Функция: вы

Юлия Домна (2024)

Мир, в котором Вторая мировая война имела иной — шокирующий — исход. Мир, в котором человечество внезапно открыло, что уже довольно давно делит Землю с двумя более развитыми расами. Мир, в котором ты — функция системы. Ты можешь объединиться с кем-то другим, чтобы составить дубль-функцию. Можешь отдать свою жизнь в пользу другого — твоей контрфункции. Но навсегда останешься лишь скромной строчкой в массиве данных, которые скрупулезно соберет и проанализирует некто способный просчитать и взвесить вероятности наступления всех возможных вариантов будущего. Не лучший мир для того, чтобы пытаться быть хорошим человеком. Не лучший мир для того, чтобы любить. Чтобы страстно и бескорыстно желать помочь. Чтобы, пожалев больную девочку, согласиться занять ее место в матрице жизни и смерти, а самому отправиться в лабиринт Дедала. Но лучшего нет.

© Юлия Домна, текст, 2024

© ООО «Издательство АСТ», 2024

* * *

Самым скверным в мальчике было то, что он не плакал. Даже когда мужчина в черной рясе пояснил, что он перестанет существовать — не только сейчас, но и вчера; не просто здесь, но исчезнет из всех воспоминаний мира, — мальчик отнял взгляд от пола и кивнул:

— Значит, никто не расстроится.

Не так давно, когда мужчина в черной рясе был женщиной в красном пиджаке, он забирал девочку постарше. Она тоже не плакала. Но там было нечем. Сил в девочке оставалось на засохшем донышке: убрать осколок от чужого лица. Когда женщина в красном пиджаке пояснила, что умирать и не существовать — все-таки разные вещи, девочка прошептала:

— Наконец-то.

Вздох облегчения. Валюта посерьезнее слез. К нему прилагался не менее серьезный случай, но сама девочка была обычной. Как сточенный карандашик. Свечной огарок. Она мало отличалась от тех, кого женщина в красном пиджаке, она же мужчина в черной рясе, они же ребенок в желтых кроссовках и старик с льняной астрой на воротничке, уводили прежде в лабиринт.

Мальчик был другим. Мальчик пришел сам.

— Перво-наперво поднимись с колен. Я не ангел и прибыл не свыше. Меня не трогает жар твоих речей. Как и не интересует душа в товарно-денежном отношении.

— Но вы вняли моей молитве, — прошептал мальчик и не двинулся.

— Ты читал ее вслух.

Мольбу он лил у ладановых свеч минут пять: про жизнь, смерть и любовь, в которых не делал различий. А слез не было; ни всхлипов, ни дрожи. Только слова, и все — такие честные, но даже не смыслом, а тихим, сухим до наждачки голосом; тонкой серебрянкой намерения. Спасти девочку. Маленькую девочку. Почти мертвую девочку, которую он не знал.

До мальчика мужчина в черной рясе собирался найти кого-то сам. Выйти на крышу в униформе медбрата и пообещать тому, кто смотрел через край:

— Я могу прекратить это иначе.

И продолжить тому, кто сжимал горсть таблеток:

— Я могу придать этому смысл.

И открыть дверь тому, кто знал, что она открыта, но все равно отказался выходить:

— Мир таков, потому что таков. Он слишком долго думал, что смысл жизни в выживании, и часть законов не обратить. Но теперь мир знает, что был неправ. Он просит тебя об одолжении. Где-то есть человек, который может многое исправить. Но у него нет твоего выбора — мир слишком долго не думал о себе. Так что, если тебе не нужны твоя жизнь, твое будущее…

И твое, шагающий через край.

И твое, глотающий таблетки.

И твое, не видящий открытой двери.

— Отдай их мне. А я — ему. И пойдем со мной.

Иными словами, это мужчина в черной рясе должен был просить спасти девочку — не наоборот. Но тех, других, еще предстояло найти, а мальчик пришел сам. Он был рядом и потому раньше всех увидел, что от девочки остались крупинки.

— Там много умирающих девочек, — напомнил мужчина. — Почему именно она?

Не то чтобы такие вопросы были в регламенте. Не то чтобы ответ что-то изменил.

— У Кристы есть дар, — сказал мальчик просто, как о данности. Как о цвете неба и травы.

— Пройдут годы, прежде чем ее дар возымеет силу, а сама она — значение. Сейчас Криста никому не может помочь.

Только теперь мальчик по-настоящему удивился:

— Если бы Криста никому не могла помочь, как бы я узнал, что у нее есть дар?

Мужчина посчитал это хорошим вопросом.

— Что ж, пусть, — молвил он.

Возможно, слегка патетично. Но он был в черном — не в красном, не в белом; и он очень давно не уводил в лабиринт детей.

Огарки с карандашиками испугались, увидев мальчика. Их род не должен был так быстро молодеть. Особенно от маленьких спичек, что снаружи могли прояснить столько темных ночей, а здесь так быстро и глупо погаснут. Воцарившееся смятение напомнило мужчине в черной рясе о самом скверном. В далекой библиотеке с арочными окнами, переплетая книгу, в которой не хватало начальных страниц, он негромко бормотал:

— Кто и как это упустил…

Когда дети, покидая мир, перестали плакать?