Приказано выжить

Юлиан Семенов, 1983

Март 1945 года. Дни Третьего рейха сочтены. Советский разведчик Исаев-Штирлиц по распоряжению Центра возвращается в Берлин. Но теперь все изменилось, шеф гестапо Мюллер обладает неопровержимыми доказательствами того, что Штирлиц работает на Москву. Начинается последняя игра: «красный» должен быть перевербован.

Вот как умеет работать гестапо! — I

…Бомбили центр Берлина; над Бабельсбергом не летали, поэтому свет в районе выключен не был, хотя лампочки горели, как всегда, вполнакала.

— Только, пожалуйста, Ганс, — попросил Штирлиц, — не кладите мне сахара, я пью кофе с сахарином.

Шофер откликнулся с кухни:

— Так вы ж худой, господин Бользен, это моему шефу приходится следить за каждым куском хлеба, постоянно ходит голодный…

— Индийские йоги считают состояние голода самым полезным, — заметил Штирлиц. — Так что мы, немцы, живем в условиях пика полезности — почти все голодны.

На кухне было тихо, Ганс никак не прореагировал на слова Штирлица — видимо, вспоминал инструкции Мюллера, как вести себя в разных ситуациях…

«А может быть, все-таки я сам себя пугаю? — подумал Штирлиц. — Может быть, парень действительно приставлен ко мне для охраны? Не страна, а гигантская банка со скорпионами, понять логику поступков практически невозможно, следует рассчитывать на свои чувствования… Но если я не смогу оторваться от моего стража и выйти на связь с радистами, что мне здесь делать? Какой смысл пребывания в Берлине? Я верно сделал, что намекнул Мюллеру о возможности моей особой игры, пусть думает; судя по всему, такой ответ устроил его, хотя настоящий разговор у нас еще не состоялся…»

Кофе был отменный, сделан по турецкому рецепту; Штирлиц поинтересовался:

— Кто вас научил так хорошо заваривать?

— Сын группенфюрера, Фриц. Он был ученым ребенком, знал по-английски и по-французски, целые дни читал книги и учебники. Он-то и натолкнулся на рецепт, как надо делать настоящий кофе. Не ставить на электрическую плиту, а держать над нею, наблюдая, когда начнет подниматься пена; мальчик называл это как-то по-ученому, не на нашем языке, но очень красиво… Сейчас, я припомню, как он переводил… «Эффект вкусового взрыва» — вот как он мудрено это называл…

— А где сейчас сын группенфюрера?

Ганс подвинул Штирлицу мармелад:

— Это варит моя мама, господин Бользен, пожалуйста, угощайтесь.

— Вы не ответили на мой вопрос…

— А еще я хочу просить вас попробовать наше сало… Отец делает его по старинному рецепту, поэтому в нем так много розовых прокладок, видите, как красиво?

— О, да, — ответил Штирлиц, поняв, что парень ничего ему не ответит, — с удовольствием отведаю вашего домашнего сала. Откуда вы родом?

— Из Магдебурга, господин Бользен. Наш дом стоит на развилке дорог, помните, поворот в направлении Ганновера и указатель на Гамбург? Красивый дом, очень старинный, с большой силосной башней на усадьбе…

— Я часто езжу по этой трассе, милый Ганс, но, увы, сейчас не могу вспомнить ваш красивый старинный дом… Наверняка под красной черепицей, а балки каркаса прокрашены яркой коричневой краской?

— Ну конечно! Значит, все же помните?!

— Начинаю припоминать, — сказал Штирлиц. — Если вам не трудно, пожалуйста, сделайте мне еще кофе.

— Конечно, господин Бользен.

— Или попозже? Ваш кофе остынет, допейте, Ганс…

— Ничего, я люблю холодный кофе. Сын группенфюрера научил меня делать «айс-кофе». Пробовали?

— Это когда в высокий стакан с холодным кофе кладут катышек мороженого?

— Да.

— Очень вкусно, пробовал. А вы пили кофе «капучино»?

— Нет, я даже не слыхал о таком.

— Помните, в Средние века жили капуцины, странствующие монахи?

— Я не люблю попов, они ведь все изменники, господин Бользен…

— Почему же все?

— Потому что они болтают про мир, а нам воевать надо, чтобы изничтожить большевиков и американцев…

— В общем-то верно, хорошо думаете… Так вот, о кофе капуцинов… Это когда в горячий кофе кладут мороженое и образуется совершенно невероятная шоколадная пена. Боюсь, что кофе «капучино» мы с вами попробуем лишь после победы… Идите, милый, я не задерживаю вас более… Сделайте заварки кофе на три чашки, я тоже люблю холодный кофе, мне потом предстоит поработать…

Когда Ганс вышел, Штирлиц достал из кармана пиджака маленькую таблетку снотворного, положил ее в чашку Ганса, закурил, глубоко затянулся; снял трубку телефона и набрал номер Дагмар Фрайтаг, той женщины, дело которой передал ему Шелленберг.

Голос ее был низким, чуть ли не бас; Штирлицу нравились такие голоса, как правило, бог наделял ими высоких, худощавых, спортивного типа женщин с лицом римлянок.

«Ты все всегда придумываешь, старина», — сказал себе Штирлиц. «Ну и что? — ответил он себе же. — Это прекрасно. Надо навязывать явлениям и людям, тебя окружающим, самое себя; незаметно, подчиняясь непознанным законам, твои представления, твоя концепция, твои идеи обретут право гражданства, только надо быть уверенным в том, что поступаешь правильно и что твоя идея не есть зло, то есть безнравственность».

— Мне разрешили побеспокоить вас звонком, профессор Йорк, — сказал Штирлиц. — Моя фамилия Бользен, Макс Бользен.

— Добрый вечер, господин Бользен, — ответила женщина. — Я ждала вашего звонка.

— У вас глаза зеленые, — утверждающе заметил Штирлиц.

Женщина рассмеялась:

— По вечерам, особенно когда во время бомбежек выключают свет, они желтеют. А вообще вы правы, зеленые, кошачьи.

— Прекрасно. Когда вы найдете для меня время?

— Да когда угодно. Вы где живете?

— В лесу. Бабельсберг.

— А я в Потсдаме. Совсем рядом.

— Когда ложитесь спать?

— Если не бомбят — поздно.

— А если бомбят?

— Тогда я принимаю люминал и заваливаюсь в кровать с вечера.

— Сейчас я обзвоню моих друзей — я только что вернулся, надо кое с кем переброситься парой слов — и свяжусь с вами еще раз. Может быть, если вы согласитесь, я приеду к вам сегодня, только позже.

«Сейчас пишут каждое мое слово, — подумал он, положив трубку. — И это замечательно. Вопрос о том, когда расшифровку записей передадут Мюллеру: сразу же или завтра? И в том и в другом случае мой выезд замотивирован. Поглядим, как крепок его Ганс; он свалится через сорок минут, два часа беспробудного сна это зелье гарантирует. Впрочем, он может отставить свою чашку, и сна не будет. Что ж, тогда я поеду вместе с ним. После беседы с этой зеленоглазой Дагмар совершу прогулку по Потсдаму. Ее дом находится, если мне не изменяет память, в трех блоках от того особняка, где живет радист. А может быть, у Дагмар есть удобный выход во двор — придется полазать через заборы, ничего не попишешь: Москва должна знать о том, что теперь уже и Борман не мешает переговорам с Западом и что в дело будут включены серьезные люди как в Швейцарии, так и в Швеции».

Ганс вернулся с кухни, налил Штирлицу кофе, допил свой, холодный, с сильно действующим снотворным; поинтересовался, что господин Бользен будет есть на завтрак: он, Ганс, отменно готовит яичницу с ветчиной.

— Спасибо, милый Ганс, но ко мне приходит девочка, она знает, что я ем на завтрак…

— Господин Бользен, группенфюрер сказал, что девочка погибла во время налета… Простите, что я вынужден вас огорчить…

— Когда это случилось?

— А еще я умею делать морковные котлеты, — сказал Ганс.

Он просто пропускал мимо ушей тот вопрос, на который ему было предписано не отвечать.

— Я задал вам вопрос, Ганс: когда погибла моя горничная?

— Но я не знаю, господин Бользен. Я вправе отвечать вам лишь про то, что мне известно.

— Вот видите, как славно, когда вы объясняете мне. Не очень-то воспитанно молчать, когда вас спрашивают, или говорить о другом, нет?

— Да, это совсем невежливо, вы правы, господин Бользен, но я не люблю врать. По мне лучше промолчать, чем говорить неправду.

— Пойдемте, я покажу вам вашу комнату.

— Группенфюрер сказал, что я должен спать внизу. Мне надо блокировать вход к вам на второй этаж. Если вы позволите, я стану устраиваться на ночь в кресле… Вы разрешите подвинуть его к лестнице?

— Нет. На втором этаже нет туалета, я буду вас тревожить…

— Ничего страшного, тревожьте, я моментально засыпаю.

— В данном случае я говорю о себе. Я не люблю тревожить людей попусту. Пожалуйста, подвиньте кресло… Нет, еще ближе к лестнице, но так, чтобы я мог ходить, не обращаясь к вам с просьбой отодвинуться в сторону.

— Но группенфюрер сказал мне, что я должен быть вашей тенью повсюду…

— Вы в каком звании? Капрал? Ну а я — штандартенфюрер.

— Я вас охраняю, господин Бользен, а приказы мне дает группенфюрер. Простите, пожалуйста…

— Видимо, вы хотите, чтобы я позвонил Мюллеру?

— Именно так, господин Бользен, пожалуйста, не сердитесь на меня, но вы бы сами не поняли солдата, не выполняющего приказ командира.

— Пожалуйста, милый Ганс, подайте мне аппарат, шнур удлинен, можете брать со стола спокойно.

Ганс передал Штирлицу телефон, прикрыв рот ладонью, зевнул, смутился, спросил:

— Могу я выпить еще полчашки кофе?

— О да, конечно. Плохо спали сегодня?

— Да, пришлось много ездить, господин Бользен.

Штирлиц набрал номер.

Ответил Шольц.

— Добрый вечер, здесь Штирлиц. Не были бы так любезны соединить меня с вашим шефом?

— Соединяю, штандартенфюрер.

— Спасибо.

Мюллер поднял трубку, засмеялся своим мелким, быстрым, прерывающимся смехом:

— Ну что, уже начался нервный приступ? Молодец Ганс! Дальше будет хуже. Дайте мне его к телефону.

Штирлиц протянул трубку Гансу, тот выслушал, дважды кивнул, вопросительно посмотрел на Штирлица, хочет ли тот еще говорить с шефом, но Штирлиц поднялся и ушел в ванную.

Когда он вернулся, Ганс сидел в кресле и тер глаза.

— Ложитесь, — сказал Штирлиц. — Можете отдыхать, вы мне сегодня не понадобитесь более.

— Спасибо, господин Бользен. Я не буду мешать вам?

— Нет, нет, ни в коем случае.

— Но я временами храплю…

— Я сплю с тампонами в ушах, храпите себе на здоровье. Белье возьмите наверху, знаете где?

И Ганс ответил:

— Да…

…Ганс уснул через двадцать минут.

Штирлиц укрыл его вторым пледом и спустился в гараж.

Когда он вывел машину со двора, Ганс, шатаясь, поднялся с кресла, подошел к телефону, набрал номер Мюллера и сказал:

— Он уехал.

— Я знаю. Спасибо, Ганс. Спи спокойно и не просыпайся, когда он вернется. Ты у меня молодчага.

…Штирлиц остановил машину в переулке, не доезжая двух блоков до маленького трехэтажного особняка радиста; он позвонил, осветив спичкой фамилии квартиросъемщиков — их здесь было четверо.

Радистом оказался пожилой немец, истинный берлинец, Пауль Лорх.

Выслушав слова пароля, произнесенные гостем шепотом, он мягко улыбнулся, пригласил Штирлица к себе; они поднялись в маленькую двухкомнатную квартиру, Лорх передал Штирлицу два крохотных листочка с колонками цифр.

— Когда получили? — спросил Штирлиц.

— Вчерашней ночью.

Первая шифровка гласила:

«Почему медлите с передачей информации? Мы заинтересованы в получении новых данных ежедневно.

Центр».

Вторая в какой-то мере повторяла первую:

«По нашим сведениям, Шелленберг развивает особую активность в Швеции. Насколько это соответствует истине? Если факт подтверждается, назовите имена людей, с которыми он контактирует.

Центр».

— Где передатчик? — одними губами, очень тихо спросил Штирлиц.

— Спрятан.

— Можем сейчас съездить?

Лорх отрицательно покачал головой:

— Я могу привезти его завтра к вечеру.

— Хорошо бы это сделать сегодня… Никак не выйдет?

— Нет, я должен быть на работе в шесть, а мы только в пять вернемся.

— Ждите меня завтра или послезавтра. Круглые сутки. Вызовите врача, замотивируйте болезнь, но сделайте так, чтобы вы были на месте. Ваш телефон не изменился?

— Нет.

— Я могу позвонить… У меня довольно сложная ситуация… Мне сейчас трудно распоряжаться своим временем, понимаете ли… Вы по-прежнему служите собачьим парикмахером?

— Да, но теперь приходится стричь и людей… Поэтому я езжу рано утром в госпиталь…

— Ваш телефон в справочной книге, как и раньше, связан с вашей профессией?

— Да.

— Сколько еще осталось собачьих парикмахеров в городе?

— Две дамы, они специализируются по пуделям. Отчего вы шепчете? Я вполне надежен.

— Конечно, конечно, — по-прежнему беззвучно ответил Штирлиц. — Я не сомневаюсь в вашей надежности, просто я устал, и у меня нервы на пределе, простите…

— Хотите крепкого чая?

— Нет, спасибо. Может быть, вам позвонит мой… словом, шофер. Его зовут Ганс. Он приедет за вами — если не смогу я — на моей машине. Номер машины эсэсовский, не пугайтесь, все в порядке. Будете стричь моего пса, в том случае, если я сам не смогу прийти к вам. Но я должен прийти к вам обязательно. Вот текст шифровки, передайте ее завтра до моего прихода.

«Шелленберг действительно начал новую серию тайных переговоров в Швейцарии и Швеции. Контрагентами называет Бернадота — в Стокгольме и Музи — в Монтрё. Мне поручено подготовить к переброске в Стокгольм, в окружение графа Бернадота, некую Дагмар Фрайтаг, филолога, тридцати шести лет, привлечена к работе Шелленбергом после ареста ее мужа, коммерсанта Фрайтага, за высказывания против Гитлера. Мюллер приставил ко мне своего человека. Борман, видимо, информирован о контактах с Западом, ибо потребовал от меня сделать все, чтобы факт переговоров с нейтралами, представляющими на самом деле Даллеса, был пока что высшей тайной рейха, более всего он не хочет, чтобы об этом узнал Кремль.

Юстас».

…Мюллер выслушал руководителя особой группы наблюдения, пущенного за Штирлицем, записал адрес Лорха и сказал:

— Спасибо, Гуго, прекрасная работа, снимайте с него ваши глаза, видимо, он поедет сейчас к этой самой Дагмар Фрайтаг. Отдыхайте до утра.

Затем Мюллер пригласил доктора филологии штурмбаннфюрера Герберта Ниче из отдела дешифровки и спросил его:

— Доктор, если я дам ряд слов из вражеской радиограммы, вы сможете ее прочесть?

— Какова длина колонки цифр? Сколько слов вам известно из тех, которые зашифрованы? Что за слова? Мера достоверности?

— Хм… Лучше б вам не знать этих слов, право… Вы раскассируйте те слова, которые я вам назову, по группам, работающим вне нашего здания… Слова, которые я вам назову, опасны, доктор… Если их будет знать кто-либо третий в нашем учреждении, я не поставлю за вас и понюшку табаку… Итак, вот те слова, которые обязательно будут звучать в шифрограмме: «Дагмар», «Стокгольм», «Фрайтаг», «Швейцария», «Даллес», «Мюллер», «Шелленберг», «Бернадот»; вполне вероятно, что в провокационных целях будут названы святые для каждого члена партии имена рейхсмаршала, рейхсфюрера и рейхсляйтера. Более того, вполне возможно упоминание имени великого фюрера германской нации… Я не знаю, каким будет шифр, но вероятно, что он окажется таким же, каким оперировала русская радистка…

— Та, которую арестовал Штирлиц? В госпитале?

— Да, Штирлиц сумел обнаружить ее именно в «Шарите», вы совершенно правы.

Мюллер достал из сейфа перехваченные шифровки, положил их на стол перед Ниче и сказал:

— Пока суд да дело, попробуйте помудрить с этими цифрами, подставив сюда следующие слова: «Вольф», «Даллес», «Шлаг», «пастор», «Мюллер», «Швейцария», «Берн», «Шелленберг»… Возможны упоминания имен Гиммлера и Бормана в гнусном, клеветническом подтексте. Если не все, то большинство этих слов, я полагаю, присутствует в этих цифрах… Я останусь ночевать здесь, так что звоните, Шольц предупрежден — он меня немедленно разбудит…

Шольц его разбудил в шесть, когда уже светало; небо было высоким, пепельным; сегодня ночью не бомбили, поэтому не было дымных пожарищ и не летала мягкая, невесомая, крематорская копоть.

Доктор Ниче положил перед Мюллером расшифрованный текст:

«Шелленберг с санкции Гиммлера намерен вести переговоры в Швейцарии с американцами. Мне санкционирована свобода действия, срочно необходима связь, подробное донесение передаст пастор, которого я переправляю в Берн.

Юстас».

Мюллер закрыл глаза, а потом мягко заколыхался в кресле — смех его был беззвучным, он качал головою и хмыкал, словно бы простудился на ветру. А когда ему передали шифровку, отправленную Штирлицем через Пауля Лорха после его бесед с ним, с Мюллером, с Шелленбергом и с Борманом, шеф гестапо ощутил такое удовлетворение, такую сладостную радость, какую он испытывал лишь в детстве, помогая дедушке работать в поле, весною, когда наступала пора ухода за саженцами на их винограднике.

Он имел право на такую радость.

Он добился того, что Штирлиц оказался слепым исполнителем его воли: отныне вопрос возможной конфронтации между Кремлем и Белым домом перестал быть отвлеченной идеей. Случись такое — Мюллер спасен. Впрочем, шансы его и Бормана на спасение увеличились неизмеримо, даже если вооруженной конфронтации между русскими и американцами не произойдет — все равно разведка красных не может не заинтересоваться тем, как будут и дальше реагировать на мирные переговоры Борман и он, Мюллер; от них ведь зависит, прервать их или же содействовать их продолжению…