Невидимые. Банды старой России

Юлия Михалева

1912 год. Российская империя. Уже несколько месяцев жители города боятся ложиться спать. По ночам на улицы выходит странная банда. От нее не могут спасти замки – убийцы проникают в дома без взлома. Хозяев вешают, ценности забирают – и скрываются, как и вошли, без следа. Они словно проходят сквозь стены. Что станет с тем, кто попробует их обнаружить?

4

— «До сей поры не имеется ни одного подозреваемого. Полицейские признали, что преступники оказались слишком хитры, и, если они не оставят следов и впредь, то отыскать их не представляется возможным», — медленно, с чувством прочитал насмешливый сыщик с торчащими вверх волосами и пушистыми бакенбардами.

Двое недавно вошедших городовых активно кивали после каждого предложения. Входя, они собирались что-то сказать — но, вероятно, сообщение терпело отсрочку, раз уж ему предпочли прослушивание субботних новостей.

Окончательно взмокший за часы ожидания в участке, Бирюлев чувствовал себя жалко. И без того унизительная роль просителя усугублялась особым отношением, которое здесь торопился выказать каждый, едва слышал фамилию репортера. Псевдоним не спасал — полицейские точно знали, кто за ним кроется.

— Ну-с, господин Бирюлев, вы и сами ответили на свой вопрос, — дочитав до конца, сыщик вернул на стол засаленную газету с кричащим заголовком. «Невидимые убийцы: полиция признала бессилие». Это все вина бестактного Титоренко — не удосужился придать заметке менее воинственный вид.

Бирюлев сглотнул и промолчал. Нервы ощутимо сдавали, и он весьма сомневался, что, заговорив, сможет держаться достойно.

— Как же мы сможем помочь, если, как вы сами заметили, мы бессильны? — глумился сыщик. — У нас не хватает ума для поиска хитрых убийц… Что тут поделать? Они слишком ловко запутывают следы.

Репортер смотрел в окно кабинета. Разбитое стекло с внутренней стороны закрывала картонка. Она мешала понять, что происходит на улице: виднелось лишь небо. Светло-голубое и уже выгоревшее, хотя лето только началось.

— Господин Червинский, я прождал вас более трех часов… Для того, чтобы вы… — голос дрогнул.

— Три часа? Ха. Это совсем недолго. Бывает, и с утра до вечера ждут. Скажи, Власенко?

— Еще как, — подтвердил городовой.

— Отчего вы решили, что вы у нас — единственный? Вы обратились к нам только вчера, господин Бирюлев. Или как там вас? — сыщик снова заглянул в потрепанную газету: — Ого, «Приглядчик». Так вот, я расскажу, как обстоят дела. Людей у нас мало. При этом мы, знаете ли, живем в очень беспокойное время. Что ни день — то новые убийства. Настоящие. Жертв режут, душат, им проламывают головы. С ними происходит совсем не то, что с вашим батюшкой. Там же пока лишь ваши домыслы.

— Его убили!

— Не стоит злиться, право. Почему вы, в самом деле, так полагаете? Он мог сам умереть в своей постели. Скажем, от сердца. А потом, допустим, тело нашла прислуга — она и ограбила дом.

Звучало правдоподобно. Более того: столь простое объяснение еще накануне закрадывалось в голову и самому Бирюлеву. Но что-то с ним было не так, в картине чего-то смутно не доставало — и потому никак не удавалось успокоиться мыслью об естественной смерти.

— Отец никогда не маялся сердцем.

— В его возрасте такое могло произойти и внезапно. Впрочем, верно: утверждать что-либо рано. Вскрытие еще не готово. Если оно, конечно, поможет при нынешних обстоятельствах. Пролежал он не меньше недели.

Бирюлев поморщился.

Городовой, отчаявшись дождаться окончания разговора, подошел и шепнул что-то Червинскому на ухо. Тот возмутился:

— И чего вы стоите тут, когда уже давно должны быть там? Бегом! Неизвестно, сколько их туда явится.

— Но как же… Ведь Тимофей Семеныч ничего не сказал. Может, у него свой план, и мы все испортим?

— Он, видимо, забыл. Или же нам не передали. Это сейчас не важно, Власенко. Поспешите!

Когда полицейские вышли, Червинский, как ни в чем не бывало, продолжил:

— Однако, если спросите мое личное мнение, то я скажу и сейчас, до отчета медиков: вашего отца точно не задушили. Значит, причина не в невидимых, как вы зовете их в своих… ээ… заметках.

— Веревку могли снять. Да и убийцы не обязаны действовать одинаково! — запальчиво воскликнул репортер.

— А вы и впрямь многое знаете о преступниках, господин Бирюлев. Рискну предположить, что куда больше, чем я. Но даже если представить, что они решили забрать веревку с собой, то на шее бы обязательно остались следы. Кроме того, дверь в дом вашего батюшки была открыта, а вещи разбросаны. Еще два несоответствия характеру тех, кому вы это — не понять, почему — приписываете.

— Отец, как и все остальные жертвы, жил один и держал у себя разные старинные вещи. У него украли редкую золотую брошь! А монеты, которые он привез из Египта? Да они цены не имели.

— За такими вещами охотятся не только невидимые.

— Вы нашли его прислугу?

— Еще нет.

— Отчего?

— Я вам уже ответил. Пока мы не знаем, что расследовать — грабеж или убийство. Если вскрытие покажет, что ваш отец, как я и предполагаю, умер сам, то делом займутся городовые.

— Когда? Через месяц? Год?

— Быстрее. Но не немедленно.

— Я хочу видеть вашего начальника.

— Это невозможно: он в отъезде.

— Понятно, — Бирюлев подчеркнуто достал из кармана пиджака блокнот с вложенным карандашом и что-то в него занес.

— Пометки к моей новой статье, — объяснил он. — Люди интересуются: почему убийцы не пойманы? Вот я и расскажу им о ваших методах. О том, что полиция отказывается работать.

Червинский пожал плечами:

— Одной меньше — одной больше. Какая разница?

Репортер записал и это и широко улыбнулся:

— Не упустите завтрашнюю газету.

Однако предвкушение маленькой мести не слишком облегчало печаль.

А что, если самому найти отцовскую кухарку, не дожидаясь, когда ей займется полиция?

Для начала стоит расспросить прислугу по соседству. Такие люди всегда охочи до сплетен, чем не раз помогали в работе. Наверняка смогут подсказать, где искать.

***

Спозаранок Матрену разбудили громкие причитания.

— Мама! Мишаня! Сестрицы-ыы…

Голосила средняя — та, что служила в няньках. Если она явилась домой ни свет, ни заря, это значило только одно: ее выгнали.

Похоже, увидев обгоревшие сени, девка вообразила невесть что.

— Улька, да тут мы все! — крикнула мать, не открывая глаз.

На полу, проснувшись, завозились младшие.

Шлеп-шлеп. Так и шла, небось, всю дорогу — разувшись, чтобы сберечь обувку. Молодец.

— Мама! — бросилась на шею.

Матрена погладила дочь по теплым волосам. Отстранила, поднялась на топчане, бегло перекрестила.

— Я уж подумала, сгорели вы. Как же так вышло?

— Да как… Подожгли вчера.

Ульяна ахнула.

— Так не сами? Кто?

— Да кто их знает.

— Дядьки чужие, — влез младший. — Они Дуньку забрали.

Средняя округлила глаза и потрясла головой.

— Как забрали?

— Увезли на телеге.

— Что ты говоришь? Мама!

Матрена запустила пальцы обеих рук в волосы и зажмурилась. Она до ночи пыталась вызнать, куда могла деться ее русалка. Обошла весь береговой бедняцкий квартал. Многие соседи видели, как дочь, ревущую на всю улицу, увозили. Но, конечно, никто не подумал вмешаться.

— Да как же? Быстро ведь гнали, — оправдывался толстый Демидка, который бы и лошадь ударом кулака уложил, если бы захотел.

— Не наше то дело, Матренушка, — отвечала прачка Лукьяниха. — Наша хата с краю, вестимо.

Еще бы: не их ведь дитя среди дня из дома увели.

И ведь привет передали — что тревожило непониманием. Не значили ли их слова, что готовы вернуть Дуньку в обмен на сверток? Или то всего лишь слепая материнская надежда? Ведь, если так поглядеть, то, хотели бы поменяться — поди, передали бы, где их отыскать.

Скорее, наказали за то, что взяла чужое… Но если все-таки нет?

Что же делать с вещицей? Если Матрена отдаст ее сегодня в полдень, как обещала — не потеряет ли оттого дочь навсегда? А если не отдаст — то вдруг и Дуньке уже не поможет, и остальных выгоды лишит? Штука-то непростая, кому попало не сбудешь. И без того пришлось прежних знакомцев припомнить. Из той давней поры, когда она после смерти бочарника работы не разбирала.

Ох, Дунька, Дунька… Что с ней сейчас?

— Вернется твоя сестрица, — сухо ответила Матрена. — Точно говорю.

— А когда? — заинтересовался сын.

— Скоро. Ты-тут какими судьбами, Улька? Погнали?

Понурив голову, дочь кивнула.

— Прости, мама…

— За что хоть турнули-то?

— Дитенка из колыбели выпала и расшиблась. Я не доглядела. Заснула… Аж не заплатили.

Матрена встала, потянулась — и пошла накрывать на стол. Даже закопченный в пожаре самовар поставила — дочь, как-никак, пришла.

Младших, как обычно, утянуло на улицу, средняя принялась помогать.

— Что Витя? Что Ваня?

— Витька был на неделе, про Ваньку давно не слышно. Не пускают, видать.

— Ясно… Мама, так что с сестрицей? Ты при маленьких говорить не хотела?

Вот упрямая: опять душу бередит. Матрена вздохнула.

— Ты уже знаешь все, что и я.

— Но как же так? Кто они? Отчего избу подожгли?

— Отстань, Улька, — грубо оборвала мать. На сердце стало совсем гадко.

Сели за стол, но ели в молчании. Даже младшие не егозили, вели себя прилично. После Матрена начала собираться.

— Убирать идешь? — спросила средняя.

— Нет, не пойду сегодня. Другое дело есть. Вот что, сбегай-ка ты в город. Знаешь, где рабочие с завода живут?

— Так я же возле их кварталов и служила… Неблизко снова туда идти.

— А ты не ленись. Вот, возьми на извозчика, так и быть, — прачка вынула из стоявшей на полке масленки несколько монет и протянула дочери. — Поспрашивай там квартиру.

— Для кого?

— Для нас.

— Как? Мы уезжаем? А что, если Дуня вернется — ты же сама сказала…

— Будет перечить матери, — прикрикнула Матрена.

Выйдя из дома, она отправилась на берег — но не туда, где стирали, а гораздо дальше.

Боязно: а вдруг кто уже обнаружил припрятанное? Но вроде нет: издали приметила сваленные ушаты, которые сама же и натащила. Под ними — песок да галька: копать удобно даже ладонью. Достав сверток, Матрена бдительно огляделась по сторонам — не смотрит ли кто? Задрала юбку, осторожно уложила вещицу в чулок и для надежности перемотала лентой — сверху и снизу. Как только доставать-то? Смеху будет…

Удостоверившись, что ноша держится крепко, Матрена мелкими шагами отправилась на базар, в лавку старьевщика. Несмотря на дополуденное время, солнце палило, вызывая жажду и головную боль. Темя напекло и через платок.

Она пришла раньше, чем назначали.

На этот раз в лавке был не только старьевщик, но и незнакомец — морщинистый, с длинными седыми усами, свисавшими на острый подбородок. Они что-то обсуждали, но с приходом прачки беседа прервалась.

Матрена сделала вид, будто заглянула за покупками, и принялась рассматривать оббитых фарфоровых барышень.

— Что же не здороваешься, Мотя? На сей-то раз принесла, что обещала? — окликнул старьевщик.

— Здравствуйте, судари, — она легко поклонилась и долгим взглядом окинула посетителя.

— Не бойся. Это и есть покупатель.

Господин кивнул.

— Как так? Ты сказал, будто сам…

— Ну, мало ли, что сказал. Ты тоже уговор не сдержала. Принесла?

— Принесла.

— Ну, тогда показывай.

Лавочник подошел к двери и накинул засов.

— Чтоб не мешали.

Разумно, но Матрене отчего-то не понравилось.

— Ну ладно… Отвернитесь-ка.

Прачка достала сверток, раскрыла, сбросив тряпье под ноги.

— Вот!

— Вы это ищете, господин? — спросил старьевщик.

— Оно самое! — подтвердил вислоусый. — Дай-ка поближе посмотреть.

— Сначала платите, сударь, а потом смотрите, сколько захочется.

— Э-эх… Кто так торгует. Откуда мне знать — может, подделка? Знаешь, сколько их развелось, Матрена? Вот скажи — откуда она у тебя?

— Неважно.

— Очень важно! Если скажешь правду и я пойму, что не врешь — получишь свои деньги.

Господин достал кошелек, расстегнул, показал содержимое — много-много бумажек, на которые, поди, не то что снять другой дом — новую жизнь купить можно.

— Ну же?

— Мое. От бабки досталось.

Вислоусый махнул рукой — дескать, пустой разговор.

— Ну, говорил же тебе, что тут ничего путного не купишь… Каждый обуть норовит. Зря ты меня от дела отнял, да еще и по такой жаре, — обратился он к лавочнику.

— Эх, простите, господин, — тот снова направился к двери, видимо, собираясь ее отворить. — Ну, чего? Иди, шельма, и больше не появляйся. Дельных людей не тревожь.

— Да настоящее у меня! Самое, что ни на есть! Он собирал то, что из других стран свозили, — опешив, поспешила оправдаться Матрена.

— Кто — «он»? — спросил господин.

— Хозяин мой… Старый Лех Коховский.

Вислоусый одобрительно кивнул.

— Слыхал про его коллекцию. Авось и впрямь подлинное. Как ты ее из дома-то вытянула?

— Да никак… Помер ведь Старый Лех… Неужто не слышали?

— Помер? Когда?

— Так почти неделю назад, в прошлый вторник. Убили его. Невидимки.

— О, невидимки… Хм. Интересно. Ну так что, покажешь?

Старик, ухмыляясь, двинулся в ее сторону. Ничего особенного: хочет посмотреть… Матрена отступила на шаг, спрятав руки за спину.

Он подошел почти вплотную.

Еще шаг. Успеет ли она отворить запор и выскочить?

Господин толкнул Матрену в угол, и, без особо труда разжав ей пальцы, вытащил то, что они сжимали. Опустив предмет в своей карман, ухмыльнулся:

— Ну, что дальше делать будем, Матрена?

***

Пристукивая каблуками по полу, Алекс допивал очередную бутылку.

Ночь он провел в театре, спать не ложился. Выпито — не пересчитать. Обычно хмелел медленно, но тут уже перебор. Нажрался изрядно.

Развезло — подобрел.

В узкой гримерке — не чета Маруськиной — собрались все актеришки.

Щукин — румяный, потный, щеки блестели жиром, как масленый блин — опять разливал вино по стаканам.

— За первый день нашего великого успеха!

Алекс в эту чушь не вникал. Но, судя по восторгам, покривлялись накануне удачно. Маруська, если бы не сбежала, сейчас бы тоже здесь от радости корчилась.

— Кто бы мог подумать, что мы справимся! — рассмеялась над головой Надька Драгунская.

Она сидела на подлокотнике кресла.

— Как это кто? Я! Я всегда говорил: мы — отличный театр! Мы еще покажем этому скучному городу, что такое настоящее искусство! — заливал Щукин.

Уже качался, но языком трепал складно.

— А все спасибо нашему благодетелю! За здоровье нашего основателя — Алексея Иваныча!

— За здоровье!

Стаканы звонко сошлись. Алекс тоже приветственно поднял бутылку и отхлебнул.

Надька все терлась рядом, точно кошка:

— Удивительно — вот так сыграть Ирину! Вы не представляете, что за чудо, когда публика так живо реагирует.

— За наших прекрасных сестер — Драгунскую, Шишкову и Афанасьеву! — снова сообщил Щукин.

— А я ведь госпоже Елене не чета. Даже роль-то ее толком не знала. Так, не более трех раз весь сценарий от начала просматривала. Но нас вызвали на бис!

Надоело.

Алекс залпом допил, отставил бутылку, и, пошатываясь, вышел.

Держась за стену, он пробирался по коридору, когда настиг цокот.

— Вам помочь? — ласково спросила Надька.

Бесцветная. Скучная. Лицо длинное, узкое. Глаза навыкате.

Подержаться не за что.

Алекс помотал головой.

— Если вы не сильно против, я бы все же составила вам компанию, — уперлась актриска. — Нужно поговорить… Эх, наверное, лучше бы не сейчас, но трезвый вы меня либо вовсе слушать не станете, либо же пришибете…

Вышли в сквер. Алекс и без того едва стоял на ногах, а от душного раскаленного воздуха совсем подурнело. Драгунская, однако, схватила под руку, подвела к лавке.

Он сначала на нее откинулся, а потом и вовсе прилег. Над головой кружились зеленые ветки.

— Вы меня слышите? Я хочу кое-что рассказать… При других не стала…

— Да что там у тебя?

— Госпожа Елена говорила в пятницу после спектакля с одним господином. Я слышала их разговор. Она собиралась встретиться с ним в тот вечер.

Зеленое болото по-прежнему затягивало в трясину. Хотелось спать.

Он не слушал.

— Я тогда спросила о нем у… друга, и он сказал, что это старьевщик из Старого города.

Алекс резко приподнялся и посмотрел на Драгунскую, но тут же сощурился. Красные, пьяные глаза слезились от света.

— Какой он?

Надька пожала плечами, глядя куда-то наверх.

— Ну… Не знаю. Тусклый. У него короткие светлые ресницы и ямочка на подбородке. Вот тут, — она показала на себе.

Чертовски бестолковое описание.

— А еще?

— Одет в бежевый сюртук… Нет переднего зуба… — принялась перечислять все, что вспомнила.

Точно — он. Привет из прошлого.

Вот, значит, с кем сбежала Маруська. И когда — а главное, где? — успели снюхаться?

— Отведи-ка меня домой, Надька. Знаешь же, где живу?

Сперва надо проспаться. А потом наведаться в Старый город. Прежде, еще до встречи с Маруськой, его кварталы были Алексу домом.

— Да, конечно.

Драгунская приподняла, обхватила за пояс. Он кое-как встал с лавки, и они побрели по скверу.

***

С утра Макар наконец-то отправился в доки. Театр никуда не денется — тут можно и подождать день-другой, а семье надо есть. И Петьку лечить тоже — а то мальцу уж совсем скверно. Макар бы сам, наверное, и не понял, да передались тревоги матери, весь день хлопотавшей у кроватки.

К счастью, домовладелец, получив «красненькую» Червинского, подобрел и согласился подождать с выселением еще неделю.

— Макарка, где взял? — вечером, когда уже легли спать, тихо подкралась сестра.

— На базаре заработал.

— Ой, брешешь. За день-то — и десятку? Ну правда, скажи.

— Ммм…

— Скажи.

— Я сплю, не мешай.

Мать вопросов не задавала.

Макар задумался, наблюдая, как над водой у пристани кружатся, вереща, мелкие речные чайки. Если сбить голубя, то его можно и на суп, а из такой, пожалуй, ничего не сваришь.

Баржа объявила разгрузку. Рабочих, стоявших поодаль в поисках поденки, как ветром сдуло — все устремились на клич зазывалы.

Когда Макар опомнился, стало уже поздно. Работу он упустил.

— Макар! Ты?

Рабочий улыбнулся, оборачиваясь — признал голос Степана. Прежде они вместе вкалывали на чугуноплавильне. Он тогда и позвал на ту забастовку. Хотя и сам тоже не виноват особо — за компанию увязался.

Они давно не виделись. При прошлой встрече положение приятеля было едва ли не хуже, чем у самого Макара. Но сейчас он выглядел превосходно — приоделся щеголем и даже, кажется, располнел.

— Ну как дела, брат? — Степан крепко стиснул в объятиях, похлопал по спине.

— Да как… Все мыкаюсь. А ты, гляжу, неплохо?

— И то верно, не жалуюсь. Пойдем, что ли, выпьем за встречу?

Макар посмурнел.

— Не могу я уйти. Работа нужна.

Степан понял заминку правильно.

— Да брось — раз приглашаю, то и плачу. Идем.

— Неудобно как-то…

— Ну хватит ломаться, Макарка.

Степан ухватил товарища за рукав и едва ли не силой увлек в ближайший трактир. Сели, выпили и за встречу, и за прошлое. Перешли к нынешнему.

— Никуда не могу пристроиться, — заметил Макар сокрушенно, хоть и не совсем искренне. Большую часть времени он пробездельничал по поручению Червинского.

— Из-за завода? — с пониманием уточнил Степан. — Вот и меня никуда не брали.

— Но взяли же?

— Да как сказать, — рассмеялся собеседник. — Не то, что взяли, но на жизнь хватает.

— Как же ты устроился?

— Ну… Тебе-то доверять можно. Видишь, взялись мы тут втроем… Я, Ванька и Сенька с Павловской мануфактуры. Знаешь их?

Макар помотал головой.

— Толковые, — Степан поднял вверх большой палец. — В общем, есть у нас дело. Не совсем чистое… Но верное. Может, и ты подсобишь, если что. Только навар разный, сразу говорю: иной раз и «катеринка» выйдет, другой — четвертная, а порой так и червонец всего.

— Это же за сколько месяцев — «катеринка» — то?

— Да за раз же! Ну ты и тугодум.

У Макара, накануне готового продать за десятку душу, такое и впрямь не укладывалось в голове.

— А что делать надо?

— Вот это понимаю — разговор, — одобрил Степан. — Но только не здесь. Сперва выпьем, а потом подходи к вечеру к нам, в латунный склад — недалеко от твоего дома. Там и поговорим. Идет?

— Идет! — рассмеялся Макар и поднял стопку. — За дружбу!