Комплекс прошлого

Элли Итон, 2021

Девочки элитной английской школы-интерната Святого Иоанна Богослова слыли далеко не благочестивым поведением. Они были фанатично преданными, острыми на язык и едкими, какими могут быть только девочки-подростки. Для Жозефины годы в Сент-Джоне прошли целую вечность назад. Она ни с кем оттуда больше не разговаривала с того самого дня, как школа с позором закрыла свои двери. Жозефина возвращается к старым местам. Визит вызывает смутные воспоминания о последних неделях обреченности, которые потрясли многих. Она все ближе приближается к тайне, лежащей в основе давнего школьного скандала. Но чем больше Жозефина вспоминает, тем больше это разрушает ее жизнь, уничтожая не только ее брак и карьеру, но и ее мироощущение. Тревожный и провокационный роман Элли Итон исследует противоречивость между жизнью, которую мы ведем во взрослом возрасте, и тем опытом, который нас формирует, как личностей еще в детстве, побуждая задуматься о том, как наши воспоминания могут заставить нас пересмотреть прошлое.

10

В первый год нашей совместной жизни мы с Юргеном все больше становимся кочевниками. Мы были сначала в Лондоне, затем в Амстердаме, затем в Брайтоне и надолго в Берлине. Там мы снимаем комнаты с людьми, которых знаем, или берем в субаренду слабо отапливаемые промышленные здания, которые Юрген может использовать как студию. Это неудивительно, учитывая, что, когда мы впервые встретились для интервью, он все еще жил в палатке. Мы так часто переезжаем, что никогда не покупаем мебель, а наша одежда и мой ноутбук постоянно разбросаны по полу. Я с удивительной легкостью приспосабливаюсь к жизни в полупустых помещениях. Пока Юрген делает зарисовки, я работаю или печатаю свои истории, поставив ноутбук на колени или живот, подбирая удобную позу на пыльном паркете. Ночи мы проводим дома, сидим в постели и — так как, несмотря на три года обязательных уроков по домоводству в школе Святого Джона, я совершенно не умею готовить — едим хлопья из двух стальных мисок, которые Юрген нашел в китайском супермаркете в Шарлоттенбурге. Я никогда не была так счастлива. В день стирки я вешаю свои влажные трусики на ручки его велосипедов. Поскольку мы снимаем помещения в субаренду, наши счета всегда выставляются на другое имя. Мы меняем дома так же часто, как я когда-то переезжала в общежития. Наша ссора молодоженов превратилась в простую шутку, глупый анекдот, который мы рассказываем за ужином, чтобы развлечь наших друзей. Как сумасшедшая женщина плюнула мне в лицо во время нашего медового месяца и назвала тварью.

В Америке портье привозит в номер все наши пожитки на медной тележке. Мы сидим на подоконнике, одетые в мантии, кормим друг друга виноградом, как римляне. Далеко внизу, на улице, машины перемещаются по чикагской Магнифисент-Майл. Работа продвигается на удивление хорошо у нас обоих. У Юргена есть новый впечатляющий заказ, появившийся буквально из ниоткуда, — большая инсталляция в сквере, а мне предложили кое-что особенное в воскресном приложении — интервью с гимнасткой, одной из нескольких жертв, которые недавно обнародовали правду о своем тренере — историю, которая может стать достойной обложки.

Утром Юрген консультируется со швейцаром в белых перчатках и фуражке, который указывает нам направление на Миллениум-парк.

— Что в парке? — спрашиваю я Юргена.

— Подожди и увидишь, — говорит он.

Мы пробираемся сквозь снег, держась за руки и глядя на высотки. Мы чувствуем себя так, будто выпили, громко смеясь над желтыми знаками, которые сообщают об угрозе падения ледяных сосулек. Гуляем по берегу озера Мичиган с собачниками и бегунами, дыхание которых вырывается облачками пара. Юрген, стоящий боком к берегу, швыряет горсть камней по полузамороженной воде, арктическая поверхность скрипит и стонет, а камешки скользят по твердому снегу и падают в темную полынью за его пределами. Его щеки красные от холода.

Он так красив, что от желания я начинаю чувствовать боль между ног.

Я готова тащить его обратно в нашу постель в отеле, но Юрген настаивает.

— Закрой глаза, — говорит он.

Он ведет меня через парк к музыкальной ярмарке, мои глаза зажмурены.

— Сюрприз.

Он убирает пальцы в перчатках с моих глаз.

Юрген выглядит довольным.

— Ох, — говорю я.

Каток.

Мы пьем глинтвейн из одинаковых фарфоровых сапожков и наблюдаем за фигуристами. Пары в коньках, взятых напрокат, шаркают окоченевшими ногами по льду, цепляясь за борта. Парни-хоккеисты толкают друг друга плечами, пытаясь прокатить своих товарищей. Отцы тянут длинные шеренги детей в дутых лыжных костюмах и варежках. Профессионалы легко перемещаются между ними, скручиваясь и прыгая. В центре на одной ноге крутится девушка в фиолетовом купальнике.

Я машу рукой, когда Юрген выходит на лед.

Он манит меня за собой.

— Давай, это твой день. Я научу тебя, — произносит он певуче. — Тебе понравится.

Я качаю головой. Я не сделаю этого даже для него.

Он пытается взять меня за руку и вытащить на лед.

— Нет.

Я застываю.

Я говорю себе, что это не имеет ничего общего с Джерри Лейк, что мне на самом деле просто никогда не нравилось ощущение скользящей под ногами земли. Однажды у меня было видение, как я падаю, и лезвие конька пронзает мои пальцы, как нож для сыра.

Юрген притворяется огорченным.

— Иди, — говорю я, стараясь не нервничать. — Развлекайся. Ну же, давай, давай.

Он ждет, пока в толпе не появится щель, и плавно отталкивается, заложив руки за спину, медленно раскачиваясь с ноги на ногу. Один его ботинок пересекает второй, наклоняясь в повороте. Он в своей стихии. Его светлые волосы зачесаны набок, он по-джентльменски грациозно объезжает более нервных фигуристов. Когда молодая девушка в фиолетовом купальнике падает, он протягивает руку и, катясь спиной вперед, уводит ее от опасности. Она краснеет. Он кланяется и скользит обратно в толпу.

Я смотрю, как эта девушка идет к воротам и несчастно топает по резиновому ковру в мою сторону. Она развязывает шнурки на своих коньках и надевает защиту на каждое лезвие, помещая их в мягкий футляр. Ее бедра усыпаны стразами. Ей, должно быть, двенадцать или тринадцать, я думаю, она всего на несколько лет моложе, чем была Джерри Лейк во время скандала.

— Ты очень талантлива, — говорю я.

Девочка пожимает плечами. Она засовывает одну руку, а затем вторую в стеганую зимнюю куртку. Всхлипывает.

— Я упала.

— Я видела. Мне жаль. Ты ударилась?

Она качает головой. Юрген проезжает мимо, кривляется, машет мне рукой и посылает воздушные поцелуи. Девочка краснеет. Я точно знаю, как она себя чувствует; не могу поверить, что он мой. Она вытирает нос рукавом, засовывает крошечные ножки во флисовые ботинки.

— Он ваш парень?

— Муж.

Ее глаза следят за Юргеном, который легко скользит сквозь толпу фигуристов.

— Он хороший.

— Да, — я киваю, обнимая себя, чтобы согреться.

— Вы не хотите кататься на коньках? — спрашивает она.

— Нет.

Девочка пожимает плечами и вытаскивает из кармана пару перчаток. Я успеваю заметить красные рубцы на ее пальцах, как у Джерри Лейк, от многих лет завязывания шнурков.

— Я ходила в одну школу с фигуристкой, — вспоминаю я.

— Клево.

— Она участвовала в соревнованиях. Выигрывала трофеи.

Почему я говорю ей это?

— Я заняла шестое место на «Коньках на льду». Но награду за это не дают. Может, я слышала о твоей подруге. Она известная?

— Нет, — говорю я.

— Трудно добраться до вершины, — дает мне знать девочка.

— С ней случился несчастный случай.

— Ой. — Девочка грустно смотрит на каток. — Это отстойно.

— Она упала, — говорю я.

Я представляю Джерри на земле. Ее колено выгнуто назад, одна рука поднята, как у манекена. Ее темные волосы собраны в пучок.

Озерный ветер кружит вокруг, заставляя слезиться глаза.

— Мне очень жаль, — говорит девочка.

Она кусает губу и пристально смотрит на меня, как будто собирается задать мне вопрос.

Я вытираю глаза и быстро встаю, оглядывая толпу в поисках мужа.

На льду Юрген кружит и кружит. Он скользит на одной ноге, раскинув руки, как древнегреческий Антерос.