Дочки-матери на выживание

Юлия Лавряшина, 2017

Когда дверь подвала захлопнулась за спиной Наташи, она еще не могла поверить в реальность происходящего. Ее заперли, возможно, обрекли на смерть. И это сделала ее собственная дочь. Мать и дочь… Две женщины, разделенные стеной непонимания, две женщины, между которыми встала любовь к одному и тому же мужчине. Самое страшное и беспощадное соперничество – это соперничество между родными по крови людьми.

Ответы на вопросы

На крыше даже ветер оказался другим — вольным, смелым, но его солнечное дыхание было мягким, и хотелось впитывать это прикосновение всей кожей, каждой клеточкой, вбирать улыбкой, которая уже виделась такой же искрящейся — лицо чуть запрокинуто, как после минут любви, и выражение его столь же блаженно. Может быть, глуповато, но этого не хочется видеть…

Она прошлась по нагретому настилу, едва удерживаясь от желания раскинуть руки, балансируя, как на канате. Не цирковая арена, целый город внизу! В эту минуту у нее возникло ощущение, что он принадлежит ей, и захотелось засмеяться от радости, поймав дуновение московской высоты, будто это была ее собственная вершина, ею покоренная Джомолунгма, цепляющая облака, а вовсе не крыша скучного офисного здания. Пожалуй, она рискнула бы совершить настоящее восхождение, было бы с кем… Как добраться до неба в одиночку?

— Бог ты мой, как здесь хорошо! Сколько воздуха! Вы дышите, дышите, Ирочка, когда еще доведется!

Светлые Наташины волосы забились коротким крылом, просящимся в полет, ворот белой блузки смело распахнулся, и ей почудилось, что шея помолодела, выгнувшись живым парусом. Если бы чьи-то руки могли придержать ее сзади, как в знаменитой сцене из «Титаника», Наташа вся подалась бы навстречу роскошной бездне, что разверзлась у края, захлебнулась бы счастьем, для которого не нужно других причин: вольный ветер в лицо и горячие мужские руки на поясе…

Дочь, ее умная, взрослая дочь, высмеяла бы Наташу, если б узнала, что она не только смотрела, но трижды пересматривала этот фильм. В одиночестве, с пачкой соленых орешков, соленых слез. Подбородок подергивался, когда представляла себя на месте этой красивой, женственной девочки, которую Аня почему-то терпеть не могла. Как и весь фильм… Как и все, что любила мать… Почему? Господи, почему?!

Опомнившись, она повернулась к своей помощнице, стоявшей с блокнотом наперевес:

— Ну, продышались после бумажной пыли?

Девочка работала всего третий день и еще слегка косила от испуга. Наташу даже потянуло по-матерински обнять ее узенькие плечики, подбодрить улыбкой, но предыдущую помощницу она таким отношением уже избаловала — та решила, что может себе позволить распоряжаться вместо нее. Повторения не хотелось. И так уже одним порывом ветра смело все остатки субординации, на которой Наталья и так-то не особенно настаивала. Но ведь садятся на шею, садятся все эти новенькие девочки-мальчики…

С трудом заставила себя заговорить деловым тоном, который зазвучал диссонансом вольному голосу ветра:

— Ирочка, поскольку они хотят провести юбилей своей фирмы прямо на нашей общей с ними крыше…

— А зачем им понадобилась эта крыша? — перебила девочка, боязливо переминаясь на каблучках в трех метрах от края. Ножки тоненькие, как у паучка, кажется, переломятся сейчас. — Чем просто в ресторане плохо?

Наташа выделила ее же слово:

— Просто. Вы сами сказали. А теперь уже никому не интересно отдыхать традиционно, понимаете? Всем хочется необычного, раз уж это праздник! Изумления хочется, сюрприза! А мы должны устроить им этот сюрприз… Как говорится: любой каприз за ваши деньги! — Еще раз пристально оглядев площадку, она принялась рисовать рукой в воздухе: — Здесь мы должны установить светящуюся эмблему их фирмы. Так, чтоб вы знали… Детка, запоминайте и записывайте! Эмблему нужно изготовить из фанеры. У Максима есть все выкладки, он пусть и займется. Только напомните ему! И не один раз… Светящиеся фонтаны — по контуру. Какого цвета? — Она задумалась только на мгновение. — Давайте-ка голубые. Они же водоочистными сооружениями занимаются, это их цвет. Надеюсь, среди них некому обидеться на скрытый намек!

И фыркнула, не удержавшись. Природная смешливость то и дело прорывалась, но Наталья Малаховская давно решила, что на ее работе это не страшно. Все-таки они должны дарить людям радость…

Ей хотелось бы, чтоб повсюду возникли настоящие, струящиеся фонтаны, которые притягивали Наташу, рожденную под знаком Водолея. И вокруг нее постоянно что-то текло, струилось, журчало, одновременно умиротворяя и создавая иллюзию постоянного движения. Даже если она сидела в офисе, на маленьком столике, стоявшем сбоку, исходила прозрачными водными нитями миниатюрная скала с жемчужной часовенкой наверху.

А дома, в спальне, обливалась слезами маленькая Русалочка, привезенная подругой из Дании. Ее дешевые подобия и здесь продавались в любом магазине, но эта была особенной. В ней чувствовалась утонченность принцессы подводного царства, по неосторожности влюбившейся в того, кто принадлежал другому миру. Не увлажнитель — наперсница. Ведь это было единственное место на Земле, где и Наташа позволяла своей жизнерадостности иссякнуть. И не гнать мысли о том, что ее сын сейчас тоже принадлежит другому миру…

«Не думать об этом!» — Показалось, что мысль о нем, неловко топоча, убегает игрушечным Конгом — коричневой обезьянкой, которую Наташа когда-то связала ему. Тогда муж смеялся, что у Конга на макушке — красная еврейская кипа. С чего бы? А что она сама пыталась изобразить, уже и забылось. Десять лет прошло… С тех пор ни разу не бралась за спицы — некогда! Да и тогда только ради Леньки, которому ни в чем не могла отказать.

Она жестко напомнила себе: «Не думать. Вот здесь, прямо посреди крыши, установить бы настоящий фонтан, — только представила, и захотелось захныкать от сожаления. — Поющий, с подсветкой… А, между прочим, надо подумать над этим!»

То, что любые фантазии могут осуществиться, Наташа поняла, когда устроила свой первый офис в арендованной однокомнатной квартирке, откуда только вывезла свою семью в освободившуюся «сталинку» матери. И вдруг с изумлением обнаружила, что к ней стали обращаться. «Сарафанное радио» приводило новых и новых клиентов, хотя фирма тогда была еще подпольной — даже на регистрацию денег не нашлось. Зато воображения было хоть отбавляй, и Наташа уже с утра фонтанировала идеями, которые приводили в восторг не ее одну. И до сих пор этот источник, за обладание которым она не уставала благодарить Бога, не иссяк.

— У вас план крыши наготове? Так, здесь должен стоять стол для фуршета. Музыкантов мы разместим там, где меньше всего ветра, вдруг им нужны будут ноты… Вот в том углу, чтобы панораму города не закрывали, поставим надувные фигуры. Вроде у их шефа все в порядке с чувством юмора, так что сделаем веселого зайца. — Она улыбнулась. — Его фамилия — Зайцев.

— А еще кого? — Ирочка сосредоточенно записывала.

— Еще? — Прищурившись, Наташа попыталась разглядеть будущего Зайца.

К нему в компанию просился Волк, но это можно было расценить как угрозу. Кто же может составить Зайцу пару?

— Зайчиха! — нашлась она. — Сделаем акцент на ценности семейных отношений. Теперь это модно… Только выясните, пожалуйста, женат ли этот Зайцев, а то еще вляпаемся со своими аллегориями… Это нетрудно, соседи как-никак. А теперь главное: ровно в одиннадцать вечера, когда достаточно стемнеет, вон в той многоэтажке напротив, — Наташа показала пальцем, чтобы помощница ничего не перепутала, — должны погаснуть и загореться окна, чтобы высветилась надпись: «С юбилеем!»

— Как это? — Ира воззрилась на нее с ужасом. Ее, конечно, предупреждали, что из Малаховской так и лезут бредовые идеи… Но не настолько же!

Наташа светло улыбнулась:

— Как? Надо будет точно высчитать, какие окна должны гореть, а какие погаснуть, потом пройти по всем квартирам и договориться с жильцами. Некоторым заплатить придется, такие встречаются. Другие согласятся за «спасибо». Вот такая у нас работа, детка! Но это ведь не у станка стоять, правда?

Движением фокусника извлекла из кармана маленькую шоколадку и протянула девушке. Та громко ахнула, будто фея подала ей хрустальные туфельки.

— Выпейте кофейку, когда вернемся. А то на вас лица нет.

Ирочка послушно потопала за ней, осторожно переставляя свои ломкие ножки. «На таких я быстро вылетела бы из бизнеса, — Наташа прикусила губу, чтоб не обидеть девушку усмешкой. — Меня-то ноги долго кормили… Носилась по Москве, как гончая… Втянулась. До сих пор на месте — аж кое-что жжет!»

Совсем не обязательно было самой лезть на эту крышу, можно было послать кого-то из менеджеров или обойтись чертежом. Но ей скучно было целыми днями сидеть в офисе, и раз уж Наташе больше не по статусу было самой проводить праздники, то погрузиться в веселую кутерьму подготовки она могла себе позволить. Иначе совсем закиснуть можно!

Ей никак не удавалось понять, как до сих пор не взвыла с тоски ее дочь, которая целые дни проводила дома, ничего толком не делая, ни с кем не общаясь… Одинаковые, как четки, недели перебирала, не тяготясь монотонностью, книгами подменяя те ослепительные брызги открытий и впечатлений, которыми фонтанирует юность. И сейчас-то Наташе удавалось в каждом дне находить столько забавного, удивительного, что ее переполняло эмоциями. И, вернувшись домой, она торопилась осыпать Аню этими сокровищами, а дочь откровенно морщилась:

— Мама, от тебя столько шума… Ну что ты руками машешь, как мельница?

— А ты еще не озверела от тишины? — не сдавалась Наташа. — Неужели тебе не хочется пообщаться?

— Хочется. Но разве ты умеешь общаться? По-настоящему, не поверхностно? Не умеешь. Ты только брызжешь восторгами, как гимназистка… Это уже смешно в твоем возрасте.

Наташа терялась:

— Так что же, мне приходить домой и молчать? Я хотела немного развлечь тебя…

— Развлекай своих клиентов, они за это деньги платят, — отзывалась дочь. — Если б у тебя было немного больше времени, может, я и смогла бы научить тебя общаться. Только наспех этого не сделаешь…

— Научить? Ты меня? — уточняла Наташа.

— Ну конечно. Разве ты знаешь, как люди разговаривают друг с другом?

Наташа слышала не произнесенное: «Как разговаривали мы с отцом…» Дочери не нужно было добавлять этого, кое-что они все-таки понимали друг о друге и без слов.

— Ты ведь ни разу в жизни не поговорила со мной так, чтоб одновременно кому-то по телефону не отвечать…

Иногда Аня высказывалась проще:

— Мама, ты меня утомляешь. Уймись.

И уходила в свою комнату, в которой и без того провела целый день. Как ей не опротивели до сих пор эти стены, как в школьном кабинете увешанные портретами незнакомых Наташе лиц? Почему-то она стеснялась спросить у дочери, кто эти люди, показаться невежественной в еще большей степени, чем представлялось Ане… Однажды, когда сын еще не ушел за отцом следом, Наташа спросила об этом у него, потому что с ним не боялась быть собой. Но Ленька тоже не был принят в эту тайную ложу и только пожал плечами:

— Писатели какие-то… Кто еще может не опротиветь нашей Аньке?

Она соглашалась. Как и во всем другом — с сыном.

…Вернувшись в офис, находившийся в том же здании, она случайно уловила, как Ирочка боязливо спросила у кого-то в кофейном закутке:

— Почему она называет меня «детка»? Это что значит?

— Это не сексуальные домогательства, не надейся, — бодро заверил голос Аркаши, который работал с Малаховской не первый год. — У Наташи кое-какие проблемы с сыном… Материнский инстинкт требует удовлетворения.

— Но у нее же еще и дочь есть! Разве нет?

Наталья тихонько отступила к своему столу, чтобы не подумали, будто шпионит за сотрудниками. Знакомая тоска выползла из углов, окружила так тесно, что трудно стало дышать.

— Маленький мой…

Ее палец слегка коснулся, пунктиром прошелся по контуру веселого Ленькиного лица. Здесь ему было лет пятнадцать… Тогда у Малаховских еще не дошло до развода. За полгода — после Наташа ни разу не позвонила сыну, оглушенная его предательством, но снимок со стола не убрала. Аня к ней на работу не заходила, а других она не посвятила в то, какой выбор сделал мальчик, которого любила больше всего на свете. Почему?! Столько этих вопросов, что захлебнуться кровью можно — так рвут горло их крючки…

Как он умел смешить ее! Даже совсем маленьким, пятилетним — не клоуном скакал, а по-взрослому острил, беззубо пришепетывая, поддевал ее с добродушной снисходительностью. И это никогда не ранило, потому что любовь, которую Наташа чувствовала в нем с младенчества, даже насмешку делала не обидной.

Правда, один из карнавальных костюмов, которые она в те годы, по бедности, сооружала собственноручно, был клоунским… Леньке только исполнилось восемь лет, и она рисковала напороться на естественную боязнь мальчишки показаться своим сверстникам смешным. Но ее сын оказался умнее и артистичнее, даже чем представлялось ей. И вокруг него весь праздник вились девчонки, которых он развлекал. Хотя накануне он как раз лишился переднего зуба и очень переживал. Наташа направляла его руку, чтобы выпавший зуб угодил в щель «за печкой», точнее за газовой плитой. Подразумевалось, что там живет мышка.

— Маленький…

Увиделось, как он, полугодовалый, выглядывает из-под облезлого стола, где был его «домик», старомодно прикрытый скатертью, и вся Ленькина мордашка светится радостью. Белоголовый, как она сама, кудрявенький, глаза сияют полукруглыми солнышками. С грудным смехом он хватает за ноги Аню, которая сидит с книжкой (уже научилась в свои пять лет бойко читать по слогам), а та отталкивает его ногой с неожиданной яростью:

— Да отстань ты! Вечно мешаешь.

Кажется, тогда Наташа впервые дала дочери затрещину, потому что Ленька отлетел к ножке стола, ударился головой.

— Поиграла бы с ним лучше! — крикнула Наташа, морщась от некрасивости плачущей дочери. — Корчишь тут из себя взрослую!

— Я и есть взрослая! — размазывая слезы, протянула та. — Ты не понимаешь… Я не хочу играть! Мне неинтересно.

И ведь правда, почти не играла, только в раннем детстве, еще до рождения брата. А после — будто протест возник: чтобы с малышом не уравнивали, не ставили на одну планку. Кукол и мягких зверюшек засунула в диван — от греха подальше. Книги, книги и ничего, кроме них. Наташа пыталась растормошить дочь, тянула за собой на детские праздники, которые проводила, но в ответ слышала только одно:

— Неинтересно. Ты же это не для нас придумала.

— Но ты тоже могла бы повеселиться с ними вместе!

— Так — неинтересно.

Чужая, пересказанная, а то и придуманная в книгах жизнь увлекала девочку больше… А Леньке все было интересно! Он часто увязывался за матерью даже на свадьбы, которые Наташа тогда еще проводила сама. И охранял ее своим присутствием от захмелевших гостей, которые не решались тянуть лапы через голову ребенка. То ли понимал, что ей необходим защитник, то ли делал это интуитивно и больше для себя самого — она и сейчас этого не знала. Но всегда, каждую свободную минуту, ее сын был с ней рядом. Ее Ленька, который, как Наташе казалось, даже дышал с ней в такт…

Хотя и ему тоже требовалось уединение, что в однокомнатной квартирке, позднее ставшей Наташиным офисом, давалось непросто. Забравшись под стол, Ленька рисовал своих «идиотиков», как называл их отец, — мускулистых воинов с небольшими головами. И гора мышц у каждого все росла и росла… Потом сын вырезал их и играл сам с собой, потому что сестра никогда не составляла ему компанию — взрослой себя считала! А он долго оставался ребенком и что-то бормотал в своем углу на разные голоса. У него была целая куча игрушек, а он упорно плодил этих «идиотиков»… Аня презирала его за это и любила называть «маменькиным сынком». Он и был маминым, только не в уничижительном смысле.

«Надо работать! Глушить работой». — Наташа вскочила из-за стола. На дела набрасывалась, как на болеутоляющие таблетки, а со стороны казалось, что Малаховская землю роет, чтобы фирму вывести в лидеры своего бизнеса. Пока до этого далеко было, но если боль не утихнет в ближайшие года три, то все может быть…

— Я поехала на встречу с иллюзионистом, потом — к музыкантам, — бросила она секретарше. — Если что — я на связи.

И забилась в лифт от чужих глаз, которые могли подметить, что иногда с Наташи почему-то слетает пыльцой ее природная жизнерадостность. Пара минут наедине с собой. Смогла бы она выдержать целые дни, как Аня? Не заскучала бы в собственном обществе? Дома, когда дочь запиралась у себя, Наташа сразу хваталась за телефон или включала телевизор. Ей необходимо было слышать чей-то голос, иначе нарастал ужас: мир забыл обо мне…

Дверцы раскрылись, предлагая ей мир подземный. Здесь, на парковке, машины ждали своих хозяев, как дремлющие псы… Как Ленька радовался, когда она принесла подобранного на улице щенка, собственноручно отмыла его и проглистовала. И сын, топоча, носился с неуклюжим, заваливающимся на бок щенком наперегонки, хотя квартирка тогда была такой, что не разбежаться. А дочке собака сразу вонзилась костью в горло. Точнее, в ухо.

— Да что он все время лает? — морщилась Аня. — Столько шума от него…

Почему в ней всегда была эта патологическая непереносимость любых звуков? И громкий Наташин голос, развитый на чужих свадьбах, больнее всего резал дочкин слух. Она даже головой трясла и закрывала ладошками уши, демонстрируя, какой дискомфорт причиняет ей мать, только открывая рот.

— Смотри, какой хорошенький! — Наташа тормошила щенка, целовала его смешную мордочку, пытаясь расположить к нему дочь.

Но Аня сторонилась их обоих:

— Мама, ты же его трогала, а теперь меня! Ты хоть руки помой… Фу, что ты его целуешь, он же под хвостом у себя вылизывает!

Все это еще можно было как-то снести и уладить, если бы чернявый дурачок, которого они назвали Кузей, не добрался до книжек. Могло показаться, что вся квартира усеяна бесцветными конфетти — так мелко щенок изорвал все страницы. С Аней случилась настоящая истерика… Когда дочь позвонила ей, Наташа даже не сразу поняла из ее рыданий и заиканий, что именно произошло. Но нечто совершенно ужасное — это было ясно. Температура у Ани подскочила запредельно, даже «Скорую» пришлось вызывать — Наташе не верилось, что можно так расстроиться из-за книг.

— Детка, да я куплю тебе другие! Куплю, — клялась она.

Но дочь визжала, колотя ногами и тыча в провинившегося щенка:

— Выгони его! Унеси его куда хочешь!

И Володя встал на сторону дочки: нельзя так издеваться над ребенком. Не хочет собаки, и не надо. Ему-то было все равно…

— А я хочу! — пискнул из-под стола Ленька, обнимавший щенка, и затих.

Больше они никогда не заводили животных. А теперь Наташе казалось, что из их дома что-то ушло тогда вместе с этим щенком…

* * *

Ей почудилось, будто звук шагов, доносившихся из темноты за спиной, стал наплывать, приближаться, подменяя привычную реальность какой-то киношной, выдуманной. Это там, в экранном Зазеркалье, на людей то и дело нападают на подземных стоянках, и женщинам приходится убегать, подворачивая ноги, на ходу сбрасывая туфли. Они разлетаются попавшими в шторм лодочками, беспомощно заваливаются на бок, демонстрируя степень беззащитности их владелицы. Крупный план. Срывающееся дыхание актрисы.

Женщина ускорила шаг, невнятный стук каблуков доносился издалека, точно душа ее уже отделилась от тела, и с недоумением прислушивалась к происходящему внизу. И не с ней — это ощущение не оставляло. Вспотевшая рука не сразу попала в сумочку: «Ключи… Ключи… Да где они?!»

Кто-то идет следом, в этом нет сомнения. И он тоже заторопился, почуял, что добыча ускользает. Показалось, что он уже в паре метров, она резко повернула голову: никого! Опять слуховой обман гулкого подземелья? В ушах шумит так, что посторонних звуков уже не разобрать… На ходу обернулась, пятясь назад, но даже тени, скользящей следом, не увидела. Фантом какой-то… Или успел присесть за чью-нибудь машину? Джипов здесь хватает.

— Эй, кто здесь? — резко выкрикнула она, понимая, что рискует выставить себя идиоткой. Может, человек просто нагнулся, чтобы достать что-то из салона своей же машины…

Но никто не откликнулся. Не выпрямился. И никак не находились ключи, а это уже заставляло паниковать, ведь спастись можно было только в своем «BMW». В народе — просто «трешка»… Рука нащупала и стиснула большой кошелек: «Швырнуть ему? Кость — бешеной собаке… Этого хочет? Не меня же… Теперь эти уроды только на детей охотятся. Бросить?»

Но что-то в ней слишком сопротивлялось. Когда-то Наташа билась за каждую копейку, даром они ей никогда не давались. Не годами, десятилетиями вырывалась из нищеты. Как ноги пухли, когда возвращалась с очередной свадьбы — без голоса, без сил! Все, что теперь имеет, своим горбом заработала, с какой же стати отдавать хоть частичку тому, кто сам не способен ни на что иное, как нападать на женщин?

Вперед. Кошелек так и остался в сумке, теперь ключи от машины жгут ладонь, как сорванная чека гранаты: «Уцелею? Успею?» Ног уже нет, вместо них — стекающий с тела ужас. Но эти тягучие струи еще как-то движутся, хотя мозгу больше не подчиняются. Он, собственно, и команд никаких не дает. Отключился. Растекся страхом.

Внезапно спину обдало тишиной. Наташа и теперь не обернулась, не дала ему посмеяться над ее доверчивостью. Едва не упав на капот своей машины, надавила на кнопку брелока. И только тогда додумалась, что это лучше было сделать заранее, за несколько шагов. Но вышло как вышло.

Не поднимая глаз, Наташа распахнула дверцу, упала на сиденье и мгновенно заблокировала все замки. Конечно, он еще мог разбить лобовое стекло битой, как тоже делали в фильмах, и все же она почувствовала себя в относительной безопасности. Как всегда, ощущала машину своим убежищем даже в большей мере, чем дом ее мечты, ради которого, в общем-то, и билась все эти годы, как рыба об лед. Сейчас же он казался слишком большим, по углам слонялись привидения. Пока его строили, экономя каждую копейку, их было четверо. Остались двое… Как двоим найти друг друга в таком пространстве?

Только заведя мотор, она решилась бросить взгляд поверх руля. Глаза жгло от страха, как от бессонницы, мешало взглянуть. Веки показались ей пергаментными, готовыми порваться от слишком резкого движения. Осторожно, осторожно…

Поблизости никого не было.

Удалось продохнуть. Увлажнившись облегчением, глаза быстро обшарили подземелье.

— Что и требовалось доказать, — на всякий случай она все же произнесла это шепотом. — У меня развивается совершенно идиотская мания преследования… А я ведь никогда не была трусихой!

В своих Хамовниках она ни в детстве, ни в юности не боялась возвращаться домой даже в полночь. Ловила дыхание темноты, подставляя лицо, подмигивала звездам, которые будоражили в ней что-то смутное, шальное. И ничто вне стен родной квартиры, в которой поселился ужас, не могло вызвать в ней страха… Не потому, что времена были другими, и тогда всякое случалось, но Наташе казалось, что здесь ее бережет сама земля, и Новодевичий монастырь осеняет крестом. В собственном доме не удалось уберечься… Но в этом ни земля, ни монастырь повинны не были.

Сейчас московская улица встретила неудержимым солнцем, которое заставило одновременно зажмуриться и улыбнуться: «Я жива! Хорошо-то как…» Наташа тут же открыла глаза: еще аварии не хватало! Только что она едва не погибла от собственного воображения…

Теперь ясно, точно опять увиделся кадр из фильма, только на этот раз романтического, представилось, как ее улыбка влажно поблескивает на солнце. Мужчине, к которому она направлялась, этот блеск должен показаться магическим. По крайней мере, так задумано, хотя и не имеет особого значения. Главное, чтобы он заключил контракт с ее агентством по устройству праздников. Ей нужен этот иллюзионист, говорят, он неплох и обаятелен, почти, как Копперфильд. Хотя в это слабо верится… Такого, как тот черноглазый американец, вряд ли удастся найти в Москве.

От солнечной вспышки все вокруг на какое-то мгновение волшебно замедлило ход, опять отсылая к кинематографу, способному творить с людьми чудеса. И пугать до остановки сердца, и делать их самих радостнее и разноцветнее, чем они есть на самом деле. Многозначительнее без занудства… Светловолосая девушка медленно повернула голову — волосы разметало по ветру легкими струями. Ей вслед дрогнула зарождающаяся улыбка юноши в белой майке. В его лице все напряглось неуверенностью: можно ли?

Сутулая продавщица цветов приподняла над своим разноцветьем белый бутон розы, и Наташе захотелось крикнуть:

— Он как раз для той девушки! Подождите, я куплю для нее.

И даже не родилось естественного: «С какой стати?!» Она любила набрасывать на лица людей выражение счастья.

Не замечающий своей улыбки, юноша потянулся к цветку, словно собирался приобрести запах. Как внушить ему, чтобы он отдал его светловолосой девушке? Такой нежной, такой изящной и юной, как этот бутон? Ведь она уйдет сейчас, исчезнет в толпе, как все самое светлое, что выпадает человеку случайно, и затеряется в общей серости, если он мгновенно не решится протянуть руку…

Сзади раздался нетерпеливый гудок. Вздрогнув, Наташа нажала на газ: «Уснула я, что ли? Где эта девушка? Кто хотел купить цветок? Опять померещилось все… Разве мужчины еще дарят цветы незнакомым женщинам?»

Те праздники, что устраивало ее агентство, всегда были отягощены цветами, как советская демонстрация транспарантами. Но то были заготовленные букеты, продуманные, выверенные, в том числе и в денежном отношении. В них не было импровизации, милой неловкости сиюминутного желания. А этот белый цветок нес в себе пенную легкость, хрупкость мечты… Не сбывшейся. Девочкой Наташа мечтала лишь об одном: чтобы у нее выросли крылья, такие вот — светлые, воздушные, — и она могла бы улететь далеко-далеко от своего дома, от матери, от позора, от своей жизни… Девочка-эльф, направляющаяся в далекую зеленую страну, где всегда синее небо… В Москве триста пасмурных дней в году.

— Да что со мной? — удивилась она вслух, очнувшись от наваждения. — Бредить наяву начала?

Ей не очень верилось, что это предстоящее свидание с почти незнакомым человеком так взбудоражило в ней все, и начались приливы-отливы: от черного ужаса до солнечной сентиментальности. Мужчина, который сейчас ждал встречи с ней, не так уж волновал Наташу. Только и помнила о нем, что поразили его античные золотистые кудри, захотелось запустить в них пальцы. Да не просто шутя, а так, чтоб уцепить, притянуть его голову, почувствовать губы. Но место было самым неподходящим — банк.

Но Сергея уже зацепил ее болезненно-удивленный взгляд, он не понял его. А у нее в мыслях мелькнуло: «Волосы, как у Леньки…» Только это и выделило его из общего ряда. И притянуло против ее воли.

— Мы где-то встречались? — начал он.

Ее даже это не покоробило. Ну, не придумал ничего посвежее, не всем же дано жонглировать словами.

— Все может быть, — она улыбнулась.

А он, как водится, предложил выпить кофе, а после него — как-нибудь встретиться. Она согласилась, а Сергей тут же назвал отель, где остановился. Оказалось, приехал из Питера всего на пару дней. Потеряв его кудри из вида, Наташа растерялась: «Зачем он мне нужен?»

В зеркале потом встретила виноватую улыбку:

— Но кто-то же должен появляться время от времени…

* * *

Этого времени — после развода — набралось уже полгода. Она сама его организовала, когда почувствовала, что ей невмоготу больше тянуть на своих плечах двоих художников, постоянно находящихся в творческом поиске. Продолжать нянчиться с дочерью Наташа была еще согласна. Полновесным содержанием искупала вину за то, что сама считала Анютку недолюбленной с тех пор, как родился сын. Ее златовласый мальчик… Это его кудри погладить бы, одарить невинной материнской лаской. Разве другими его заменишь?

Не в то ли время, когда родился Ленька, и муж перестал быть мужчиной ее жизни? Как они рискуют, эти отцы, жаждущие иметь сыновей! Володя проиграл в турнире с собственным сыном. Самым необъяснимым стало то, что победитель все отдал побежденному, своей судьбой его поддержал… Если бы Наташа могла хотя бы мысленно допустить такую возможность, то уж ни за что не стала бы удалять мужа из своей жизни. Но однажды ей стало невмоготу видеть его изо дня в день, уже с утра — потерянного, выбитого из колеи всей жизнью, не выходящего из творческого кризиса…

И сам Володя, и все вокруг понимали, что он пошел не своей дорогой, переоценил способности и потому не мог найти себе работу в Москве, где средненький театральный режиссер никому не был нужен. Талантов пруд пруди! А ничего другого он не умел и ничему не хотел учиться. Помогать в делах Наташе казалось ему зазорным, ведь она занималась «развлекаловкой», а ее муж презирал это и дочь заразил таким отношением. Он хотел быть причастным к настоящему искусству, а вот оно не желало родниться с ним, как аристократическая дама с плебеем. Которым Володя, конечно же, был, провинциал несчастный… Впрочем, как и москвичка Наташа, и все их друзья рабоче-крестьянского происхождения. Хотя кто-то из них все же допускался ко двору…

Но то, что делал Владимир Малаховский даже сразу после ГИТИСа, когда юношеская наглость компенсировала недостаток одаренности, было слишком консервативно, подражательно и казалось всем до неловкости неумелым для человека с таким дипломом. А потом и задора поубавилось… Володя пытался убедить ее, что ему просто не дают проявить себя в должной мере, что будь у него свой театр, он творил бы чудеса, и в его фантазиях все действительно казалось волшебным. Когда супруг вдохновлялся и говорил о своем великом будущем, их дети слушали отца, раскрыв рты, и верили ему безоговорочно.

А Наташе было не до воздушных замков, она для них же, для своей семьи, строила настоящий дом, из кирпича и бетона, а для него нужны были реальные деньги. Не те, которые воображаемый театр принесет когда-нибудь… Если вообще принесет. Как она могла оторвать хоть кусок от своей мечты, которая уже возводилась строителями, чтобы воплотить мечту мужа? Сам же он ничего не мог предпринять даже ради того, чтобы помочь себе самому. О вкладе в строительство дома она уже и не заговаривала…

Однажды подавленный Наташин стыд за мужа, который все меньше воспринимался даже мужчиной, не то что творцом, прорвался наружу. Едкое замечание со стороны отравленной стрелой пронзило плодный пузырь, в котором вынашивалось отторжение. На одной из премьер Володиного однокашника кто-то сказал за ее спиной:

— Вовку Малаховского видел? Я думал, он давно уже спился или свалил из профессии… Нет, еще цепляется, неудачник! Лучше б мясом торговал.

Наташе показалось, что меж лопаток плеснули кипятком — она так и выгнулась от боли. Жар мгновенно метнулся к лицу, едва не выжег глаза. Зажмурившись, она попыталась удержать слезы, которые отличались своей природой от обычных, но тоже были давно знакомы ей. Наташа надеялась, что ей никогда больше не доведется плакать от стыда, и много лет держалась, но Володя все же вынудил ее. Всего лишь тем, что был причастен к ней…

И она решила это исправить. Если бы Наташа просто сказала ему: «Уходи!» — он нашел бы тысячу причин остаться, тысячу слов, чтобы уговорить ее. Потому что, по сути, повода расставаться не было. И дети в два голоса вторили бы ему, отторгая правду матери, а это стало бы самым мучительным… Нужно было отяготить мужа виной, чтобы не посмел даже просить ее о снисхождении. Наташа рассудила, что сорокапятилетнего мужчину легче всего поймать на том, что бес щекочет ему ребро.

И она избрала объект для задуманной интриги: двадцатилетняя дочь его старого, чуть ли не школьного (Наташа точно не помнила) приятеля, который сам, непонятно почему, относился к Володе с придыханием и девочку воспитал в том же духе. Непризнанный гений! Живая легенда… Ариша и раньше часто мелькала в их доме, хотя никто из их с Володей детей с ней не дружил, Аня вообще разглядывала воздушную блондиночку с недоумением естествоиспытателя, теперь же Наташа сама стала зазывать ее по поводу и без повода. А вечером настойчиво просила Володю отвезти девочку домой…

Как бы само собой разумелось, что там по дороге происходило, но чутье разочаровывало Наташу: ничего! Хотя Ариночка так и обвивала ее мужа взглядами и дыханьем, и неуместными своими восторгами. Почему он так и не позволил себе отдаться обожанию глупой юности? Ведь кроме всего прочего, это придало бы ему уверенности в себе, расправило бы слежавшиеся крылья. Наташа недоумевала: «Любит он меня, что ли?» И раздражалась от того, как Володя сопит, сосредоточившись на чем-то, как мелко и часто жует, будто суслик, как лоснится на крутом подбородке его смуглая кожа…

А ей уже так нестерпимо хотелось отделаться от него, что она поторопила события. В тот день, когда простуженный Володя наверняка был дома один и в постели, она купила «симку» и с нового номера послала той девочке сообщение: «Ариночка, хочу тебя видеть. Больше не могу бороться с собой! Приезжай ко мне в два часа. Буду один. Проходи прямо в спальню. Володя». Наташа позаботилась о том, чтобы дверь осталась открытой, а муж не сошел с постели — подсунула ему новый роман Акунина, которого он прочитывал залпом.

Эта дурочка еще и ответила на sms: «Буду! Твоя! Люблю-люблю-люблю!» Наташу чуть не стошнило от такого количества сиропа… Ровно в два часа по полудню Арина вошла в их дом. Наташа выждала десять минут и отправилась следом, чувствуя, как в крови закипает ликование, будто в спальне ее ждал подарок, о котором она мечтала не один месяц. Она виделась себе маленькой девочкой в синем бархатном платье и с голубым бантом в волосах, на цыпочках крадущейся к рождественской елке. Шейка вытянута, губка закушена от волнения…

Разочарованию ее не было предела: Володя не пустил Аринку дальше краешка постели. Девочка сидела, поджав отвергнутую голую ножку, и они, видимо, выясняли, как произошло это недоразумение с сообщением. Сарафанчик на ней был весьма открытый, но все же он был — на ней. И тем не менее сцена могла быть истолкована как весьма пикантная. Именно поэтому, когда Наташа возникла в дверях разгневанной фурией, на лицах обоих отразился ужас.

— Кажется, я не вовремя, — только и сказала она и начала быстро спускаться по лестнице.

«Пожалуй, я — лучший режиссер, чем он», — подумалось ей, когда Володя, как и предполагалось, выскочил за ней в одних трусах и догнал в три прыжка. Он так жалко лепетал что-то о своей полной непричастности к происходящему, о том самом недоразумении, которое Наташа просчитала до деталей, что ей стало тошно смотреть на него. Свой подарок ей все же удалось стащить из-под елки…

— Я подаю на развод, — вполголоса сообщила она. — Я не для того пахала на этот дом, чтобы из меня здесь же делали посмешище.

Дабы оповестить детей, Наташе потребовались минуты. Аня поверила сразу: невозможность понять навязчивое Аринино присутствие в их доме нашло объяснение. И Володина любимица, дочь, почувствовала, что он предал именно ее. Променял на бесцветную пустоту, позарившись только на юность. Оскорблена дочь была куда сильнее, чем сама Наташа, — отсчет от ноля!

Вот сын… То ли поверил не ей, а отцу, то ли проявил пресловутую мужскую солидарность. В те дни Наташе казалось, что под ногами у нее — зыбучие пески, и она увязала каждым своим шагом. И сил на то, чтобы просто переставлять ноги, становилось все меньше. А Ленька был где-то там — за краем пустыни, и быстро шел не к ней навстречу, а в противоположную сторону. Не хотел ничего слышать, хотя они всегда понимали друг друга с полуслова. Намека хватало на схожесть ситуации, с каким-нибудь фильмом, которые всегда смотрели вместе, чтобы они уже расхохотались в голос.

А в те дни смех совсем перестал звучать в доме. Володя сломался сразу. Попытался доказать ей свою невиновность, но как? Факт был налицо: Наташа застала их в спальне. Голую девичью ножку до сих пор видела на простыне… Что его клятвы против очевидного?! И он сдался. Да так быстро, что жена даже испытала разочарование. К тому же возникли подозрения, что все было хоть и подстроено ею самой, но искренно желанно было обоими участниками фарса…

Однако разбираться в этом Наташа не стала. И ни минуты не жалела потом, что освободила себя от роли утешительницы несостоявшегося художника. Незавидная роль. Хотя многие жены ведут ее десятками лет. Но вот она не была просто женой, какой-нибудь домашней курицей, которая молиться готова на сомнительный талант своего мужа. Когда-то ее тоже восхитило, что Володя — студент последнего курса ГИТИСа, будущий режиссер, он показался ей почти небожителем, ведь сама занималась в простеньком училище культуры. Вот только с тех пор она неутомимо, не жалея себя, шла вверх, как в юности на Аю-Даг взбиралась, хоть и мечтая отдохнуть, припасть к фляжке, но не останавливалась, а муж топтался на месте. Годами… Десятилетиями. Что могло измениться, если ему уже было под пятьдесят?

Знакомый судья, которого Наташа еще и подбодрила конвертом, развел их быстрее, чем Володя успел собраться с мыслями.