, — продолжала она, не слыша его, — сладостно и ужасно думать о вас постоянно, слышать ваш голос, мысленно говорить с вами и мысленно спать с вами…

— Я хочу тебя, черт тебя побери!

— А вы верите в телепатию? Я, например, не сомневаюсь, что она есть, что это вы думаете обо мне по ночам, приходите ко мне, любите меня и терзаете меня так сладостно, как это описано в ваших романах. И вся моя жизнь проходит теперь в наваждении вами…

— Елена! — закричал он с мукой. — Я хочу тебя! Блин!

Но она и на это не обратила внимания:

— А вчера, придя из магазина, в который залетело облако вашего запаха, я почти сразу же легла с дочкой спать, но где-то около часу ночи вдруг — стук в дверь. Я встала, открыла — это были вы. Вы вошли, сняли шляпу, повесили ее в прихожей на вешалку и прошли за мной в спальню. Здесь вы сели, и мы стали говорить. Я не помню, о чем мы говорили, я только пила ваш голос, хотя говорили мы о чем-то очень важном. И долго говорили, очень долго — я сказала вам, как я люблю вас, как жду и как вы приходите ко мне по ночам и берете меня сонную. А вы объясняли, что вы заняты, что у вас срочные и архиважные дела, что сотни людей ждут ваши пьесы, сценарии… А потом вы ушли, а я стояла в двери босиком, в одном халате и смотрела, как вы уходите, и вдруг вспомнила: шляпа! Вы забыли шляпу! Я схватила с вешалки эту шляпу и побежала за вами, но вас уже не было, только наружная дверь в подъезде была открыта, и в нее сильно дуло. Я вернулась, повесила шляпу на вешалку, легла и разом уснула. А утром… Утром я увидела вашу шляпу на вешалке и просто ошалела, у меня все оборвалось внутри… Но муж сказал, что это вчера, поздно ночью, когда я уже спала, к нему приходил его партнер, выпил, как обычно, три стакана водки и ушел, позабыв эту шляпу на вешалке. Но я уверена, что он врет, это ваша шляпа, у нее ваш запах. Скажите, пожалуйста, вы носите шляпы?

— Нет. У меня и нет ни одной. Но я куплю к твоему приезду. Когда ты приедешь? Елена, ты слышишь? Ты должна приехать! Имей в виду, мне нельзя отказывать! Елена!

— Слышу… Я не приеду.

— Но почему?!

— Я думаю, вы уже поняли, Андрей Петрович.

— Что я понял? Я ничего не понял! Я хочу тебя! Срочно! Сейчас! Ты знаешь, что у меня весь кабинет уже увешан портретами Гурченко, Анук Эме, Удовиченко и Софи Лорен?!

Она удивилась:

— Зачем?

— Потому что! Твой Гинзбург сказал, что ты на них похожа!

— Но, я надеюсь, вы… Вы не мастурбируете на них?

— Мастурбирую! — выкрикнул он в запале. — Да, бегаю тут голый по кабинету и мастурбирую! Между прочим, ты знаешь, что в армии все солдаты мастурбируют на актрис. То есть у каждого в тумбочке, с внутренней стороны дверцы приклеена фотография какой-нибудь кинозвезды и… Ты только представь: от Питера до Камчатки восемь часовых поясов! И получается, что одних и тех же актрис круглые сутки трахают сотни тысяч солдат! Если, как ты говоришь, существует телепатия, то я просто не представляю, как эти артистки могут выжить при такой групповухе!

— Я уже читала об этом.

— Где?

— В романе Бережковского «Такая красная армия».

— Блин! — произнес он с досадой. — Я уже все написал! Я даже не знаю, о чем мне теперь поговорить с девушкой…

— Расскажите мне про Бисмарка.

— При одном условии.

— Каком?

— Ты скажешь, на кого ты похожа — на Гурченко? На Анук Эме? Или на Удовиченко? В конце концов, я имею право знать, с кем я сплю в Салехарде! Иначе это просто какое-то анонимное изнасилование! Вы, гражданка, не имеете права! Я на вас в суд подам! Да-да — встать, суд идет! Гражданка Зотова, признаете ли вы, что еженощно, с помощью телепатии, вступаете в интимную связь с писателем Бережковским и используете его в своих сексуальных…

Елена засмеялась:

— Стоп, стоп! Сдаюсь! Хорошо, я скажу вам, на кого я похожа. Но сначала — о Бисмарке. Вы обещали.

— То-то… Ладно. — Бережковский устроился в кресле, открыл свою рукопись. — Излагаю только исторические факты. Весной 1862 года прусский король Вильгельм отозвал из Петербурга своего посланника Отто Бисмарка. Воюя со своими социалистами, король крайне нуждался в «железном» Бисмарке, но все оттягивал назначить его канцлером — боялся отдать ему государственную власть. В ожидании этого назначения Бисмарк пребывал в роли прусского посланника в Париже, предавался хандре и в конце концов отправился на юг Франции, на модный курорт Биарриц. Седьмого августа в этот же Биарриц, в отель «Европа», где Бисмарк поселился всего на три дня, прибыл тридцатилетний князь Николай Орлов, русский посланник в Брюсселе. Герой Крымской войны, он при штурме турецкой крепости получил девять ран и лишился левого глаза. В Биарриц князь Орлов прибыл со своей двадцатидвухлетней женой Екатериной. Урожденная Трубецкая, она родилась и получила образование во Франции и была ошеломляюще прелестна. Во всяком случае, сорокасемилетний Бисмарк влюбился в нее, как мальчишка. Позабыв о своем короле, он целых пять недель не отходил от нее ни на шаг… — Бережковский налил себе чай из чайника. — Только, Елена, не думайте, что я все это сочинил! Бисмарк к этому времени уже двадцать лет был женат на милейшей, но тусклой Иоганне, и давно не жил с ней постельной жизнью. Зато, как истинный немец, ежедневно писал ей письма. Например, такие: «Я покрылся морской солью и загаром, и ко мне возвращается моя прежняя бодрость… Рядом с Кэти я до смешного здоров и счастлив…» Правда, биографы Бисмарка старательно прячут от нас этот роман. Один пишет: «Между ними возникли сентиментальные платонические отношения». А второй добавляет: «Очаровательная русская женщина вечерами играет ему возле открытого окна, над морем, его любимые вещи Бетховена и Шопена. Князь Орлов снисходительно взирал на эту дружбу». Я, Леночка, пока оставляю это без комментариев, пусть факты говорят сами за себя. Первого сентября Орловы отправились из Биаррица в путешествие по югу Франции, и Бисмарк буквально увязался за Кэти. Но тут случилось нечто странное. Согласно официальной версии, в горах Понт-дю-Гарэ, где Бисмарк гулял с Кэти, она оступилась на «живом» камне и заколебалась на краю обрыва… «В ту же секунду, — пишет Бисмарк жене, — я быстро шагнул к княгине и, обхватив ее одной рукой, спрыгнул в канал глубиной в пять футов». Не знаю, поверила ли Бисмарку Иоганна, но Николай Орлов, увидев на жене следы этого падения, тут же усадил ее в карету и увез из Авиньона в Женеву. На прощание Кэти подарила Бисмарку агатовый брелок и веточку оливкового дерева. Но и теперь биографы Бисмарка не видят в этом ничего, кроме чистой платоники…

— Андрей Петрович, — сказала Елена, — а вы вообще не верите в платонические отношения?

— Нет, — усмехнулся он, — не верю.

— Почему?

— А потому! Бисмарку сорок семь лет, это могучий великан, эдакий Жан Маре или Петренко, и притом — гениальный политик и бабник! На его счету двадцать восемь дуэлей!

— И что?

— А то! Нам хотят впарить, будто этот Бисмарк пять недель просто так, платонически волочился за двадцатилетней женой инвалида! Бисмарк, который уложил на лопатки всю прусскую оппозицию, не уложил какую-то девчонку!

— Но Кэти была княгиней…

— И что? Эта княгиня родилась и выросла во Франции! А все француженки, которых после падения Наполеона затрахали русские казаки, обожали «la mur a la Russky kozak».

— Фи! Как вам не…

— Подождите! — отмахнулся Бережковский. — Все претензии туда, к Богу! Суть моего фильма вовсе не в том, где, как и когда Бисмарк имел юную княгиню. Мало ли в истории половых гигантов! Суть в другом. Бисмарк любил Орлову четырнадцать лет — страстно, безумно, это достоверный факт, она была его «женщиной жизни»! И ради него она летом приезжала в Биарриц, а Бисмарк на весь этот срок перевозил туда всю свою канцелярию — во враждебную Францию, представляете?! Ну, это как если бы Путин на лето вывозил в Майами все наше правительство ради… Ну, не знаю…

— Шарон Стоун? — засмеялась Елена.

— Вот именно! Но мне и на это плевать! Я тут вижу совсем другое! Бисмарк по рождению — из мелких помещиков. А Орлова — княгиня, особа царских кровей. И вот этот комплекс, это стремление уравняться в звании со своей возлюбленной крайне важны для понимания не только их романа, а вообще всей человеческой истории! Потому что все, что мы делаем в жизни, Елена, мы делаем ради любви. В детстве, едва родившись, мы орем и сучим ножками, требуя, чтобы нас любили — взяли на руки, качали, кормили. В школе мы стараемся не хватать двоек — но вовсе не ради знаний, а только чтобы нас любили родители. Ну и так далее, всю жизнь. Мы совершаем подвиги и преступления, открываем новые земли и грабим банки, завоевываем народы и проникаем в тайны природы — только для того, чтобы нас любили. Бисмарк каждый год складывал к ногам возлюбленной свои победы в Европе. Все это великое и гребаное германское государство, Тройственный союз Германии, Франции и России — все, я уверен, было создано им ради того, чтобы Кэти постоянно видела рост его величия! И пока она была жива, его звезда неуклонно восходила, он добился феноменальной власти и воистину манипулировал королями и императорами. А когда из России пришло сообщение, что Кэти заболела чахоткой и умерла, Бисмарк тут же бросил политику, замкнулся в своем поместье, впал в депрессию и несколько лет не принимал никого, даже короля! Как вы думаете, отчего?

— Отчего? — осторожно переспросила Елена.

— Читаю по книге: «Бисмарку понадобилось долгих семь лет, чтобы смириться с потерей Кэти Орловой. Лишь нечеловеческим усилием воли, мучительной спартанской диетой и изматывающими упражнениями он отвоевал у смерти еще пятнадцать лет». — И Бережковский отложил книгу. — При этом учтите: Бисмарк таки получил от короля титул князя. Но теперь, после смерти Кэти, он уже ни в грош это звание не ставил. Согласно его завещанию, в его гроб вместе с ним положили не его ордена, а только агатовый брелок и портсигар, в котором он хранил ветку оливкового дерева из окрестностей Понт-дю-Гарэ… Вот такая история, Елена, вы не устали?

Чуть помолчав, она спросила:

— Скажите, вы видели фильм «Полярная звезда»?

— «Полярная звезда»? Никогда не слышал…

— Да, к сожалению, это малоизвестная картина. И старая — ей уже лет шесть, наверное.

— А почему вы спросили?

— Этот фильм снимали здесь, в Салехарде. Я тогда училась в пединституте и подрабатывала к стипендии показом мод. Ну, была моделью. И в этом фильме есть одна сцена… Короче говоря, я выполняю свое обещание. Если вы найдете этот фильм, то увидите в нем меня. Там есть сцена показа мод за Полярным кругом, ее снимали в нашем Дворце нефтяников…

Но Бережковский уже и так все понял и, не откладывая, набрал номер на своем мобильном телефоне, тихо сказал в эту трубку:

— Сережа?

— Нет, Коля, — ответили ему.

— Привет, Бережковский.

— Понял, пиццу и две «Балтики».

— Алло! — сказала Елена по городскому телефону. — С кем вы там говорите?

— Минуточку, Елена, — попросил он и, отодвинув трубку городского на расстояние вытянутой руки, снова негромко сказал в мобильный: — Нет, Коля, не пиццу. А за мой счет — живо в такси на «Горбушку». Кровь из носа, но достань там фильм «Полярная звезда». С меня — десять баксов! Все! Вперед! — и выключил мобильный.

— С кем вы там говорите? — сказала Елена.

— Леночка, я беру тайм-аут.

— Почему? Вам надоело со мной разговаривать?

— Нет, конечно! Просто за мной сейчас приедут, мне нужно ехать на студию.

— Хорошо, я вас отпускаю. Только один вопрос. Можно?

— Конечно.

— Скажите, а писатели завоевывают мир тоже ради любимой женщины?

— А вы знаете, кто подарил нам Достоевского? Мария Исаева, жена офицера-интенданта в Семипалатинске. Ссыльный Достоевский влюбился в нее так!.. Кем он был? Прыщавый, сутулый, тридцатитрехлетний каторжанин, автор единственной и уже полузабытой повести «Бедные люди», которого за связь с петрашевцами пожизненно сослали в каторгу и в солдаты. Где он и должен был сгинуть, если бы не эта любовь. О, там была такая интрига! Он соблазнял Марию больше двух лет. За это время спился и умер ее муж, а она полюбила другого. Но Достоевский все продолжал добиваться ее. Он обещал ей стать таким же знаменитым, как Толстой и Тургенев, и, как они, получать по 500 золотых рублей за печатный лист. Он обещал повезти ее в Москву, в Санкт-Петербург, в Европу. Она смеялась: «Вы же ссыльный солдат, Федор Михайлович!» И тогда он совершил подвиг — написал подхалимские оды царю и царице! Стихами! Эти стихи вы найдете только в полном собрании сочинений Достоевского и нигде больше. Но они есть! За них он получил от царя помилование и свободу. И Мария бросила молодого любовника и вышла за Достоевского. Так родился наш классик — сразу после свадьбы он сел писать. Хотя… — Бережковский замялся.

— Что «хотя»? — спросила Елена.

— К сожалению, то была пиррова победа.

— То есть? Не понимаю.

— Во время венчания Достоевский упал — эпилептический припадок. Судороги, конвульсии, слюна изо рта и прочие мерзости. И это вызвало у Марии физическое отвращение к мужу — навсегда! За семь лет их супружества она ни разу не пустила его в свою спальню… Но тем выше его любовный подвиг — он безропотно, до самой ее смерти, пронес этот крест мнимого супружества, усыновил ее сына от первого брака и стал, как и обещал Марии, таким же знаменитым, как Толстой и Тургенев.

Тут раздался звонок в дверь.

Бережковский сказал Елене:

— А теперь извините, я должен… — И крикнул в дверь: — Открыто! Входите! — А Елене сказал: — Простите, ко мне пришли…

— Я слышу. Но самый последний вопрос: а ради кого работает писатель Бережковский?

— Можно мы поговорим об этом в следующий раз? — предложил Бережковский, глядя на разносчика пиццы, который уже вошел с видеокассетой в руках. — Я вам позвоню. До свидания.

И, бросив трубку, подбежал к разносчику, выхватил у него кассету.

— Уже сгонял на «Горбушку»? Так быстро?

— Нет, — сказал разносчик. — Купил в киоске через дорогу.

— Молодец! Ну-ка, кто режиссер этого шедевра? Козлов? Никогда не слышал…

Бережковский включил видеомагнитофон, вставил кассету, нажал на «Play».

На настенном плазменном экране возникли заполярные пейзажи и титры фильма «Полярная звезда». Но Бережковский это смотреть не стал, нажал на кнопку «Forward», быстро прокрутил пленку в поисках нужного эпизода и тут же нашел то, что искал, — подиум, по которому под легкую музыку двигались высокие стройные модели в нарядах из заполярных мехов — соболь, норка, горностай…

— Так… — лихорадочно сказал Бережковский, глядя на экран. — Блин, а где же она? Какая из них?

— Кто? — спросил разносчик.

Бережковский остановил пленку, вернул начало эпизода.

— Ну-ка, смотри, Коля, внимательно! Видишь эти портреты?

Коля посмотрел на портреты юных Гурченко, Анук Эме, Софи Лорен и Удовиченко.

— Ничего телки! — сказал он. — Где взяли?

— Мудак! Это Гурченко, Анук Эме, Удовиченко и Софи Лорен!

— Да-а? — удивился Коля. — Круто…

— А теперь сюда смотри, на экран. Мне нужно понять, какая из моделей похожа на этих актрис, понимаешь?

Коля почесал в затылке:

— Да никто не похож… Хотя… Может, вот эта — на эту?

— Да? Думаешь? Давай назад отмотаем…

Бережковский снова отматывает пленку, останавливает кадр, снимает со стены портрет Гурченко, подносит к экрану.

— А? Как думаешь?

— Не-а, — сказал Коля. — Не она…

Бережковский взял другой портрет.

— Может, эта?

— Не-а… — снова сказал Коля. — А кто это?

— Анук Эме, французская актриса. «Мужчину и женщину» видел?

— Нет. Клевое кино? Порно?

— Подожди! — отмахнулся Бережковский. — Давай по-другому. Она мне говорила, что у нее грудь не то третий, не то четвертый размер.

— Кто? Эта Анука говорила?

— Да нет, не важно! Тебя не касается, кто говорил! — Бережковский включил видик. — Давай смотреть, у кого из этих моделей грудь четвертого или хотя бы третьего размера.

— А как мы узнаем? — удивился Коля.

— Элементарно! Смотрим первую! — И Бережковский остановил пленку на кадре с первой моделью. — Какой размер, как думаешь?

— Хрен его знает… — Коля подошел к экрану и приложил растопыренную ладонь к груди модели.

Бережковский возмутился:

— Ты не лапай! Отойди! — и примерился сам. — Нет, смотрим следующую. — Включил промотку и остановил на новом кадре. — Черт, у этой вообще сисек нет. Следующая! — И на новом стоп-кадре: — Ну? Твое мнение?

— Не, я так не могу, — сдался Коля. — Я только на ощупь…

— На ощупь, на ощупь… — ворчливо сказал Бережковский. — На ощупь каждый может… — И снова примерился.

— Между прочим, вы мне десять баксов обещали, — напомнил Коля.

— Подожди, не сбивай!.. Нет, это тоже не то… Крутим дальше. — Бережковский прокрутил до следующей модели. — Черт, на чем бы померить?

— А чё тут мерить? — заметил Коля. — Тут вообще засуха!

— Ты прав. — Бережковский снова нажал на «Play» и тут же остановил, воскликнул: — Вот!

— Ну! Другое дело! — подтвердил Коля.

— Это она! Она! Точно! — возбужденно воскликнул Бережковский. — Она же говорила, что она шатенка! Я вспомнил!

— Да, — одобрительно произнес Коля, шагнув к экрану. — Тут есть за что взяться.

— Не подходи! — остановил его Бережковский. — Сколько я тебе должен?

— Десять баксов и еще двести рублей за кассету.

Бережковский достал деньги.

— Держи. Тут пятьсот рэ.

Включил проекцию и стал гонять изображение вперед и назад.

— Да, станок! — сказал Коля. — Супер!

— Давай, давай! Двигай отсюда! — подтолкнул его к выходу Бережковский.

Коля, оглядываясь на экран, ушел.

С восторгом глядя на экран, Бережковский остановил просмотр, возбужденно взъерошил волосы на голове и сделал победный жест кулаком в небо:

— Йес!

После чего набрал номер на городском телефоне.

— Алло, — ответила Елена после третьего гудка.

— Это я. Значит, так, — сказал Бережковский, глядя на телеэкран. — Ты шатенка, рост метр семьдесят два или три, глаза зеленые, бюст третий номер, и на тебе лисья шуба до пола, а под шубой только бикини. Правильно?

Елена засмеялась:

— Да.

— Тогда — все, слушай мою команду! — Бережковский посмотрел на часы. — Нет, одну минуту! — И набрал номер на мобильном.

— Справочная «Би Лайн», — сообщила трубка мобильника.

— Здравствуйте, — быстро сказал Бережковский. — Пожалуйста, посмотрите: следующий рейс из Салехарда в Москву — когда и есть ли места?

— Вам «эконом-класс» или «бизнес»?

— Это не важно! — нетерпеливо сказал Бережковский. — Главное — когда вылет?

— Пожалуйста! Рейс 123 «Салехард — Москва», вылетает из Салехарда в 15.05, прибывает во Внуково в 18.17, есть три места в «эконом-классе» и пять в «бизнес». «Бизнес» стоит…

— Все, спасибо! — перебил Бережковский. Выключил мобильный и продолжил по городскому: — Елена, ты здесь?

— Да, я здесь, — ответила она.

— Значит, так. Ты вылетаешь в 15.05, рейс 123-й. Места есть. Если хочешь, я заплачу отсюда, у меня «Аэрофлот» через дорогу. Пожалуйста, вызывай такси!

— Андрей Петрович, вы же знаете: я никуда не поеду.

— Никаких разговоров! Я тебя жду!

— Вам привет от Гинзбурга.

— Какого еще Гинзбурга?

— Моего хирурга.

— При чем тут Гинзбург? Рейс через два часа!

— Я была у него с утра…

— Лена, собирайся!

— Послушайте меня! Вы ничего не понимаете! У меня сегодня такой день!

— Какой? — подозрительно спросил Бережковский.

— Сегодня полгода со дня операции. И вы представляете — рентген и все анализы показали, что у меня нет опухоли, вообще нет! У меня все чисто! Вы понимаете?!

— Вот и замечательно! Вылетай, мы это отметим!

— Вы ничего не поняли, ни-че-го!

— То есть?

— Я вылечилась вашим голосом! Понимаете? Мы с вами разговаривали каждую неделю, и ваш голос меня вылечил!

— Так тем более!

— Вот именно — тем более я не имею права к вам приближаться. Если я прилечу — ну сколько продлится наш роман? Сколько у вас была эта последняя — как ее? — Полонская?

Бережковский насторожился:

— А с чего ты взяла, что у меня была Полонская?

Ее голос улыбнулся:

— Вы же мне сами говорили еще тогда, в начале наших разговоров, что вам каждый день звонит какая-то Полонская. А потом перестали об этом говорить. А потом я прочла, что в вашем фильме «Мужчина к Новому году» Алина Полонская играет главную роль. Ну так сколько же длился ваш роман? Месяц? Два? Признавайтесь!

— Ты опасная женщина, — помолчав, сказал Бережковский. — Но я готов рискнуть. Собирайся и вызывай такси! У тебя вылет через два часа.

— Вы все еще не понимаете, Андрей Петрович. Я держусь на вашем голосе! Ваш голос меня лечит, он останавливает метастазы. Как же я приеду? Ведь я вас знаю. Буквально наизусть знаю. Сколько может продлиться наш роман? Ну, неделю, ну — две. А потом — все… Вы слышите, Андрей Петрович? Алло! Андрей Петрович!..

— Я здесь, — глухо отозвался Бережковский.

— Почему вы молчите?

— Я думаю.

— О чем?

— Неужели я такой мерзавец?

— Я этого не сказала. Просто вы увлекающийся человек. И для вас женщины как сюжеты. Сегодня увлеклись одним, а отписали его — и все, в сторону. В какой пьесе вы так сказали? В «Любви-убийце», помните?

— Но это не я! Это мой персонаж…

— Перестаньте! Даже Чехов всех своих персонажей писал с себя самого! Знаете, у кого я это вычитала?

— Знаю, — уныло сказал Бережковский, — у Бережковского. Этот засранец все написал, все!

— Ну зачем вы так о себе? Я вам не разрешаю. Я вас люблю.

— Так приезжай!

— Я не могу. Это будет самоубийство. Вы хотите меня убить?.. Алло!

Бережковский, не отвечая, выключил видеомагнитофон, и стоп-кадр с изображением Елены исчез с экрана.

— Алло, Андрей Петрович! — просила телефонная трубка.

Глядя на пустой экран, он сухо ответил:

— Да, я слушаю.

— Не бросайте меня! Пожалуйста! Я не смогу без вас жить! Вы слышите, Андрей Петрович?!

— Я слышу…

Хотя на самом деле он уже начал заниматься своими делами — держа одной рукой трубку, включил компьютер, поставил на плиту джезву, засыпал в нее кофе…

— Вы меня не бросите, правда? — просила Елена со слезами в голосе. — Я прошу вас! Хотя бы раз в неделю пять минут вашего голоса, а? Андрей Петрович! Пять минут! Ну пожалуйста! Ну что вам стоит?

— Конечно, конечно. О чем разговор! — отвечал он без всякого выражения, продолжая заниматься своими делами. — Мы будем созваниваться.

— Правда? Вы обещаете?

— Я обещаю. Конечно. А сейчас…

— Я знаю. Вам нужно работать. Я не смею вас держать… Только скажите: я могу позвонить вам через неделю? Хотя бы на две минуты! Только услышать…

— Да, звоните…

— Простите меня! Я знаю, что я вас огорчила. Но поймите меня!..

— Я понимаю, понимаю. Позвоните через неделю.

— Можно, да?

— Можно. Будьте здоровы. Всего…

Нетерпеливо положив трубку, он снял с плитки закипевший кофе, налил себе в чашку. Посмотрел на портреты Гурченко, Анук Эме, Удовиченко и Софи Лорен, снял их один за другим со стены и порвал на куски.

Прошло полгода. Весна сменила зиму, лето сменило весну. В конце сентября Бережковский прилетел с юга в Москву. Он был строен, подтянут, в южном загаре и модном летнем «хаки-сафари». Студийный микроавтобус с надписью «МОСФИЛЬМ» привез его домой, следом грузчики вынесли из машины его легкий дорожный сак и тяжелый музыкальный автомат из тех, которые в США стоят во всех уличных забегаловках и пиццериях. Идя за Бережковским, понесли его в дом.

А Бережковский повел их прямиком в свою мансарду и, даже взбегая по ступенькам к двери этой мансарды, энергично говорил по мобильному:

— Старик, я покрылся загаром, как Бисмарк в Биаррице! И чувствую себя великолепно! А знаешь почему? — И грузчикам: — Сюда ставьте, к стенке. Вот так. Спасибо. Там еще монтажный стол…

— Сейчас принесем, — сказали грузчики и ушли.

А Бережковский, расхаживая по студии с телефонной трубкой в руке, раздвигал шторы, открывал окна и дверь на балкон-террасу и говорил при этом:

— Потому что я теперь сам снимаю, сам! Как режиссер! Раньше я презирал режиссеров. В конце концов, кто они такие? Это мы, драматурги, — архитекторы и авторы фильмов и пьес. А они кто? Просто подрядчики, исполнители работ. Причем чаще всего — плохие. Мне еще Фрид и Дунский — ты помнишь их? первоклассные были сценаристы! — еще они мне говорили: любой фильм — это кладбище сценария. И я все эти годы презирал режиссеров. Торчать на площадке и часами ждать, пока осветители, тупые с бодуна, поставят свет. А реквизиторы соберут реквизит. А оператор переждет тучку в небе. Да удавиться можно!.. Но! Оказывается, и Феллини, и Коппола, и Стоун были абсолютно правы, когда из сценаристов перешли в режиссеры. Это такой кайф, старик! Такой кайф! Собрать вокруг себя талантливых людей, которые работают на тебя, приносят тебе свои идеи, а ты решаешь, что брать, а что нет. Очень здорово! Теперь я понимаю вас, министров: власть вкуснее хлеба! Верно я говорю?

— Нам нечего посылать в Венецию, — ответил ему мужской голос. — Ты успеешь к фестивалю?

— Не знаю. Я не хочу спешить. Я хочу сделать фильм Бережковского. А фестивали никуда не денутся…

— Не выпендривайся, — попросил голос.

— Почему? Почему Сережа Соловьев может выпендриваться и снимать по два года, а я нет? Говорухин может выпендриваться, Абдрашитов может выпендриваться, Кончаловский и Михалков могут выпендриваться, а Бережковский не может?

— Мне сказали, ты снимаешь свою жену…

Распаковывая саквояж и раскладывая по местам ноутбук, несессер и прочие вещи, Бережковский ответил:

— Да, снимаю! В главной роли! А что в этом? Феллини снимал свою Джульетту Мазину, Кончаловский — вообще всех своих жен, в каждом фильме — новую, Сережа Соловьев, наоборот, — одну Таню Друбич во всех фильмах, а Бережковский — свою жену в своем первом фильме! И между прочим, неплохо получается! А знаешь почему? Потому что у меня с ней роман! Да, с собственной женой, можешь себе представить? И это замечательно!

Мужской голос осторожно спросил:

— Но она там играет?..

— Постельные сцены! — торжествующе воскликнул Бережковский. — Ха, тебе уже и это донесли, да? «Бережковский снимает сплошную порнографию». Так тебе доложили, верно? Ну, колись — так?

— Ну почти…

— А ты ничего не можешь сделать! В кино еще не ввели цензуру! — победно констатировал Бережковский. — Или это благодаря тебе? Это ты там костьми лежишь поперек восстановления цензуры? Но успокойся: Бережковский не снимает порнуху, он снимает совсем другое, он снимает фильм под названием «Интимные связи». Твои интимные связи, свои интимные связи и еще интимные связи всех тех, кто когда-либо спал с русскими женщинами. А это, между прочим, знаешь кто? Бальзак и Пикассо, Эйнштейн и Бисмарк, Максимилиан Шелл и таиландский принц Чакрабонг, и еще бог знает кто — им несть числа! Потому что ты знаешь, что такое русская женщина?

— Думаю, что да…

— Нет, — перебил Бережковский, заваривая себе кофе, — ты не знаешь! У тебя жена армянка. Смотри: французы внушили миру, что их уродки француженки самые изысканные любовницы. Испанцы — что испанки самые пылкие и чувственные. Про англичанок мы знаем, что они холодные, но стильные. Про евреек и японок — что они лучшие матери. А как насчет русских? Что мы сказали миру про наших женщин? Что они «коня на скаку остановят, в горящую избу войдут»? Ничего себе рекомендация! Для вступления в пожарные. Нет, я покажу в своем фильме, из-за чего именно в русских женщин влюблялись когда-то монархи Европы и, пренебрегая своими принцессами, возводили наших баб на английские, французские, британские и норвежские престолы. И почему Бисмарк сходил с ума по Кэти Орловой, Бальзак на перекладных мчался от своих француженок в Орловскую губернию, Эйнштейн делил жену с Коненковым, таиландский Чакрабонг, принц сексуальной Мекки мира, утащил из России в Бангкок русскую жену Екатерину Десницкую. Что наши бабы дают всем этим иноземцам такого, чего они не имеют от своих? — И, выйдя на террасу, Бережковский уселся в кресло, вытянул ноги. — Ну? Скажи мне! Ты же министр, ты обязан знать!

— А ты знаешь?

— Я — знаю. Но не скажу. Ты это увидишь в моем фильме.

— Говорят, ты снял там сцену самосожжения женщин у древних руссов.

— Да, снял! — запальчиво сказал Бережковский, встал, вернулся в кабинет, подошел к музыкальному автомату и любовно огладил его. — Когда умирал рус — из тех, настоящих, которые пришли к нам из Скандинавии, — так вот, когда умирал рус, его тело сжигали так, как греки сжигали своих царей в фильме «Троя». Ты видел «Трою»?

— Я министр…

— Вот именно! — Бережковский чуть передвинул автомат и включил его шнур в розетку. — Но разница между греками и русами в том, что преданные гречанки стояли и смотрели на огонь, а преданные своим возлюбленным русиянки шли в этот огонь. Добровольно — это исторический факт! Он описан у первого иранского посла в России…

Тут вошли грузчики, внесли монтажный стол.

Не прерывая телефонного разговора, Бережковский сказал им негромко:

— Сюда, пожалуйста. Сколько с меня?

— Да сколько не жалко, — ответил грузчик.

— Жалко все, — заметил Бережковский. — Но вот триста рэ. Спасибо.

Грузчики взяли деньги и ушли.

А Бережковский сказал в телефон:

— Между прочим, клевая была история! Еще до принятия на Руси христианства один из наших князей взял у иранского шаха крупный заем на то, чтобы обратить своих подданных в ислам. Это был первый, как ты понимаешь, транш, который исчез на просторах нашей великой родины точно так, как и все последующие. Но шах — это же не Клинтон и не Камдессю, шах давал свои собственные бабки, и спустя пару лет, в 922 году, он послал в Россию некоего Ахмеда ибн Фадлана выяснить, куда делись его драхмы и тот князь, который их брал. Какой был результат, как ты думаешь?

— Ни денег, ни князя.

— Точно! Наша национальная традиция. Устойчивая в веках. Бабки берем, меняем правительство и — ни бабок, ни тех, кто их брал! Зато у каждого бывшего князя и даже у каждой бывшей княжны — свой замок на Лазурном берегу.

— Пожалуйста, без намеков.

— А что? — невинно спросил Бережковский. — У нас уже и мобильники прослушивают?

— Да ну тебя! — ответил обиженный голос, и трубка загудела гудками отбоя.

Бережковский отложил ее и, продолжая возиться с музыкальным автоматом, нажал одну кнопку… другую… третью…

«Офицеры! Россияне! Пусть свобода воссияет!..» — неожиданно оглушил его автомат.

Бережковский даже отскочил, потом приглушил звук. Любовно огладил автомат.

— Прикольная вещь! Ну как было не стырить на съемках собственной картины?

В открытую дверь заглянул разносчик пиццы. Теперь он был в джинсовом костюме и шелковой рубахе.

— Я на бегу, — сказал он. — Вам все доставили, Андрей Петрович?

— Да, Коля, все в порядке, спасибо.

— Я не Коля, я Сережа. Но дело не в этом. Я надеюсь, вы грузчикам не платили?

— Почему? Я заплатил…

— Блин! — возмутился Сережа. — Я же им сказал не брать с вас денег! Я все оплатил из бюджета фильма!

— Вот сволочи! — выругался Бережковский.

— Андрей Петрович, вы помните? Вечером у нас режимная съемка на Тверской. Машина придет за вами в двадцать один ноль-ноль. Мы с Колей будем оба на площадке с девятнадцати.

— Слава Богу! Наконец я вас увижу вместе.

Сережа исчез. Зазвонил телефон. Бережковский взял трубку.

— Это я, — сказала жена. — Ты уже работаешь?

— Да, дорогая.

— Жаль…

— Извини.

— Что тебе приготовить на ужин?

— У меня сегодня вечерняя съемка.

— Начинается! Опять у Швыдкого, «Культурная революция»?!

— Нет, у Бережковского, «Интимные связи».

— Разве мы еще не все сняли?

— С тобой — все. Но там еще…

— А кого ты сегодня будешь снимать?

Бережковский не выдержал, рявкнул:

— Блядей на Тверской! Дай мне работать!

Жена, конечно, обиделась:

— Я просто хотела поговорить… А ты…

И дала отбой.

Бережковский тяжело вздохнул, включил автоответчик.

— У вас шестнадцать новых сообщений, — сказал металлический голос. — Сообщение первое. — И голосом Елены: — Здравствуйте, Андрей Петрович! Это Елена из Салехарда. Ваш автоответчик сообщает, что вы уехали на все лето, и просит, чтобы вам не оставляли сообщений, а звонили на мобильный. Но у меня нет вашего мобильного, а вот то, что вам никто не будет оставлять сообщений, — это замечательно! Значит, теперь вся пленка автоответчика — моя, я могу звонить в любое время и говорить все, что хочу! Класс! Хотя… Что ж мне сказать? Ведь я опять без вас… Был только миг, когда вы мне звонили, лечили своим голосом и требовали меня к себе. А теперь… Знаете, сегодня ночью я подходила к окну и смотрела на звезды. Они так далеки, и свет их так холоден, как ваш голос в конце нашего последнего разговора. Я смотрела на них и хотела улететь к вам, но все окна в моем доме муж плотно закрыл. И я, прижав ладони к стеклу, тихо плакала. О чем? Я не знаю…

Что-то клацнуло, после чего автоответчик сказал:

— Сообщение второе. — И снова голос Елены: — Здравствуйте, мой Мастер! «Мастер» по-английски «хозяин», и вы теперь полный хозяин той жизни, которую подарили мне, вылечив меня своим голосом. Сегодня я снова услышала вас, вы сказали: «Здравствуй, дорогая!» И я проснулась в слезах. Как, оказывается, мало нужно для счастья! Потом я уснула, и мне приснилась вкусная ночь. Мне приснились ваши губы, ваш запах и ваши ласки — так, как вы описали их в истории о Бисмарке. И все было хорошо, все было так хорошо… Господи, ведь вы даже не знаете, что вы для меня сделали! Вы не знаете, что в той стадии, на которой они поймали мою онкологию, мне уже не было спасения, метастазы должны были появиться и после операции. А они — исчезли! Вы убрали их своим голосом! И я могу жить, как Солженицын после «Ракового корпуса», — хоть тысячу лет!.. Я хочу похвастаться, можно? Слышите — это я включила музыку. А знаете почему? Потому что я теперь шикарно выгляжу — в коротком плаще, с шапкой густых волос и — два океана глаз, которые еще несут в себе свет нашей встречи во сне. Мужчины просто дуреют, вы бы их видели!!! Представьте себе — мне предложили работу! И какую! Вы никогда не поверите! Мне в мои двадцать семь предложили вернуться на подиум и рекламировать женское белье! Да-да, у нас тут открылась сеть парижских бутиков для жен богатых нефтяников, и меня просят стать лицом этих бутиков, а точнее — фигурой. Правда, для этого мне нужно чуть-чуть пополнеть. Иначе наши нефтяницы не смогут представить себя в моих нарядах. Но не беспокойтесь, Андрей Петрович, я не выйду из ваших стандартов — девяносто, шестьдесят, девяносто…

Снова «клац-клац», и опять автоответчик:

— Сообщение третье. — И солидный мужской баритон: — Андрей Петрович! Это «Мобиль», мы в отчаянии! Вы же обещали!

— Сообщение четвертое…

Голос Елены:

— Что еще рассказать вам, мой Мастер? Я загружаю себя делами и хочу свернуть горы, чтобы не думать, что я уже десять дней прожила без вашего голоса! Десять дней! А сколько их еще будет! Я тоскую и боюсь заболеть…

— Сообщение пятое…

— Здравствуйте, мой мужчина! Я выпала из времени и пространства. Наверное, со стороны это выглядит как помешательство, но что же мне делать? Ведь я выздоровела и вернулась к жизни благодаря вам, и теперь… Да, теперь я хочу вас! Я хочу целовать ваши губы и медленными, медленными поцелуями опускаться к вашим плечам, к вашей груди…

Бережковский, сидя на диване, сделал нетерпеливое движение.

Голос Елены сказал:

— Нет, не двигайтесь! Замрите, я все сделаю сама… Но сначала… Подождите, сначала я погашу свет, принесу свечи и включу БГ… Слышите?

И действительно, стало слышно, как поет Борис Гребенщиков: «Слишком много любви…»

А голос Елены, накладываясь на эту песню, продолжил:

— Вот… Нет, чуть громче… А теперь… Теперь я начинаю раздеваться… Это стриптиз для вас, дорогой… Это танец жизни… Я жива!.. Я снова жива и хочу любви!.. И я обнажаюсь, я снимаю все… Абсолютно все… И прихожу к вам… И касаюсь вас… Нежно касаюсь вас своей грудью… Нет, не двигайтесь! Я же сказала — я все сделаю сама… Замрите! Вот так… Я склоняюсь к вам и целую ваши плечи… О, как вкусно ты пахнешь, милый!.. А теперь грудь… Да, мои волосы скользят по твоей груди… Все ниже… ниже… — И под нарастание музыки: — О!.. О-о!.. О-о-о-о!!! О мой дорогой!..

Громкий стук в дверь.

Бережковский, вскочив с дивана, выключил автоответчик, подбежал к двери и хрипло спросил:

— Кто там?

Никто не ответил, но он все же открыл.

Вошла жена.

— Андрей, — сказала она, подозрительно оглядываясь, — что тут у тебя происходит?

— Я же тебе запретил сюда… — произнес он все еще хриплым голосом.

Но она, не слушая, стала медленно обходить студию. И спросила:

— А что у тебя с голосом?

Бережковский жадно отпил прямо из чайника, потом сказал:

— Я работаю! И я тебе запретил сюда приходить!

— Да? Интересно, с каких это пор ты работаешь под Гребенщикова?

— Какого Гребенщикова?

— Ну какого, какого! Сколько у нас Гребенщиковых? Я шла по улице и услышала БГ из твоего окна…

— Мои окна на восьмом этаже! Как ты могла услышать?

Жена подошла к музыкальному автомату, осмотрела его и нажала кнопку.

«Офицеры! Офицеры! — грянул автомат. — Ваше сердце под прицелом!..»

Она испуганно отскочила.

Бережковский выключил автомат, сказал насмешливо:

— Так, еще одна Каменская… — И мягко попросил: — Иди отсюда! — И, обняв ее за плечи, повел к выходу. — И пожалуйста, запомни: никогда не приходи сюда! Я здесь работаю! Рабо-та-ю!

— Как ты работаешь, — сказала она у двери, — когда у тебя даже компьютер выключен?

Но он уже взял себя в руки. И язвительно усмехнулся:

— Дорогая, ты забыла. Я не компьютерщик, я писатель. Иди!..

Сбросив с плеча его руку, она остановилась в двери.

— Между прочим, у меня появился поклонник.

— Да? Поздравляю.

— Да! Представь себе: на Лесной останавливаюсь на красный, и вдруг справа прямо в окно машины влетает мобильник. Смотрю, а это водитель «КрАЗа», который за мной от Красноармейской тащился. Теперь он мне регулярно звонит — на свой собственный мобильный, представляешь?

— Передай от меня привет, скажи: я ужасно ревную! Иди!

Мягко вытолкнув жену, Бережковский торопливо запер дверь на ключ, задернул шторы на окнах и, прислушиваясь к тишине, включил автоответчик.

— Сообщений больше нет, — заявил автоответчик все тем же металлическим женским голосом.

— Как нет?! — вскричал Бережковский. — А шестнадцать?! — И замер в ужасе. — Блин! Я стер! Я не то нажал! — И схватился за голову. — Дебил! Идиот! Боже мой! Что я наделал?! — И стал нажимать все кнопки. — Ужас, я все стер! Я все стер! Какой кретин! Господи! Как же быть?

Выдвинув ящики своего письменного стола, он стал шарить и рыться в них, выбрасывая какие-то бумаги и говоря сам с собой:

— Ну пожалуйста! Ну пожалуйста, балда несчастная, найди ее телефон! Ну найди!.. Нету! Я выбросил! Я же тогда все выбросил, кретин несчастный!..

Телефонный звонок. Бережковский хватает трубку.

— Да! Слушаю!

— Бережковский Андрей Петрович? — спросил женский голос.

— Да! — нетерпеливо сказал Бережковский. — Слушаю!

— Вы не собираетесь продавать квартиру?

— Что-что?

— Это агентство по продаже недвижимости. Вы не собираетесь продать…

— Да пошла ты! — швырнул он трубку.

Потом, успокаиваясь, прошелся по студии, постоял у двери на террасу.

Осенняя Москва сняла раздражение и досаду, он подошел к телефону, набрал короткий номер.

— Междугородняя, семнадцатый, — ответили ему.

— Примите заказ. Салехард, больница имени Губкина, хирурга Гинзбурга.

— Заказ со справкой — тридцать рублей, и за вызываемое лицо еще…

— Я знаю, знаю.

— Ваш телефон и имя, пожалуйста.

— 205-17-12. Бережковский Андре…

— Ой, Андрей Петрович, — перебила телефонистка, — а я вас не узнала, богатый будете!

— Спасибо.

— Да вы уже богатый, куда вам больше? Я вас вчера по телику видела.

— Спасибо.

— Я же вас соединяла с этой больницей, что же вы номер-то не записали? Пишите: код Салехарда 349-22, номер больницы 3-67-45. Соединяю, не кладите трубку… Алло, Андрей Петрович!

— Да, слушаю!

— Гинзбург выходной, с дежурным врачом будете говорить?

— Нет, спасибо, мне нужен Гинзбург.

— А как его звать?

— Я не помню.

— Ладно, сейчас поищу его домашний. Я, конечно, не имею права, но для вас… В конце концов, сколько Гинзбургов может быть в Салехарде?.. Вот, один нашелся морозостойкий… Запишите: Гинзбург Семен Львович — 2-95-17. Соединяю, говорите.

И — мужской голос:

— Алло, слушаю.

— Семен Львович? — спросил Бережковский.

— Да, слушаю.

— Извините за беспокойство, это опять Бережковский.

— Да. Чем могу?

— Я хочу послать вам свои книги. Если вы дадите свой адрес…

— И вы поэтому звоните? — насмешливо спросил Гинзбург. — Ваши книги есть во всех магазинах, но я не читаю беллетристику. Говорите, что вам угодно?

— Вы не могли бы сказать мне, как дела у вашей пациентки?

— Той самой? Зотовой? Или уже другой?

— Нет-нет! Елены Зотовой.

— Она проходит обследование.

— И?

— И это все, уважаемый. Больше я вам ничего не скажу. Хотя нет. Кое-что все-таки скажу, раз уж вы позвонили. Она почему-то решила, что ее спас не я, а вы. Что ваш голос убрал у нее метастазы. Ну, по мне — хоть вы, хоть Акунин, хоть Кашпировский, лишь бы действительно не было онкологии. Поскольку есть теория, что онкология — это нервное заболевание, что стресс — это спусковой механизм развития раковых клеток. А этой Зотовой стресса в ее семейной жизни хватает, вы, наверное, знаете, что у нее за муж. Но и вы, уважаемый писатель, оказались ему под стать — полечили, полечили и бросили. Так с больными не поступают, дорогой, грех берете на душу…

— Но я был в отъезде.

— Конечно. Я видел по телевизору — вы в Астрахани снимали какой-то сексуальный шедевр. А в Астрахани, конечно, нет телефонов, оттуда к нам нельзя дозвониться.

Бережковский повинно стерпел и это, спросил:

— Семен Львович, вы можете дать мне ее номер?

Но язвительный Гинзбург не унимался:

— А у вас что — уже нет ее телефона? Потеряли или выбросили?

— У меня нет ее телефона.

— К сожалению, и у меня его нет. Не я звоню своим пациентам, а они мне. Но я передам ей, что вы интересуетесь ее номером. Всего вам доброго.

И — гудки отбоя.

— Жидовская морда! — в сердцах сказал Бережковский. — Вот сука!..

Резкий телефонный звонок. Бережковский взял трубку.

— Алло!

— Это междугородняя. Вы закончили, Андрей Петрович?

— Да, спасибо, — сказал он расстроенно. — Как вас звать?

— Мария Петровна. Но для вас — просто Маша.

— Спасибо. Мария Петровна, а вы не могли бы посмотреть в Салехарде домашний телефон Елены Зотовой?

— Знаете… — замялась она. — Сейчас, в связи с борьбой с терроризмом, нам запретили давать домашние телефоны.

— Интересная борьба…

— Ага, люди звонят, просят телефон врача или еще кого, а мы не даем. Вам очень нужна эта Зотова?

— Очень. Честное слово.

— Ладно, я уже смотрю… Андрей Петрович, здесь четырнадцать Зотовых в Салехарде. Но ни одной Елены, все мужские имена. Соединять всех подряд?

Бережковский вздохнул:

— Нет, не нужно. Спасибо. Всего вам доброго.

— И вам. Звоните. Я работаю через сутки, мой номер семнадцать.

Бережковский перебрал на столе визитки, нашел одну и, глядя в нее, набрал номер на мобильном.

— Компания «Мобиль», — ответили ему.

— Мне Козловского.

— Как доложить?

— Скажите: Бережковский.

— Минутку… — И тут же мужской голос: — Андрей Петрович, наконец!..

— Итак, — перебил Бережковский, — слушайте. Юная блондинка в открытом спортивном кабриолете. Она так хороша, что водитель многотонного «КрАЗа» просто не может от нее оторваться — догоняет у каждого красного светофора и любуется сверху, из своей кабины…

— Андрей Петрович, вы о чем? — удивился голос.

— Не перебивайте! — потребовал Бережковский. — Слушайте дальше. Но при въезде на Тверскую «кирпич» для грузового транспорта. А блондинка уже выжала сцепление и сейчас укатит! В отчаянии парень в последнюю секунду швыряет ей первое, что у него под рукой, — свой мобильник. И они тут же разъехались: она на Тверскую, а он на соседнюю стройку. А час спустя, когда она уже на съемочной площадке, этот мобильник вдруг звонит в ее сумочке. Ей пришлось спешно взять трубку: «Алло!» — «Девушка, как мне получить мой телефон обратно?» Но она даже не ответила — в досаде вырубила этот телефон и — закрутилась в съемках, забыла о нем напрочь. И только месяц спустя, когда ее машина вылетела с мокрой подмосковной дороги в болото и увязла там по уши, она в отчаянии схватилась за этот телефон, как за соломинку, включила его и нажала «возврат последнего звонка»: «Алло! Это вы были на „КрАЗе“? Вытащите меня, пожалуйста!» Теперь вы поняли? Алло!..

— Конечно, понял. Это начало рекламного романа. Три первых рекламных ролика. Правильно? Но дальше! Что дальше?

— А дальше зависит… — И Бережковский повесил паузу.

— От чего?

— От аванса.

— Ну, это я понимаю.

— Нет, — твердо сказал Бережковский. — Вы не понимаете. «Интимные связи» — такого рекламного телеромана у нас еще не было! Публика будет стенать и требовать продолжения, а мы будем развивать сюжет медленно и понедельно. А потом вы объявите льготный тариф «Интимные связи». Сделаете музыкальные позывные…

Телефонный звонок разбудил его среди ночи. Заспанно, с закрытыми глазами он взял с тумбочки звенящую телефонную трубку.

— Да… Алло…

И услышал:

— Андрей Петрович, простите ради Бога! Вы мне срочно нужны, у меня плохие анализы…

— А? Кто это?

— Это Зотова. Елена. Я вам звонила…

Бережковский открыл глаза и проснулся.

— А! Да-да, я понял… Пожалуйста, позвоните мне в офис через десять минут. Ровно через десять минут, вы слышите?

— Андрей, ты куда? — сонно сказала жена. — Три часа ночи!

— Спи, это по работе… — И в телефон: — Позвоните через десять минут, я вышлю по факсу…

— Что ты вышлешь по факсу? — спросила жена.

Но он уже одевался и три минуты спустя стоял над телефоном в своей мансарде.

— Ну, звони же! Звони!

И включил автоответчик, но тот сообщил индифферентно:

— Новых сообщений нет.

Наконец телефон зазвонил, он схватил трубку.

— Алло!

— Здравствуйте, Андрей Петрович… — тихо сказала она и замолкла.

— Алло!.. — закричал он. — Лена, алло! Лена!

— Я здесь, — еле слышно сказала трубка. — Я здесь…

— Что с вами?.. Алло! Говорите!

— Где вы были? — негромко спросила она. — Где вы были так долго?

— Я был на съемках.

— Я знаю. В Астрахани. Но неужели?..

— Я был отчаянно занят.

— Я звонила вам тысячу раз! Я умираю без вас, умираю…

— Я виноват, я знаю.

— Вас не было вечность! Неужели вы не могли хоть на минуту?..

— Я знаю — я сволочь.

— Нет! Не смейте себя ругать! Это я… Это я во всем виновата, и мне наказание. Я была сегодня в церкви, Бог смотрел на меня с иконы, и взгляд его сказал мне: «Ты желаешь чужого, ты пыталась его соблазнить, и за это наказана!» И я поклялась Ему, я ответила: «Да, я люблю его! Я люблю его так, что его голос способен меня излечить. В жизни каждой женщины должен, просто обязан хотя бы раз появиться такой мужчина! Господи, разве не Ты послал мне его? Но — излечи меня Сам, или излечи его голосом, а от большего я откажусь, я клянусь Тебе, Господи!» Так я сказала сегодня в церкви, и видите — Он услышал меня и послал мне вас. Это Его выбор! Так говорите же со мной, Андрей Петрович! Спасите меня! Говорите!..

— Но что же мне говорить? Боже мой, это какое-то наваждение… Почему я?..

— Почему? Андрей Петрович, окститесь! Вам шестьдесят лет, и вы не знаете, почему вы? Разве не вы написали «Любовь-убийцу» про то, что любовь убивает любящих? Не любимых, а тех, кто любит. А вас любили столько женщин! И Ника, ваша дочь от первого брака, — она же вас просто боготворила! Сколько лет вы ее не видели? А, Андрей Петрович?!

— Откуда ты знаешь? — тихо ответил он.

— Из Бережковского. Из его интервью газете «Вечерний Якутск». Там была премьера «Любви-убийцы», а после премьеры, на банкете вы пили чистый спирт и разоткровенничались. Про жену, которая настроила вашу дочь против вас настолько, что вы написали «Любовь-убийцу». Так сколько женщин убиты любовью к вам, Андрей Петрович?! Спасите же хоть одну! Меня спасите! Поговорите со мной! Разве это так трудно?

— Ты плачешь? Не плачь. Ну пожалуйста, не плачь. Вот, я же говорю с тобой. Что тебе рассказать? Я тебе почитаю, хочешь?

— Снова Уткина? Или себя?

— Нет… — Он взял какую-то рукопись. — Ахмеда ибн Фадлана, первого персидского посла в России. Это подлинная цитата, которую я экранизировал в Астрахани.

— Я читала.

— Что ты читала? — встревожился он. — Где?

— У Бережковского, в «Хазарской легенде». Русы хоронят своего вождя и при этом трахают его девушку до тех пор, пока она сознание не теряет. И сжигают ее вместе с ним.

— Не может быть! Неужели я это уже написал? Ты уверена?

— Вам процитировать? На память? «А если умрет у русов глава семьи, то его родственники говорят его девушкам: „Кто из вас умрет вместе с ним?“ Одна из них, которая любила его больше других, говорит: „Я“. И десять дней, пока они пьют набиз и шьют умершему одежду, эта девушка тоже пьет и веселится, украшает себя разными нарядами и так, нарядившись, отдается людям». Правильно?

— Боже мой! Оказывается, я и это написал…

— Нет, это написал Ахмед ибн Фадлан. А вы добавили, что русов — тех, настоящих, которых видел Фадлан, — давно уж нет, еще в девятом-десятом веках все их мужчины погибли в походах на Византию, Персию и Болгарию. А вот женщины, способные пойти в огонь за своим возлюбленным, они остались. Выпить перед смертью чашу набиза, спеть прощальную песню своим друзьям и взойти на горящий костер своего мужа — это русская женщина! Андрей Петрович, я люблю вас…

— Подожди. Скажи мне, что с тобой?

— Со мной? — горестно усмехнулся ее низкий голос. — Я уже не верила, что вы мне позвоните. Я боялась, что умру, так и не услышав вас. А сейчас, пока мы говорили, я снова пила ваш голос. Он наполнял меня, как сосуд, нет — как теплый воздух наполняет воздушный шар. Да, вы согрели меня своим голосом, вы…

— Да подожди ты с этой лирикой! Что у тебя с анализами?

— Я не знаю. Мне сказали, что они плохие. Но я и сама это чувствовала, и звонила вам, и просила вас позвонить мне хоть на одну минуту, хоть на полминуты! Ведь я люблю вас! Господи, как я вас люблю! Нет-нет, вы не думайте, что это истерика. Я не истеричка, просто я так вас люблю. Вы знаете, чем отличается любовь мужчины и женщины? Слушайте! Вот так любовь ударяет мужчину. Вы слышали удар?

— Нет, я ничего не слышал…

— Правильно. А теперь послушайте, как любовь ударяет женщину.

Тут трубка громыхнула так, что Бережковский оглушенно отвел ее от уха.

— Елена, что это? Алло!

— Это я бросила трубку об асфальт. Странно, что он работает… Алло! Вы слышите меня?

— Слышу.

— Да, странно — работает. А ведь иногда так ударяет, что уже ничего не работает. И поэтому не нужно смеяться над женщиной, ушибленной любовью. Не нужно.

— Я не смеюсь.

— Знаете, как я вас люблю? Я мечтаю идти вам навстречу с цветами и улыбаться…

— Приезжай ко мне.

— Зимой — с орхидеями, весной — с колокольчиками, летом — с фиалками, осенью…

— Приезжай, я хочу тебя!

— Я мечтаю чувствовать, как ваша сила входит в меня, как ваша энергия заполняет меня всю и исцеляет, побеждает все мои хвори…

— Сейчас же вылетай! Ты слышишь?

— Я не могу. Это будет самоубийство. Ведь я поклялась Господу Богу — если вы позвоните, я отпущу вас, а Ему отдам свою любовь к вам… И потом — Боже мой, что я для вас? Ведь у вас столько поклонниц! Спасибо, что вы меня снова вылечили…

— Постой, не клади трубку! — испугался он.

— Я буду молиться за вас…

— Не клади трубку! — закричал он. — Не смей!

— Я буду ставить за вас свечи, буду заказывать молебны за вас и вашу семью. Никто вас так больше не полюбит, потому что больше — просто не бывает. А теперь…

— Нет! Не смей! Не клади трубку!!!

— А теперь я попрошу у вас прощения за свою любовь. Я знаю, что я достала вас своими дурацкими звонками, своей жаждой слышать ваш голос. Я залезла в чужой дом. Но больше я не буду, я обещаю…

— Нет! Не смей класть трубку! Скажи, откуда ты звонишь?

— Я еще не знаю, как буду жить без вас и что я буду делать с этой любовью. Но я обещала Богу…

— Сейчас четыре утра! Где твой муж? Откуда ты звонишь?

— Я звоню из Москвы…

— Из Москвы?! Как — из Москвы? Откуда?

— Я прохожу тут обследование…

— Где? В какой больнице?

— В онкологическом центре…

— Адрес! — закричал он. — Скажи мне адрес! Я сейчас приеду!

— Я не могу…

— Почему? Отвечай! Почему?

— Я сбежала оттуда…

— Как сбежала? Куда?

— К вам…

— Я не понимаю. Где ты? Где ты находишься? Отвечай!!!

— Я не могу! Я же обещала в церкви, я клялась…

— Плевать! Я беру на себя! Я беру этот грех на себя, ты слышишь?

— Нет! Господь накажет меня, Он убьет меня, я знаю…

— Никто тебя не убьет! Никто…

— Если я… если я сделаю это… всё, метастазы… — Ее голос захлебнулся слезами.

— Никаких метастаз! Я все вылечу! Где ты? Говори! Я уже выезжаю!

— Но ведь я же умру, я знаю…

— Лена, что за ерунда? Ну пожалуйста, Леночка! Скажи мне, где ты сейчас? Ну пожалуйста!

— У вашего подъезда…

— Где???

— Мне… Мне тут очень холодно…

— Блин!.. — Он бросил трубку и выбежал из студии.

А она действительно стояла на улице у его подъезда и, обнимая себя за плечи, повторяла как в лихорадке:

— Господи, мне очень холодно… И страшно… И Ты не простишь меня… Но ведь я все равно не смогу жить без этой любви…

Тут он выбежал из подъезда.

— Елена!!!

— Господи! — сказала она, глядя на него. — Прости его… Его прости…

Прошло несколько лет. Восемь или девять — не важно. Важно, что мансарда Бережковского существенно изменилась — разгороженная надвое, она превратилась в жилую квартиру — кабинет и спальню. Причем даже в кабинете на окнах появились гардины в цветочек, в углу — икона, а на рабочем столе — еще три телефона.

Но главное изменение совсем иное.

Теперь, когда рано утром здесь раздается первый телефонный звонок, первой входит сюда заспанная и располневшая Елена, включает торшер и берет телефонную трубку:

— Кабинет Бережковского.

— Пожалуйста, извините за ранний звонок. А можно услышать Андрея Петровича?

— Нет, услышать Андрея Петровича нельзя, он занят. Вы по какому вопросу?

— Мне сказали, он лечит голосом. И в газете объявление…

— Вам правильно сказали. Андрей Петрович лечит голосом. Но чтобы его услышать, вы должны сообщить мне номер своего мобильного телефона. У нас договор с МТС, «Мобиль», «Би Лайн» и «Мегафоном». За каждый сеанс голосовой терапии они будут снимать с вашего счета по восемь у.е. Вы согласны?

— Я знаю, я согласна. Но мне нужно срочно…

Тут звонит второй телефон.

Но Елена не обращает внимания, а открывает журнал записи:

— Могу записать вас на февраль…

Трезвонит первый телефон, и тут же звонит третий.

Елена, снимая трубки, отвечает на звонки:

— Минуточку!.. Подождите!.. Алло, я вас пишу на февраль.

— На февраль? А раньше нельзя? — умоляет голос. — Я вас очень прошу! У меня плохие анализы…

— А с хорошими нам не звонят. Нет, девушка, раньше все занято.

— Но вы понимаете, у меня онкология…

— Я знаю. Теперь у всех онкология.

— Но…

— Послушайте, девушка! У меня тут еще две трубки. Вас записывать или нет?

— Да, конечно.

— Диктуйте. У вас МТС, «Мобиль» или «Би Лайн»?

— «Мобиль». Номер 472-00-43…

— Хорошо, я записала. Звоните 27 февраля в 10 утра по компьютерной связи. Сеансы групповые, номер указан в газете. Все! — Елена дает отбой и берет следующую трубку: — Кабинет Бережковского.

— Андрея Петровича, пожалуйста, — говорит низкий женский голос.

— Андрей Петрович занят. Вы по какому вопросу?

— По личному. А когда можно ему позвонить?

— Андрей Петрович занят всегда. Он работает.

— Хорошо, передайте, что звонила Алина Полонская. Это по поводу съемок…

— Конечно! Съемок! — насмешливо говорит Елена и дает отбой. — Сволочь, еще звонит! — И берет следующую трубку. — Алло, кабинет Бережковского.

Тут входит Бережковский с мобильником в руке. Он тоже изменился — постарел, растолстел, с брюшком.

— Слушай, зачем ты отключила мой мобильник? Вытащила сим-карту…

— Потому что он тебе совершенно не нужен.

— Но мне могут позвонить.

— Кто тебе может позвонить?

— Ну мало ли! Эраст, Добровольский, Швыдкой…

— Очнись! Ни Эраст, ни Добровольский тебе не звонили уже четыре года!

— А если позвонят?

— А если позвонят, я тебя соединю, не бойся.

— И со Швыдким…

— Швыдкой — посол в Бразилии, зачем ему тебе звонить?

— Ну мало ли! А Кароян? А эти Сережа с Колей?

— Да? Может, еще эта, как ее? Полонская? Или твои бывшие жены?

— Но ты меня совершенно отрезала от мира!

— Я? — возмутилась Елена. — Я тебя отрезала?! Да, пожалуйста! Вот! — И она шумно распахнула окна. — Вот! Вот тебе твой мир! Пожалуйста! Говори им! Пиши! Если тебе есть что… Ну, что ж ты молчишь? Они ждут!

В окно задувает снегом, и Бережковский начинает кашлять.

— Закрой окна… Ты с ума сошла… Там зима, у меня астма…

И сам закрывает окна.

— То-то! — говорит Елена. — Ты забываешь — тебе уже семьдесят!..

— Да, ты права, — с горечью говорит Бережковский, — я уже все написал… — И добавляет хвастливо, как ребенок: — Между прочим, Толстой бросил писать в пятьдесят шесть лет, а я — только в шестьдесят шесть!

— Лучше бы ты поступил как Толстой.

— Как тебе не стыдно? Ты безжалостная…

— Я безжалостная?! Да я тебя спасла от голода! И позора! Что ты можешь им написать? «Мужчину к Новому году»? Ужас!

— Почему? По телику до сих пор крутят рекламный роман «Интимные связи».

— Вот именно! От всего твоего таланта остались только твои интимные связи! Но, слава Богу — и мне! — ты этими связками теперь зарабатываешь больше, чем своими книгами и пьесками. Так что ты мне ноги должен целовать!

— И целую. Каждый день…

И Бережковский действительно опускается на колени, гладит ей ноги выше колен, хочет поцеловать.

— Перестань. Не корчи из себя прежнего Бережковского. Прекрати, я сказала! — отталкивает его Елена и отходит.

Но он идет за ней на коленях.

— Елена, а кто тебя спас? Вспомни! Я хочу тебя!..

— «Хочу» и «могу» — это разные вещи.

— Неправда! Когда я хочу, я могу! Ты знаешь…

— Еще бы! Если я тебе помогу. Да, если я тебе помогу, ты еще что-то сможешь. Пару секунд.

Звонит телефон.

— Ты ужасная! — говорит Бережковский. — Ужасная! Да выключи ты этот телефон!

Но Елена берет трубку.

— Кабинет Бережковского… Да, могу вас записать на февраль… Да, диктуйте номер вашего мобильного… Нет, кредитные карточки мы не берем, у нас договор с МТС, «Мобиль», «Би Лайн» и «Мегафоном»… Записываю…

Бережковский на коленях подходит к ней сзади и начинает целовать ее ноги — все выше, выше…

У нее садится голос, но она еще говорит в трубку:

— Да, записала… Спасибо…

А положив трубку, тяжело дышит, закрывает глаза и опускается на пол к Бережковскому.

Они целуются, Бережковский выдергивает шнур торшера, в темноте слышно лишь их тяжелое дыхание и почти сразу же — голос Елены:

— Ну еще!.. Еще!!! Ну!!!

А после паузы голос Бережковского:

— Извини…

И отчаянный голос Елены:

— Я больше не могу так!..

— Извини, — просит он. — Пожалуйста, извини…

— Мне тридцать пять лет! Мне нужен мужчина… — плачет она, лежа на полу.

— Ну не плачь! — говорит он. — Что я могу сделать? Ну хочешь, я буду принимать виагру…

— Тебе нельзя, у тебя давление.

— Плевать! Так я умру, как Пырьев или Рафаэль. Это прекрасная смерть!

— Я не хочу, чтоб ты умер. Я тебя люблю.

— Что же нам делать? Искать тебе любовника?

— «Ищу жене любовника». Ты забыл? Эту пьесу ты написал двадцать лет назад.

— Действительно забыл. Впрочем, и Толстой со временем забыл «Анну Каренину». Так что же нам делать?

— Включить свет.

Бережковский включает торшер.

— И что ты себя все время сравниваешь с Толстым? — говорит Елена и тяжело поднимается с пола.

— А с кем ты хочешь, чтобы я себя сравнивал? С Марининой?

— А почему бы и нет?

— Потому что это недосягаемо. Раньше у нас были Толстой, Тургенев, Достоевский. С ними еще как-то можно было тягаться. Но с этими… Куда нам! Они каждую неделю пишут по роману!

Елена включает компьютер.

— У тебя сеанс через пятнадцать минут… Я вхожу в Интернет. Ты готов?

— Кажется, я понял, почему Бисмарк впал в депрессию после смерти Кэти. Потому что он разрешил Орлову увезти ее в Россию. Понимаешь, этот Орлов привез ее из Парижа сюда… Сюда, в Россию! И не на пару месяцев, а насовсем…

— Я тебя последний раз спрашиваю! — перебивает Елена.

— Как я могу быть готов, когда я еще чай не пил? — отвечает он. — И потом — у меня почему-то совершенно нет сил…

— Потому что по утрам надо заниматься зарядкой, а не сексом.

— Раньше это была лучшая зарядка. Ты мне дашь чай?

— Сейчас принесу. Господи, как мне надоел этот бардак! Почему роскошную квартиру нужно было отдать твоей жене, а самим ютиться здесь?

— А ты стала ворчливой. Тоже стареешь.

— Здесь даже плита не работает!

— А кто говорил: «Отдай ей все, оставь мне только свой голос»?

— От тебя только голос и остался, — ворчливо говорит Елена и уходит в другую комнату.

Бережковский идет за ней, выглядывает за дверь. Затем резво подбегает к телефону, поспешно набирает номер.

— Алло! — говорит он негромко, прикрыв трубку ладонью. — Ты мне звонила?

— Да, — отвечает ему низкий женский голос. — Она тебе сообщила?

— Нет, но я догадался. Представляешь, она отключила мой мобильный!

— Как отключила? Отняла?

— Нет, просто вытащила сим-карту…

— И ты не зайдешь сегодня?

— Конечно, зайду — я хочу тебя как безумный! Сразу после сеанса пойду на прогулку и… Все! Она идет. Целую…

Он кладет трубку. Входит Елена с чаем на подносе и говорит подозрительно:

— Ты кому-то звонил?

— Кому я мог звонить? Шесть утра!

— Черт тебя знает. Вот твой чай. Только пей быстрей. Осталось шесть минут. — Она ставит поднос на письменный стол и садится к компьютеру. — Все, я в Интернете.

Бережковский прихлебывает чай.

— Да перестань ты сюпать! — просит Елена и смотрит на монитор. — Сумасшедший дом! Больные люди! Еще шесть минут, а уже подключилось девяносто три человека! Ты просто Кашпировский!

— А сколько всего? — спрашивает Бережковский.

Елена смотрит в свои записи:

— Сегодня на первый сеанс — как всегда, четыреста человек.

— Я не понимаю — почему нужно пять сеансов в день? Почему не записать их всех вместе? Я бы мог подольше гулять…

— Потому что очередь — двигатель торговли. Есть очередь — и все прутся, как на Кашпировского. Хотя по мне лучше бы ты был Чумаком.

— Почему?

— Потому что Чумак паровозы толкал! А ты…

— Опять эти грязные намеки. Как тебе не стыдно каждую минуту делать из меня импотента!

— Все! — перебивает она. — Десять секунд до сеанса!

— Так иди же!

— Не понимаю — почему я не могу присутствовать?

— Я сказал — иди. Ты меня отвлекаешь.

Елена пожимает плечами и уходит с обиженным видом, Бережковский кричит ей вдогонку:

— Я тебя люблю!

Затем, пройдясь по кабинету, надевает пальто, шарф, шапку. Берет со стола микрофон со шнуром к компьютеру и…

Решительно открыв балконную дверь, выходит на террасу, смотрит на заснеженную рассветную Москву.

— Ну что ж, начнем, — буднично и не повышая голоса, говорит он в микрофон. — «Я опять выхожу нечесаный, с головой, как керосиновая лампа на плечах. Ваших душ безлиственную осень мне нравится в потемках освещать…»

Внизу под его террасой просыпается город — люди спешат на работу… катят машины, троллейбусы…

А он, не меняя будничного тона, продолжает в микрофон:

— «Мне нравится, когда потоки брани в меня летят, как град рыгающей грозы, я только крепче жму тогда руками своих волос качнувшийся пузырь…» Это Есенин, как вы понимаете. А я… «Я все такой же, сердцем я все тот же. Как васильки во ржи, цветут в лице глаза. Стеля стихов злаченые рогожи, мне хочется вам нежное сказать…» Да… — И, глядя вниз, на пешеходов: — Так что ж вам нежное сказать, дорогие мои? Знаете, мне тысяча лет, но за эти короткие, по сути, годы я понял главный секрет природы: нужно говорить нежности. Нет, вы слышите меня? Нежностью и только нежностью можно и нужно упреждать все болезни. — И со вздохом после паузы: — Да, да, говорите друг другу нежности, говорите их каждый день, говорите их многократно, говорите их наедине и прилюдно, не стесняясь того, что это-де банально, интимно, нескромно… Говорите — и вы поразитесь результату, просто поразитесь!.. Кажется, это так мало и так примитивно говорить жене по утрам «дорогая», «милая» — но говорить это с нежностью, как первый раз. А потом позвонить ей днем, позвонить просто так и сказать тоже с нежностью: «Знаешь, я тебя так хочу!» О, «хочу» — это волшебное слово, волшебное! Одним этим словом можно… я не знаю — ну, все можно, все! Можно вылечить больного, увести жену от мужа, а мужа от жены, да что я говорю! Поверьте мне: одним этим словом, которое я тупо, как дятел, твердил по телефону одной женщине, я не только вылечил ей рак груди, но и увел от мужа, который вдвое младше меня, охотится в Африке на тигров и вообще такой мачо! — в постели сильней меня, наверное, в сотню раз! А она ушла от него… как вы думаете — почему? Разве он не хотел ее? Хотел! Разве он не имел ее? Еще как имел! Но он имел ее без нежности, а когда женщина живет без нежностей, у нее развивается чахотка и рак груди! Да, представьте себе, вот такое простое открытие — женская грудь не может без нежностей, без нежности ее съедает рак! Или я не прав? Или я ошибаюсь? Где тут критики, которые потом напишут, что я говорю пошлости? Нежить, нежить и хотеть друг друга, согревать своей нежностью и хотеть друг друга каждый день — и вам никогда не будет нужен ни Чумак, ни Кашпировский, ни Бережковский и вообще никакие врачи!.. — Бережковский молчит и, словно забываясь, говорит будто бы сам с собой: — Да… Кэти Орлова… Она жила тут без нежности, я уверен. Этот мудак Бисмарк строил великую Германию, покорял Европу, а в это время женщина его жизни — единственная, по которой он с ума сходил! — чахла здесь без нежности. И умерла! Умерла, понимаете?! И только тогда он понял! Понял, что все его великие достижения и вся его слава — полная херня по сравнению с… Зерно пробивает асфальт навстречу нежности солнца, женщина может уйти за нежностью, бросив богатства и сытую жизнь, но Бисмарк ее не позвал! Не позвал, струсил! И она зачахла. А когда до него дошло!.. А про нас, мужчин, и говорить нечего — нежностью нас можно как на веревочке водить за нос и за все остальные места, разве не так? Так, дорогие мои, так, извините за прямолинейность! Мне тысяча лет, я больной и старый, но, милые дамы, дайте мне ваши телефоны, и терапией нежности я не только излечу вас от всех болезней, но и уведу от мужей — если они немедленно, прямо с этой минуты не возьмут вас за руку, не сожмут ее с нежностью. Ну, вы слышите меня?! Возьмитесь за руки! Возьмитесь, я вам говорю! И вам! И вам! Да, да, вы с этой блондинкой! Я вас серьезно предупреждаю! Возьмите ее за руку и держите с нежностью! Потому что иначе… смотрите, я вас предупредил!.. А вы, молодой человек? Да, вы, это ваше первое свидание? Ничего, за руку можете взять ее… За все остальное не нужно, а за руку — не робейте, она не откажет. Взяли? Ну вот, видите, не отказала же!.. А вы, девушка? В чем дело? Не слышу. Ах, вы не знакомы с этим парнем? Ничего. Возьмите его за руку, сами возьмите, скажите — Бережковский велел. Да, вот так. Вы с нежностью взялись?.. Очень хорошо, спасибо! Так и держитесь! Всю жизнь так держитесь — и вы никогда не будете болеть, никогда, я вам обещаю. А если вдруг захвораете какой-нибудь ерундой — насморком или простудой, то на самом деле это никакая не простуда, это первый сигнал тревоги, это признак дефицита нежности. Да, да, это значит: нужно увеличить нежность! Не витамины, не антибиотики нужны, а нежность! Нежность поднимает нам иммунитет лучше любых лекарств, нежность омолаживает и дает импульс жить. Короче, живите с нежностью, не стесняйтесь быть нежным и помните: нежности много не бывает. Вам ясно? Не слышу: ясно?.. Громче — ясно?! Замечательно, спасибо, сеанс окончен, до свидания.

Бережковский выключает микрофон и устало закрывает глаза.

Но тут входит Елена:

— Как? Ты опять на улице? Трибун! Я тебе сколько раз говорила! Марш домой!

Бережковский послушно уходит с террасы.

— Черт возьми, у меня сели голосовые связки. Сколько до следующего сеанса? — Он смотрит на часы и направляется к двери. — Я пойду пройдусь…

— Куда?! У тебя же связки!..

— Мне нужно пройтись, расслабиться…

— У тебя двадцать минут! Ты не успеешь…

— Я успею, — отвечает он и уходит. — Я — успею…

2005