Гонцы весны

Элизабет Вернер, 1880

«– И это называется здесь весной! Метель с каждой минутой усиливается, а тут еще этот приятный норд-ост дует с такой силой, словно хочет унести карету. Черт знает что! Действительно, почтовая карета, пассажир которой таким образом выражал свое недовольство, еле двигалась в снегу. Несмотря на все усилия, лошади шли почти шагом, испытывая терпение обоих путешественников…» Книга также выходила под названием «Первые ласточки».

Глава 3

Бруннек, владение советника Рюстова, был расположен в двух часах езды от Эттерсберга и уже много лет подряд находился в руках теперешнего своего хозяина. Это было солидное, обширное имение со многими постройками и угодьями. Советник считался первым в округе сельским хозяином, его авторитет в этом деле почитался всеми, а так как он, кроме того, был обладателем одного из прекраснейших имений, то его положение во всей окрестности было весьма влиятельным. С громадными имениями Эттерсбергов Бруннек, конечно, не мог равняться; тем не менее все утверждали, что богатство Рюстова нисколько не уступало богатству его сиятельного соседа. Хозяйственные нововведения, которые он произвел в своем имении и продолжал вводить с неутомимой энергией, с течением времени дали превосходные результаты и значительно увеличили его состояние, между тем как в Эттерсберге все хозяйство было в руках управляющих и велось так безалаберно, что о каком-либо доходе с имений не было и речи.

Как уже было упомянуто, оба семейства были друг с другом в родстве, но эти родственные отношения взаимно отрицались с одинаковыми ожесточением и враждебностью. В своем теперешнем положении советник мог бы с большим правом просить руки графини фон Эттерсберг. Тогда, двадцать с лишком лет тому назад, молодой хозяин, только что намеревавшийся полностью отдаться своему призванию, со своим более чем скромным состоянием был совершенно неподходящим женихом, но любовь молодых людей не заботилась ни о предрассудках, ни о препятствиях. Когда их разлучили, когда все просьбы, всякая борьба оказались бесполезными, Рюстов сумел уговорить свою невесту, достигшую тем временем совершеннолетия, на решительный шаг. Она бежала из родительского дома и против воли отца обвенчалась с избранником своего сердца. Молодая парочка надеялась, что когда их брак станет совершившимся фактом, прощение последует само собой; но эта надежда не оправдалась. Ни повторявшиеся несколько раз со стороны молодой женщины попытки к сближению и примирению, ни рождение внучки, ни даже изменившееся положение Рюстова, быстро достигшего известности и богатства, не смогли смягчить отцовский гнев. Он всецело зависел от своей родни, презиравшей мещанский брак.

Госпожа Рюстов умерла, не помирившись с отцом, а с ее смертью вообще исчезла всякая возможность к примирению. Следствием этого явилось упомянутое ныне завещание, в котором не говорилось ни о внучке, ни о ее матери, и по которому Дорнау переходило к старшему в роде, владельцу майората. Это завещание было обжаловано Рюстовым, протестовавшим против отрицания своего брака и желавшим добиться признания своей дочери полноправной внучкой и законной наследницей деда. Совершенно безнадежным процесс назвать было нельзя, так как покойный упустил из виду и точно и определенно не выразил свою волю о лишении наследства. Он довольствовался лишь тем, что считал свою внучку просто не существующей и сообразно с этим распорядился своим состоянием. Эта и некоторые другие юридические оплошности, выяснившиеся впоследствии, делали завещание спорным. Исход дела был, во всяком случае, весьма проблематичным, и адвокатам обеих сторон представлялась хорошая возможность изощряться в остроумии и демонстрировать свою сообразительность.

Господский дом в Бруннеке не был ни так обширен, ни так великолепен, как графский замок в Эттерсберге, но старое и вместительное здание все-таки производило весьма внушительное впечатление. Во внутреннем убранстве не было никакой роскоши, Мо оно вполне соответствовало положению и состоянию владельца. В большой комнате, выходившей на балкон, где обычно собиралась вся семья, сегодня сидела пожилая дама и просматривала хозяйственные счета. Это была старая родственница хозяина, уже восемь лет (со дня смерти жены Рюстова) исполнявшая обязанности Хозяйки и заменяющая его дочери мать.

Склонившись над столом, она внимательно изучала счета, делая на них различные пометки, как вдруг стремительно открылась дверь, и в комнату поспешно вошел сам советник.

— Черт бы побрал всякие процессы, акты и суды вместе с господами адвокатами! — воскликнул он, с такой силой хлопая дверью, что его родственница вздрогнула.

— Но, Эрих, как вы можете так пугать меня! С тех пор, как начался этот несчастный процесс, с вами нет никакого сладу. Неужели вы не можете потерпеть до конца?

— Потерпеть? — с едкой усмешкой повторил Рюстов. — Хотел бы я видеть того, кто здесь не потеряет терпения! Эти вечные отсрочки, вечные протесты и апелляции. Над каждой буквой завещания они ломают голову, рассуждают, доказывают, и при всем том дело стоит на той же точке, что и полгода назад!

С этими словами он плюхнулся в кресло.

Эрих Рюстов был еще полон сил и здоровья, и по его теперешнему виду можно было судить, как он был красив в молодости. Правда, теперь его лоб и лицо были изборождены морщинами и носили на себе следы забот и треволнений трудовой жизни.

— Где Гедвига? — спросил он после небольшой паузы.

— Час тому назад уехала верхом, — ответила старушка, снова принимаясь за работу.

— Верхом? Да ведь я же запретил сегодня кататься. При внезапно наступившей оттепели дороги не безопасны, а в горах еще лежит глубокий снег.

— Совершенно верно, но ведь вам известно, что Гедвига всегда делает все наоборот.

— Да, это удивительно; она именно так делает, — подтвердил помещик, который, казалось, находил это только странным и не гневался из-за этого как обычно по любому поводу.

— Это вы воспитали девочку совершенно независимой. Сколько раз я просила вас хоть на два, на три года отдать Гедвигу в какой-нибудь институт, но ведь вас никак нельзя было уговорить разлучиться с ней.

— Потому что я не желал, чтобы она стала чужой мне и своей родине. Я достаточно держал для нее здесь, в Бруннеке, всяких учителей и воспитательниц, и она превосходно всему научилась.

— О, да, конечно, во всяком случае она великолепно умеет тиранить вас и весь Бруннек.

— Ах, да не причитайте вы постоянно, Лина! — сердито проговорил Рюстов. — Вы всегда находите в Гедвиге что-нибудь дурное. То она для вас слишком легкомысленна, то недалекая, то недостаточно чувствительна. Для меня она хороша! Я хочу иметь свежего, жизнерадостного, здорового ребенка, а не чувствительную даму «с настроениями» и «нервами».

Говоря это, он многозначительно посмотрел на Лину, но она ответила ему в том же тоне:

— Ну, я думаю, что в Бруннеке можно от них отвыкнуть, вы сами об этом очень заботитесь.

— Да, за эти восемь лет ваши нервы полностью успокоились, — с нескрываемым удовольствием промолвил Рюстов. — Но чувствительность у вас еще осталась. Как вы расчувствовались третьего дня, когда Гедвига по всем правилам отказала вашему протеже, барону Зандену!

Лицо старушки побагровело от гнева.

— Ну, зато тем бесчувственнее была Гедвига. Она высмеяла предложение, которое всякая другая девушка хотя бы выслушала серьезно. Бедный Занден! Он был в полном отчаянии.

— Он утешится, — решил Рюстов. — Во-первых, я думаю, что как его страсть, так и его отчаянье относились больше к моему Бруннеку, чем к моей дочери. Ее приданое как раз подошло бы ему, чтобы спасти его обремененное долгами имение. Во-вторых, он сам виноват, что получил отказ; мужчина должен знать, на что может рассчитывать, прежде чем идти на решительное объяснение. А, в третьих, я вообще не дал бы своего согласия на этот брак, потому что не хочу, чтобы Гедвига вышла за аристократа. Я уже достаточно испытал на своей собственной женитьбе. Из всего знатного общества, терзающего вас своими посещениями, никто, говорю я вам, никто не получит моей дочери. Я сам выберу ей мужа, когда подойдет время.

— И вы думаете, что Гедвига станет ждать? — насмешливо спросила старушка. — До сих пор все женихи были ей безразличны, но как только он почувствует влечение, так и не подумает спрашивать, принадлежит ее суженый к аристократии или нет; она поступит наперекор убеждениям своего отца, а вы, Эрих, как и всегда, подчинитесь воле своей любимицы.

— Лина, не сердите меня! — воскликнул Рюстов. — Вы, кажется, думаете, что я ни в чем не могу противоречить моей дочери?

Он грозно посмотрел на свою родственницу, но она глядела на него безбоязненно.

— Ни в чем! — уверенно ответила она, собрала свои бумаги и вышла из комнаты.

Рюстов был вне себя, может быть, именно потому, что не мог оспаривать справедливость этого утверждения. Быстрыми шагами он метался по комнате и на повороте столкнулся с лакеем, вошедшим в комнату с визитной карточкой.

— Что там такое? Опять какой-то визит? — С этими словами Рюстов взял карточку, но от удивления чуть не выронил ее. — Эдмунд граф фон Эттерсберг! Что это значит?

— Граф желает лично видеть вас, — доложил слуга.

Рюстов снова взглянул на карточку. Как ни непонятно было само по себе это посещение, ему не оставалось ничего другого, как принять этот странный визит.

Как только слуга вышел, появился молодой граф и с такой непринужденностью и уверенностью поклонился до сих пор совершенно незнакомому хозяину, как будто этот визит был чем-то вполне естественным.

— Вы, конечно, разрешите мне, господин советник, лично познакомиться с моим ближайшим соседом? Я бы уже давно сделал это, но занятия и путешествие вынуждали меня отсутствовать в Эттерсберге. Я бывал там всегда очень недолго и лишь теперь в состоянии заполнить пробел.

В первое мгновение Рюстов был настолько ошеломлен такой манерой держаться, что сразу не мог даже рассердиться. Он промычал что-то вроде приглашения садиться. Эдмунд сразу же, не задумываясь, воспользовался этим и так как его противник не обнаруживал никакого желания начать беседу, то он взял этот труд на себя и начал говорить о хозяйстве в Бруннеке, познакомиться с которым желал уже давно.

Между тем Рюстов успел смерить гостя взглядом с головы до ног и пришел к убеждению, что вся его внешность очень мало соответствовала хозяйственным интересам. Поэтому он довольно невежливым вопросом прервал восторженные излияния Эдмунда.

— Могу я спросить, граф, чем обязан честью вашего посещения?

Эдмунд увидел, что должен изменить план нападения. Обычная вежливость здесь не годилась; молодой граф был наслышан о грубости Рюстова и подготовился к этому.

— Кажется, вы не особенно доверяете моим хозяйственным способностям? — с наилюбезнейшей улыбкой промолвил он.

— А вы, кажется, совсем забыли, что мы не только соседи, но, самое главное, и противники в судебном процессе, — возразил Рюстов, начинавший раздражаться.

Эдмунд небрежно играл хлыстом.

— Ах, да! Вы подразумеваете этот скучный процесс из-за Дорнау?

— Скучный? Вы хотите сказать, бесконечный, это будет вернее. Ведь дело известно вам так же хорошо, как и мне.

— Нет, оно мне совершенно неизвестно, — с величайшей непринужденностью сознался Эдмунд. — Я знаю только, что дело касается завещания моего дяди, отказавшего мне Дорнау, которое вы оспариваете. Я получил бумаги из суда, целые тома, но совсем их не рассматривал.

— Но, граф, ведь вы же ведете процесс! — воскликнул Рюстов, которому такая беспечность была непонятна.

— Простите, пожалуйста, его ведет мой поверенный, — возразил Эдмунд, — и он полагает, что я обязан во что бы то ни стало исполнить волю своего дяди. Лично я к обладанию Дорнау отношусь совершенно безразлично.

— Не думаете ли вы, что им дорожу я? — резко спросил Рюстов. — Мой Бруннек стоит полудюжины таких имений, а моя дочь вовсе не нуждается в дедовском наследстве!

— Так из-за чего же мы тогда спорим? Если дело обстоит так, то можно было бы заключить какое-либо соглашение, которое удовлетворило бы обе стороны…

— Не желаю я никакого соглашения! — неистово воскликнул советник. — Для меня важно не наследство, а принцип, и за него я буду бороться до конца. Если бы мой тесть категорически высказался за лишение наследства — прекрасно! Мы поступили против его воли — он имел право лишить нас наследства. Я не стал бы оспаривать его. Но того, что он самым обидным образом не признавал моего брака, словно тот был незаконным, что ребенка от этого брака он не признавал своей внучкой, я и находясь в гробу никогда не прощу ему и против этого протестую. Брак должен быть признан на зло именно тем, кто его отрицал; моя дочь должна быть признана законной и единственной наследницей, и вот, когда суд вынесет этот неоспоримый приговор, тогда пусть Дорнау летит ко всем чертям или в майоратное владение вашей семьи.

«Вот когда начинает прорываться его грубость!» — подумал граф, которого эта сцена очень забавляла.

Он явился с твердым намерением ни за что не обижаться на Рюстова, а потому, приняв и этот выпад с юмором, ответил как нельзя более вежливо:

— Вы изволили привести весьма лестное сопоставление, дорогой сосед. Что Дорнау полетит ко всем чертям — едва ли вероятно; отойдет ли он к Эттерсбергу или Бруннеку, нам придется обождать; ведь это дело суда. Откровенно признаюсь вам, что мне весьма любопытно узнать, какое мудрое решение вынесут господа судьи.

— Ну, я должен сказать, что такого отношения к делу мне еще не приходилось встречать, — заявил изумленный Рюстов.

— Но почему же? Вы боретесь, как сказали сами, только из-за принципа; я, со своей стороны, выступаю лишь представителем воли своего родственника. Мы одинаково не заинтересованы в этом обстоятельстве. Итак, предоставим нашим адвокатам вести процесс с Божьей помощью дальше! Это нисколько не мешает нашим добрососедским отношениям.

Рюстов уже намеревался энергично отклонить эти «добрососедские отношения», как вдруг дверь распахнулась, и на пороге появилась его дочь. Девушка в облегающем костюме для верховой езды, с раскрасневшимся от быстрой езды лицом казалась сегодня еще очаровательнее, чем недавно в зимнем костюме. То же самое нашел и Эдмунд, вскочивший с места гораздо поспешнее, чем этого требовала обычная вежливость. Гедвига, вероятно, уже узнала от слуги, кто находился у отца, и, нисколько не удивляясь, полуофициальным кивком ответила на поклон графа; но веселый огонек, сверкнувший в ее глазах, показал ему, что она, так же как и он, не забыла их встречи. Волей-неволей советник должен был снизойти до представления, а тон его голоса, когда он произносил до сих пор ненавистное имя Эттерсбергов, показывал, что носитель его, несмотря на все, уже приобрел некоторый шанс.

— Я лишь недавно узнал, кого послала мне судьба в противники по процессу, — обратился Эдмунд к молодой девушке, — поэтому поспешил представиться вам в качестве врага и противника.

— Следовательно, вы явились в Бруннек, чтобы ознакомиться с местоположением неприятеля, — спросила Гедвига, переходя на задорный тон.

— Непременно! В силу действующих обстоятельств это моя обязанность. Ваш батюшка уже простил мне вторжение на вражескую территорию. Очень может быть, что я могу надеяться на то же самое и от вас, хотя недавно вы решительно отказались назвать мне свое имя.

— Что такое? — вмешался Рюстов. — Ты знаешь графа?

— Конечно, папа, — нисколько не смущаясь, ответила Гедвига. — Ведь тебе уже известно, что, возвращаясь из города, я вместе с Антоном чуть не застряла в снегу; я рассказывала тебе о двух незнакомцах, с помощью которых мы выбрались из ущелья.

Только теперь советнику стало понятно, откуда у его молодого гостя появилось добрососедское расположение. До сих пор он тщетно ломал над этим голову; но и это открытие, по-видимому, не очень его обрадовало, потому что он ответил дочери довольно недружелюбно:

— Так, значит, это был граф Эттерсберг! Почему же ты скрыла от меня его имя?

— Потому, что знала твое предубеждение, папа, — звонко расхохоталась Гедвига. — Я думаю, что если бы нас застигла какая-нибудь лавина, ты не простил бы мне, что меня засыпало вместе с одним из Эттерсбергов.

— На наших дорогах лавин не бывает, — нахмурился Рюстов, которому очень не нравилась эта веселость.

— О, нет, нечто подобное случилось недавно в долине, — вмешался Эдмунд. — Уверяю вас, положение было очень опасным. Я был очень счастлив предложить фрейлейн Гедвиге свою помощь.

— Но, граф, ваша помощь выражалась лишь в том, что вы почти все время стояли на подножке кареты, — насмешливо возразила девушка. — Ваш молчаливый спутник вызволил нас из беды. Он, — она немного замялась, — конечно, не приехал с вами.

— Освальд не знает, что я как раз сегодня поехал в Бруннек, — сознался Эдмунд. — Он, несомненно, будет упрекать меня за то, что я лишил его счастья…

— О, пожалуйста, не трудитесь убеждать меня! — перебила его девушка, делая недовольную гримасу и надменно закидывая голову. — Я уже достаточно познакомилась с вежливостью вашего двоюродного брата и совсем не горю желанием возобновить наше знакомство.

Эдмунд не обратил внимания на раздраженный тон этих слов. Он находил вполне естественным, что забыли об угрюмом необщительном Освальде, в то время когда он, граф Эттерсберг, расточал всю свою любезность и делал это с такой непринужденностью, что его обаянию поддался даже Рюстов. Правда, он противился этому изо всех сил, старался сохранить свое недовольство и различными едкими замечаниями давал понять это, но ни то, ни другое ему не удавалось: и характер, и внешность молодого графа с каждой минутой все больше и больше захватывали его. Эдмунд старался уничтожить создавшееся против него предубеждение; он блистал остроумием, очаровывал разговором и был бесконечно любезен. Недружелюбно настроенный помещик был побежден раньше, чем отдал себе в этом отчет; под конец он совсем забыл, с кем имеет дело, и когда, наконец, Эдмунд собрался уходить, случилось нечто невероятное — Рюстов проводил его и на прощанье даже пожал руку.

Он опомнился лишь возвратившись в комнату, и к нему вернулось прежнее раздражение. Когда же помещик увидел, что Гедвига, стоя на балконе, отвечала на прощальный привет графа, буря разразилась вовсю.

— Ну, это переходит всякие границы. Такую наглость мне еще не приходилось встречать! Этот граф запросто является сюда, разыгрывает сплошную любезность, к процессу относится как к пустяку, говорит о соглашении, о дружеских чувствах, о чем угодно, очаровывает своими манерами, так что не успеваешь опомниться… В другой раз я этого не допущу. Если он пожалует снова, я прикажу ответить, что меня нет дома.

— Ты этого не сделаешь, папа, — сказала Гедвига, подойдя к нему и ласково обнимая за шею. — Для этого он слишком понравился тебе самому.

— Да? Кажется, и тебе тоже? — Отец окинул ее критическим взглядом. — Ты думаешь, я не знаю, что привело этого молодого человека в Бруннек? Ты думаешь, я не заметил, как он поцеловал твою руку на прощанье? Но подобные вещи я запрещаю вам навсегда. Ни с каким Эттерсбергом я не желаю иметь дела; я слишком хорошо знаю это общество. Высокомерие, себялюбие, безрассудное упрямство — вот отличительные черты этого рода; все они одним миром мазаны.

— Неправда, папа! — решительно заявила Гедвига. — Моя мать также была из Эттерсбергов, а ты был с ней очень счастлив!

Это замечание было столь веским, что Рюстов немного опешил.

— Так она была исключением, — нашелся он наконец.

— Мне кажется, что граф Эдмунд также исключение, — доверчивым тоном промолвила Гедвига.

— Да? Тебе так кажется? В свои восемнадцать лет ты удивительно разбираешься в людях! — воскликнул советник и стал читать дочери нотацию.

Гедвига слушала отца с таким видом, который ясно доказывал, что для нее этот разговор в высшей степени безразличен, и если бы отец мог прочитать ее мысли, он, наверное, снова нашел бы очень «удивительным», что она и на этот раз предполагала сделать обратное тому, что ей было приказано.