Коктейль «Две семерки» (сборник)

Эдуард Тополь, 2015

В этой книге представлены рассказы Эдуарда Тополя – знаменитого писателя и кинодраматурга, автора международных бестселлеров – о его встречах с Мстиславом Ростроповичем, Эльдаром Рязановым, Александром Галичем, Петром Тодоровским, Донатасом Банионисом, Владимиром Роговым, Вадимом Труниным, Ириной Печерниковой, Генри Киссинджером и другими знаменитостями.

Меркурий и Коррупция

Историческая история, или Фильм, которого нет, и, скорее всего, не будет

Адмирал был настоящий, пожилой, питерский, в белом кителе цвета сливочного мороженого и с золотым шитьем на погонах и на воротнике. Он сказал:

— Вы только представьте: жаркий летний день тысяча восемьсот двадцатого года. Новенький и почти готовый бриг «Меркурий» со скрежетом ползет по стапелям первой севастопольской верфи и с гигантским всплеском ухает в воду.

(Я подумал: здорово! Если снимать это в формате 3D, зрителей просто накроет водой.)

— А едва бриг выровнялся на воде, — продолжал адмирал, — на нем вновь закипела работа — в орудийных портах оружейники укрепляли пушки, матросы подкрашивали ют и проверяли подъем и спуск парусов. Сорокалетний Иван Осминин, корабельный мастер, вел по бригу греческого скульптора Прокопиоса и его двенадцатилетнюю дочку Елену и рассказывал: «Для постройки брига я выбрал крымский дуб. У вас в Греции такого нет. Он жесткий, как камень». У одного из плотников Осминин взял топор и с силой ударил по борту брига. Топор отскочил от дерева, почти не оставив зарубки. «Видишь? — сказал Осминин. — Не всякое ядро его пробьет». — «Но дуб очень тяжелый, — по-русски, но с акцентом ответил Прокопиос. — Значит, твой бриг не очень быстрый?» — «Да, — согласился Осминин, — в штиль он не разгонится. Зато смотри: на каждой мачте по четыре прямых паруса для попутных ветров. А на грот-мачте гафельный парус, он дает маневренность. И я поставил весла — по семь с каждого борта, — Осминин приподнял из гнезда длинное весло. — Если что, грести будут стоя…»

Елена, идя за ними, плохо слушала Осминина — ей было неинтересно. Засмотревшись на стаю кефали, которая стремительно пронеслась в прозрачной воде, она отстала. А Осминин, заметив это, сказал Прокопиосу: «Ты зачем дочку за собой таскаешь?» — «А что делать? — ответил тот. — Мать умерла. А турки у нас в Греции, когда видят таких девочек, сразу в Стамбул увозят или в Зонгулдак. Когда вы нам поможете от турок избавиться?» — Осминин усмехнулся: «Это к государю императору. Мое дело корабли строить. Идем дальше. Тут, на верхней палубе, у меня восемнадцать пушек для ближнего боя. И есть еще две переносные, так что при надобности можно стрелять и с носа, и с кормы». Прокопиос перегнулся через борт. Там матросы, подвешенные в люльках, до блеска натирали большие буквы «МЕРКУРИЙ». «Иван, — сказал Прокопиос, — Меркурий — это все-таки наш бог, греческий…» — «Конечно, — усмехнулся Осминин. — Бог мореплавателей. Вот я и позвал тебя из Греции, чтобы ты мне вот тут, на носу поставил росту в виде Меркурия» — «А он должен быть греком или русским?» — «Он должен быть Богом!» — «Но из вашего дуба?» «А ты как считаешь?»

Отстав от отца и Осминина, Елена стояла на корме брига. Отсюда ей открывалась панорама на залитую солнцем бухту с могучими парусниками. А за кормой корабля, в прозрачной и пронизанной солнечными лучами воде — огромный краб медленно полз под водой. Елена следила за ним, но неожиданно какая-то тень закрыла солнце. Елена подняла глаза и увидела… проходящий совсем близко парусный фрегат «Евстафий», а на его палубе двадцатидвухлетнего красавца лейтенанта. И там, на «Евстафии» — какая-то жизнь команды, голоса офицеров и матросов. А на «Меркурии» — стук топоров, голоса отца и Осминина. Но в тот миг, когда встретились взгляды лейтенанта и Елены, все звуки исчезли. Да, ей всего двенадцать, а ему двадцать два… И тем не менее — лейтенант Казарский видит Елену… они смотрят друг на друга… и высокий, звенящий мотив любви с первого взгляда покрывает все звуки, даже удары сердца. Под эту музыку фрегат «Евстафий» медленно проплыл мимо Елены… И Казарский, сам потрясенный случившимся с ним, удалился, не оборачиваясь. Но вдруг… Громкий всплеск воды у него за спиной. Он обернулся — Елены нет на «Меркурии»… Она в воде — высовывает голову и тут же исчезает… Казарский, не раздумывая, сорвал с себя китель, прыгнул в воду и стремительно поплыл к ней. На фрегате «Евстафий» — зычные команды: «Убрать паруса! Человек за бортом!» На бриге спускают спасательную шлюпку. И только грек Прокопиос совершенно неподвижен, спокоен и даже суров лицом. Между тем Казарский спасает Елену и, бездыханную, несет на руках из воды к берегу. «А вот и бог Меркурий! — показывает на него Осминин Прокопиосу. — Сделай мне такого на нос моего брига!» Принесенная на бриг, Елена приходит в себя, а Казарский на спасательной шлюпке отплывает к своему фрегату. Прокопиос грозно говорит дочке: «Ты зачем это сделала?» Осминин удивился: «Она же упала, тонула!» — «Она тонула?! — возмутился Прокопиос. — Она плавает как рыба!» Глядя на удаляющийся фрегат с Казарским, Елена негромко сказала: «Папа, это мой муж…»

Адмирал отпил остывший чай и хитро посмотрел на меня:

— Ну, как вам такое начало фильма?

Крыть было нечем — начало вполне киношное. И вообще, каждый раз, когда адмирал приезжал из Питера в Москву в Министерство речного транспорта (ради чего и носил в жару свой парадный китель), мое сопротивление его уговорам сделать фильм о бриге «Меркурий» всё больше таяло. Я уже знал, что на Мичманском бульваре Севастополя капитану «Меркурия» стоит памятник с царевой надписью «КАЗАРСКОМУ. ПОТОМСТВУ В ПРИМЕР». Но читателям, не имеющим отношения к военно-морскому флоту, вряд ли знаком подвиг этого брига, дважды увековеченный самим Айвазовским. А потому слушайте.

Был, как вы только что прочли, 1820 год. Греция входила в Османскую империю, которая гигантским халифатом простиралась от Венгрии на севере до Йемена на юге, и от Алжира на западе до Каспийского моря на востоке. Но это противоречило здравому смыслу — народ Эллады, Прометея и всех эллинских богов и родина православия — в кандалах ислама! Конечно, дух восстания жил в греческих сердцах, как в шатурских недрах даже в зимние стужи будущий пожар ждет лишь одной весенней искры. Эту искру бросил самый юный российский генерал-майор двадцатипятилетний Александр Ипсиланти, герой войны 1812 года и адъютант императора Александра I. В марте 1821 года с отрядом из пятисот одесских греков он самовольно, без ведома императора, пересек Прут и воззвал придунайские народы свергнуть турецкое иго. Правда, «священный отряд» Ипсиланти был разбит турецкими войсками, но «из искры возгорелось пламя» — горящий бикфордов шнур восстания воспламенил Грецию.

Масла в огонь подлил Махмуд Второй. Умный и, казалось бы, европеизированный правитель Порты, он тут же объявил «священную войну против неверных», и весь мусульманский Стамбул с погромной радостью набросился на местных христиан. Ведь грабить что богатых христиан, что евреев, армян, курдов и других — это такое удовольствие! За время погромов только в Стамбуле были зарезаны десять тысяч христиан, еще десятки тысяч были убиты по всей Турции, а знаменитый константинопольский патриарх Григорий V был повешен на воротах патриаршего дома. С ним казнили и трех митрополитов.

Этими ужасами Махмуд полагал запугать греков, но эффект оказался прямо противоположный. Узнав о стамбульских погромах и, особенно, что их патриарх повешен, греки ринулись громить турецкие гарнизоны, а новый русский император Николай I и осторожные правители Европы издали следили за развитием событий. Но волонтеры свободы ринулись в Грецию со всех сторон. Капитан российской армии Иосиф Березовский привел туда 180 бойцов с оружием, боеприпасами и деньгами. Николай Райко, оставив офицерскую службу в российской армии, героически воевал на стороне греков и получил звание подполковника греческой армии. Иосиф Березовский после семи лет боевых подвигов был ранен и провозглашен «всегреческим добрым патриотом». Лорд Байрон писал в поэме «Чайльд Гарольд»:

Над Грецией прошли врагов знамена,

Огонь и сталь ее терзали лоно,

Бесчестило владычество людей,

Не знавших милосердья и закона

И равнодушных к красоте твоей.

Но жив твой вечный дух средь пепла и камней.

Пушкин записал в своем дневнике: «Я твердо уверен, что Греция восторжествует и 25 000 000 турок оставят цветущую страну Эллады законным наследникам Гомера и Фемистокла».

В 1827 году Национальное собрание избрало первого президента Греции. Им стал бывший российский министр иностранных дел Иоаннис Каподистрия. В этом же году Россия, Англия и Франция выступили гарантами автономии Греции. В ответ «Блистательная Порта» выслала из Стамбула русских подданных и запретила русским судам вход в Босфор.

А что же наш герой лейтенант Казарский?

Как говорят исторические источники, его отец Иван Кузьмич происходил из белорусского шляхетского рода, а фамилия от слова «хазар». Каким образом во тьме предыдущих веков хазары сроднились со шляхтой, история умалчивает. Иван Кузьмич был отставным губернским секретарем, он подарил Александру трех старших сестер и младшего брата, а также простую заповедь: «Честное имя, Саша, — это единственное, что оставлю тебе в наследство». Позже примерно то же самое скажет великий американский меценат и self-made миллиардер Эндрю Карнеги: «Лучшее наследство для молодого человека — родиться в нищете». В 1811 году, то есть накануне вторжения Наполеона, тринадцатилетний Саша Казарский стал кадетом Николаевского штурманского училища, в 1813-м гардемарином Черноморского флота, в 1814-м получил свой первый — мичманский — офицерский чин и был назначен в Дунайскую флотилию командиром пограничного отряда мелких гребных судов. «Перед отбытием в Измаил, — сказано в одной из его биографий, — Александр Казарский исхлопотал краткосрочный отпуск: посетил родительский дом в Дубровно. Родительский дом встретил его заколоченными ставнями. Он был разграблен и пуст. Знакомый староста показал Александру могилы отца и младшей сестры. Гибель ее была ужасна. В 1812 году Дубровно занял отряд французской армии. Солдатня грабила лавки купцов и дома обывателей. Не обошла стороной волна погромов и дом Казарских. Преследуемая насильниками, Матрена бросилась с обрыва в Днепр. Старшая сестра, Прасковья, давно жила с мужем на Орловщине. Екатерина обвенчалась с каким-то проходимцем в чине пехотного поручика. После свадьбы вдруг выяснилось, что он уже женат. От стыда и горя Екатерина постриглась в монахини. Мать Александра уехала на родину, в Малороссию… Служба Казарского в Дунайской флотилии продлилась пять лет. Здесь он получил чин лейтенанта в 1819 году. В этом же году Казарского назначили на фрегат “Евстафий”, который прибыл в Севастополь…»

Вот мы и добрались до начала фильма, на создание которого приговаривал меня питерский адмирал, — на борту «Евстафия» юный лейтенант Казарский проплывает мимо только что спущенного на воду брига «Меркурий».

— Как? Вы ничего не знаете о «Меркурии»? — возмутился адмирал при нашей первой встрече. — И вам не стыдно? Вы же написали «Юнгу Северного флота»! «Меркурий» знаменит во всем мире!..

Застыдившись, я нырнул тогда в исторические книги, которые адмирал привез мне из Питера. Оказалось, что на любимом мною «Ленфильме», где в 1974 и в 1978 годах по моим сценариям были сняты (и тут же запрещены) «Любовь с первого взгляда» и «Ошибки юности», перед самой перестройкой готовились снять фильм о подвиге «Меркурия», да развал СССР и всего советского кинематографа похерил этот проект.

— Но мы его возродим! — уверенно сказал адмирал. — Моя корпорация включена в государственную программу строительства речных судов, заодно построим копию брига «Меркурий» и снимем фильм! Пишите сценарий!

Напор, как вы понимаете, был питерско-адмиральский, и я снова ушел в первоисточники.

В июле 1823 года лорд Байрон на купленном им в Англии корабле прибыл в мятежный греческий порт Миссолонги и, продав в Англии все свое имущество, на эти деньги вооружил и одел трехтысячный отряд албанцев для атаки на турок. Вся Греция восхитилась поступком поэта, он стал кумиром гречанок. Но мне-то этого было мало, в исторических материалах я искал повод для встречи Байрона с героями фильма — скульптором Прокопиосом и его пятнадцатилетней дочкой. И нашел! По приглашению друга Байрона и местного князя Александра Маврокордато Прокопиос восстанавливал на острове сожженную турками церковь. Весной 1824 года великий Байрон, всеевропейский жуир и гений, пришел, как мне привиделось, в Пасху на открытие церкви и встретил Елену. Он сражен ее красотой, он видит в ней собирательный образ Греции — красивый и мятежный. Однако Елена, помня Казарского, отвергает английского лорда и отчаливает с отцом в родную Халкиду, чтобы по примеру героических гречанок Ласкарины Бабулины и Манто Маврогенус продолжать борьбу с турками. А огорченный Байрон выходит из дома в проливной дождь, простужается и 19 апреля 1824 года умирает со словами, известными всем историкам: «Бедная Греция!.. я отдал ей время, состояние, здоровье!.. теперь отдаю ей и жизнь!»

Тут вы, конечно, скажете: опять любовь с первого взгляда — чушь, киношные штампы…

Но откуда эти штампы берутся, знаете? Как говорят в Одессе, «слушайте сюда!».

«В 1884 году двенадцатилетнюю Аликс привезли в Россию: ее сестра Элла выходила замуж за великого князя Сергея Александровича. Наследник русского престола — шестнадцатилетний Николай — влюбился в Аликс с первого взгляда. Но только через пять лет семнадцатилетняя Аликс, вновь приехавшая к сестре Элле, появилась при русском дворе… Наследнику цесаревичу исполнился двадцать один год, он обратился к родителям с просьбой благословить его на брак с принцессой Алисой. Ответ императора Александра III был краток: “Ты наследник российского престола, ты обручен с Россией, а жену мы еще успеем найти”… Через год, в следующий приезд белокурой немецкой принцессы, Николаю не разрешили с ней увидеться… В апреле 1894 года Николай отправился в Кобург на свадьбу Эрни — брата Аликс. И вскоре газеты сообщили о помолвке цесаревича и Алисы Гессен-Дармштадтской… В свадебную ночь Аликс записала в дневнике Николая: “Когда эта жизнь закончится, мы встретимся вновь в другом мире и останемся вместе навечно…”»

Это цитата из Интернета, но, надеюсь, вы и без нее знали, что шестнадцатилетний русский царевич и двенадцатилетняя немецкая принцесса десять лет ждали друг друга. Правда, при этом юного и тоскующего по Алисе цесаревича несколько лет утешала красавица балерина Матильда Кшесинская, но ведь Алису, десять лет безнадежно мечтавшую о Николае, не утешал никто! Наш двадцатилетний лейтенант Казарский и двенадцатилетняя гречанка Елена тоже не знали, где и когда они встретятся, но верили, что судьба их непременно сведет. Разве не ради этого История и затеяла освобождение Греции?

Продолжая свои исторические раскопки, я цинично искал, а кто же все эти годы утешал тоскующего по Елене Казарского? Но не нашел даже портовых балерин…

«На “Евстафии”, — сказано в еще одной его биографии, — Казарский прошел хорошую командирскую школу… На вахте не жди подсказки, оценив обстановку, действуй самостоятельно и решительно: установи взаимопонимание с нижними чинами, в их умении и слаженности — главный успех маневра: старайся разгадать замысел неприятеля, опережай его действия… После “Евстафия” Казарский плавал на шхуне “Севастополь”, транспортах “Ингул” и “Соперник”».

В октябре 1827 года в греческой бухте Наварин соединенная эскадра России, Англии и Франции разгромила турецко-египетский флот, и в апреле 1828 года Россия вступила наконец в открытую войну с Турцией на стороне восставшей Греции. В мае русские войска перешли Прут и вторглись в Молдавию. Бриг «Соперник» Казарского участвовал в высадке войск и доставке вооружений к Анапе. Но поскольку основной флот не мог по мелководью подойти к Анапской крепости, адмирал А.С. Грейг приказал оборудовать «Соперник» гаубицей, и бриг Казарского, маневрируя, три недели обстреливал эту крепость. За это время он получил шесть пробоин в корпусе и два повреждения рангоута, но продолжал атаковать. За героическую дуэль с турецкими батареями Николай I произвел Казарского в капитан-лейтенанты. Затем, маневрируя на «Сопернике» под стенами Варны, Казарский прикрывал огнем осадные работы, и 25 сентября штурмом была взята и Варна. За Варну тридцатилетний Казарский был награжден золотой саблей и назначен Грейгом командиром двадцатипушечного брига «Меркурий».

(Ага, вот вам вторая встреча Казарского с «Меркурием», будущей легендой не только русского, но и мирового флота!)

А «Меркурий» к этому времени был уже весьма известен. За подвиги во время морских сражений его капитан Семен Михайлович Стройников получил орден Святого Георгия IV степени, равный по нашим временам званию Героя Советского Союза, и назначение капитаном новенького фрегата «Рафаил».

Передавая «Меркурий» Казарскому, Стройников по-отечески поинтересовался:

— Мой юный друг, а вы женаты?

— Нет… — нахмурился Казарский.

— Да ты не хмурься, у меня дочек нет, у меня два сына. А спросил я к тому, что скоро пойдем в Грецию, там такие гречанки! Огонь…

Но Казарский, вспомнив Елену, нахмурился еще больше. А Стройников, отплывая на шлюпке от «Меркурия», вдруг с изумлением обратил внимание на то, как его сменщик похож на росту в виде бога Меркурия на носу брига.

«К концу апреля 1829 года, — сказано в исторических справках, — Порта успела довести свои силы на европейском театре войны до ста пятидесяти тысяч. Этим силам русские могли противопоставить не более ста тысяч. Только русский черноморский флот (около шестидесяти судов разного ранга) имел решительное превосходство над турецким… Что касается османского флота, то он в начале мая вышел из Босфора, однако держался ближе к своим берегам; при этом два русских военных судна были нечаянно им окружены; из них одно (тридцатишестипушечный фрегат «Рафаил») сдалось…»

Тут я должен остановиться: сдавшимся «Рафаилом» командовал тот самый Стройников, у которого Казарский недавно принял «Меркурий». Но как мог прославленный капитан второго ранга, кавалер ордена Святого Георгия и других наград так позорно сдать туркам новенький фрегат? Из Википедии: «11 мая “Рафаил” встретился с турецкой эскадрой, вышедшей из пролива Босфор, состоявшей из пятнадцати судов: шести линейных кораблей, двух фрегатов, пяти корветов и двух бригов. “Рафаил” попытался скрыться от превосходящего противника, однако в виду маловетрия это ему не удалось, и он оказался окружен. На совете офицеры решили драться “до последней капли крови”, как того требовал Морской устав 1720 года, но когда начались разговоры с матросами, офицер, ведший переговоры, доложил, что команда не хочет погибать и просит сдать судно. В итоге капитан 2-го ранга Стройников приказал спустить флаг»…

А буквально через день там же, вблизи Босфорского пролива, дозорный бриг «Меркурий» под командованием Казарского натыкается на турецкую шхуну, везущую на продажу в турецкий Зонгулдак похищенных гречанок и несколько пленных русских моряков. Абордаж, захват шхуны. И — наконец — долгожданная встреча моих влюбленных киногероев: среди спасенных гречанок Казарский обнаружил Елену! Турецкую команду запирают в трюме шхуны, освобожденные из плена моряки уводят шхуну с гречанками в Севастополь, но Елена уже ни в какую не соглашается расстаться с Казарским и остается на «Меркурии».

Однако медовый месяц моих киногероев длился лишь сутки. «14 мая 1829 года бриги “Меркурий” и “Орфей” и фрегат “Штандарт” находились в дозоре у Босфорского пролива. На подходе к проливу русские корабли обнаружили выходящую турецкую эскадру в 18 вымпелов. Капитан “Штандарта”, командовавший русским отрядом, приказал всем кораблям уходить к Севастополю, чтобы сообщить русскому командованию о появлении в море главных сил противника».

Дальше я мог бы цитировать бесконечное количество документов, но ограничусь несколькими. В тот день был полный штиль. Тем не менее, быстроходные «Штандарт» и «Орфей» смогли оторваться от турецкого флота, но грузный, из крымского дуба, «Меркурий» бессильно дрейфовал. «Турецкая эскадра начала догонять русский корабль. Вперед вырвались два линкора — стодесятипушечный “Селиме” под флагом капудан-паши (командующего флотом) и семидесятичетырехпушечный “Реал-бей” под флагом младшего флагмана. Стало ясно, что через несколько часов они приблизятся к “Меркурию” на расстояние пушечного выстрела…»

Теперь я прерываю цитату и прошу вас вспомнить (а еще лучше найти в Интернете) знаменитую картину Айвазовского «Бриг “Меркурий”, атакованный двумя турецкими кораблями».

Посмотрите на эту картину, я мечтаю снять по ней этот невероятный бой, вошедший в анналы истории морских сражений, как единственный и неповторимый «потомству в пример». Из десятков художественных, антихудожественных и документальных описаний этого боя я позволил себе сделать небольшой текстовой коллаж — надеюсь, авторы использованных текстов не будут ко мне в претензии.

«Следуя приказам адмирала, остальная турецкая эскадра замедлила ход и легла в дрейф, предвкушая скорую победу над русским бригом. Турецкие моряки и помыслить не могли, что бой при столь неравном соотношении сил может завершиться чем-либо, кроме безоговорочной победы турецкого оружия… В три часа дня “Селиме” с “Реал-беем” открыли огонь по “Меркурию”. Не успел еще рассеяться дым от первых выстрелов турецких кораблей, как в кают-компании “Меркурия” собрался офицерский совет. На нем единодушно решили драться до последней капли крови, а если поражение станет неминуемым, то сцепиться с каким-нибудь вражеским кораблем и взорвать “Меркурий”. Закончив офицерский совет, командир брига обратился к матросам и канонирам с призывом не посрамить чести Андреевского флага. Команда ответила дружным “ура”…

“Меркурий” стал готовиться к бою. Моряки встали к брасам, у люка пороховой крюйт-камеры положили заряженный пистолет, дабы при худшем исходе взорвать себя. Две трехфунтовые пушки были перетащены на корму, у флаг-фала встал матрос с приказом Казарского стрелять в любого, кто попытается спустить флаг корабля… Настоящее сражение началось около четырех часов дня. Александр Иванович прокричал: “С богом!” — и дал отмашку рукой. Две пушки на корме рявкнули, и навстречу туркам устремились русские ядра. “Селиме” развернулся к бригу левым бортом и дал бортовой залп, твердо уверенный, что на этом бой и закончится. Но вышло иначе. За несколько минут до разворота турецкого корабля Казарский скомандовал: “Поворот” и все турецкие ядра просвистели мимо…»

…Далее в течение получаса «Меркурий», искусно маневрируя, иногда помогая себе веслами, вел бой с вражескими кораблями. Но и капудан тоже кое-что смыслил в тактике морского боя…

«Турецкие корабли стремились занять такие позиции по левому и правому бортам от русского брига, чтобы обрушить на него мощь своих орудий. Но “Меркурий” неизменно занимал такое положение, что корабли противника могли вести огонь только из носовых орудий. Наконец, с превеликими трудностями, турки заняли желаемые позиции. “Меркурий” попал под перекрестный огонь пятидесяти пяти пушек правого борта “Селиме” и тридцати семи пушек левого борта корабля “Реал-бей”. Казалось, что все кончено, но случилось невероятное. Казарский, воспользовавшись дымовой завесой, возникшей от одновременной стрельбы многих десятков пушек, прошел под форштевнем “Селиме” и вырвался из клещей, причем этот маневр был осуществлен настолько незаметно, что еще некоторое время турки, думая, что “Меркурий” по-прежнему находится под их перекрестным огнем, продолжали обстреливать друг друга. В какой-то момент боя неприятельское ядро сбило флаг “Меркурия”. Турки прекратили огонь, думая, что русский корабль запросил пощады. Но через считанные минуты флаг снова развевался над кораблем, и битва вспыхнула с новой силой… Командир турецкого линкора поливает “Меркурий” продольными залпами. Турецкие ядра вихрем проносятся над палубой от носа до кормы, сшибая людей, в щепки разбивая палубные надстройки и сбивая с лафетов пушки. Русский бриг мужественно отстреливается, но силы его тают… И тут лучший канонир брига Лисенко поразил грот-мачту “Селиме”. Турецкий корабль лег в дрейф и прекратил бой. Сразу стало легче: оставался только один корабль, который упорно продолжал преследование. Занятый выполнением очередного маневра корабля, Казарский не заметил, что в него из ружья целится один из турецких моряков. И тогда матрос Щербаков грудью заслонил командира и получил смертельную рану».

А затем «Меркурий», маленький бриг с пробитым корпусом и изрешеченными парусами, пошел в атаку. Виртуозно маневрируя, бриг подошел на расстояние пистолетного выстрела к кораблю «Реал-бей», на котором — хотите верьте, хотите нет — находился плененный капитан Стройников! Выждав удобный момент, канониры «Меркурия» произвели залпы и перебили фор-марса-рей, да так удачно, что все паруса носовой мачты рухнули на палубу. Продолжать преследование турецкий корабль уже не мог, и бой закончился через четыре с половиной часа после начала сражения. Артиллерийская канонада смолкла. «Штандарт» и «Орфей», посчитав, что «Меркурий» уничтожен, в знак траура приспустили флаги. В этот момент несломленный русский бриг продолжал упрямо двигаться, а раненый Казарский подсчитывал потери: четверо убитых, шесть раненых, двадцать две пробоины в корпусе, сто тридцать три — в парусах, шестнадцать повреждений в рангоуте, сто сорок восемь — в такелаже, все шлюпки разбиты…

Об этом бое до наших дней дошла запись в судовом журнале капитана «Реал-бея»: «Во вторник с рассветом, приближаясь к Босфору, мы приметили три русских судна. Мы погнались за ними, но догнать смогли лишь одно. Корабль капудан-паши и наш открыли сильный огонь. Дело неслыханное и невероятное — мы никак не могли заставить его сдаться! Он дрался, уклоняясь и маневрируя, со всем искусством опытного капитана до того, что, стыдно сказать, мы прекратили сражение, а он со славой продолжал свой путь. Бриг этот должен был потерять не менее половины своего экипажа, потому что однажды он был от нас на расстоянии ружейного выстрела. Во время сражения пленный командир русского фрегата (Стройников! — Э. Т.) говорил мне, что капитан сего брига никогда не сдастся, и если он потеряет всю надежду, то взорвет бриг свой на воздух. Ежели в великих деяниях древних и наших времен находятся подвиги храбрости, то сей поступок должен все оные помрачить, и имя сего героя достойно быть начертано золотыми литерами на храме Славы: он называется капитан-лейтенант Казарский, а бриг — “Меркурий”. С двадцатью пушками, не более, он дрался против двухсот двадцати в виду неприятельского флота, бывшего у него на ветре».

Газеты того времени писали: «Подвиг сей таков, что не находим другого ему подобного в истории мореплавания: он столь удивителен, что едва можно оному поверить. Мужество, неустрашимость и самоотверженность, оказанные при сем случае командиром, офицерами и экипажем “Меркурия”, славнее тысячи побед обыкновенных…»

Конечно, героический экипаж «Меркурия» был русским императором щедро награжден. Александр Казарский получил орден Святого Георгия IV степени и звание флигель-адъютанта. Всем офицерам и матросам (в том числе юнге, дальнему предку питерского адмирала) была назначена пожизненная пенсия в размере двойного жалованья. В гербы офицеров «Меркурия» Сенат внес изображение тульского пистолета, того самого, что лежал на шпиле брига перед люком крюйт-камеры. Бриг вторым из русских судов получил памятный Георгиевский флаг и вымпел.

Да, забыл сказать: в нашем фильме во время этого боя погибла Елена. К сожалению… Но не этим боем кончится фильм, поскольку дальнейшая история капитана Казарского впечатлила меня даже больше, чем его уникальное морское сражение. Прошу вас к финалу…

В 1829 году Казарский командовал сорокачетырехпушечным фрегатом «Поспешный» и принял участие во взятии Месемврии. В 1830-м был капитаном шестидесятипушечного «Тенедоса», одного из самых крупных русских фрегатов. После чего был отправлен в Англию с князем Трубецким для поздравления короля Вильгельма IV. Затем произведен в капитаны 1-го ранга и назначен в свиту Николая I. Состоя в свите, был командирован в Казань для определения целесообразности дальнейшего существования Казанского адмиралтейства. После командировки прошел по рекам и озерам от Белого моря до Онеги в поисках нового водного пути, и, как сказал мне питерский адмирал, первым предложил построить Беломоро-Балтийский канал. В 1833 году был направлен для проведения ревизии тыловых контор и складов в черноморских портах и через короткое время после прибытия в Николаев внезапно скончался… от отравления сулемой!

Минуту, господа читатели! Какой шекспировский финал! Почему ни Гоголь, ни Пушкин его не использовали? Ведь Пушкин знал Казарского и даже — внимание! — нарисовал его. Эти рисунки опубликованы.

Но как же так — любимец императора, герой русско-турецкой войны, кавалер золотой сабли и ордена Святого Георгия, по личному распоряжению его императорского величества приезжает ревизором к каким-то казнокрадам, и…

«Казарский, отобедав у Михайловой, выпил чашку кофе и почувствовал себя плохо. Близкая знакомая Казарских, Елизавета Фаренникова, утверждала, что в последние дни Казарский, заходя к кому-либо, ничего не ел и не пил, так как был предупрежден о возможном покушении. Даже некую немку, у которой он остановился в Николаеве, просил попробовать каждое блюдо, прежде чем самому приступить к еде. Однако Казарский не смог отказать красавице дочери хозяина дома, которая поднесла ему чашку с отравленным кофе. За разговором Александр Иванович выпил всю чашку. По утверждению штабс-лекаря Петрушевского, к которому обратился Казарский, тот постоянно плевал, от чего на полу образовались черные пятна, которые не удавалось смыть. Фаренникова утверждает, что и доктор был в сговоре против Казарского, так как вместо того, чтобы дать ему противоядие, усадил его в горячую ванну, несмотря на то, что сам Казарский говорил ему, что отравлен. После смерти тело Казарского почернело, голова и грудь раздулись, лицо обвалилось, волосы выпали, глазные яблоки лопнули, а ноги по ступни отвалились в гробу…»

Затем на имя императора поступило письмо: николаевский купец первой гильдии Василий Коренев сообщал, что в Николаеве был заговор против императорского флигель-адъютанта. Письмо было передано в Сенат и найдено бездоказательным, о чем сообщили императору. Несмотря на это, Николай I приказал шефу корпуса жандармов графу Бенкендорфу назначить расследование.

По мнению историка флота Владимира Шигина, фактической причиной отравления была деятельность Казарского как ревизора Черноморского флота и черноморских портов и вскрытие им фактов злоупотребления и коррупции высших флотских начальников. Однако в своей записке императору граф Бенкендорф сообщил, что «следствие по делу о смерти Казарского ничего не открыло и другое следствие вряд ли будет успешным, поскольку николаевский полицеймейстер Автомонов [участие которого в заговоре против Казарского подозревал граф] является близким родственником генерал-адъютанта Лазарева».

Вот вам, господа, и реальный (не гоголевский) «Ревизор»! А также бессмертная Коррупция — богиня чиновников всех времен и народов…

«Во время похорон за гробом шло множество людей, среди которых были вдовы и сироты, которым Казарский много помогал. Рыдая, они кричали: “Убили, погубили нашего благодетеля! Отравили нашего отца!” Через шесть месяцев из Санкт-Петербурга прибыла новая следственная комиссия, которая эксгумировала труп и извлекла внутренние органы для отправки в столицу, однако этим дело и кончилось».

Хотя…

В 1839 году на Мичманском бульваре Севастополя был поставлен памятник с царевой надписью: «КАЗАРСКОМУ. ПОТОМСТВУ В ПРИМЕР». Что имел в виду государь, судите сами.

А фильм… К сожалению, ввиду крымских событий программа строительства речных судов была не то сокращена, не то законсервирована. Но сценарий фильма почти готов. Осталось его снять — потомству в пример.