Путь Кассандры, или Приключения с макаронами

Юлия Вознесенская, 2013

Знаменитый бестселлер-антиутопия о нашем недалеком будущем. Объединенная Европа после экологической катастрофы оказывается под властью президента, называющего себя спасителем и мессией. Уцелевшие люди живут при тоталитарном режиме, где главным способом существования является глобальная компьютерная сеть – «Реальность», к которой они подключены. Кассандра отправляется на помощь к своей заболевшей бабушке. Попадая в непривычный мир – «Обыденную жизнь», героиня узнает правду о таких «нормальных» явлениях как «обязательная эвтаназия», «клоны», «экологическая полиция», «асы»… Пережив опасные приключения, совершая подвиги, встретив первую любовь и бежав из лагеря смертников, Кассандра побеждает все препятствия и неожиданно для себя становится… человеком.

Глава 4

Утром я пошла в гараж, чтобы вывести бабушкин джип. Это была даже не машина, а самая настоящая махина. Мне приходилось работать с интерьерами двадцатого века и создавать такие автомобили для приключенческих Реальностей, но в Реальности все эти механизмы прошлого воспринимаются не так грубо, как в действительности. Я даже несколько оробела, когда подошла к этому металлическому чудовищу. От него мерзко пахло железом и резиной.

Я открыла дверцу кабины и ахнула: впереди, прямо перед местом водителя, торчало нелепое черное колесо — рулевое управление! Для меня оно было так же невозможно в обычной жизни, как штурвал пиратской бригантины на борту современного «Титаника». Слава Мессу, позади руля все-таки была встроена нормальная панель управления с кнопкой автоводителя и окошком стоп-сторожа.

Протиснувшись на сиденье, я просунула руки в отверстия руля, положила их на панель управления, освоилась немного и включила двигатель. Мне каким-то образом удалось вывести джип, не врезавшись в ворота гаража.

Бабушка наблюдала за мной уже стоя на дорожке возле гаража. Рядом с ее костылем стояла дорожная сумка.

— Загляни в салон, нет ли там чего лишнего? У меня будет большой груз.

— Здесь полно каких-то коробок. Вытащить их?

— Оставь. Они-то мне как раз пригодятся.

Я вылезла из джипа и еще раз с сомнением оглядела его кабину.

— Знаешь, бабушка, мне кажется, твое путешествие придется отложить до полного выздоровления: ты не влезешь со своей ногой в кабину.

— Глупости! Я не могу больше откладывать свою поездку, придется как-нибудь втиснуть эту «птичью клетку».

Но как бабушка ни ворочала свою ногу, «птичья клетка» в кабину джипа не влезала. Однако бабушка сдаваться сразу просто не умела.

— Придется снимать! — заявила она решительно.

— Что снимать — рулевое колесо?

— Да нет! Вот эту мерзопакость! — она приподняла больную ногу и даже попыталась ею топнуть.

— Бабушка! Да ты с ума сошла! Ты представляешь, что случится в дороге с твоей ногой, если ты снимешь фиксатор? Нет, нет и нет! О том, чтобы снять его, не может быть и речи, я тебе этого не по-зволю! Ты просто отложишь свою поездку, вот и все.

— Исключено. У меня назначена очень важная встреча. Меня уже давно ждут, а я все не еду.

— Так сообщи туда, что задерживаешься еще на некоторое время!

— Я не могу связаться с этими людьми. Это все очень, очень непросто, детка!

Я никогда еще не видела бабушку такой огорченной.

— Бабушка, а нельзя вызвать механика и снять этот нелепый корабельный штурвал?

— Нельзя его снимать, я им пользуюсь на трудных дорогах. Похоже, что выхода нет.

— Бабушка! Выход есть, вернее выезд, — я поеду вместо тебя.

Бабушка внимательно на меня посмотрела, потом кивнула головой и сказала:

— Когда-нибудь это должно было произойти. Мне и вправду некому поручить свое дело, кроме тебя, Санька! Как это кстати, что мы еще не успели связаться с Медицинским центром и отменить уколы. Хорошо, ты поедешь вместо меня, но тебе придется выполнить три условия. Первое — ты оставляешь дома свой персоник.

— Бабушка, это нечестно!

— С персоником в машине я тебя с острова не выпущу. Можешь ты обойтись несколько дней без выхода в свою дурацкую Реальность?

— Весь мир теперь живет в Реальности, бабушка!

— Весь мир — дурак, и довольно об этом. Второе условие — ты не останавливаешься по пути в гостиницах, а ночуешь либо на заброшенных стоянках, их будет много на дороге, по которой ты поедешь, либо на старых ветках шоссе, по которым никто не ездит.

— Бабушка, меня могут принять за аса, если увидят!

— Кто тебя примет за аса, не выдумывай! Знаешь ли ты, чем асы отличаются от обычных людей?

— Знаю. Они плохо пахнут.

Бабушка нахмурилась:

— Позволь спросить, откуда у тебя такая информация?

— От собственного носа.

— Разве ты встречала когда-нибудь живого аса?

— Да, и совсем недавно, когда ехала к тебе.

— Ну-ка, рассказывай!

Я рассказала бабушке о встрече со стариком и собакой.

— От них обоих жутко воняло, так что я теперь определенно знаю, что отличает асов от нормальных людей.

— Это поверхностный признак. Я встречала в своей жизни крупных политиков и финансистов, которые просто смердели, но никто этого не замечал. Что еще необычного было в этом старике, поважнее запаха?

— Что еще?.. Ну, он был одет в лохмотья… А, знаю! У него не было персонального кода, и поэтому он не мог купить еду для себя и собаки. Вот мне и пришлось для них это сделать.

— Значит, ты их пожалела?

— Может быть, не знаю. Разве это противозаконно?

— В общем, да. Как и многие другие нормальные человеческие чувства в наше время. Несмотря на это, должна сказать, что вполне одобряю твое поведение и рада, что тебе не чуждо сострадание к бедным.

— По совести говоря, бабушка, я не столько из сострадания купила им еду, сколько от растерянности и страха. Сострадание пришло потом, когда я думала о них в дороге и ужасалась их положению. Я очень люблю, бабушка, когда ты меня хвалишь, но я не хочу, чтобы ты хвалила меня напрасно.

— Санька! Иногда я просто поражаюсь тому, как ты похожа на своего деда! Ну вот, а теперь тебе представится возможность ощутить себя хотя бы отчасти в положении аса: в дороге тебе нельзя будет пользоваться твоим персональным кодом. Это третье мое условие. Согласна?

— Я на все согласна, лишь бы ты с твоей больной ногой оставалась дома.

Вот так и случилось, что бабушка осталась на своем острове долечивать ногу уколами, а я покатила по ее делам на ее устрашающей машине. Она снабдила меня саморазогревающимися контейнерами с едой, большим термосом с кофе, а мне удалось вытянуть из одежника три лишних комплекта одежды, объявив полученные костюмы бракованными. У бабушки нашлось еще два собственных комплекта, на три номера больше моего. Этих пяти костюмов мне должно было хватить на неделю, поскольку в дороге я одежниками пользоваться не смогу: они есть на стоянках, но за них надо тут же расплачиваться по персональному коду.

Управлять джипом оказалось довольно просто. Огромный механизм, раз в пять больше моего мобиля, в общем-то, оказался послушным. Пока обнаружилась лишь одна проблема — дорожная скука. Без персоника я была в пути совершенно отрезана от мира. Впрочем, мне и самой пока не хотелось возвращаться в старый замок. Обида пройдет, а друзья никуда не денутся: деньги в уплату за Реальность продолжают поступать с моего счета, когда захочу — тогда и вернусь к ним. А пока мне ничего другого не оставалось, как следить за дорогой и пейзажем.

Лесистые острова Баварского Леса были совершенно одинаковы, и если бы не бабушкина подробная карта, через пару часов можно было бы заподозрить, что я переезжаю с одного острова на другой уже по второму или третьему кругу. Потом мелкие острова кончились, я выехала на берег Альпийского массива, и аквастрада перешла в обычное шоссе, идущее по берегу Дунайского моря.

Глядеть на море не хотелось. Оно было мелким, и повсюду из густой желтоватой воды торчали шпили затопленных церквей, верхушки покосившихся высоковольтных мачт, а там, где прежде располагались города, над водой торчали редкие пеньки высотных зданий и покосившиеся телевизионные вышки. Бо́льшая часть деревень и городов находилась под водой и была густо оплетена ядовитым водяным плющом, но в темных подводных силуэтах можно было угадать крыши домов и даже целые улицы. Это глупо, но сознание того, что под водой находятся миллионы непогребенных утопленников, навевало на меня глубокую тоску. Я видела в новостях кадры подводной съемки, сделанной вскоре после Катастрофы: руины домов в мутной воде, уцелевшие дома, такие красивые на первый взгляд, даже в воде, а потом съемки внутри зданий, в квартирах, и крупным планом — тела утопленников, обглоданные рыбами. Сейчас в Дунайском море добывается огромное количество рыбы, она во много раз дешевле хлеба и овощей, но я никогда не заказываю рыбу из Центра питания. Специалисты уверяют, что от тех утопленников остались только кости, что нынешняя рыба уже давно не питается мертвецами, но мне как-то не хочется ее есть. Я пью иногда фруктово-рыбный энерген, но только потому, что в нем нет ни фруктов, ни рыбы — только пищевая синтетика и витаминные добавки. Но в гостях у бабушки я, конечно, ем рыбу, которую она сама ловит в пруду и очень вкусно готовит. Есть чудаки, которые купаются в земных водоемах, в реках и озерах, но я никогда не слыхала о таких, которые купались бы в Дунайском или Европейском море.

Берег был зеленым на всем протяжении, но эта зелень не радовала глаз — здесь царствовал дьяволох. Шоссе ограничивало его наступление на сушу, но местами он подбирался к самому шоссе и пытался прорваться, используя швы между бетонными плитами. Между зарослями дьяволоха кое-где виднелись остатки разрушенных строений, заросшие вьюнком-быстряком. Там, где под воду ушла столица бывшей Австрии Вена, роскошный имперский город, сохранившийся нынче только в Реальности, я задумалась, глядя на верхушки соборов, превратившиеся в гнездовья водяных птиц, и нечаянно вылетела на заброшенную асфальтовую дорогу, по которой когда-то ездили в четыре ряда автомобили, а теперь оказалась я одна в бабушкином джипе. Я сама себе показалась призраком прошлого и заметалась по черной асфальтовой полосе, петлявшей, крутившейся, как лента Мебиуса. Эта страда имела десятки съездов, обозначенных проржавевшими указателями. Надписи были не только на немецком, но и на английском языке, как тогда назывался планетный, но они ничего не значили теперь: все ответвления главной дороги выходили на берег и обрывались над морем. С большим трудом я выбралась снова на свое шоссе, потеряв почти час времени.

Изредка на моем пути попадались стоянки с закусочными и гигиеническими кабинами. Я останавливалась, чтобы выйти из джипа и размять ноги, освежиться и выпить кофе. Но кофе я пила не за стойкой бара, а из термоса, ведь бабушка категорически запретила мне что-либо покупать, используя персональный код. Заезжая на стоянки, я сначала внимательно осматривалась, а уже потом покидала кабину: я опасалась неприятных встреч.

На дороге я почти все время была одна, поскольку через Альпы в бывшую Италию был еще один путь, более удобный, но, следуя бабушкиным указаниям, я должна была использовать только местные дороги, поэтому почти все светлое время суток у меня ушло на то, чтобы добраться до Центральных Альп. Тут я должна была остановиться на ночлег и потому, что устала, и потому, что старые дороги по ночам не освещались.

Бабушка запретила мне ночевать на стоянках, да я и сама не решилась бы на это, поскольку не могла остановиться в гостинице: глупо было бы торчать в джипе на освещенной стоянке всю ночь, рискуя привлечь к себе внимание Надзора или бдительных проезжих, поэтому пришлось искать место для ночлега прямо в лесу. Я съехала на какую-то совсем узкую лесную дорогу и встала на ее обочине, не просматривавшейся со стороны страды. Я выключила двигатель, и поначалу мне показалось, что вокруг царит мертвая тишина. Я перелезла между сиденьями в салон и устроила себе постель на матраце, лежавшем в узком проходе между коробками. Бабушка дала мне с собой совершенно новый спальный мешок из ткани, подбитой чем-то мягким и теплым — воистину неисчерпаемы были дедовские запасы! Проверив, заперты ли дверцы, я влезла в этот мешок, погасила в машине свет, как велела бабушка, и попыталась уснуть. Но сразу же стало ясно, что без снотворного это не получится. Меня сразу же обнаружили дикие животные, и вокруг поднялась кутерьма. Кто-то ходил рядом с джипом, пыхтел и шуршал сухими листьями, кто-то сокрушенно охал в глубине леса, а какая-то тварь осторожно, но настойчиво скреблась в заднее стекло. И над всем этим шумел, шумел, беспрерывно шумел высокий лес. Под этот шум я и уснула, проглотив вместо обычной одной две таблетки снотворного.

Ночью меня не ограбили и не съели, я даже как будто выспалась. Но проснулась я не поэтому, а от какой-то внезапно охватившей меня тревоги. И тут же я услышала непонятные крики, какие-то хлопки и свист. Прислушавшись, я поняла, что совсем рядом со мной кричат дикие птицы. То ли они нарочно слетелись к моему джипу, чуя в нем добычу, то ли это я ночью угодила в место их скопления, и они только что меня обнаружили. Я приподнялась, осторожно раздвинула пустые коробки и выглянула в окно. На лесной дороге было темно, но впереди, в просвете между деревьями, разгоралось багровое зарево. «Лесной пожар!» — поняла я в ужасе. Видимо, птицы слетелись сюда, спасаясь от надвигающегося огня. Одна из них, громадная и черная, уселась на дереве прямо против меня и вопила: «Крах! Крах! Крах!» Другие вторили ей пронзительным писком и свистом. Наиболее агрессивные ходили по крыше джипа, стуча когтями по железу. Выдержат ли стекла, если они начнут разбивать их своими клювами, чтобы добраться до меня? Я осторожно выбралась из мешка и, стараясь не шуметь, пригнув голову, перебралась на переднее сиденье. Лихорадочно нажимая кнопки управления, я включила двигатель и постаралась как можно скорее развернуть джип и покинуть опасное место. Крики птиц сделались еще истошней, еще агрессивней, но я взяла себя в руки, и мне удалось выбраться на шоссе, не врезавшись в деревья.

Выехав на основную дорогу, я заметила, что страшное зарево осталось позади меня, теперь оно разлилось на полнеба, отражаясь на снегу горных вершин. Неужели это опять какое-то извержение? Не может быть, ведь Мессия определенно заявил, что больше землетрясений в Европе не будет. Но через полчаса небо стало светлеть, а огненное зарево исчезло.

Дорога поднималась все выше, и я скоро почувствовала холод, проникавший сквозь металл машины. Я вспомнила, что еще ничего сегодня не пила и не ела, и затормозила на первой же стоянке. Я воспользовалась только гигиен-кабиной, чтобы умыться и почистить зубы, но душ принимать не стала: я не люблю мыться там, где до меня мылись другие. Я сняла с себя вчерашний костюм, который тут же расползся на дурно пахнущие влажные лохмотья, швырнула их в утилизатор и вскрыла упаковку со свежим костюмом. Надев его, я почувствовала некоторое облегчение. Потом я позавтракала в джипе и снова отправилась в путь.

Мне еще никогда не приходилось ездить по сплошным горам, и я не представляла, насколько это утомительно. То поднимаясь вверх по спирали, то спускаясь вниз, дорога так и норовила выскочить и куда-то улизнуть из-под колес джипа; автоводитель, прекрасно справлявшийся на прямой страде, испытания горной дорогой не выдержал, и от него пришлось отказаться. Мои глаза и мозг устали от постоянного напряжения, пальцы начали судорожно и бестолково дергаться над кнопками управления, и уже через час я начала делать ошибки — стоп-сторож предупреждающе пищал и останавливал двигатель. Не езда, а сплошная нервотрепка! Когда же я останавливалась, чтобы немного расслабиться и дать отдых глазам, начинался острый приступ одиночества. Как жаль, что я не взяла с собой персоник! Невозможность посмотреть в положенное время новости угнетала: я почти физически чувствовала себя оторванной от мира, от Мессии, от бабушки! Временами мне начинало казаться, что эта ужасная дорога между серых и зеленых гор никогда не кончится. К чувству одиночества присовокуплялась клаустрофобия, и становилось уже совсем плохо. Тогда я выходила из кабины, топталась вокруг джипа, боясь сойти с дороги, потом снова садилась за пульт и ехала дальше.

В совершенно угнетенном состоянии, усталая донельзя, я добралась до темноты почти к самому перевалу и здесь, в некотором смысле обойдя бабушкин запрет, устроилась на ночевку на заброшенной древней стоянке. Здание гостиницы зияло пустыми окнами, и можно было быть уверенной, что никаких камер Надзора здесь не сохранилось, даже если они когда-нибудь и были тут установлены. Я поужинала, приняла снотворное и со страхом уснула.

Ночь прошла спокойно, и утром меня никто не будил — я проснулась от холода, царившего в салоне. Я выбралась из джипа и увидела, что вокруг все залито густым белесым туманом. Кое-как я привела себя в порядок, экономно расходуя воду. Как, однако, не рациональна и не гигиенична жизнь за пределами цивилизации! Когда я принимаю душ у себя дома, я использую за один сеанс четверть литра распыленной воды, и этого вполне хватает, чтобы чувствовать себя чистой; в дороге на умывание уходит литровая бутылка, но этим можно только слегка освежиться.

Я включила отопление и стала ждать, когда туман рассеется, чтобы можно было ехать дальше. Но прошел час, а туман и не думал уходить с моей дороги. Я сидела в тесной кабине, окруженная сырым и непроглядным воздушным молоком, и тосковала. В который уже раз я подумала, что если мне еще когда-нибудь придется ехать по бабушкиным поручениям, я настою на том, чтобы взять с собой персоник!

В конце концов мое терпение лопнуло, и я решительно вылезла из джипа. Пошарив глазами вокруг, я не нашла ни палки, ни сломанной ветром ветки — ничего, что могло бы мне помочь в том, что я задумала. Тогда, поразмыслив, я залезла обратно в джип и вытащила из салона две пустые коробки. Подхватив их, я пошла вперед по мокрой дороге, поминутно оглядываясь, чтобы не потерять из виду джип. Мне удалось пройти примерно шагов сто, прежде чем его очертания стали исчезать в тумане. Здесь я поставила коробки по сторонам дороги и вернулась к джипу за следующей парой. Второй отмеченный коробками отрезок дороги получился короче, поскольку сами коробки были значительно меньше машины. Отметив еще двумя коробками третий отрезок дороги, я вернулась к джипу, села за пульт и медленно проехала сквозь туман к последним отметкам. Тут мне пришлось снова вылезти на дорогу и бежать к первым коробкам, поскольку бабушка сказала, что коробки нужны для груза, за которым она меня посылает, я решила не рисковать и не использовать их все. Подтащив все шесть коробок к джипу, я начала всю работу с начала: прошла вперед, установила первую пару и так далее. Когда я совершила четыре таких поездки, я увидела, что уже могу различать дорогу и без моих отметок. То ли дорога, явно шедшая теперь вниз, вышла из густого тумана, то ли сам туман начал рассеиваться, не знаю, но я поняла, что перевал мы с джипом преодолели благополучно. Зато бабушкины коробки пострадали непоправимо: они размокли, и пришлось их бросить на обочине дороги. Я тоже размокла, вернее мой пластиковый костюм, и его тоже пришлось снять и бросить. Я снова умылась, поскольку мне казалось, что от меня после моих пробежек с коробками воняло почти как от аса, и надела третий костюм из своих запасов. Теперь у меня оставалось только два бабушкиных, а я еще не добралась до цели своего путешествия. Я села в джип и поехала по горной дороге теперь уже вниз, и это было ничуть не легче, чем карабкаться вверх по ее петлям: туман стал прозрачней, дорогу я видела хорошо, но от оседающей влаги покрытие дороги стало мокрым и скользким.

К середине дня туман окончательно рассеялся, небо вдруг стало ярко-синим, какого я никогда не видела в нереальной жизни. Впереди горы стали снижаться и постепенно превратились в пологие холмы, а за ними до самого неба простиралась полоса еще более пронзительной синевы: я поняла, что вижу перед собой Миланский залив Средиземного океана.

Дорога подошла к краю обрыва над долиной, уходившей к самому берегу. Я остановилась и вышла из джипа. Мои руки и лицо охватило теплым ветром, пахнувшим морской водой и дикими растениями, и это были очень приятные запахи, хотя и насквозь нереальные. Впрочем, может быть, мне это показалось, поскольку сама-то я отнюдь не благоухала…

Странное дело, Средиземное море во время Катастрофы разлилось почти вдвое и поглотило часть стран Средиземноморья, превратившись в океан, однако этот океан не производил такого гнетущего впечатления, как Дунайское и Европейское моря. Может быть, дело было в солнце, сиявшем с этого абсолютно реального по цвету синего неба, ведь теперь так редко удается увидеть солнце. Или это ветер, казавшийся таким чистым, несмотря на явно растительные запахи…

А может быть, дело в том, что в той стороне, куда я сейчас смотрю, далеко-далеко, на острове Иерусалим, в своей Башне уже давно не спит наш Мессия, работает и думает о всем мире, о всех людях и обо мне. Я вдруг вспомнила, что ни вчера, ни сегодня не пела вместе со всеми наш замечательный Гимн, ведь я не смотрела передачи новостей, всегда заканчивающиеся Общим Гимном. Я выпрямилась, набрала побольше воздуха и громко запела:

Союз нерушимый народов свободных

сплотил ты навеки, Мессия-отец!..

Еще никогда в своей жизни я не пела Общий Гимн с таким воодушевлением. Я допела его до конца и решила, что следующим моим путешествием, а вернее паломничеством, будет полет в Иерусалим: сколько можно откладывать то, что обязан хотя бы раз в жизни совершить каждый житель планеты! Я так разволновалась, что пришлось разыскать в аптечке успокоительное, а потом подождать, пока оно начнет действовать.

До места я доехала в середине дня. Бабушка сказала: «Ты свернешь на дорогу, обсаженную пиниями и кипарисами. Это деревья, похожие на мой зонтик: пинии — на раскрытый, а кипарисы — на сложенный. Дорога приведет тебя к белой вилле, стоящей на скале над самым океаном». Дорогу и деревья, «бабушкины зонтики», я нашла без труда: от основной дороги туда вел съезд и на нем стоял указатель «Вилла Корти». Отсюда вниз спускалась белая известковая дорога. Похоже, что это была не просто старая, а древняя дорога: она была такой узкой, что если бы навстречу мне попался самый крошечный одноместный мобиль, мы не смогли бы разъехаться. Слева за невысокой оградой тянулся сад, а справа был крутой обрыв, за которым виден был океан. Но вилла, к которой привела меня дорога, оказалась не виллой, а настоящим беломраморным дворцом, ослепительно сверкавшим на солнце. Ограды вокруг никакой не было, дорога, сузившись, подошла к просторной площадке для мобилей возле самого дворца. Одинокий мобиль стоял на ней — и какой мобиль! Огромный, красно-белый, с прозрачной купольной крышей и золотыми ручками на дверцах, это вам не какой-нибудь жалкий мобишка реалиста четвертой категории! Я даже постеснялась ставить запыленный бабушкин джип рядом с этим красавцем и припарковалась на другой стороне площадки. Отыскав в салоне пакет, который бабушка велела передать ди Корти, я направилась к ступеням, поднимавшимся на террасу, уставленную огромными керамическими горшками с деревцами в цвету. На террасу выходили большие белые двери, а рядом я увидела звонок. Я подошла к дверям и позвонила. Где-то внутри дворца прозвучала короткая приятная мелодия, двери отворились, и передо мной появился старик в нарядном костюме, обшитом серебряным галуном. Я догадалась, что это дворецкий.

— Что угодно синьорине?

— Мне нужен синьор Ромео ди Корти.

— Ромео ди Корти-старший или Ромео ди Корти-младший?

— Полагаю, старший.

— Пройдите в гостиную, синьорина. Я доложу о вас. Но если синьор изволит вас принять, все равно придется немного обождать: синьор не совсем здоров. Как прикажете о вас доложить?

— Скажите, что я приехала по поручению госпожи Елизаветы.

Дворецкий провел меня в потрясающе красивый зал, и мне сразу показалось, что я нахожусь в Реальности времен средневековой Италии. Мраморные стены, потолок и даже проемы дверей и окон были украшены каменной резьбой и позолотой. Статуи и зеркала, тяжелые столы с мозаичными столешницами, мраморные скамьи вдоль стен, а на стенах большие картины в широких золотых рамах — с первого взгляда было очевидно, что это подлинно старинные вещи. Даже пол был выложен мраморной мозаикой. И все это великолепие сверкало такой чистотой, что хотелось каждую вещь потрогать руками, включая блестящие белые занавеси на окнах, уложенные красивыми складками. Такие занавеси называются «ламбрекенами», мы это проходили в школе декораторов, но до сих пор мне приходилось встречать их только в эскизах интерьеров и в Реальности. Очень хотелось подойти и погладить рукой блестящие складки: интересно, это настоящий шелк или пластиковая имитация? От проверки меня удержало лишь то, что сама я была такая грязная — вдруг от моих рук на ткани останется пятно? О Месс, сейчас выйдет хозяин всего этого великолепия, а от меня воняет! И жалкий мой костюм уже успел порядочно измяться, а в нескольких местах даже лопнул…

Я достала из кармана пакетик с гигиенической салфеткой, вскрыла его и попыталась оттереть от грязи хотя бы лицо и руки. По чудесному залу поплыл резкий запах. Я скомкала салфетку и сунула ее обратно в карман.

— Это вы приехали от Елизаветы? — раздался дребезжащий старческий голос за моей спиной. Я обернулась и вскочила со скамьи: лысый старичок в красном халате совершенно неслышно вошел в зал через боковую дверь. Он был маленький, ссохшийся от старости и какой-то суетливый; спереди его халат был в сальных пятнах. Я сразу же успокоилась относительно своего вида и аромата: хозяин гостиной подходил к ее роскоши еще меньше, чем я.

— Вы привезли мне обещанное синьорой Елизаветой?

— Да, привезла. Вот пакет для вас.

Он схватил протянутый пакет обеими руками, чуть не уронив его, прижал к груди и, оглядываясь, засеменил к той же двери, из-за которой так неслышно появился.

— Ступайте за мной! И поживей, прошу вас! Я и так вас слишком долго жду…

Я послушно отправилась за ним. Мы вышли в длинный светлый коридор с большими окнами по одной стороне, выходившими прямо на океан. Вдоль противоположной стены высокие, белые с золотом двери чередовались с бронзовыми светильниками и мраморными статуями. В конце коридор этот упирался в дверь, за которой была лестница. Мы поднялись по ней, миновали широкую площадку со скамьями для отдыха и растениями в резных мраморных ящиках, похожих на саркофаги. Мы ее пересекли, поднялись еще на один этаж и вышли в коридор гораздо более скромный, чем нижний: окна в нем тоже глядели на океан, но были вдвое меньше, чем внизу, и уже не было ни светильников, ни статуй. Старик подошел к одной из дверей, вытащил ключ из кармана халата и бестолково начал тыкать им в замочную скважину допотопного дверного замка. В конце концов он попал куда надо, повернул ключ и отворил дверь.

— Проходите скорей! Какая вы нерасторопная!

Я вошла. Он быстро запер за нами дверь и облегченно вздохнул. Мы оказались в довольно большой комнате, сплошь заставленной высокими книжными шкафами с застекленными дверцами. Ни в жизни, ни в Реальности никогда не приходилось мне видеть столько книг сразу. У бабушки их было во много раз меньше, а я-то считала, что у нее их больше чем надо.

— Садитесь куда-нибудь! Не торчите! — буркнул старикашка, а сам положил пакет на стол и начал бережно его разворачивать. Наконец в его руках оказалась большая толстая книга.

— Она! Это в самом деле она! — завопил он восторженно и визгливо и тут же испуганно зажал себе рот обеими руками. — Библия с иллюстрациями Густава Дорэ. Первоиздание!.. Боже мой, а я сомневался, я думал, что их уже не осталось на земле! Понимаете ли вы, что вы мне привезли? Не-ет! Где вам понять, молодым дикарям…

Он прижимал книгу к своей засаленной груди, любовался ею, держа на вытянутых руках перед собой, а потом вдруг взял и поцеловал ее! Я отвернулась, чтобы сдержать тошноту, представив, сколько рук прикасалось к этой драгоценной реликвии и сколько на ней микробов и пылевых клещей.

— Я вам дам за нее столько макарон, сколько вы сможете увезти! — торжественно провозгласил он, наконец успокоившись. Я молчала, пораженная: бабушка ни словом не обмолвилась ни о каких макаронах, она только сказала мне, что в обмен на книгу я получу груз, который надо погрузить в джип, оставив хозяину пустые картонные ящики. Подумать только — макароны! Неужели бабушка не знает, что из двадцати пяти меню стандартного едальника десять содержат это «редкое» кушанье: стоило гонять меня в такую даль за макаронами! Ах, бабушка… Стареет она у меня, стареет…

Старик велел мне ожидать его в библиотеке, а сам вышел, не забыв запереть меня среди его драгоценных книг. Вернулся он довольно скоро, одетый в старомодный костюм из тянущейся ткани — трикотажа. Такие костюмы в прошлом называли «спортивными», хотя, по-моему, они были неудобными не только для занятий спортом, но для любых движений вообще, поскольку состояли из двух отдельных частей — брюк и фуфайки.

— Мы сейчас поедем за макаронами прямо в вашей машине, — сказал он. — Идемте!

Мы спустились вниз и вышли из дворца, никого не встретив по дороге. Подойдя к джипу, старик полез в кабину, бросив мне через плечо:

— Садитесь на пассажирское место. Я поведу машину сам, вы не знаете дороги!

Он взялся за рулевое колесо и подергал его.

— Вы что, ехали на электронике по горам? Сумасшедшие дети, они совсем не думают о смерти… Разве можно так рисковать?

Он что-то подкрутил, чем-то пощелкал, потом включил двигатель и начал выезжать, крутя руль обеими руками. Надо сказать, у него это получалось довольно лихо. Когда едешь на электронике, повороты требуют особого внимания и отнимают массу времени, ведь надо нажать несколько кнопок одну за другой, и только потом, получив задание, электроника срабатывает и заставляет мобиль двигаться в нужном направлении: именно поэтому большинство людей предпочитает езду с помощью автоводителя. Лихая езда старого синьора ди Корти больше всего напоминала реальную скачку на лошади: его сухие, в коричневых пятнах руки свободно лежали на руле, легко, как бы играючи, вертели его, и джип, будто живое существо, тут же отзывался на каждое движение руля.

В десяти минутах езды от белого дворца мы въехали в огромный запущенный фруктовый сад, мимо которого я уже проезжала. Все деревья в нем цвели, и запах цветов густой волной вливался в открытые окна джипа.

— Слышите, синьорина, как благоухают эти красавцы? Какой это был когда-то сад! Какие он приносил доходы! Но закройте-ка лучше окно с вашей стороны.

— Да, запах слишком ядреный, как сказала бы моя бабушка.

— А кто у синьорины бабушка?

— Как это «кто»? Елизавета Саккос, конечно!

— О мамма миа! Что же вы не сказали сразу? — он восторженно вскинул вверх обе руки, бросив руль и повернувшись ко мне. — В самом деле, как это я сам не догадался? Ведь вы так похожи! А как же вас зовут?

— Кассандра Саккос!

— Очень приятно!

Джип во время его пылких излияний шел сам по себе, никем и ничем не управляемый.

— Мне тоже. Только держите, пожалуйста, руль хотя бы одной рукой!

— О, не беспокойтесь, эта машина меня хорошо знает! — и он коснулся руля одним пальцем. — А окно все-таки закройте. В моем бедном саду после Катастрофы появились пчелы-убийцы, поэтому пришлось его забросить: никто теперь не хочет в нем работать даже за фрукты и макароны.

Я судорожно завертела ручку окна. Про пчел-убийц я все знала из новостей: люди быстро умирали после их укуса, но перед этим страшно мучились и раздувались, превращаясь в огромные человекообразные подушки.

Старик между тем все оглядывался и оглядывался на меня. И что это он меня рассматривает, будто я красотка на экране персоника? Потом он вздохнул и проникновенно произнес:

— В ваши годы Елизавета Саккос была очень красива, очень. А как умна, а какое сердце! Я ее любил почти так же, как мою макаронную фабрику.

— А когда вы познакомились с моей бабушкой?

— Еще до Катастрофы, лет тридцать тому назад.

Тридцать лет тому назад бабушка была вдвое старше, чем я сейчас, она уже тогда была старой и навряд ли в нее влюблялись мужчины. Впрочем, кто их поймет, этих стариков-чудаков.

— Вот мы и подъезжаем!

Сад кончился, и впереди я увидела руины заводских строений, обнесенные оградой из металлической сетки, почти сплошь поросшей вьющимися растениями. Мы въехали на территорию фабрики, минуя бетонные столбы, на которых некогда висели железные ворота, ржавевшие теперь в траве возле дороги, и заколесили между полуразрушенных зданий с окнами без стекол, с проемами без дверей и провисшими железными крышами.

— Вот это и есть моя макаронная фабрика! — гордо сказал ди Корти. — Ее построил еще мой прапрадед.

— Бывшая фабрика? — уточнила я.

— О нет, моя дорогая синьорина, о нет! Все мои предки тянули макароны, тяну их и я. И никто не заставит меня бросить семейное дело только потому, что мир сошел с ума! Но, слава Богу, и в этом безумном мире есть еще люди, которые ценят настоящую еду, приготовленную нормальным способом. Такие, например, как ваша замечательная бабушка. А ведь она даже не итальянка, как прочие мои клиенты! Конечно, есть риск в том, чтобы снабжать людей едой помимо Центра питания, но мы-то с вами знаем, как делаются такие дела…

Я, честное слово, не знала, но согласно кивала головой в ответ на все, что говорил этот безумный макаронник. В конце концов для меня важно было одно: это именно тот ди Корти, к которому меня послала бабушка. Ошибки быть не могло: он ждал от нее именно ту книгу, которую я привезла, ему был знаком бабушкин джип, и он когда-то был влюблен в Елизавету Саккос. Теперь нужно было получить от него макароны и доставить их бабушке, а там она может их съесть, продать или посадить на грядках в огороде — мне решительно все равно.

Мы проехали через всю замусоренную территорию бывшего макаронного гиганта до стены высоких мрачных деревьев. Под ними я разглядела неширокий быстрый ручей, текущий со стороны гор. На берегу ручья под деревьями притаилось небольшое строение из дикого камня, крытое разноцветной от старости черепицей и похожее на таинственную заброшенную мельницу. Ди Корти остановил машину возле этой симпатичной развалины и торжественно произнес:

— Отсюда когда-то все начиналось, а теперь здесь и заканчивается. Эту макаронную фабрику собственноручно построил с сыновьями мой прапрадед. Каково, а?

— Очень красиво, — искренне сказала я. — Это похоже на старую мельницу.

— Вся в бабушку, такая же умница… хотя и не такая красавица! Здесь действительно была когда-то и мельница. В те годы, когда мой прапрадед начинал наше семейное дело, на фабрику привозили зерно, прямо здесь его и мололи. Тесто в те годы замешивали вручную, и это была самая трудная часть работы. Правильно замесить тесто для макарон — это настоящее искусство! Вы знаете, итальянцы всегда высоко ценили всякое искусство, именно поэтому им удалось то, до чего не смогли дойти другие народы. Подумайте сами, все народы знают хлеб, но макароны! Макароны изобрели мы, итальянцы! В Америке прошлого всех итальянских эмигрантов, не разбирая их профессии, почтительно называли «макаронниками». Это о чем-то говорит, не правда ли, синьорина?

— Разумеется, синьор ди Корти!

— Вы можете намекнуть мне на китайскую лапшу. Знаю, пробовал. Это всего лишь сухой клейстер для бумаги, и его хорошо использовать для реставрации старых книг. Кроме того, ведь речь идет об использовании пшеницы, а не риса. Макароны должны быть только из пшеничной муки! И это когда-то понимали все: у нас в прошлом был огромный экспорт по всему миру. А здесь, в Италии, ни свадьба, ни похороны не обходились без макаронного блюда. Потом на смену рукам пришли машины, потом — электроника, а качество макарон все падало и падало… А теперь мир покатился известно куда, и только немногие люди, вроде вашей замечательной бабушки, сохранили верность настоящим макаронам. И пока они есть, фабрика ди Корти будет работать! Вот только муку доставать все труднее и труднее. На этих отвратительных заводах питания весь процесс дьявольски механизирован: в один конец трубы засыпают зерно, а из другого получают пластиковые упаковки с вареными макаронами. Ну какой там у них может быть вкус… Но сегодня, синьорина, вы будете есть на ужин настоящие макароны фабрики ди Корти!

Он подогнал джип к дверям своей фабрики и заглушил двигатель. Мы вошли внутрь. Признаться, я была разочарована, увидев только гудящий закрытый агрегат, перед пультом которого сидел в обычном персональном кресле черноволосый юноша. На голове у него был обруч, и следил он не за пультом макаронного агрегата, а за перестрелкой американцев с индейцами на экране: его персоник стоял прямо на макаронном пульте.

Ди Корти подошел к бедному ковбою и с душераздирающим воплем сдернул обруч с его головы. На экране все замелькало, заскрежетало, захлопало, элегантная ружейная перестрелка превратилась в пулеметную пальбу — потом экран потух. Юноша, оглушенный, посидел с минуту в полной прострации, потом отер со лба выступивший пот и обернулся к ди Корти.

— Хозяин! Вы когда-нибудь угробите меня вашими штучками! Я не переношу, когда меня так резко вырывают из Реальности!

Ди Корти сказал длинную фразу по-итальянски и замахал руками как мельница. Работник ответил не менее выразительной тирадой, размахивая руками еще шире — они у него были длиннее. Потом они заорали друг на друга одновременно и стали похожи на два сцепившихся винтами вертолета. Потом оба взглянули на меня и перешли на планетный.

— Я еще вас не познакомил? — обратился ко мне синьор Корти. — Рекомендую: Леонардо Бенси, единственный и, к сожалению, незаменимый работник моей фабрики. А это — синьорина Кассандра Саккос.

— Неужели синьорина и впрямь так любит макароны? — спросил юноша, изумленно уставившись на меня огромными черными глазами. — По ее фигуре этого никак не заподозришь.

— Да! Да! Я же тебе итальянским языком говорю, — сказал ди Корти на планетном.

Я решила, что пора и мне принять участие в этой беседе.

— Я без макарон просто жить не могу. Болеть начинаю, если долго их не ем. — Для убедительности я взмахнула обеими руками, потом правую прижала к животу, а левую — к сердцу. — Моя любимая бабушка тоже их обожает. Она просила передать, что вскоре ей понадобится еще такая же партия. Мы с ней готовы за макароны отдать все — деньги, книги, честь и собственные души…

— Я беру только книгами, — буркнул ди Корти. Но он уже остывал, получив от меня поддержку. — Останавливай фабрику, Леонардо. Пойдем грузиться.

Леонардо не глядя ткнул в какую-то кнопку на пульте, макаронный агрегат с облегчением всхлипнул и затих.

На фабрике оказалось еще одно помещение — это был склад готовой продукции. На железных стеллажах стояли знакомые мне картонные коробки, только теперь каждую из них кокетливо обвивала крест-накрест широкая красная лента с жирной надписью белым «Корти — макароны». Коробки были тяжелые, Леонардо носил к джипу сразу по две штуки, а мы с хозяином по одной. С погрузкой мы провозились до темноты, долго устанавливая и переставляя коробки в салоне джипа, стараясь вместить побольше. Мое спальное место тоже заняли макаронами, но я решила с этим не спорить: в конце концов можно поспать одну-другую ночь и на передних сиденьях.

— Вы сейчас же поедете назад? — спросил ди Корти, когда мы закончили.

— Бабушка не разрешает мне ездить по горам ночью.

Старик, похоже, немного растерялся.

— Э… Видите ли, синьорина… ваша бабушка всегда ночевала у меня, но я представлял ее семье как свою старую любовь.

— А вы не можете представить меня семье как свою новую любовь?

Старик окинул меня оценивающим взглядом и покрутил головой:

— Семья этого не поймет.

Уау! Не будет мне сегодня ни душа, ни чистой постели, ни ламбрекенов…

— В таком случае, чао, синьоры! Милле грацие за макароны! — этими словами был исчерпан почти весь мой итальянский словарный запас, но он произвел нужное впечатление.

— Стойте! — заорал ди Корти, видя, что я открываю дверцу кабины. — Леонардо, осел ты этакий! Да будь же кавалером, разве ты не итальянец? Пригласи синьорину переночевать у тебя!

— Я бы с радостью, но как я могу оставить фабрику?

— Хитрец! Лентяй! Ты и так работаешь всего по часу в день, ровно вдвое меньше, чем работал бы на Мессию! Да и добрую половину этого времени ты проводишь, гоняясь за индейцами. Ладно, на завтра я объявляю тебе выходной.

— Завтра у меня и так выходной, с вашего позволения, завтра — восьмерик, хозяин. А послезавтра, в одинник, я хотел навестить свою тетушку, у нее день рождения — надо поднести ей пачку макарон, она будет рада.

— Негодяй! Ты хочешь остановить фабрику на два дня?!

— На три. Вы же знаете, как далеко живет моя тетушка.

— Нет!!!

— Да!!!!!! А иначе я объявлю забастовку на всю следующую неделю.

— Трижды и четырежды прохвост! Забирай синьорину и проваливай на три дня!

— Благодарю, хозяин. Я знал, что вы всегда меня поймете. Поехали, синьорина!

— Э! Сначала отвези меня на виллу! Не на джипе же мне ехать. Я не хочу, чтобы он лишний раз мелькал у меня перед домом.

— Макаронщик. Грузчик. Да еще и личный шофер! — Леонардо скрестил руки на груди и печально уставился на запыленные балки потолка.

— Хорошо-хорошо, не будем спорить! Можешь гулять четыре дня.

На этот раз они вели свою перебранку на планетном, и я ею просто наслаждалась: в ней было столько экспрессии и жизни, как будто она происходила в Реальности. И откуда у них берется столько энергии? Неужели это от макарон?

Мы втроем уселись в старенький мобиль юного макаронщика и отвезли ди Корти на виллу, а сами отправились домой к Леонардо. Он жил в маленьком, явно старинном итальянском городке на берегу океана, сохранившемся с докатастрофических времен. Городок назывался Бергамо. Там, конечно, тоже были тысячеквартирные типовые дома, построенные по проекту, одобренному Мессом, но холостяцкая квартирка Леонардо располагалась в небольшом двухэтажном доме напротив парка, снаружи старом и даже обветшалом на вид, а внутри перестроенном соответственно требованиям цивилизации. Значит, подпольная фабрика макарон все-таки приносила хороший доход: не многие сейчас могут позволить себе снимать квартиру из двух комнат и кухни, ну и гигиен-комнаты, конечно. Там я провела почти добрый час, переоделась в бабушкин костюм, висевший на мне как на вешалке, проверила здоровье. Как ни странно, все показатели были в норме — это после стольких-то приключений и волнений! А ведь макарон я еще не ела…

Мне понравилась кухня Леонардо, в которой, кроме едального столика, стояла не деревянная, как у бабушки, а гигиеничная пластиковая кухонная мебель. Мы действительно ели на ужин макароны, которые Леонардо приготовил собственноручно, нацепив специально для этой процедуры поверх зеленого комбинезона миленький фартучек с оборочками.

— Моя подружка недавно меня оставила. Это было для меня большое горе. А потом я обнаружил, что она оставила на кухне свой фартучек, и утешился, — болтал он, колдуя над плитой.

Я успела изрядно оголодать в дороге, а потому ждала макарон с нетерпением. И нетерпение мое было вознаграждено: это были потрясающие макароны с божественным томатным соусом! Я так Леонардо и объявила. Он скромно расцвел:

— Вы поработали на свежем воздухе, отсюда и аппетит. Если бы вы попробовали макароны, которые готовит хозяин! Он иногда заезжает ко мне, и мы устраиваем холостяцкую пирушку. Но сын держит его под контролем, и ему так редко удается улизнуть.

После ужина мы прошли к персонику Леонардо в его спальню. У него оказался второй обруч, он дал его мне и впустил в свою Реальность, усадив в обыкновенное кресло, которое притащил из гостиной.

В этой симпатичной Реальности я попала в плен к индейцам Мексики, и они спрятали меня в пирамиде под охраной жрецов-зомби. По сюжету Леонардо я должна была там сидеть, красуясь и тоскуя, распевать от страха лирические итальянские песни и с нетерпением ждать, когда Леонардо перестреляет всех индейцев, потом жрецов и освободит меня. Но я предложила свой вариант: я не трачу время на печаль и песни, а ловко обманываю жрецов, выдав себя за белую богиню, обшариваю пирамиду, узнаю все ее тайны и нахожу спрятанный в ней клад. Потом я выбираюсь из нее самостоятельно и бегу навстречу Леонардо. Мы встречаемся в джунглях, вместе отбиваемся от индейцев и диких зверей. Леонардо с этим сценарием согласился, но внес свои коррективы: сцены приключенческие перемежались любовными и сопровождались его великолепным исполнением итальянских песен. В любовных сценах он был очарователен. В жизни он был вполне заурядным худощавым юношей со смуглым лицом и коротко остриженными черными волосами, приметными в его лице были только непропорционально большие глаза да длинный смешливый рот. В Реальность он вышел белокурым гигантом с голубыми глазами, длинными вьющимися волосами и короткой бородкой. Он был самоуверен, галантен и нежен, только все никак не мог понять, почему в лирических сценах я не разрешаю ему идти до конца.

Победив индейцев, мы тайно вернулись к пирамиде, обошли все запрятанные в ней ловушки и унесли золото жрецов в замок Леонардо, похожий на виллу ди Корти, только еще роскошней. В замке было полно гостей, в большом зале играл оркестр и танцевали пары. Мы с Леонардо долго кружились в вальсе под музыку Штрауса. Так что день этот все-таки закончился ламбрекенами.

Мы сняли обручи, вернулись на кухню и доели остатки наших макарон, запивая их красным вином, а потом Леонардо устроился спать на диване в гостиной, а мне уступил свою деревянную кровать в спальне. Я чудно выспалась без всякого снотворного, что случается не так уж часто. Несомненно, эта поездка была мне на пользу!

Утром Леонардо проводил меня на своем мобиле до самого перевала. По дороге мы несколько раз останавливались, и он учил меня обращаться с рулем. На серпантине горной дороги это оказалось и в самом деле удобней и безопасней, чем ехать на электронике, — лучше чувствуешь и дорогу, и машину.

Прощаясь на перевале, Леонардо сказал мне:

— В следующий раз, Сандра, приезжай прямо на фабрику к пяти часам или ко мне, если не застанешь меня на работе. Учти, что Ромео ди Корти-младший не любит тех, кто любит макароны, и лучше тебе с ним не встречаться: он запросто может устроить какую-нибудь пакость. Старик сделал когда-то глупость и передал ему капитал и все имущество, кроме сада и макаронной фабрики. Сыночек спит и видит избавиться от того и другого, но для ди Корти-старшего смысл жизни заключается в производстве макарон. По возрасту и состоянию здоровья старик созрел для эвтаназии, но добровольно он на нее не пойдет, он ведь еще и тайный католик. Сын отправлять его на принудительную эвтаназию не хочет, но отравляет ему жизнь как может. Для этого он и старается отвадить последних покупателей макарон, и ему это удается.

— Зачем он это делает?

— Я думаю, только из страха, потому что вообще-то он любит отца. Но ди Корти-младший входит в третий, а может быть, уже и во второй круг приближенных Мессии, в Семью, как это называется. Макароны ему еще простили бы, хотя фабрика уже давно существует нелегально, но вот продажа макарон не через планетную сеть — это довольно рискованный бизнес. Словом, сыночку хобби отца может повредить в его карьере. Он шпионит за стариком, но сам же его и покрывает. А вот с покупателями макарон он обычно не церемонится, так что будь осторожна. Приезжай, привози книги для старика, а макароны я для тебя приготовлю заранее. И ночевать ты теперь всегда будешь у меня: мне хочется познакомиться в следующий раз с твоей Реальностью. Уверен, она не хуже моей! У тебя дар реалистки, ты знаешь об этом?

— Догадываюсь. Я думаю, что приеду еще. До скорой встречи!

— Чао, кара Сандра!

Я знала, что «кара» значит по-итальянски «дорогая». И тут я вспомнила словечко, которым решила удивить напоследок своего нового друга:

— Чао, мио Леонардо!

Это значило: пока, мой Леонардо. Ну прямо как в Реальности!