Шапито

Эль (2024)

Перед самым важным моментом, она так долго смотрела в мои глаза. В них отражалось что-то странное, что-то похожее на доверие, уверенность и нечто легкое, неуловимое, словно взмах бабочки. Она, все также глядя в мои глаза, делала едва заметный глубокий вдох и медленный выдох. Ее взгляд ни на секунду не менялся. Менялся лишь я, но не она и наш маленький ставший обыденным ритуал. Метание ножей, стрельба огненной стрелой, доверчивый прыжок с полотна в мои руки… Она всегда смотрела в мои глаза, а после, вверяя всю себя мне, закрывала их и замирала, не дыша… И лишь спустя годы я понял, что она искренне верила, что именно в этот момент моя хваленая точность даст просчет…

Глава 1

Духота давила всевозможными запахами. Пот, дешевый алкоголь, неумелые подделки духов, вонючая еда, разносимая на подносах кривозубых официанток в коротеньких платьицах, которые едва скрывали колени и даже кружева рабочих красивых панталон. Клуб гудел, наперебой кричали то грубые голоса, то высокие, театрально напуганные вскрики, после мешаясь с бурным смехом со всех сторон. Ни нравов, ни морали, ни по этикету заученных фраз, — здесь не было ничего из этого.

Впрочем, я чувствовал лишь, как воняло кровью. Уж этот металлический аромат ни с чем не спутаешь, как и ароматы местных канализаций. Ни тот, ни другой, я, да и никто из всех присутствующих не хотел бы ощущать, но сейчас далеко не об этом. Запах крови лишь дразнил, раззадоривал, заставляя опускаться все ниже и ниже, на самое дно животных инстинктов, где забываешь, что такое человечность. А что это такое? Поди спроси у тех, кто уже давно не мог ровно сидеть за стойкой, да те тебе и ответят. Так ответят, что новых слов поднаберешься, да таких, что ух, сердце захватывало, а уши жгуче горели. Знал я это не понаслышке. Подшутили так завсегдатаи надо мной, когда я впервые перешагнул через прогнивший, в прямом и переносном значении, порог этого подпольного клуба.

Удар в челюсть быстро привел в чувства, впрочем, ничего нового. Действенный способ вернуться в реальность из далеких мыслей, ничего не сказать. Кожа горела от полученных побоев, а кровь залила почти все лицо, попадая в глаза, которые так неприятно жгло. Только вот прикроешь глаза на секунду, и тебя снова ждет хук слева или справа, там уже не так важно будет. Кровь металлом отдавалась на языке, но оно и понятно. Хотя бы зубы целы. Это снова открылась только–только зажившая порванная губа, в ее самом уголке после предыдущего боя, залила все зубы кровью, но такое ждало не только меня. Отвести взгляд в сторону значит проиграть, поэтому напротив светилась ровно такая же кровавая улыбка. Ха! Та, правда, все никак не исчезала, а с каждой секундой становилась все шире и шире. Нелицеприятное действо, конечно.

Удар, снова и снова. Плечо, правые ребра, левое колено. Тело горело, отказывалось слушаться и подчиняться, хотелось принять горизонтальное положение и просто отдышаться, но нет. Это бои. Только правил никаких не было, просто борьба. На деньги. Ну а что? Как еще развлекаться всем тем упившимся до свинячьего визга мужикам или бабам, которые умело таскали из их кошельков и без того еле заработанные гроши? Это лишь борьба на потеху публике, которая даже сейчас умудрялась поднимать ставки, шлепая пышногрудых красоток с подносами по попе, не чураясь никаких запретов хозяев клуба. Все это знали, видели и слышали. Ни раз и ни два. Десятки, несколько десятков, впрочем, я уже давно перестал вести счет. Как и перестал слышать все то, что сейчас истошно кричали те, кто поставил на меня все свои деньги.

— Уродец! Уродец! Уродец! Уродец! Уродец!

Так меня называли здесь, на ринге, в душных клубах, в сырых подвалах домов, — везде, что я и позабыл, какое же мое настоящее имя. Это продолжалось так долго… Сколько? Год? Два? Пять?

Новый удар привел сознание в чувства, но это никак не помогло восстановить уплывающую картинку перед глазами. Она вертелась, кружилась, но никак не становилась четче. Лишь кровавее. Вот же черт! Проморгаться бы, да только это верный проигрыш. Но я не я, если не выполню данный мне приказ.

«Выиграй», — одно слово, брошенное вместе с неопределенным легким взмахом руки, и вот я здесь.

Сознание ускользало. Медленно темнело, скрадывая тени все сильнее и сильнее. Да уж, сегодня явно не мой день. А какое сегодня число? Вот черт! Новый удар ровно в челюсть, и я видел, как противник резко упал. А нет, упал как раз–таки я. Проиграл…

Все еще звенящая тишина. Я не слышал того шума за пределом ринга, не слышал и объявления победителя этого боя, просто лежал, пытаясь отдышаться. Глаза слепил какой–то свет, который мешал потерять наконец–то сознание и ненадолго провалиться в темноту. Мне не нужно было слышать восторга победителей и хуления проигравших, чтобы знать все это. Не раз и не два такое было, поэтому просто снова думал, о чем–то таком далеком. А ведь закрадывалось такое впечатление, что сегодня все пойдет не так. И о тумбочку ударился, и рассеянно пролил воду на рубашку, на лестнице чуть не навернулся. Да, сегодня явно все шло наперекосяк.

— И долго собираешься лежать?

Темный силуэт в этой ярком свете наклонился ближе, закрывая собой луч и становясь форменной тенью с каким–то хорошо различимым ароматом. А, да, так пахли дорогие сигары, которые курил мистер Коллинз. Тень склонялась все ближе и ближе, а запах становился все ощутимее и ощутимее, отчего и без того не лучшее состояние… В горле поднимался комок, а во рту ко вкусу крови прибавлялся желчный привкус. Как бы меня здесь и не вывернуло…

Теперь силуэт стал более отчетливым, когда он полностью перекрыл весь свет и невольно взгляд сфокусировался на очертаниях лица. Этот мужчина с высокими скулами, аккуратно подрезанной темной бородой, курчавыми волосами улыбался. Вроде улыбался, только его темные лисьи глаза не улыбались, в них горело что–то, что тяжело описать одним словом.

— Отдыхаю, — прохрипел я,

Прикрыв глаза, незаметно для всех задержал дыхание, еще сильнее чувствуя бешено колотящееся сердце. Лучше уж задохнуться, чем показать себя с худшей стороны новому хозяину в первые секунды. Да, я прекрасно знал, что он мне сейчас скажет. Такое было уже далеко и не пять раз. Уже привык быть разменной монетой у аристократов. Над головой лишь раздался тихо смех. Довольный чем–то, совсем спокойный, но совсем не радостный.

— И долго будешь отдыхать?

— Пока стоящий у дверей придурок не выкинет меня за шкирку на улицу.

Мужчина зашевелился, его одежды зашуршали. Видимо, огляделся. Сегодня, впрочем, как и всегда, дежурил Большой Джо, так что он должен был увидеть у двери огромного бугая, на вид не особо умного. Впрочем, от него только и требовалось выполнять нетрудные приказы хозяина клуба и выкидывать особо пьяных посетителей за дверь.

— Тот лысый? В не по размеру маленькой рубашке.

— Да, хороший малый, — усмехнулся я, так и не найдя сил, чтобы даже на долю секунды открыть глаза. — Силищи немерено, безжалостен, но зато всегда вещи приносит. Пусть и кидает их в лицо или лужи.

— Ну, так вставать собираешься? — беспрекословный тон заставил меня снова открыть глаза, снова тяжело фокусируясь на лице мужчины.

Он был не из тех, кто пришел сюда просто выпить и пожаловаться на жизнь. Он был похож на прежнего хозяина, только старше и по–джентльменски учтив. Темный костюм тройка, с поблескивающей цепочкой карманных часов, шелковый платок, отглаженные ворот и манжеты кремовой рубашки и массивное, явно золотое, кольцо на указательном пальце правой руки. Позади мелькнула еще одна тень. То был высокий мужчина в более простом одеянии, осторожно придерживающий резную трость с металлическим навершием в виде сокола.

— Кто вы?

— Твой новый хозяин.

— Хорошо, — и как бы все еще ни плыла и расползалась черным пятном картинка перед глазами, я не мог не выполнить приказ нового хозяина, поэтому с трудом, но сел.

— И ты не удивлен? — мужчина внимательно рассматривал меня.

Его хищные глаза, такие были у всех, кто обладал деловой хваткой, осматривали меня всего с ног до головы, словно пытались найти легкий намек на брак проданного товара, на недовольство с моей стороны, но ничего из этого не было и не будет. Лишь отполированный, поддержанный товар.

— У меня было много хозяев, — и поднялся на ноги, следом за господином. — Наверное, вы слышали об этом.

— И правда, бастар санс абри[1], — бросил он и, резко развернувшись, направился к выходу из душного клуба, принимая трость из рук стоящего позади. — Помоги ему.

— Хорошо, господин, — ответил тот.

Меня резко подхватили за руку и помогли аккуратно встать, поддерживая, пока сознание пыталось совладать с поменявшейся картинкой. И, не желая заставлять господина ждать, я сделал маленький шаг, как только картинка перед глазами начала проясняться, но меня довольно сильно осадили, а голос над самым ухом произнес:

— Не торопись, еще успеешь. Приди в сознание сначала.

Голос был слишком юный, но уже с такой какой–то болезненной хрипотцой и усмешкой, словно его забавляло мое странное рвение скорей пойти, хотя со стороны это выглядело довольно комично. Я медленно перевел взгляд на вынужденного помощника. И правда, юнец. Простецки, но чистоплотно одетый, сильный, статный, но явно невысокого происхождения.

— Не смотри так на меня, — засмеялся он.

И я молчаливо отвел взгляд, как и было сказано, отмечая, что картинка все–таки выровнялась, и сделал более уверенный шаг, все также держась за него. Он неспешно вывел меня из клуба, и я по–доброму бросил бугаю краткое прощание, на которое тот не обратил даже внимания, просто швырнув в руки юнца мои вещи.

— Спасибо, дружище, — бросил я в ответ и направился к кэбу, где нас и ждал новый хозяин.

Его не было видно, он скрылся в тени крыши кэба, залезть в которой было непросто не то что калеке, но и абсолютно здоровому мужчине в самой удобной одежде. Сколько я наслушался от хозяев притязаний насчет этой ступеньки и маленькой дверцы, что казалось, это не они разъезжали в кэбах целыми днями, а я. Юнец уселся рядом с господином, помогая мне улечься на пол кареты. Хотя кому я вру, я же обещал писать правду и только правду. Этот юнец истолкал меня всего, чтобы, не дай Боже, моя потная рука или капелька крови как–то столкнулись с начищенным до блеска ботинком господина.

Кэб тронулся, и под цокот копыт, в раскачивающейся и скрипящей на щебне, а после и брусчатке карете, я, наконец, дал волю мыслям. Прохлада воздуха, ночная темнота, нарушаемая лишь скоплением звезд, воем пьянчуг и даже руганью какой–то визгливой бабы, помогли прийти к принятию того, что это снова случилось. Что ж, теперь снова все поменяется. Только привыкнешь к новым правилам, как снова продают, отдают в чьи–то руки. Вот тебя снова везут куда–то, представят каким–нибудь именем, пояснят на словах, для чего купили и все. Вертись, живи, как хочешь, нам плевать, да и вообще твое мнение нам не интересно. Привык уже, что никто никогда не считался с мнением рабов.

Да, раб, самый настоящий раб. Продавали за какие–то копейки, когда больше не приносил необходимой прибыли, которая была нужна. Кому? Да кому придется.

— Как зовут? — голос господина и правда был внушительным, таким громким, четким, пробирающим до дрожи.

— Не помню, господин.

— Врать удумал? — в этой фразе не было ни угрозы, ни раздражение, лишь полное равнодушие.

— Нет, господин. Меня называли разными именами. Я был и Чарли, и Джорджем, и Хьюбертом, и Уилом, и просто цацой, — я безразлично пожал плечами, меня много как называли.

— Цаца? — голос господина звучал удивленно. — Ну и какое задержалось дольше всего? — усмехнулся он.

— Уродец.

Коротко и четко. Меня кликали уродцем очень долгое время, что я уже и забыл, что это слово по сути оскорбление. Оно стало для меня новым именем. Тем, чтобы отличало меня из гущи безымянных незнакомцев. А какое имя дали мне мои родители, поди разберись. Уже лет так 20 точно никто не называл меня моим родным именем, так что я его и позабыл.

— Ничего не скажешь, — хмыкнул господин в ответ и снова заговорил по не нашему. — Пью импорте се ке вюз апли ан бастар ель рестар ель[2], — я не понял ни слова, но вроде как это был французский, так говаривал его прошлый хозяин — мистер Шолти.

Спрашивать, что это значит невежливо, неэтично, да и не особо хотелось. И так было понятно, что далеко не ласковые слова звучали на столь красивом языке.

Мне и правда очень нравился французский. Мистер Шолти говорил на нем большую часть, лишь к слугам обращался на английском. Но зато как говорил! Все заслушивались, да и я тоже, чего уж скрывать. Он был утончен, и этот язык ему подходил как нельзя. А вот с мистером…

— Господин, простите за вопрос, — начал я и услышал одобрительное мычание в ответ. — Вы узнали, как зовут меня, а я нет, — тот лишь впервые искренне засмеялся, да так громко, что кто–то из пьянчуг на улице даже заткнулся, испугавшись.

— Оливер О’Брайен.

Имя казалось знакомым, по крайней мере, казалось, что я где–то его слышал, но только где? Задавать дальше вопросов я не стал, просто уставился на небо, замечая, что мы выехали за пределы шумных улиц и двигались куда–то к тихим районам, а возможно и вообще в пригород. Глаза сами собой закрывались, хотелось провалиться в сон и перестать чувствовать ноющее тело.

— Не спи, мы скоро приедем, никто тебя не будет тащить в дом.

Одна фраза, и пришлось вновь распахивать глаза, пересчитывать звезды в созвездиях, вспоминать названия, которые мне когда–то говорили, считать цоканье копыт и все то, что я мог, вот так лежа под ногами господина, делать, чтобы не заснуть.

— Не врали, когда говорили, что послушный.

Это не вопрос, чтобы ответить, не просьба, да и не похвала, просто думы нового хозяина. Эта фраза преследовала меня огромное количество времени. Каждый непременно говорил мне об этом, словно я и сам об этом не знал. Просьба, приказ, да и вообще любое слово хозяина — закон для раба, а я, увы, раб без возможности выкупа и освобождения.

Кэб остановился, качнувшись в последний раз, и юнец ловко спрыгнул на щебенку, помогая мне подняться. Усталость, конечно, навалилась разом, но на ногах стоять уже мог, хоть те и позорно тряслись. Мистер О’Брайен спустился и направился к открытой калитке виднеющегося особняка. Зажиточного, богатого, впрочем, в районе отнюдь не среднем мы сейчас находились. Дом возвышался на три этажа, в каких–то окнах горел тихий свет, как и крыльцо, освещаемое открытой настежь входной дверью.

Хозяин шел чинно, но спешно, хотя и довлел своим почти осязаемым хладнокровием. Слуги, ожидающие его на крыльце, покорно склонившись, приняли его трость и выслушали все необходимые приказания, которыми он разбрасывался так быстро, что я просто не поспевал за его логикой, да и вообще ни за чем не поспевал. Меня все также вел под руку юнец, только стоило мне взобраться на крыльцо, как и с другой стороны меня подхватил еще кто–то и потащили прочь. Если господин поднимался по лестнице, расстегивая по пути пуговицы воротника и манжет рубашки, то меня оттащили куда–то за невзрачную дверь на первом этаже.

— Отдохни хорошенько, ты мне нужен завтра к обеду в осознанном состоянии.

— Хорошо, — хрипло ответил я, настраиваясь на отданный приказ.

За дверью был небольшой, довольно узкий коридор со множеством невзрачных дверей, из–за некоторых звучал какой–то шум. Это были комнаты прислуги, понял я это уже только после того, как меня довели до пятой двери и, легко толкнув ее, втащили внутрь. Это была небольшая комната с тремя заправленными кроватями, рядом с которыми стояли три невзрачные тумбочки с зажженными керосиновыми лампами. Большой шкаф стоял прямо за дверью, а между ними у одной из кроватей стоял простой стол с парой выдвижных ящиков. В целом комната выглядела даже пустой, хотя было видно, что здесь жили. Вон там из ящика одной из тумб торчала какая–то бумажка, а на столе неровной кучей лежали бумаги и чернильница с самым дешевым пером. Да и витал в комнате особый запах. Не, не пота, что странно, просто было понятно, что эта комната не пустует.

Меня кинули на самую дальнюю и неудобно стоящую у стены кровать. Твердая, но, впрочем, это кровать, уже можно было радоваться. Юнец, так и не кинув больше ни одного слова, тут же вышел за дверь вместе со вторым мужчиной, оставляя меня одного, правда, ненадолго. Он вернулся с небольшим тазиком, на плече висели полотенца, а мужчина за ним нес какие–то бутыли.

— Пришел в сознание? — спросил юнец, усаживаясь на кровать и ставя таз на тумбу.

— Почти. Все еще мутит, но лучше.

— Это хорошо, — и он впервые улыбнулся, легко и даже облегченно, я бы сказал. — И как же нам тебя звать, раз имени нет?

Мужчина, который встал рядом с нами, удивленно посмотрел сначала на юнца, а после перевел взгляд на меня, не понимая брошенной фразы.

— Не знаю, — откликнулся я. — Как завтра господин назовет, так и будете. А тебя–то как звать?

— Гейл, — улыбнулся юнец и, намочив полотенца, протянул его мне.

— Спасибо, — с его помощью я сел в кровати и принялся обтираться от крови, которая уже засохла и не хотела поддаваться нехитрым манипуляциям.

— Я и Мэтт будет твоими соседями, — он кивнул на мужчину, который промакивал бинты какими–то жидкостями.

— Приятно, — буркнул я и тихо зашипел, когда бинт коснулся раны на брови.

— Мне тоже, но потерпеть все же придется, — хохотнул мужчина. — Я, можно сказать, подрабатываю местным лекарем, хотя и один из садовников.

— Ммг, — невнятно согласился я, пытаясь не шипеть от больнючих примочек.

— А я — посыльный, хотя считают все за мальчика на побегушках, — выдыхает Гейл, а Мэтт тихо смеется.

— Потому что со стороны так это и выглядит.

— Ой, ну все, — он обиженно надул щеки, и, казалось, скинул еще пару лет, превращаясь в обыкновенного мальчишку.

Так я попал в дом господина Оливера, который и являлся отправной точкой всей моей истории…

[1] Здесь и далее все французские выражения будут записывать кириллицей, как слышит их главный герой.

Bâtard sans abri (франц.)

[2]Peu importe ce que vous appelez un bâtard, elle restera elle (франц.)