Просто воскресенье

Юлия Добровольская, 2012

Вот так дружишь, дружишь… год, два, три, сто лет… а потом однажды, на двадцать четвёртом году дружбы, трясясь в пустой полуночной электричке друг против друга, у открытого окна, вдруг ловишь на себе его взгляд… и понимаешь, что вас прежних уже нет.

ПРОСТО ВОСКРЕСЕНЬЕ

Здесь — ни о чём.

Просто — про ещё одно воскресенье.

И про воскресение.

Вот так дружишь, дружишь… год, два, три, сто лет… а потом однажды, на двадцать четвёртом году дружбы, трясясь в пустой полуночной электричке друг против друга, у открытого окна, вдруг ловишь на себе его взгляд… и понимаешь, что вас прежних уже нет.

То есть, тех, что были ещё сорок минут тому назад, когда доедали-допивали шашлыки под красное полусухое на благоухающей пионами и свежескошенной травой даче ваших общих — той же столетней крепости — друзей, и полчаса тому, когда вы проходили по дамбе через озеро и он накинул тебе на плечи свой джинсовый с артистическими потёртостями пиджак, и двадцать минут, когда он покупал билет в кассе, а ты притулилась к его широкой спине, совершенно засыпая из-за раннего подъёма и бурного дня, свежего воздуха и возлияний… и даже десять минут тому, когда, сев на скамеечку на перроне, и положив голову ему на плечо, почувствовала его большую тяжёлую ладонь на плече, а потом на шее… Всё, что было ещё шестьдесят секунд тому назад — всё это не ново, всё это обыденно, естественно для ваших долгих отношений.

Ваши дети росли вместе, а ваши вторые половины вообще рядом на горшках сидели — из одного дома, одного подъезда, только с разных этажей, одного садика и класса тоже из одного. Во как.

Потом у него появилась ты, а у неё — он… ну, в смысле, у твоего бывшего мужа ты, а у его бывшей жены — он. Кроме того, с его стороны друзья, с твоей… Большая компания, короче.

Так и дружили. И спали, бывало, вповалку на тех же дачах — сперва родительских, потом своих. А на зорьке вы рыбачили вдвоём — из вас всех только вы двое любили это странное занятие не результата ради — под одной плащ-палаткой сидючи, прижавшись друг к другу, чтобы не дрожать от утреннего тумана. И в поезде вместе сколько раз ездили — туда с детьми, обратно вдвоём… бывало, и в пустом купе. И хоть бы что… хоть бы раз… ни на миг… ни в глазу…

И вот. На тебе.

Он смотрит на тебя, а ты на него, и понимаете, что ещё не видели друг друга ни разу вот так, по-настоящему. То есть, ты это понимаешь. И понимаешь, что он понимает то же. Это же всегда с близкими понятно — кто что понимает…

И что теперь? Что теперь?..

Как минимум, доехать до города. А это ещё минут двадцать.

И вот вы сидите и смотрите в тёмное окно. А там — ваши отражения. А потом одно отражение поворачивает слегка голову и смотрит на не-отражение. Тогда другое отражение тоже поворачивает голову и тоже смотрит. Но не долго. Оба отражения снова отворачиваются и смотрят на отражения друг друга. А потом опять…

Тебе смешно: что ты так смотришь? — спрашиваешь.

Он улыбается: ты не замёрзла?

Слегка, — говоришь ты.

Тогда он пересаживается и обнимает тебя за плечи, а пальцы — за воротник, к шее.

Ты поворачиваешь к нему лицо и смотришь в глаза. А глаза влажные и блестящие — как луна в озере. А потом — на губы. Они сухие и — тебе кажется — горячие. А ты давно не целовалась. Ты так давно одна.

Вы с мужем разошлись, когда всё было настолько устаканено в вашей жизни, что казалось железобетонным — повышенной прочности, как для водяных плотин.

Но налетел циклон, лило, как из ведра, ливень вызвал сель, берега размыты, плотину прорвало.

А ты как-то без особой реакции всё это восприняла. Ну, да, понятно, та моложе, стройней — детей-то ещё не рожала… может, ещё чем-то лучше, ему виднее.

Тебе сорок три, дети своей жизнью давно живут. У тебя своё дело — небольшое и спокойное, но интересное — заржаветь не даст, но и не напрягает сильно, все выходные твои, денег хватает на всё, кроме дачи в Провансе, но она тебе и не нужна.

Квартиру не делили — он просто собрал вещи и уехал. У него тоже своё дело — он художник. Мастерская огромная, из трёх комнат, со всеми удобствами, там он и жить будет — понимает же, что квартира из твоих денег слеплена и ими же обставлена. Так что, ничто не забыто, никто не забыт — в смысле, не обделён.

Ты не плакала, не рвала и не метала. Почему?.. Может, уже не любила? Да, скорей всего, так. Всё проходит, и железобетонная любовь тоже. Не проходит только единственная, а у тебя, стало быть, таковой ещё не было.

У тебя было три с половиной романа за всю супружескую историю, если не считать самой супружеской истории. Два недолгих и неглубоких, а один посерьёзней, даже душу тронул — ты ещё тогда со своим спутником нынешним переживаниями делилась, он тебя утешал, советы давал, прикрывал твои грешки своим честным именем друга.

Он тогда уже в полосу собственных циклонов вступил — жена его из депрессии в депрессию кочевала, причины никак не обнаруживались, пока кто-то не узнал, что она на белый порошок подсела, а вы ж все такие наивняки были, ни очевидного не замечали, ни симптомов не знали, ни вообще такую вероятность в голове не носили. Откуда, как, с чего?.. Бог весть.

Он — твой спутник нынешний — сперва воевал с ней, потом уговаривал, умолял. Бесполезно всё. Пока не спуталась она с каким-то коллегой по этому белому делу, из дому не ушла пока. На что жила, неизвестно, вы всей компанией её разыскивали, увещевали. После, опять же, кто-то сказал, что поехали они лечиться в одно малоизвестное место, потом через год почти она появилась по телефону, сказала, что соскочила окончательно, но домой не вернётся — ибо от семейной жизни это всё у неё и началось, это его нелюбовь к себе она упреждала саморазрушением — а остаётся она в южных тех краях навсегда, прощай. Приехала позже — выписаться, вещи свои из шкафов позабирать, с дочкой попрощаться.

Конец ознакомительного фрагмента.