Беременна (не) от тебя

Юлия Гауф (2024)

Жизнь удалась: богатый муж и новая семья, принявшая меня как родную.Есть лишь одна сложность — невозможность забеременеть.Врачи твердят о том, что все в порядке, а тесты о том, что врачи ошибаются.А затем появляется он.Он красив, он жесток, его бои собирают толпы поклонниц, его имя каждый день звучит в новостях.Он сын моего мужа.И нас связывает ночь, которая может разрушить всё.

Глава 5

ВИКА

Это ужасно, но когда я смотрела на мужа, который не в силах был произнести ни единого слова, на мужа, рот которого перекосило, а лоб покрылся испариной, я…

… я о рисунке испорченном думала.

Что его не исправить.

И по памяти такой багряно-сиреневый рассвет, который неожиданно поймала на днях, я не нарисую.

Обидно.

Но Тимуру, наверное, обиднее было бы, узнай он о моих мыслях. Жена о ерунде мыслит.

Сыну, судя по каменному выражению лица, вообще плевать на здоровье отца.

— Микроинсульт, — сообщает нам Иосиф Евгеньевич, выйдя из палаты реанимации. Смотрит на меня и Яна, вскочивших при его появлении, и выставляет вперед руку: — Жить будет, успокойтесь.

— А… а говорить он сможет? — решаюсь спросить. — Или Тимур так и останется таким?

Если да — я не вынесу этого.

Изо дня в день смотреть на мужа, который не в силах сам о себе позаботиться, и знать, что этого избежать можно было. Останься я с Тимуром и Ратмиром в гостиной — беды бы не случилось.

— Сможет, нужно переждать кризис, — отвечает врач, но смотрит при этом на привалившегося к стене Ратмира, весь облик которого демонстрирует, насколько ему все-равно. — Пару дней Тимур Давидович будет находиться под нашим наблюдением, а затем вы сможете забрать его домой. Пока съездите за необходимыми вещами: смена белья, зубная щетка, и далее по списку.

— Я съезжу, — Ян останавливает рванувшую было по коридору меня, и сжимает ладонь сочувственно. — Вика, отдохни пока, сходи в кафе, прогуляйся в сквере. Здесь тебе нечего делать, в ближайшие пару часов к Тимуру Давидовичу тебя точно не пустят.

Какое кафе?

Какая прогулка в сквере?

Будто я смогу наслаждаться поздней весной, зная, что Тимур в реанимации.

— Я позабочусь о своей… мачехе, — произносит Ратмир первые за этот час слова, и почти силой отрывает меня от Яна. — А ты езжай.

Прикрываю глаза, пытаясь заставить себя не стряхнуть руки Ратмира, нагло обнимающие меня — это выглядело бы странно. Но объятия его болезненные для меня — невыносимо рядом находиться после всего того, что случилось.

— Вика? — с нажимом спрашивает Ян, но взглядом обменивается с Ратмиром.

И взгляды у обоих мужчин странные, непонятные мне. Будто они без слов общаются о чем-то неведомом женскому уму.

Мужчины…

— Все в порядке, — отпускаю я Яна. — Не забудь взять халат Тимура — тот, коричневый в полоску.

— И тапочки с ночным колпаком и кальсонами, — едко добавляет Ратмир, но Ян оказывается умным человеком, и пропускает подначку мимо ушей.

— Убери руки, — шиплю я, и сбрасываю с себя мужские ладони, едва Ян скрывается за поворотом больничного коридора. — И вообще… проваливай отсюда!

— И оставить тебя одну? Мы ведь семья, Вика, — улыбается парень. — А в такие моменты семья рядом должна быть, поддерживать друг друга.

— Ты уже натворил дел!

— Вика-Вика, — качает он головой, и подталкивает за плечи в сторону лестницы, — отец сам двинулся на теме наследства. Я здесь при чем? Драться полез на старости лет, распереживался вот. Этого следовало ожидать, что жадность рано или поздно долбанет его по мозгам. Но ничего, — хмыкает Ратмир невесело, — сейчас этот твой поклонник привезет любимый папочкин стариковский халат с тапочками, и ему полегчает.

Вот прицепился с этим халатом!

Я и сама люблю укутаться в пушистый банный халат, и нежиться в нем. Только Тимуру не особо нравится меня видеть в таком облике растрепы, потому возможность выпадает лишь когда муж в командировках.

Побыть самой собой, расслабиться.

— Эй, — вскидываюсь я, выплывая из омута своих мыслей, — куда ты меня ведешь? Я останусь…

— Не останешься. Мы идем в кафе, — подмигивает упирающейся мне Ратмир, и резко становится серьезным. — И Вика, не советую со мной спорить.

***

— Значит, боксер? Кулаками машешь?

— А ты картинки малюешь? — в пику отвечает мне Ратмир, и придвигает мерзкий на вид смузи поближе к моим лежащим на столике рукам. — Пей.

— Я из твоих рук больше никакую выпивку не приму!

Парень глаза закатывает, и плечами пожимает. Мол, как хочешь.

А я сама не знаю, что хочу. Сидеть с ним вот так просто — дико. И если задуматься как следует, вся эта ситуация в пятнах грязи.

Вот только что мне делать? Истерику устроить со слезами, с посыпанием головы пеплом?

Юля права, по сути: дело сделано, назад не повернуть.

— Ну, мачеха, расскажи мне сказку, — паясничает Ратмир, отпивая крутой, исходящий паром чай, — как так вышло, что ты вышла за старика?

— Тимур не старик! — спорю с ним.

Хотя еще два года назад я сама в ужасе была, когда отец заговорил об этом. В восемнадцать лет мне и тридцатилетние казались пожилыми. А уж Тимур, которого я не иначе как дядя Тим не называла, и подавно.

В волосах седина.

В уголках глаз морщины.

Брыли, опять же…

Но притерпелась. Может, рядом с ним я и сама постарела душой?

— Значит, великая любовь, м? — предполагает парень, и голос его недобро звучит.

— Да, любовь. И уважение, — добавляю я чистую правду.

— Ну да, уважение, — кривит Ратмир губы. — Именно оно и толкнуло тебя на измену? Как и великая любовь?

Резко поднимаюсь со стула, и Ратмир тут же вскакивает. Давит на плечи, чтобы я обратно села. Зачем?

Выслушивать его колкости? Так я сама себя корю, и корить буду всю жизнь.

Юля бы сказала, что жизнь длинная, и голоса совести обычно хватает на пару месяцев.

— Ладно, не кипятись, колючка. Пей смузи, оздоровляйся. Вылечится твой любимый, и будете душа в душу жить ближайшие пару лет, или сколько там ему осталось, — Ратмир снова придвигает ко мне опостылевший смузи.

А у меня перед глазами картина, как я вскакиваю.

Швыряю в него противный напиток.

И от стекает по черным волосам, в которые я с таким наслаждением зарывалась в ту сумасшедшую ночь.

А затем влепляю хлесткую пощечину, оставляя на его лице клеймо-удар. Чтобы не смел больше никогда… никогда…

— Ты и сам когда-нибудь пятидесятилетним станешь, — беру этот мерзкий напиток, который хотела выплеснуть на него, и отпиваю. — Или не станешь. Судя по тому, какой ужасный из тебя боксер — это тебе, Ратмир, пара лет осталась.

— Ужасный? — смеется парень, но на подначку реагирует. А то надоело выслушивать едкие замечания о моей неверности. — А приходи на бой, детка. Там и посмотришь на меня в деле. Я лучший.

— В селе своем ты лучший. А здесь, — вожу пальцем в паре сантиметров от его лица, — здесь ты никто. Вон как отделали, личико попортили. Не хочется мне на избиение младенца смотреть, — фыркаю, и добавляю, передразнивая его: — Мы ведь семья.

Задевает.

Глупая, детская подначка его задевает.

Сидит, бесится от мысли, что лучшим я его не считаю. Сбитыми костяшками постукивает по столу, выбивая рваный ритм, как набат.

А у меня сердце каждый раз замирает от взгляда серых глаз, когда он смотрит на меня. И все время та проклятая ночь перед глазами встает — ночь, которую я в мельчайших деталях помню.

Никогда с Тимуром такого не было. С ним… нет, не противно, но и не хорошо. Спокойно и предсказуемо, ровно по часам.

Да и сравнить мужа мне не с кем было.

До недавнего времени.

— А знаешь, тебе придется прийти на бой, — с веселой злостью в голосе бросает Ратмир после долгого молчания. — Считай, это одно из моих условий. Чтобы я держал язык за зубами. И если избиения младенцев не случится — с тебя желание.

— Никакого желания, — хмурюсь, но парень качает головой.

— А если проиграю — желание с меня. Любое.