У алтаря

Элизабет Вернер, 1873

«Осеннее утро было серым и мрачным. Густой влажный туман окутывал землю, тяжелыми каплями оседал на темных ветвях сосен, белесым кольцом опоясывал небольшую поляну, которой открывалась просека среди огромных, высоких деревьев старого леса. У самого начала просеки стоял юноша, почти мальчик, лет шестнадцати или семнадцати, в сером форменном платье королевского лесничего. С одного плеча его спускалась охотничья сумка, через другое было перекинуто ружье. Но охота, по-видимому, мало интересовала его в этот момент. Он равнодушно смотрел в чащу леса, откуда доносился топот нескольких лошадей, скачущих галопом. Недалеко от поляны топот затих, послышались звуки голосов и бряцание шпор. Вслед за тем среди стволов замелькали военные мундиры и на поляне появились пятеро офицеров…»

Вместо пролога

Осеннее утро было серым и мрачным. Густой влажный туман окутывал землю, тяжелыми каплями оседал на темных ветвях сосен, белесым кольцом опоясывал небольшую поляну, которой открывалась просека среди огромных, высоких деревьев старого леса. У самого начала просеки стоял юноша, почти мальчик, лет шестнадцати или семнадцати, в сером форменном платье королевского лесничего. С одного плеча его спускалась охотничья сумка, через другое было перекинуто ружье. Но охота, по-видимому, мало интересовала его в этот момент. Он равнодушно смотрел в чащу леса, откуда доносился топот нескольких лошадей, скачущих галопом. Недалеко от поляны топот затих, послышались звуки голосов и бряцание шпор. Вслед за тем среди стволов замелькали военные мундиры и на поляне появились пятеро офицеров.

— Итак, мы первые! — воскликнул высокий, стройный молодой человек с красивым, тонким лицом в мундире с погонами ротмистра.

— Сейчас без четверти восемь, — сказал другой, вынимая из кармана часы и взглянув на них. — Мы слишком быстро ехали, несмотря на все желание, им трудно попасть сюда одновременно с нами. Однако нельзя представить себе более неблагоприятную погоду. Из-за этого проклятого тумана ничего невозможно рассмотреть.

— Ну, на таком коротком расстоянии, какое мы наметили, достаточно хорошо видно, — возразил ротмистр. — У кого из вас пистолеты?

— Смотрите, — вдруг сказал самый молодой из офицеров, — там стоит кто-то, мы здесь не одни.

Все повернули головы в ту сторону, куда указывал офицер, и увидели юношу, прислонившегося к дереву.

— Какой-нибудь охотник, — спокойно проговорил ротмистр, окидывая взглядом тонкую фигуру юноши. — Пожалуй, он может помешать нам. Заальфельд, заставь-ка его убраться отсюда!

Поручик Заальфельд подошел к молодому человеку и вступил с ним в переговоры; однако они, видимо, не привели к желанному результату, по крайней мере минут через пять поручик вернулся к своим товарищам с красным от негодования лицом.

— В чем дело? — спросил ротмистр.

— Мальчишка не хочет уходить! — сердито ответил Заальфельд. — Он упрям и дерзок до последней степени. Придется пустить в ход силу.

— Зачем? Для того чтобы он поднял шум, привлек сюда своих товарищей, а может быть, и главного лесничего? — возразил ротмистр. — Да ведь тогда все наше дело будет сведено на нет. О насилии не может быть и речи! Ты, надо полагать, говорил с ним слишком резко. Попробую сам убедить его, — и ротмистр направился к юноше.

Все офицеры последовали за ним.

— Тебе здесь что-нибудь нужно, мой милый? — ласково спросил ротмистр.

— Нет! — коротко ответил юноша.

— Может быть, ты ждешь лесничего или кого-нибудь другого?

— Нет!

— В таком случае ты, конечно, ничего не будешь иметь против того, чтобы уйти отсюда? Мы собираемся поупражняться в стрельбе, испытать новое оружие, и не хотели бы, чтобы нам мешали. Возьми эти деньги и уходи с Богом, оставь нас одних!

Ротмистр говорил дружелюбно, но тоном, не терпящим возражений; однако и это не подействовало. Очевидно, юноша или относился к тем упрямцам, которые нелегко отказываются от своих желаний, или был так возмущен резкими словами Заальфельда, что решил ни в коем случае не сдаваться.

— Благодарю вас, господин офицер, — ответил он, даже не взглянув на талер, который протягивал ему ротмистр, — я останусь здесь.

— Да ведь говорят тебе, что мы будем здесь стрелять! — нетерпеливо воскликнул ротмистр.

— Ну, что ж, — последовал равнодушный ответ, — это мне нисколько не помешает!

— Но помешает нам, — раздраженно заметил ротмистр, — мы не желаем посторонних свидетелей, слышишь ты это?

— Слышу и остаюсь здесь! — спокойно ответил юноша, снова прислонившись к дереву. — Если кому-нибудь из нас нужно непременно уйти, то…

— Нахальный мальчишка! — закричал поручик Заальфельд и выхватил шпагу.

Юноша смерил его с головы до ног пренебрежительным взглядом и медленно снял с плеча ружье. Спокойствие и уверенность юноши показались офицерам вызывающей дерзостью, они приняли угрожающий вид, и, может быть, молодой человек дорого поплатился бы за свое упрямство, если бы в дело не вмешался ротмистр, который, хотя тоже был страшно рассержен, сумел овладеть собой.

— Не надо насилия, — тихо, но властно заявил он своим товарищам. — Отсюда недалеко до дома лесничего, а вы знаете, что у нас есть основание избегать шума. Если мальчишка ни за что не хочет уйти, то нам не остается ничего другого, как переменить место. Найдите в лесу другую подходящую поляну, а я буду здесь поджидать противника.

Офицеры отнюдь не проявили готовности исполнить желание ротмистра. Они были в высшей степени раздражены, но все-таки авторитет товарища заставил их воздержаться от резких действий против упрямого юноши. А он смотрел на офицеров с таким спокойствием, точно их угрозы относились вовсе не к нему.

Начавшийся между ротмистром и его спутниками горячий спор был прерван приходом еще трех мужчин. Услышав громкий разговор офицеров, пришедшие остановились и с удивлением смотрели на них. Поручик Заальфельд пошел им навстречу.

— Я очень жалею, господа, что должен сообщить вам неприятную весть, — с подчеркнутой вежливостью проговорил он. — Мы застали на этой поляне какого-то юношу, который так упрям, что его никак нельзя заставить уйти отсюда. Конечно, легче всего насильно прогнать его, но вы понимаете, что для нас совершенно не желателен шум, который поднял бы мальчишка, если бы мы прибегли к насилию.

— Да, это очень неприятно, — подтвердил один из вновь прибывших. — Может быть, удастся… виноват, я забыл представить вас друг другу: доктор Рид, любезно согласившийся оказать нам врачебную помощь, барон фон Заальфельд, секундант графа Ранека.

Новые знакомые обменялись поклонами, после чего доктор посмотрел на упрямого юношу и, покачав головой, сказал:

— А, вот вы о ком говорите! Ну, советую оставить всякую надежду подействовать на него добром или силой. Я знаю этого молодого человека. Он сын помощника лесничего Гюнтера. Бернгард скорее согласится, чтобы его убили, но не двинется с места, если решил остаться здесь. Напрасный труд убеждать его.

Заальфельд с трудом подавил проклятие по адресу упрямца, готовое сорваться с его уст.

— Граф Ранек предложил нам поискать другое подходящее место, — произнес он, — но ведь это нечто неслыханное — уйти из-за какого-то нахала-мальчишки, уступить ему!

— Да этого и не требуется, — вмешался в разговор младший из прибывших. — Если юноша во что бы то ни стало хочет остаться здесь, пусть остается. Ведь вы с ним знакомы, доктор, будьте так добры, убедите его только стоять спокойно, не мешать нам и не выдавать нас. Через четверть часа дело будет окончено, и тогда все равно результаты станут известны — их нельзя скрыть. А теперь я убедительно прошу не медлить дольше.

Заальфельд с нескрываемым удивлением взглянул на говорившего, затем подошел к своим товарищам, чтобы сообщить им слова противника. Ротмистр сейчас же согласился, что медлить не следует.

— Совершенно правильно, — быстро сказал он, — дальнейшее промедление может вызвать новые препятствия. Доктор поговорит с мальчишкой, а ты, Заальфельд, займись приготовлениями к делу.

Доктор между тем подошел к молодому Гюнтеру и сказал ему:

— Здравствуй, Бернгард!

— Здравствуйте, господин доктор, — ответил юноша более вежливо, чем можно было ожидать, судя по его разговору с офицерами.

— Почему ты ни за что не хочешь уйти отсюда? — спросил доктор, сердито и в то же время с удивлением глядя на семнадцатилетнего юношу, не побоявшегося затеять ссору с пятью офицерами.

— Так, не хочу! — с упрямым равнодушием ответил Бернгард.

— Счастье твое, что ты в будущем году поступишь на военную службу, — заметил доктор, — там тебя живо отучат от твоего «не хочу». Только молись Богу, чтобы никто из этих офицеров не оказался твоим начальником, не то тебе придется горько раскаяться в своем упрямстве. Ты дорого поплатился бы за него и сегодня, если бы у этих господ не было серьезного основания пощадить тебя. Ну, уж раз ты остался здесь, делать нечего, только смотри, будь осторожен! Стой спокойно рядом со мной, и ни в коем случае не двигайся с места… Понимаешь?

Нотация, несмотря на строгий тон доктора, не произвела на юношу дурного впечатления. В словах врача чувствовались отеческая забота, скрытая ласка, и Бернгард покорно согласился исполнить требование, тем более, что заносчивым офицерам ведь не удалось сдвинуть его с места.

— Ну что? — спросил один из спутников доктора, когда он подошел к ним.

— Я беру упрямца на свою ответственность, он не помешает нам, — ответил доктор, — если уж так необходимо то, что вы затеяли.

— Вы знаете, что у нас нет выбора, — заметил другой спутник, подавляя вздох. — Итак, вы отвечаете за мальчика? Прекрасно! Барон Заальфельд, пожалуйста!

Секунданты измерили расстояние и выбрали оружие. По-видимому, причина, приведшая сюда противников, была весьма серьезной. Здесь дело шло не об оскорблении словом, сказанным сгоряча и требующим дуэли только для того, чтобы выйти из неловкого положения. По строгим лицам присутствующих, по очень короткому расстоянию, на котором противники должны были обменяться выстрелами, можно было заключить, что предполагался поединок не на жизнь, а на смерть. Противники стояли, отвернувшись друг от друга, они не обменялись даже взглядом. Традиционный поклон между враждующими сторонами был выполнен только их секундантами.

Ротмистр граф Ранек стоял, скрестив руки, и молча следил за приготовлениями секундантов. Несмотря на привычное самообладание, он не мог побороть волнения. Его лоб покраснел, губы слегка дрожали, но достаточно было внимательного взгляда, чтобы убедиться, что не предстоящая опасность — причина его волнения. Присущая ему отвага ясно выражалась в смелом взгляде блестящих глаз, во всех чертах красивого лица. Только мрачная складка между бровей, появившаяся на лбу графа с момента прихода противника, придавала ему жесткое, неприятное выражение.

Противник Ранека — высокий, стройный господин в штатском — казался гораздо моложе графа. У него были густые черные волосы и бледное лицо, на котором резко выделялись глубокие темные глаза; напряженная мысль наложила свой отпечаток на тонкие черты его лица, которые поражали теперь своим угрюмым, застывшим спокойствием. Он не обращал никакого внимания на приготовления секундантов. Прислонившись к стволу огромного дуба, стоявшего посреди поляны, он неподвижно смотрел на окутанный туманом лес. Лучи уже поднявшегося солнца еще не в состоянии были проникнуть сквозь густую влажную пелену, нависшую над землей подобно тени смерти. Утренний ветерок слегка шевелил высокую пожелтевшую траву и покачивал ветки дуба, с которых слетали увядшие листья. Один из них упал на человека, прислонившегося к дереву, и тот, почувствовав, как к его лбу прикоснулось что-то холодное, мокрое, молча посмотрел вверх и затем снова начал вглядываться в окружающий лес.

Приготовления были закончены. Противники взяли оружие, стали по местам. В первый раз их взоры встретились, и в тот же миг исчезло мрачное спокойствие младшего, на его лице вспыхнуло все, что он до сих пор старался подавить почти нечеловеческим усилием воли. Глаза его грозно засверкали, а в чертах выразилась такая ненависть, что всем стало ясно — он или убьет противника, или сам будет убит, ни о каком другом исходе дуэли не могло быть и речи. Волнение, охватившее молодого человека в штатском, могло стать для него роковым, так как пистолет заметно дрожал в его руке. Против него стоял ротмистр, и, видимо, ему страшна была не пуля, а глаза его противника: под этим взглядом лицо офицера вспыхнуло краской стыда; но злоба одержала верх, и неприятная складка еще резче обозначилась на лбу. Он крепко держал оружие, и когда дан был знак стрелять, дуло пистолета направил прямо на грудь противника.

Первым выстрелил штатский. Пуля пролетела около самой шеи ротмистра и сорвала погон с его левого плеча, сам он остался невредим. В следующее мгновение раздался второй выстрел и вслед за тем стон. Штатский упал, заливая траву потоком крови.

Дуэль была окончена. Доктор и секунданты бросились к упавшему, офицеры тоже подошли ближе и молча ждали результатов осмотра. Через несколько минут врач, наклонившийся над раненым, поднялся и с сокрушенным видом пожал плечами.

— Ну что, рана опасна? — спросил ротмистр.

Раненый открыл глаза и посмотрел на своего врага. Это был взгляд умирающего, но в нем выражалось, вероятно, нечто очень страшное, так как ротмистр вздрогнул, побледнел и быстро отвернулся.

— Я оставляю раненого на ваше попечение, господа, — не своим голосом, глухо проговорил он, — если мои товарищи могут быть вам чем-нибудь полезны, то…

— Мы справимся и одни, — ответил доктор, — можете уйти и предоставить нам дальнейшее.

— Позвольте предложить вам нашу карету, — сказал Заальфельд.

— Благодарю, наш экипаж тоже стоит недалеко отсюда. Не беспокойтесь, все, что еще можно сделать, будет сделано.

Офицеры молча поклонились. Зазвенели шпоры, раздался гулкий топот копыт, постепенно удаляющийся, и наконец наступила полная тишина.

Четыре человека остались на поляне. Умирающий лежал с закрытыми глазами и в бессознательном состоянии. Секундант опустился на землю и поддерживал руками его голову. По другую сторону к нему наклонился врач и считал пульс умирающего, который был так слаб, что только очень опытная рука могла его отыскать. Вдруг доктор почувствовал прикосновение к своему плечу, он быстро оглянулся и увидел перед собой молодого Гюнтера.

— Наш дом недалеко отсюда, — прошептал юноша, — может быть, вы пожелаете…

— Благодарю, мой милый, — ответил врач, угадавший по взгляду юноши на раненого конец его фразы, — благодарю тебя, но здесь ничем уже нельзя помочь.

— Неужели мы допустим, доктор, чтобы он умер здесь, на сырой земле? — спросил секундант. — Ведь мы могли бы по крайней мере перенести его в дом лесничего.

— Нет, — решительно возразил доктор, — он этого не вынесет. При малейшем движении он умрет. Впрочем, через несколько минут и так все будет кончено, и не все ли равно — умереть под открытым небом или среди четырех стен?

Эти переговоры велись шепотом; потом наступило молчание, и все трое с трепетом ждали приближения смерти. Дыхание раненого становилось все слабее и слабее, затем он глубоко вздохнул, вздрогнул и вытянулся — наступил конец.

Секундант медленно опустил голову своего друга. Он все время с трудом сдерживал слезы, чтобы не обеспокоить раненого, но теперь все его горе прорвалось наружу, и врач сделал знак Гюнтеру отойти с ним в сторону, чтобы не смущать своим присутствием плачущего секунданта.

— Ну, что, теперь ты доволен, Бернгард? — спросил доктор. — Ты, конечно, твердо решил в своей сумасбродной голове, что будешь присутствовать при дуэли, и достиг цели… Что же, ты доволен?

Юноша взглянул на доктора; его лицо побледнело, спокойствие, которое он сохранял, препираясь с офицерами, бесследно исчезло.

— Это было убийство! — медленно ответил он.

— Ты так думаешь? Однако оно совершилось в полном порядке, по взаимному соглашению, с вежливым поклоном, а мы стояли вокруг и не сделали ни малейшей попытки для спасения несчастного. Городские господа, мой милый, пользуются привилегией безнаказанно убивать своих ближних таким образом.

— Почему они стрелялись?

— Гм… это трудно объяснить вообще, а тебе в особенности. Дело шло о смертельном оскорблении, которое могло быть смыто только кровью. Ты видел, как все вышло? Оскорбленный не умел обращаться с пистолетом и потому промахнулся, а тот, кто оскорбил, — профессиональный стрелок, поэтому он и уложил на месте своего противника. Это называется «удовлетворением своей чести»!

С последними словами доктор отвернулся от юноши и подошел к секунданту. Тот уже успел несколько овладеть собой и сказал врачу:

— Нужно отнести его в карету, доктор! Надеюсь, вы поможете мне в моем трудном положении? Вы знаете, куда я должен отвезти тело, у меня не хватает мужества явиться туда с такой страшной вестью.

— Я поеду с вами, — ответил доктор, протягивая руку секунданту. — Конечно, нам предстоит трудная задача, тем более, что это известие разобьет всю их жизнь.

Они подняли труп. Бернгард помогал нести тело, и никто не препятствовал ему. Медленно двигалась небольшая процессия к стоявшей невдалеке карете.

Тихо стало теперь на поляне, где еще так недавно злоба кипела ключом, где только что было совершено убийство. Кто мог сказать, было ли это последним актом давно начавшейся старой драмы или первым действием новой?

Солнце, разгораясь все ярче, пробивалось сквозь туман, и наконец его лучи победоносно засверкали, осветив все вокруг. Казалось, еще более гордо подняли вверх свои кроны могучие сосны с красными стволами, золотом и багрянцем зажглись листья старого дуба. Солнце согнало туман с земли и вместе с ним следы человеческих ног — единственные следы поединка. Только там, где лежал убитый, на траве темнело пятно, будто падала на это место таинственная тень от какого-то невидимого предмета.