Дневник призывателя

Юлия Ставицкая, 2020

В автобусе можно услышать много историй. Некоторые из них смешные, некоторые странные, а некоторые и вовсе невозможно понять. Но что делать, если тебе рассказывают о жизни человека, в которую невозможно поверить, а в доказательство отдают флэшку? Все записать, чтобы точно не забыть! Так мне однажды поведали о жизни Александра, который мог видеть мир, недоступный обычным людям, полный призраков и демонов. О жизни призывателя, охотника на монстров, который хотел найти своего пропавшего друга. О старике, пьющим чай с демоном Гоэтии, и мальчишке, который не мог понять, что именно он видит. "Как ты поступишь, если увидишь чужую смерть? Что ты сделаешь, если узнаешь о том, что все обвиняют невиновного? Попытаешься спасти или сбежишь?" "Чувствуешь этот запах? Он так сладок и приятен. Так пахнет для тех, кто познал тайну. Для тех, кого ждут здесь спустя множество лет и забыли там, где существуют люди".

Предисловие

Все написанное — правда.

Да, представь, что я ничего не придумала, а лишь рассказала историю из жизни. Пусть не моей, но подслушанной в автобусе. Абсурд, если глянуть на жанры, но абсолютная правда, если считать все сном. Многим же снятся сны? Цветные, чёрно-белые. Кто-то запоминает их, кто-то теряет все воспоминания с наступлением утра. Порою бывает и так, что одно видение имеет продолжение — на следующую ночь человек видит то, что начиналось еще прошлой. Иногда сны повторяются. Раз, два, больше. Но гораздо реже они сбываются. Становятся реальностью.

Впрочем, никто не говорит верить снам. Вполне можно воспринимать их, как бонус к отдыху. Ну, видим что-то, ну и что?

Так же существует мнение о том, что человеческий мозг не способен придумывать лица, а значит все, кого мы видим во сне, встречались нам и в реальности. Но тут загвоздка. Выходит, что и монстры тоже? Получается, что да.

Пугает, не так ли?

Все наши сны основаны на реальных событиях. Каждая деталь была увидена нами в настоящей жизни, просто мы боимся признаться себе в том, что наши страхи могут оказаться чем-то большим, нежели пустым образом, мелькнувшим в нашем сознании. В самом деле, нельзя же бояться того, чего нет? Вот мы и убеждаем себя, что этого не существует.

Но вдруг все это не сон?

Весь мир стал маленьким. Он вмещался в карманные часы. В нем только цифры и стрелки. Но время не двигалось. Оно застыло. Нервное, напряженное, натянутое, как стрела. Вот сейчас! Сейчас что-то произойдет!

Но нет. Тишина. Ничего, кроме тишины. Так всегда, когда чего-то ждешь. Так всегда, когда…

Жди.

Жди еще. Еще и еще. Дольше. А время не идет. Оно разучилось ходить.

Мир маленький. Он помещается в карманные часы. Он всего лишь механизм. А все, что за его пределами не реально. Размыто. Серо, точно в тумане. Нарисовано на стекле. Поезда, платформы, ждущие люди. Все застыло, подобно мухам в янтаре.

— Вы все еще ждете? Зря. Не знаете что ли?

Непонимающе отрываю взгляд от своего часового мира и смотрю на мужчину в оранжевом жилете. Что он от меня хочет?

— Зря ждете, говорю. Поезд-то уже того… Тю-тю. Неделю как отменили. Неужто не знали? Не ходит он больше тут. Пути там толи размыло, толи наоборот засыпало. А нам-то что? Мы одно знаем. Этого поезда нет. Идите вон лучше на автобусную остановку. Может, еще успеете на последний рейс. А так и его профукаете. Что стоите? Али не надо вам и вы за просто посмотреть пришли?

До меня медленно доходят его слова. Я так давно жду, что уже привыкла быть тут. Моргаю.

Оглядываюсь, будто думаю, что меня разыгрывают, а поезд уже давно стоит у меня за спиной.

Часовой мир трещит и лопается. Вот он нервно выдыхает и выпускает пойманное время. И оно, безумное, несется вскачь. Люди начинают торопиться, прибывают и отбывают поезда на соседних платформах, быстро сгущается вечер, раскрашивая небо темно-серым и зажигая желтые фонари.

— Совсем не придет? — спрашиваю, почти утверждаю непослушными губами. Оказывается, я успела замерзнуть. Куцая черная куртка слишком тонкая, чтобы согреть меня. Все же на дворе не май месяц. До мая еще далеко.

— Совсем, — энергично кивает рабочий и тоже на автомате поправляет жилет. — Вам бы поспешить.

— Да, конечно, — соглашаюсь больше со своими мыслями, чем с ним. Если я не уеду сегодня, то когда еще? Так ведь и передумать можно. Если решился на какую-то глупость, то ее следует делать сразу, пока желание не успело остыть, пока не придумал причин, почему не стоит и почему это глупо. Может, оно и правильно, но если всегда поступать так, как надо, не сдвинешься с места. Самое лучшее — случайно.

Хватаю с земли пестрый рюкзак, усыпанный значками, и бегу туда, куда указал мужчина. Вроде автобусная остановка именно там.

«Как выйдете за ворота, так поворачивайте направо. Там ее, родимую, и увидите».

Родимая, конечно, громко сказано. В здравом уме, я бы обошла ее десятой дорогой, а тут иду прямо к ней. Грязная, покосившаяся, вся изрисованная граффити и покрытая мусором. От нее стойко пахнет мочой и дохлятиной. Точно это и не остановка вовсе, а общественный туалет, который некто избрал местом своего упокоения.

Морщусь, останавливаюсь чуть поодаль, не решаясь приблизиться вплотную к этому сооружению. Вот и знак остановки лежит подальше от нее самой, будто стесняясь. Так относишься к чудаковатым родственникам — вроде и свои, а находиться рядом стыдно.

Оглядываюсь. Кто еще решил успеть на последний рейс? Вообще кому-нибудь туда надо так поздно? Видимо надо. Кроме меня на остановке, причем под самой крышей, еще два человека. Старик с потрепанной книжкой в руках сидит на скамейке. Подслеповато щурится, слюнявит пальцы, чтобы перелистывать страницы, периодически вытирает нос, приминая топорщащиеся усы, напоминающие щетку. Он смотрит только в книгу, не замечая у себя под ногами труп вороны. Чуть поодаль от старика пошатывается рыжеволосый парнишка. Мечтательно улыбается и обнимает объёмный зеленый рюкзак, прикрыв глаза. Его щеки покрыты веснушками, будто кто-то невзначай брызнул кистью, а тот не успел стереть с себя пятна. Рубашка заправлена только на половину, кроссовки и носки разного цвета, очки с желтыми стеклами небрежно нахлобучены на голову, а потрёпанная куртка и вовсе грозит сейчас же свалиться с тощих плеч. Сам он высокий, но немного нескладный, как подросток.

Приоткрыл один глаз, заметил меня, тут же подался вперед и замахал рукой, как давнему знакомому.

Обознался? Всякое бывает.

Я покачала головой, но он продолжил махать, улыбаясь все шире. От него за несколько шагов разило запахом алкоголя, и я поспешила отойти подальше, но его это ничуть не смутило. Он просто решил направиться ко мне. Нетвёрдо, но очень уверенно, будто не понимая, почему его не признают. Неужто забыли? Да быть такого не может! Надо напомнить о себе. Вот так.

Странно все это.

Мысли пронеслись бешено. Где попросить помощи, если этот человек окажется агрессивным? Да и просто не люблю я пьяных. Не переношу запах выпивки, особенно такой стойкий. Будто он не пил, а купался в ней. На старика рассчитывать не приходится, он явно живет в каком-то своем мире. Других людей нет. Убежать? А как же автобус?

Затравленно оглядываюсь, пьяница все ближе. Еще пара шагов и он уткнется в меня. Не ходить же вокруг остановки, как ребенок вокруг елки. Или…?

Но тут случается чудо. Никогда бы не поверила, что автобус придет именно тогда, когда он так нужен. Обычно когда ждешь, по закону подлости, его все нет и нет. А тут раз и вот он. Ни разу до этого еще не была настолько рада транспорту, как тогда! Особенно этой старенькой развалюхе, грозящей рассыпаться на составляющие если не сейчас, то уж на следующей остановке точно.

Кинулась к ней, как утопающий к спасательному кругу, однако не понятно каким образом, старик оказался передо мной. Он что ли телепортировался? Осмотрела его еще раз. Люблю всякие паронормальные видео, ищу логическое объяснение каждому явлению, а тут не могу понять. Все чудесатее и чудесатее, как говорила Кэроловская Алиса. Того и гляди появится белый кролик с часами и моноклем. И все ради того, чтобы поехать со мной в соседний городок. Обыкновенный, маленький городок, которых по стране целая уйма, один другого печальнее.

Пьяница чертыхнулся и сменил направление, когда я уже заходила в автобус. Тут не пристроишься на любимое боковое сиденье, парнишка же сразу сядет рядом. Почему-то я была уверена, что все будет именно так. Печально.

Пришлось пройти мимо мамаши с непоседливыми близнецами, один из которых рыдал, а другой изображал паровоз, мимо мужчины с газетой и женщины с банкой огурцов, чтобы сесть на заднее сиденье рядом все с тем же стариком и напротив одиночного места кондуктора. Оно было занято дородной пожилой женщиной в крохотной шляпке с цветами. Пьяница ввалился следом, огляделся и свалил рюкзак на боковое сиденье. Поближе ко мне. Поморщился. Стал отказываться платить, перекрикиваясь с водителем через весь салон, но долгий спор ничего не дал. Водитель грозился вышвырнуть пьянчугу, тот говорил, что имеет полное право ехать и просто так. Впрочем, все было довольно неубедительно, словно репетиция сценки. Водителя можно понять, почему он спорит, но ничего не делает. Последний рейс как-никак — никому не нужны проблемы. А так оставишь человека тут, а его кто-нибудь прибьет или он замерзнет на смерть, потом будешь корить себя, что поставил деньги выше человеческой жизни, пусть и такой. Молодой, симпатичный, и чего ему не хватает?

Не могу понять я таких. Алкоголь ведь не решает проблем, а создает новые. И не только для самого человека. Для его близких, соседей, просто прохожих. Сколько историй, в которых пьянство рушила семьи, отбирало жизни? Не счесть. Но люди не любят учиться на ошибках других. Им обязательно нужны свои.

Наконец парнишка горестно вздохнул, похлопал себя по нагрудным карманам и выудил пару десяти рублевых монет. Ссыпал их водителю, попутно потрепав его по плечу, и вернулся на свое место, где улегся, закинув ноги на спинку впереди стоящего сиденья. Пока еще пустого.

Повернулся и посмотрел на меня. Я вздрогнула. Ну, не бывает у пьяниц таких глаз! Хотя, конечно, я не знаю их всех, чтобы так утверждать. Но глаза этого человека были слишком ясными, почти прозрачными. Еще немного светлее, и его можно принять за слепого. Цепкий, серьезный, не подходящий его лицу взгляд. Такие очи хочется увидеть у старого пастора, повидавшего жизнь и умеющего прощать, а не у пьяного парнишки.

Смотришь, и хочешь стереть, закрыть их. Чувствуешь себя неловко, неуверенно, как нашкодивший ребенок. И это почему-то злит.

Автобус тронулся — больше никто не спешил на последний рейс. Задрожал всем своим естеством, дернулся пару раз и покатил по ухабистой дороге. Забирался вверх на пригорки, скатывался вниз. За окнами мелькали деревья и дома. Ехать пару часов и не в самой лучшей компании.

Хотелось пристегнуться, когда водитель совершал наиболее интересные манёвры. Крепче сжимала рюкзак, боясь свалиться с сиденья. Остальные относились ко всему философски — так и должно быть. Если будет иначе, значит будет, а нет — так нет.

Дети сменили роли. Теперь плакал другой, пока его брат включил мультфильм на телефоне. Их мать смирилась со всем и пыталась дремать, женщина рядом со мной бубнила о своем отношении к этому: «понарожают, а потом честные люди страдают». Старик по-прежнему читал. Хозяйка огурцов завела беседу с мужчиной, отложившим газету. Спокойно, будто все друг друга давно знают. Только я немного не вписываюсь.

Пьяница оглядел меня еще раз, пожал плечами и встряхнулся, как пес.

— Мы уже виделись. Не помнишь? — прищурился он.

Ничего я не помнила. И вообще не надо со мной говорить. Вон еще сколько людей, готовых поболтать! А я тот самый человек, который даже с друзьями чаще молчит.

Достала сотовый. На мои сообщения никаких ответов. Меня вообще встретят? Обещали же. Но никого нет в сети. И ощущение такое, будто меня бросили. В такие моменты очень жаль себя. Аж плакать хочется, но как-то стыдно и глупо.

— Ну, вот. Опять не слушает, — вздохнул парнишка, поправив очки. — Каждый раз знакомлюсь с ней, рассказываю что-то, а она не помнит. Представляете? — обратился он к старику. — Вы-то хоть помните?

Тот отложил книгу. Кивнул. Уставился в окно, тяжко вздохнув.

— Тоже такое было. Словно каждый раз в другом мире оказывался. В мире, где мы еще не встретились. Забавно. Но я помню все, так словно оно было вчера.

За окнами все темнее. Хочется поскорее приехать. А то так скоро начнет казаться, что сходишь с ума. Или все вокруг не в себе? Сложно сказать. А эти двое разговаривают, еще и делают вид, что я тоже включена в их круг.

— Да, если так подумать, то я бы в каждом мире ее нашел.

— А если ее не будет нигде?

— Значит, и для меня места нет. Без нее мне ничего не нужно.

На книге стерлось большинство букв. Можно прочесть только: «Д…к…ля». И видна часть рисунка — левая половина лица мужчины, контур руки и зажигалка. Наверное, он прикуривает. Но вместо рта видно только размытое пятно, похожее одновременно и на кляксу, и на огонь, и даже на бабочку. Разглядываю, пока старик не кладет сверху руку. Сухая кисть с поломанными ногтями и простым кольцом.

…

— Скоро дождь будет. Дороги размоет.

— Я думал, что уже и снег близко. А тут все солнце и солнце. Ни тучки, ни облачка. Устал я от этой духоты. Устал…

— Гроза. Перед ней всегда душно. А там… Там вновь будут они. Со своей ярмаркой.

— Сплюнь.

Кольцо сверкает. Точно на том месте, где должно быть нарисовано пламя.

…

— А с городом что?

— Цел еще. Правда, не понимаю, зачем мы все туда едем…

…

Спустя пару реплик невольно начинаю отвечать. Их голоса гипнотизируют, странностям находится объяснение. Да и парень не пьян, голос спокойный, твердый. Наверное, кто-то вылил на него злосчастную бутылку. А ворона? Очки старику надо. Вот и не увидел дохлую птицу. Да и ноги больные, стоять тяжело. Так и на землю сядешь, чтобы отдохнуть.

Автобус едет не спеша, качается. Эти мерные движения усыпляют. Хочется свернуться калачиком и дремать. Мне уже кажется, что я слышу шум дождя, хоть и понимаю, что его нет.

А те непонятные фразы? Просто, чтобы познакомиться. Чего только не придумают, даже скажут, что прибыли из будущего, только ради этой встречи. Ничем не хуже других способов начать разговор. По крайне мере, не банально.

К тому же старик с парнем явно знакомы, вон как дополняют друг друга, точно ездят этим маршрутом каждый день. Женщина в шляпке с цветочками тоже иногда кидает фразы, мимолетно улыбается.

Успокаиваюсь. Не знаю почему, но мне становится легче. Все хорошо. Со мой все будет хорошо.

— Да, странная у меня была знакомая. Как и муж ее. Он еще всегда ел колбасу с шоколадом.

— Разве это съедобно? — морщусь.

— Нам нет, а он иначе не мог. Только с шоколадом. Намажет хлеб маслом, положит колбасу, а сверху кусочек шоколада, и счастлив. Каждому ведь для счастья разное надо. Кому-то самую малость, а кому-то и всего мира мало. И это самое грустное, когда есть все, но чего-то не хватает, и ты даже не представляешь чего. Возможно, что совсем бесполезной вещи, но именно она будет ценнее всего мира. Это как с любовью — мы не выбираем, кого любить, просто однажды понимаем, что именно без этого человека, мир не такой прекрасный, как с ним.

— Ну, шоколад хотя бы безобидно, — улыбается веснушчатый парень. — Да, и странности делают нас собой. Все эти незначительные детали. Что же касается любви, то тут не угадаешь. Порой нам лучше всего с теми, кто уничтожает наши вселенные, оставляя после себя кучу осколков. Сердца, надежд, будущего…

— Это да. Со слишком правильными людьми довольно скучно, — соглашаюсь, вспоминая всех своих знакомых. Каждый чем-то выделяется. Есть в них что-то цепляющее, делающее их особенными. — А на месте разрушенного, всегда можно выстроить нечто новое.

— Но стоит ли оно того?

— Если ты в этот момент счастлив, то да. Почему бы не рискнуть всем?

Молчим. Слушаем тарахтение автобуса, громкие голоса мультгероев, которые развлекают уже обоих близнецов, тихий храп их матери, неспешный разговор других пассажиров об огурцах и рассаде. Отвечаю на сообщение очнувшегося друга. Пишу, что приеду на автобусе. Он обещает встретить.

— Я многих людей знал, и обычных, и странных. Хотя двоих запомнил лучше всего. Вы, наверное, их помните? — парнишка лукаво щурится, кивая старику. — Один все пытался найти ответы, а другой забыть. С первым я познакомился на кладбище. На похоронах второго. Второго… Ох, а это длинная история… — вздыхает. На пару мгновений кажется гораздо старше, чем есть.

И он начал рассказывать на пару со стариком. О метро, о монстрах, о дневниках. О призывателе, который пил с демоном чай, о его пропавшем друге и погибшей невесте.

Столько всего, что было похоже на пересказ романа, но в ту минуту почему-то казалось абсолютной правдой. Историей обычного человека, жившего когда-то.

Руки жгло, хотелось все записать. Как можно скорее, чтобы ничего не забыть. Впрочем, именно так я и поступила. Как только вышла из автобуса, рассказала встречающему другу всю историю, попутно включив диктофон.

Когда же автобус только остановился, и мне нужно было выходить, старик выудил из сумки помятый конверт и протянул его мне, а парень проводил до самой двери, чтобы приникнув к стеклу показать мне три пальца, крикнув: «Через…». А через что и что будет не понятно. Может через три дня, а может и года. Поживем, увидим. Если это вообще что-то значит.

— Ты не поверишь, что случилось! — начала я пересказывать другу.

— Чувство самосохранения у тебя ноль, — через некоторое время он отобрал у меня конверт. — Тебе повезло, что с тобой все в порядке.

— Да, наверное. Но они хорошие. Честно.

— Психи тоже бывают хорошими, — он заглянул в конверт. Выудил на свет засушенную розу и флэшку. — И зачем?

— Для красоты. А тут что?

Пожал плечами. Покрутил флэшку в руках. К ней был прикреплен брелок с надписью: «Продолжение».

— Так что там дальше? — друг вернул все содержимое конверта обратно и спрятал его в рюкзак. — Дома посмотрим.

— Едем, спокойно, тихо. Говорим о счастье, о любви… А потом о людях. Вот тут они и начали рассказывать о Саше. О каком? Да, вот же, слушай. Он был призывателем. Это как экзорцист, но наоборот. Нет, не в человека, а просто. И мир он видел иначе. Видел призраков, монстров, русалок…Эй, не смейся!

Странно все. Так не бывает. Особенно по датам, словно поговорила с пришельцем из будущего. Может, спустя три чего-то я и получу ответы на свои вопросы. А пока запишу то, что успела рассказать другу.

Пролог

«Если личность или то, что мы называем душой, продолжает жить после смерти, то естественно предположить, что она хотела бы общаться с теми, кого оставила здесь, на земле. Я думаю, что можно создать инструмент, который запишет потусторонние послания».

Томас Эдисон

Призыватель — некто, совершающий призыв.

Нельзя утверждать, что все описываемые события были на самом деле, так же как нельзя говорить о том, что они никогда не происходили.

Так случилось, что эта история была рассказана у могилы сразу же после похорон. Хотя, там многое было. Находились и те, кто утверждал, что видел призраков. Именно так, во множественном числе. Девять людей, бесплотных и безучастных, прогуливались среди надгробий. Были, конечно, и те, кто видел единичные экземпляры, но болтунам больше нравилась девятка. Видимо они наблюдали в ней некий особый символизм, или ощущали, что при упоминании этого числа их слова приобретают больший вес. Но это не так уж и важно — мало ли, о чем шепчутся люди. Особенно если их показания не сходятся ни в чем, кроме числа.

Тогда и возникает вопрос — откуда оно вообще взялось? Те, кто знал правду, молчали. Но число было, обрастало слухами и создавало мифы, в которых терялись все зерна здравого смысла. Неизменным оставалось лишь одно — человек, похороненный тут, под простецким крестом, был тем, кто вызывал демонов.

Глупая сказка. А может, и нет.

Однако нельзя отрицать того факта, что нечто необъяснимое здесь было. Да и не могло не быть. Было бы гораздо страннее, если бы этот земляной холмик оказался простым пристанищем тела. Обыкновенной могилой, каких тут сотни. Ведь, старик, похороненный тут, не прост даже без всяких баек.

Начать хотя бы с того, что его гроб был пуст. В храме, когда его отпевали, отдав дань старым традициям, тело было, а стоило отвезти этот деревянный ящик на кладбище, как оно испарилось, словно никогда тут и не лежало.

Тело искали, но так и не нашли — похоронили пустой гроб. Скудные знакомые молча постояли, да и разошлись. Никто из присутствующих не знал старика достаточно хорошо, чтобы грустно вздыхать или плакать. Все те, кому он был действительно дорог, не могли присутствовать при его отбытии в последний путь. На фотографиях, которые бережно хранил старик, все близкие ему люди были зачёркнуты — он ставил алые крестики, прощаясь с ними. Он не ходил на их похороны, но знал, что их нет. Хоть и отрицал все в разговорах. Он не хотел видеть их мертвыми, чтобы дольше обманывать себя и убеждать, что дорогие люди еще здесь, рядом с ним. Когда-нибудь они еще соберутся, еще сделают общее фото, как тогда, когда ему было тридцать пять. Будут смеяться, обсуждать планы на будущее и верить, что у них все еще будет хорошо, ведь возраст — не более чем цифра.

Но последний алый крест поставлен. Гроб закопан. Все разошлись.

Пусто! Как же… Нет.

Остался мальчишка, нервно сжимающий зонт и его собака, крупная шавка, дергающаяся из стороны в сторону. Ей явно что-то не нравилось, но она не могла понять что, лишь нервно скулила, поглядывая на хозяина и периодически припадая к земле.

Возможно, она что-то слышала, что-то, что не принадлежало этому миру. Некий белый шум, стремящийся поведать историю тех, кого уже нет.

Дождь, прекратившийся незадолго до церемонии, вновь начал набирать обороты. Мрачные желтопузые тучи грозились разверзнуть свое брюхо и разразиться грозой, рокочущей и ослепительной, точно само небо зло и недовольно гибелью старика, хранившего свои секреты до самой смерти.

Повеяло непривычным холодом, и мальчишка поежился, натянув махровый клетчатый шарф на подбородок. Пес прижался к нему, жалобно пожаловавшись на свою тяжелую судьбу — ему хотелось поскорее уйти, кинуться прочь со всех лап, но он не мог бросить хозяина. Он считал, что в ответе за своего человека, и если тот решил умереть, то пес обязан погибнуть вместе с ним.

Все же люди не заслуживают собак, способных любить людей так, как другим и не снилось — предано и самоотверженно, больше, чем самих себя.

— Вы мне так ничего и не рассказали! — возмутился мальчишка, точно был уверен, что сейчас старик восстанет из могилы, признает, что его смерть не более чем глупая шутка, и как на духу поведает всю свою историю от рождения и до сего дня. — Вы обещали! Александр Михайлович… — жалобно и по-детски. — Обещали…

Старик не явился. По-прежнему улыбался лишь с фотографии, на которой он был непривычно молод и красив. Живой, смеющийся, отрицающий смерть — такой, каким его запомнили близкие. Наглый и жестокий — такой, каким он представал перед недоброжелателями. И эти глаза, что кажется смотрят в саму душу… Куда бы ты не пошел, эти очи будут следить за тобой. Слишком настоящие, чтобы быть простой фотографией.

Но теперь ему все равно, что о нем думают люди. Ему не важно, сколько обещаний так и остались словами. Мертвые не интересуются тем, что было у них при жизни, только если это не было важнее самого их существования.

— Пожалуйста… — прошептал мальчик и выронил зонт, подставив лицо первым каплям, обжигающе-прохладным, но почему-то приятным. Они приводили мысли в порядок. Приминали волосы, опускали на глаза челку. — Я всего лишь хочу знать правду. О моем деде, о вас, о том, чем вы занимались. О тех странных фотографиях, которые хранила бабушка Марта.

Тихие слова, обращенные в никуда. Здесь и сейчас перестало быть таковым, став тем, что называют никогда.

Собака истерично взвизгнула и затихла. То, что она почувствовала, было гораздо страшнее всего, что она могла представить, а потому лишь молча раскрывала рот и ближе пододвигалась к хозяину, стараясь стать незаметной на его фоне, если и вовсе не исчезнуть.

Мальчишка посмотрел на нее, не понимая, чем вызвана такая реакция.

— Есть вещи, которые лучше не знать, — спокойный хриплый человеческий голос. Некто бесшумно подошел со спины, заставив мальчишку вздрогнуть — он не заметил, как кто-то оказался тут. Ему казалось, что все разошлись. Да и похожего лица он сегодня не видел. Слишком оно правильное, запоминающееся и выразительное. И этот пронзительный взгляд иссиня-чёрных глаз. Или голубых? А может зеленых? Сложно понять из-за круглых желтых очков без оправы.

Мужчина улыбался и изменялся все сильнее, точно не мог определиться с обликом.

Мальчишка встряхнулся, отгоняя видение. Наслушался баек и теперь мерещится черт возьми что. Так недолго начать утверждать, что он увидел самого Воланда, явившегося за очередной Маргаритой. Но нет. Это обычный человек, который, по всей видимости, не захотел толпиться среди незнакомцев. Наверное, он один из немногих, кто действительно знал старика.

Мужчина скосил взгляд на крест, вытянув перед собой руку, точно закрывая дату смерти. Прищурился и кивнул сам себе, признавая, что так оно гораздо лучше.

«Александр Михайлович Винницкий. 1983 — …».

Мальчишка невольно поправил повязанную на лоб черную ленту. На месте ли она еще? Да. Мимоходом зачесал назад волосы, чтобы не мешались. Мокрые каштановые пряди лезли в глаза, заслоняя обзор.

— Есть прошлое, которое лучше не ворошить, — весомо добавил человек, опустившись на корточки перед крестом с таким одухотворенным взглядом, точно собрался читать молитву, восхваляя некоего бога.

Он что-то достал из своей поясной сумки, положив на землю. Отстранился, будто любуясь, а мальчишка вытянул шею, стараясь разглядеть предмет. Нечто блестящее, маленькое. Нахмурился. Озадаченно приподнял бровь. Кольцо. Явно мужское и… Обручальное?

— Это принадлежит ему, — задумчиво протянул мужчина и, пожав плечами, вырыл небольшую ямку, в которую и поместил кольцо, засыпав землей. Правильно сделал, а то еще украдут, как дети таскают конфеты. Мертвым может и все равно, но у живых останется неприятный осадок. Посмотрел на мальчишку и покачал головой. — Женщина, ради которой он был готов на все, умерла совсем молодой. Белое платье она примерила уже после смерти. Красивое, нежное, как она сама, напоминающее белый лотос. Тогда она казалась мне живой, дышащей, просто спящей. Увидев ее в гробу, я подумал, что вот она, спящая красавица, принцесса Белоснежка, отравленная злой старухой-мачехой. Где же принц, который спасет ее от заклятия и пробудит ото сна? Но это была не сказка. Он плакал надрывно, зло и отчаянно, она спала вечным сном. Нет, он не принц, но и она не под чарами. У этой истории нет счастливого конца. Впрочем, у таких персонажей, даже в сказках нет их заветного «долгого и счастливого». Возможно, выбери она другого мужчину, прожила бы прекрасную жизнь, наполненную любовью и уютом. Но это все предположения. Так же можно сказать, что она могла оказаться несчастной или опять же умереть, но по другой причине. Мало ли от чего гибнут люди?

Мужчина задумчиво потер пальцы — на тонких черных перчатках осталась налипшая грязь, и уставился на мальчишку. Все это напоминало оборванный разговор, начатый непонятно когда. Точно мальчик успел все забыть, а мужчина ничего не заметив, продолжил диалог.

— Автокатастрофа? — предположил мальчишка. Он не понимал, к чему клонит этот странный человек в модном черном смокинге с красным галстуком бабочкой и старомодной шляпе-цилиндре, но ему хотелось узнать больше о скончавшемся старике и его прошлом, а этот человек явно что-то знает. Ведь не стал бы простой прохожий так утверждать о человеке, которого не знал, да и это кольцо…

— Вполне, — согласился мужчина. — Вот она стоит перед зеркалом, одевается, укладывает волосы, вызывает такси, крутится, любуясь собой до того, как услышит сигнал — ваш кабриолет ждет вас, прекрасная леди, и спускается вниз. А вот водитель не справился с управлением и вылетает на встречную, попадая под колеса не успевшей затормозить фуры. Кровь, мясо, месиво, множество раненых и мертвых. Что предвещало беду? Ничего. И в этом нет никакой вины ее мужа, которому останется только лить слезы, оплакивая супругу. Всего лишь воля господина случая. Не больше, но и не меньше. А так же возможны нападение собаки, удар молнии, утопление, пожар… Да те же суицид или убийство. Все же она была дамой решительной и смелой, такие многим не нравятся, часто даже самим себе. Почему-то многие уверены, что кончают с собой слабаки и нытики, заклеванные жизнью и окружающими людьми, однако чаще на этот шаг идут те, кто умеет широко улыбаться, смеяться до слез и поддерживать других. Это их маска, за которой они прячутся от людей, не желая говорить о том, что на самом деле у них на душе. Тем более что убить себя — не простой поступок, требующий недюжинной смелости. Чаще люди предпочитают терпеть. Так бы я охарактеризовал большинство людей — терпеливые и инертные жертвы. Нет, ни властей, ни сильных мира сего, ни общества и ни ситуаций, а самих себя. Во всех бедах человека виноват он сам. Смолчал один раз — ничего страшного, с кем ни бывает. Второй — к этому привыкли. Согласился один раз — пустяк, второй — привыкли. Человек сам поставил себя в рамки, и общество с ними согласилось. Зачем переубеждать того, кто безропотно подчиняется? Зачем делать его личностью, если его удобнее использовать тогда, когда он часть серой массы? Пока человек не прекратит молчать и терпеть, подстраиваясь под все тяготы, в его жизни ничего не изменится. Хочешь чего-то — действуй! Тот, кто соглашается со всем и принижает себя, никогда ничего не добьется. Впрочем, как и тот, кто выбрал смерть. У одного не жизнь, а сплошные тупики, у другого и вовсе ничего нет. А знаешь в чем секрет, малыш?

Мальчишка покачал головой, проглотив то, что к нему обращаются, как к ребенку — все же человек был явно старше. Собака вновь проскулила. Этот человек ей не нравился. Он был непонятным и каким-то жутким.

— А секрет в том, что никакого секрета здесь нет, — усмехнулся мужчина, бесцеремонно сев на землю и вытянув ноги. Ему было все равно на сохранность костюма и на то, что о нем могут подумать. Он жил для себя. — Все эти заумные книги об успехе и счастье, тренинги, видео-уроки — чушь, которая работает только благодаря самовнушению. Так сказать эффект Пигмалиона в действии. Слышал о таком? Опять нет? Ну и безграмотная нынче молодежь. Зато очень послушная, верящая и подчиняющаяся скрытым механизмам воздействия. Чудесная, кстати, штука, ведь человек, попавший под влияние, свято уверен, что он до всего дошел сам, своими мозгами. А после он будет совать эту истину в первой инстанции всем, кто ее не разделяет, чтобы убедить, что он единственно правый, и ведь не поймет никогда, этот среднестатистический человечек, что им поиграли, заставив подчиниться. Чудесно, честное слово, чудесно, — мужчина театрально похлопал в ладоши. Он был похож на клоуна в дорогих вещах, однако эта непринуждённость и некая веселость тоже были масками. Кто он на самом деле было совершенно не понятно, однако его хотелось слушать и ему хотелось верить. Его взгляд был слишком цепким, а голос вибрировал на таких нотах, что проходился по коже слушателя так, точно был чем-то осязаемым.

— Нельзя судить обо всех по определенным людям, — наморщил лоб мальчишка. Он огляделся, но так и не решился опуститься на землю. Собака же наоборот легла, сдавшись на волю своего глупого хозяина, который совсем не чувствовал исходящую от незнакомца силу и опасность.

— Да, конечно, не спорю, что по одному нельзя судить всех. Хотелось бы верить, что дела обстоят иначе, но… Хм, — он потер подбородок. — Но, как говорится, верится с трудом. Наблюдения, опыт… Многие факторы влияют на составление целостной картины, однако то, что я лицезрел не вселяет в меня никаких ложных надежд. Вера людей менялась, а инстинкты оставались те же. Меньшие группы завоевывали и подчиняли большие, единицы управляли тысячами, одни пировали, а другие влачили жалкое существование, надеясь, что их терпение воздастся сторицей, а пока этого не случилось, хватали объедки с господского стола. Я видел, как убивали, как предавали, как жертвовали собой. Не понаслышке я знаю о войнах и эпидемиях. Однако сейчас не об этом. Оставим наших баранов ждать, пока пастух, на которого они молятся, зарежет их к праздничному столу, и вернемся к Пигмалиону. Его эффекту, который позднее приобрел еще одно название — эффект Розенталя. Суть психологического феномена довольно проста и заключается в том, что человек, твердо убежденный в достоверности некой информации, непроизвольно действует таким образом, что она воплощается. Так сказать вера провоцирует самоосуществление неких теорий или пророчеств. Простой пример. Пришел ты к бабке-гадалке, она посмотрела в свой шар, плюнула три раза через плечо и увидела твое будущее, в котором ты обзаводишься второй половинкой. Ты в свою очередь услышал информацию, принял ее, обработал и поверил. Уверенный, что скоро обзаведешься парой, стал следить за собой, хорошо одеваться, ходить на разные встречи и в клубы, чтобы не упустить свою судьбу и надо же — встретил! Но что стало причиной? То, что тебе нагадали или то, что ты изменился? Не делай ты ничего, так бабкины слова оказались бы брехней собачьей, но ты в них поверил и решил соответствовать, что и осуществило пророчество. Розенталь же подтвердил теорию на примере учеников, учителям которых внушили, что дети обладают высоким интелектом. Следовательно эффект становится законом. Законом притяжения, если точнее, который имеет такие догмы, как материальность мыслей и притяжение подобного подобным.

–А Пигмалион? — мальчишка склонил голову набок. Его увлекли слова незнакомца, однако подсознательно он хотел, чтобы тот замолчал и позволил задать совсем другие вопросы, но смелости изменить тему не хватало. Он чувствовал себя нерадивым студентом, оказавшимся на внеплановой лекции. По философии или психологии. Сложно сказать, чего тут было больше,

— С ним тоже все предельно просто. Этот мифический царь Кипра создал из кости чудесную статую прекрасной Галатеи. Она очаровала его своей красотой, затмевающей всех земных женщин, и он полюбил ее, отдав и сердце и душу. Пигмалион начал думать, как оживить статую, проводя возле нее дни и ночи. Он относился к ней, как к живой, что не укрылось от Афродиты, которая и оживила Галатею. Искренняя вера исполнила желание, так сказать, — мужчина возвёл взгляд к небу и фыркнул. Дождь шёл медленно, словно нехотя. Толстопузые тучи роняли скудные капли, точно пытались удержать всю влагу в себе до тех пор, пока мужчина не прекратит говорить.

Тишина. На землю мерно падают капли, прибивая грязь.

Небо старается не плакать.

— А..? — мальчишка начал и замолчал. Как сказать о важном? Зачастую когда можешь получить ответы, не находится слов, а все вопросы кажутся не такими уж и важными.

— Саша тоже был убежденным человеком. Но только он был уверен, что он плох. Монстр, если так угодно, — снял очки и повертел их в руках.

— А вы?

— Я тоже не сомневаюсь, что таковым являюсь. Им же пришлось стать теми, кем ни один нормальный человек не согласится быть. Но сражаясь с чудовищами, рано или поздно начинаешь примерять их шкуры.

— Им?

— Именно. Команде отчаянных людей, охотящихся на тех, кого не существует для официальной науки.

— О ком вы? — мальчишка никак не мог понять. Очень похоже, что его собеседник шутит, смеется. Вот и уголки губ приподняты. Но взгляд прямой и уверенный. Лжец так не смотрит. — Какая наука?

Мальчик мысленно воссоздал фотографии. Там было много людей. Скорее всего, этот человек говорит о них. Но причем тут все остальное?

— О монстрах, чудовищах, демонах, конечно, — мужчина улыбнулся шире. — Александр знал о них многое. Рассказывать, правда, не любил. И если ты понял, мы говорим о людях, что его окружали.

— Вы так хорошо его знали? Кем вы были для него? Да и вообще, кто вы? — мальчишка не выдержал. — Вы ведь знаете всю правду, да? Я пытался выведать все сначала у деда, потом у Александра Михайловича. Их слова стали вечным потом. Крохи информации, да и только. Я же хочу знать все.

— Сильное заявление для такого юнца. Человек не способен познать все. Но повспоминать эту историю я не прочь. Тем более он сам ее не захочет поведать.

«Не сможет», — подумал мальчишка: «Мертвые не могут говорить».

— Ты похож на Антона, — невпопад заметил мужчина, вновь напялив очки. Эти желтые стекляшки странно меняли его. Делали каким-то другим, точно не настоящим.

— Вы знали деда? — чему удивляться?

— Иначе я бы не знал этой истории. Ты на него похож, хоть и гораздо стройнее, — смешок. — Саша говорил, что Антон сдал с годами, но ты об этом знаешь лучше. Я же общался в последнее время только с Сашей. Пили чай вместе. Ели пироги. Кто я? Никто, по сути. Так, собеседник и скудный помощник, который так и не смог выполнить обещание. Впрочем, себе я тоже не помог. Бесполезен, как есть. Называть меня можешь Агриэлем, сокращай, если будет угодно, — пожал плечами. — Александра я бы назвал другом, если можно. Сложно точно ограничить то или иное понятие. Лгать и поступать лишь себе во благо умели мы оба. Все эти слухи, которые ты конечно, слышал…

— Призраки девяти людей, сатанизм, принесение в жертву девственниц и купание в крови? Да, слышал. Люди при жизни его не замечали, а теперь строят пирамиды из домыслов.

— Есть такое. Но, правда, всяко интереснее. Расскажи ее широкой публике — никто и не поверит.

— А вы попробуйте. Хотя бы мне.

— Ну, да. Чем черт не шутит. Это, как игра негодяя и ангела в кости. Последний проиграл свои крылья и пошел по земле, не зная, что рядом бродит его Бог, который снял венец, продал последнюю рубаху и забыл, кто он есть. Это хорошо описывает историю, где периодически приходится оправдывать существование света, чтобы не потонуть во тьме. Однако не жди ни героев, ни чудес, ни святости, ни тем более самопожертвования. Моя история отнюдь не о том, кем хочется восхищаться. Она не о рыцаре, не о спасителе, да и не просто о хорошем парне. Я поведаю тебе историю обычного человека, с пороками, страхами и чувствами, о чудовище, шкуру которого придется надеть, о твари, думающей лишь о себе и лжеце, обманывающем даже себя. В обычном повествовании он стал бы злодеем, но эта история о нем.

Слова прозвучали, и вспыхнула молния, на миг высветив за спиной мужчины мощные, хоть и порядком покореженные изломанные пернатые крылья.

Видение исчезло, но ощущение осталось.

***

Эта история была рассказана на могиле, когда почти все участники событий отправились на встречу с тем, в кого не верили.

Около креста стояли двое, один из которых не подозревал, что беседует с демоном Гоэтии.

Глава 0. То, что действительно важно

Кто хочет оправдать существование, тому надобно еще и уметь быть адвокатом Бога перед дьяволом.

Фридрих Ницше.

Сумерки — особое время. Когда они опускаются, город замирает, затаив дыхание. Время становится более вязким и ощутимым, а движения — медленными.

Есть в них что-то прекрасное и отчужденное. Это миг между загруженным и суетливым днем, полным напряжения и сил, и ночью, дарующей одним покой, а другим развлечения. День создан для работы, а ночь для души. Сумерки же вне власти людей. Они только миг. Чарующее видение. Город, что нарисован на стекле, как в старой песне.

Мне этот миг всегда был по душе. Что в молодости, что сейчас. Однако было и нечто, что не давало мне покоя.

Я шел, словно одна из теней, разглядывая дома и витрины. Все казалось каким-то одиноким и пустынным. Я бы даже сказал безжизненным, словно все люди в одночасье исчезли. Были, жили и тут, раз, и никого нет.

Город тяжко вздохнул и успокоился. Он покинут. Возможно, что мертв. А может так и продолжит существовать призраком минувших дней. Будет вспоминать, пытаться воссоздать музыку, смех, запах выпечки и машин, а потом придумает тени людей. Хотя… Кто из людей может с уверенностью сказать, что он не тень, созданная городом? Копия тех, кто когда-то жил. Отражение их чувств, мыслей и идей.

Ненастоящие люди, зеркальные двойники, нужные для того, чтобы заполнить пустоту покинутого города.

Где-то вдали шумит ветер, раскидывая упаковки и комки бумаги, недонесенные до урны, зарываясь в недавно начавшую пробиваться траву и со свистом залетая в трубы. В подвалах пищат мыши, тихо мяучит бродящий по подворотням кот, проверяющий свои владения. Очень тихо. Они вообще редко пользуются голосом для себя, их звук необходим в основном людям. Так бы они и вовсе молчали.

Люди же не умеют хранить тишину. Им нужно делиться тем, что у них внутри. Они такие яркие и одновременно очень серые. Просто чаще всего предстают не личностями, а безликой толпой.

Они всегда рядом. Но разве они обращают внимание друг на друга? Мелькают на периферии зрения и все.

Так что вполне возможно, что всех и правда, придумал город. Сотни серых прохожих, безликих и отчужденных. Они бредут куда-то по своим делам, забывая просто жить. Никому в целом до них нет дела. Увидел мельком чьё-то лицо и тут же забыл. Или вовсе не различаешь лиц, не видишь глаз. Просто серая масса, мелькающая на фоне. И я один из них. Вряд ли на меня можно обратить внимание. Я такой же выцветший, как и все. Всего лишь старик, медленно переставляющий ноги.

Но важно ли это?

По сути, мы друг для друга призраки ещё при жизни. Вот вы всех своих родственников знаете? Вспомните имена соседей? Или может, выудите из памяти лица школьных учителей? Не только тех, кто у вас вёл, но и тех, с кем вы периодически здоровались? Нет? А что тогда говорить о незнакомцах? О тех, кто мелькнул лишь раз, а потом навсегда исчез.

Нечего.

Попросту нечего.

От этого и все беды. Правда, я понимаю это только сейчас, спустя многие годы, когда стал достаточно стар, чтобы оглянуться на прошедшую жизнь. Сколько мне еще осталось? Интересного точно мало. А вот воспоминания дают хоть какую-то отдушину. Правда, до тех пор, пока остаются лишь воспоминаниями. Ну, или если в них нет ничего такого, что может быть опасно спустя годы.

Первое, что я помню в своей жизни — это свет. Приглушенный, желтый свет. Возможно, что даже от свечи. Смутное событие, если его можно назвать таковым. Помню и морозную зиму. Настолько снежную, что казалось, что кроме снега ничего нет. Точнее, что есть только снег. И весь мир похож на стеклянный шар, засыпанный белым. Помню и свои санки, деревянные, старые, застеленные стеганым одеялом.

Помню и своего первого друга. Точнее подругу. Девочку с повиликой. Она сдирала ее с растений, считая что так спасет всех. Чудачка с белыми кудрями. Друг одного чудесного лета. Как жаль, что лето не может быть бесконечным. И все, что было в это жаркое время навсегда остается там. Ничего, кроме воспоминаний, не забрать. А как бы хотелось. Вновь воскресить то лето, дурманящий запах травы, девочку в белом сарафане…

Улыбаюсь сам себе.

Хотя с годами я стал явно хуже. А если и не хуже, то нелюдимее уж точно. Сам себе напоминаю опасливого зверя, избегающего всех и вся, ограничившего круг знакомых до пары соседей. Хотя в тоже время стал мягче и немного человечнее. Если стал.

Мне нравится размышлять о людях, об их делах, но не сталкиваться. Можно смотреть на них и из окна, представлять, какой жизнью они живут, куда сейчас идут. Много ли у старика еще радостей? Свое-то уже почти отжил. Я уж точно. Разменял свои годы на желания. Выбор мой, что еще сказать. А люди… Все же они бывают разными. Особенно по вечерам. С приходом темноты они стаскивают с себя маски приличия. И это меня порою пугает.

Лучше не трогать их маски. Чаще всего это намордники.

Я видел много разных тварей, но никого страшнее человека.

Хотя люди и не единственная причина, почему я стараюсь выходить из дома только днем. В ночи еще есть те, кто жаждет свести со мной счеты. А что могу сделать я?

Лгу.

Могу. Много чего могу. Но не хочу. Гораздо проще гулять в светлое время суток. Брать с собой хлеб, кормить голубей или уток, перекидываться парой слов с соседями, слушать свежие сплетни.

Мягок все же стал. Добр. Возможно, жалок. Да, подходящее слово для такого человека, как я.

Но я имею на это право! Покой должен не только сниться. Наступает то время, когда он жизненно необходим, когда кроме него, ничего и не нужно. Такое за деньги не купишь.

Вздохнул. Как назло закончились таблетки. Хорошо хоть аптека круглосуточная. Жаль только, что до темноты вернуться не успел. Далековато для моих больных ног. Каждый шаг уже в тягость. Такое чувство, что к моим старым ботинкам кто-то незаметно привязал гири. А я их тяну и тяну за собой.

Поморщился и замер. Что-то не так.

Прикрыл глаза, прислушиваясь. Не мои ли знакомые? Нет ли запаха серы? Каких-нибудь окисей? Нет.

Глянул на мир иначе. Все по-прежнему. Остаточные эмоции людей, плесень их чувств. Так и хочется стереть ее со стен! Никто ее не видит, а я вот вижу. Вижу и почему-то злюсь. Словно это в моей квартире, а не на улице, так наследили.

Вздрагиваю. Отвык я от ночных прогулок. Меня отвлекает некий шум совсем близко и запах, неприятный такой, терпкий. Дешевых сигарет и выпивки. А шум? Похоже музыка. Сплошные басы и какие-то выкрики. Не разобрать слов, если они там вообще есть, в чем я сомневаюсь. Вроде это что-то современное. Не уверен.

Ох, чувствую себя еще старше. Так и хочется поворчать на тему того, что раньше было лучше. Да-да, трава зеленее, небо голубее, подростки приветливее. Все прекрасно, как в сказке. Черта с два.

Просто я сам по молодости не баловался ни табаком, ни алкоголем. Ценил себя или просто компании подходящей не было? Уже и не знаю. Наверное, второе. Все же очень многое зависит от окружающих. Как говорится, скажи мне кто твой друг…

А друзья у меня были хорошие. Самое время задуматься о том, что в их компании именно я был плохим примером. Вот посмотрите на Сашу и не делайте так. Посмотрите, что творит Александр! Не повторять! Опасно для жизни.

Покачал головой. Сделал еще пару шагов и прищурился, чтобы разглядеть источник шума. Очки уже пора менять, но я привык к этим, перевязанным на переносице. Они удобные в отличие от современных моделей. Уже такие родные, привычные.

Сложно брать что-то новое, когда старье становится любимым. Так постепенно и становишься хламовщиком. Все жалко выкинуть. А как же воспоминания? А как же…? Ну, вы только посмотрите, какая прелесть. Вдруг пригодится. И это вдруг лежит годами, покрываясь пылью. Жалко же.

О, а вот и люди. Не сразу заметил их в подворотне. Город без них мне явно нравился больше, честно говоря. Стоят полукругом у стенки, курят, передают друг другу зеленоватую бутылку, поблескивающую в слабом свете фонаря. Один трясет какой-то техникой, листая музыку. Давно не слежу за всякими новинками, успокоился, купив ноутбук лет десять назад. А может и больше, черт его знает. Но его мне вполне хватает, пользуюсь редко. Чаще смотрю в окно или пишу дневник. Стал заполнять их на старости лет. Дневники призывателя, так сказать. Описываю ритуалы, монстров, всякую атрибутику. Может, кому и интересно будет, если я от них не избавлюсь.

— Куда уставился, старикан? — вскинулся самый крупный парень, заметив меня. Вперился пьяным взглядом, затуманенным таким. Сразу возникло чувство, что у него перед глазами должно двоиться.

Я тут же отвел взгляд, мельком скользнув по остальным ребятам. На вид им не больше семнадцати, а так, кто их знает. Всего же я насчитал шестерых. Четверо парней и две девчонки. Все молодые и какие-то дикие. Дорвавшиеся до всего, что им запрещали родители. Одеты хорошо, но ведут себя как-то развязно. Такие опасней всего, особенно когда собираются толпой. В одиночку не полезут, а так кинутся, и поминай, как звали.

Я бы назвал их сворой. Домашние псы, сбежавшие от хозяев. Сбились вместе, озлобились. Теперь для них все враги.

Но это в темное время.

Днем жмутся, играют хороших девочек и мальчиков. Отличники, прекрасные друзья, пример для других. Посмотрите, как у них все хорошо получается! У них явно прекрасное будущее. А ночью они пьянеют от своей вседозволенности. Они кажутся себе невероятно сильными и классными, хозяевами этого мира. Самой крупной рыбой в пруду.

По мне же они просто молодые и глупые.

Сам таким был. Ну, не вот прям таким. Просто молодым и не очень умным. И тратил свои силы совсем на другое. Да уж…

Я медленно поправил сумку и ускорил шаг, стараясь сохранять спокойствие и уверенность. Ни в коем случае нельзя показывать свой страх и панику. Их это только веселит. Здорово же чувствовать себя сильным, когда тебя боятся? Нет. Совсем нет. Но это все психология. Как с животными. Нужно казаться больше, сильнее, точно это ты тут самый главный.

С животными, по крайне мере, работает. Жаль, что с людьми не всегда. Или это так с пьяными?

— Куда намылился? Эй, я с тобой разговариваю! — не унимался парень. Кажется, он говорил что-то еще до этого, но я не слушал. Покосился на него, стараясь сделать это как можно незаметнее. Крупный, явно спортсмен. Мысленно я окрестил его лидером этой шайки. Такой альфа-пес, за которым тянутся остальные.

Вот и одет он в черную толстовку с ядовито-зеленой надписью и плоским доберманом. Да и во внешности они чем-то неуловимо похожи, парень и нарисованная собака.

Молчу. Жаль, что взглядом пересекся. Лучше вообще делать вид, что не замечаешь их, так сказать отсутствуешь. Как в детстве — накрылся одеялом и в домике, никакие монстры тебя не поймают. Все хорошо до тех пор, пока ты остаешься серой массой на периферии зрения. Иное дело, когда тебя выделяют. Это не всегда хорошо.

— Он тебя игнорирует, — захихикала одна из девиц. Она видимо девочка альфы. Жестокая и уверенная в себе. Но не классическая блондинка, как в фильмах, с челкой, в мини-юбке, и мелкой псинкой на руках. Эта огненно-рыжая, в мужской футболке и драных джинсах. Свой парень в компании, так сказать.

В молодости такие нравятся, шумные, яркие, самоуверенные. До тех пор, пока тебе не хочется покоя. А потом все, пути назад нет. Покупаешь кресло-качалку, набор вязания и ворчишь на всех, как старуха на лавочке.

— Борзый что ль? — еще больше возмутился парень и подался вперед. Остальные лишь смеялись, подзадоривая его. Люди любят хлеб и зрелища.

— Давай! Давай!

— Смотри, он не уважает нас!

Стены покрыты граффити, рядом валяются баллончики, музыка орет все громче. Того и гляди повыбегают люди из ближайших домов. Но нет, никого. Везде закрыты окна, люди тушат свет и собираются спать. Вот тебе и прогресс с его звукоизоляцией — никто не услышит, даже если тебя убьют.

Медленно двигаюсь вперед. Ноги ноют. Невидимые гири кажутся все тяжелее. Хотя все равно не смог бы далеко уйти, даже если бы чувствовал себя лучше. Травма ноги навязчиво напоминает о себе.

Я слышал, как шуршит гравий под его ногами. Он пошел за мной. Плохо дело. И темно уже. Фонари слабые, людей нет. Поскорей бы выйти на главную улицу, там в это время собачники гуляют. Люблю их, честное слово. Так-то им ни до кого нет дела, но если что всегда помогут. У них же есть пес, а это делает их самих в собственных глазах чуть ли не бессмертными. И не важно, что эта самая собака зачастую не больше диванной подушки. Главное сам факт того, что пес есть.

Еще шум, остальные двинулись за вожаком. У кого-то походка совсем не твердая. Перекидываются фразами, бросают бутылку.

— Глухой совсем? — на мое плечо опустилась тяжелая ладонь. Не успел уйти. А так хотелось…

Мне не нужен конфликт. Я просто хотел домой. Заварить чаю, съесть что-нибудь сладкое, посмотреть телевизор перед сном. Что там интересного в мире творится?

— А? Вы что-то хотели, молодой человек? — я постарался быть как можно дружелюбнее и безобиднее. Неловко поправил очки.

— Хотел, — осклабился он. Остальные обходили меня, вставая за моей спиной. Окружали, отрезая пути к отступлению. Кто так охотится?

Жутковато ощущать себя жертвой, которую того и гляди, разорвут на части. Я просто хочу домой.

Сглотнул.

— Да? Чем могу помочь?

Давайте мирно разойдемся, а? Без всяких проблем? Я пойду к себе, а вы вернетесь под родительское крылышко или пойдете гулять дальше. Время уже позднее…

— Завязывай болтать. Вытряси его уже, Джей, — вновь подала голос рыжая. До чего же мерзкий у нее голос, прокуренный донельзя. И ведь если бы не она, то возможно, меня бы и вовсе не тронули. Тут же альфа уже обязан переть вперед, как бык, увидевший красную тряпку. Его девочка требует. Ей хочется крови. И денег. Даже не знаю, что думать. Хотя если судить по одежде, чего я обычно не делаю, она самая бедная. Такой помоечный кот, прибившийся к гулящим домашним.

Но история стара, как мир. Во все времена есть лидеры, воображающие перед своей половинкой. Рыцари, готовые на любое безрассудство: подвиг, убийство, смерть. Кто-то убивает дракона, кто-то бросается в бездну, кто-то ворует кубки. И не важно, что зачастую спустя годы они и имени друг друга вспомнить не могут и не понимают, зачем все то было. Но тогда кровь кипела, кровь требовала. А может, и не она, а что-то другое. Никто не искал на это ответов, а вот воспевали сотни раз. Рыцарь, принцесса и дракон — вот она классика.

И, похоже, что я сейчас крылатая ящерица. А драконам бывает страшно?

— Что? О чем вы? — продолжил я играть недалекого. Ну же, смотрите! Брать у меня нечего. Я всего лишь старик. Всего лишь…Не таблетки же вам нужны честное слово? Там от боли в голове, для сердца, немного для желудка, и так по мелочи, чтобы не выходить лишний раз.

Я не успел закончить мысль. Меня подняли над землей и встряхнули. Почувствовал себя грелкой, схваченной небезызвестным Тузиком.

Пытаюсь дотянуться до земли. Не могу. Усох с годами? Черт, не такой же я маленький!

Вырываюсь, но куда уж там. Сопротивляюсь, а меня трясут все сильнее.

Мир дрожит, точно картинка не успевает прогрузиться из-за столь резких движений.

Желудок тут же свело, а голова закружилась. Нельзя же так со стариком. Честное слово, нельзя.

Борюсь с приступом тошноты. Думаю, если меня вырвет на этого вожака, то живым я точно не уйду. Он меня в асфальт вкатает от злости. Размажет ровным слоем по тому же гравию, так что и хоронить потом будет нечего.

Стискиваю зубы. Перед глазами все плывет и шатается. Кажется, что людей уже не шесть, а двенадцать. Подошел кто-то еще? А, нет. Это эти двоятся.

Вжух, и мир переворачивается с ног на голову. Вот зачем он так? Все же хорошо было…

Судорожно цепляюсь за своего мучителя. Не надо меня больше трясти. Пожалуйста. Мне и так плохо. Уже даже не так страшно, просто очень тяжело. Сердце колотится и колет. Оно отдает куда-то в спину, в немеющие руки. Пытаюсь говорить, но лишь прикусываю язык.

— Что-то не густо с него сыпется, — морщится Джей. — Обчистите его, — он кинул меня своей своре так, что я со всей силы приложился головой о землю. Перед глазами поплыло, но я, кажется, попытался встать, за что и получил по носу ботинком. Хотя бы не армейским, уже хорошо. Но все равно больно, аж искры из глаз посыпались. Очки слетели, и тут же раздался хруст. Кто-то на них наступил.

Они мне так нравились… Удобные, привычные. Любимые.

Почему-то именно от этого стало очень обидно. Просто до слез. И что я им сделал? Просто шел мимо. Шел домой, никого не трогал. Вот так и бывает, что оказался не в том месте и не в то время. Жалко и очки, и себя. Больше всего очки. Чем старше, тем тяжелее терять. Чем старше… Может, я и плакал, да только от очередного удара тяжелого ботинка потерял сознание. Совсем слаб стал. Совсем…

Когда я очнулся, их след уже простыл. Может, испугались? Подумали, что убили, вот и рванули куда подальше. Одно дело грабеж, издевательство, и совсем другое мокруха. За это и срок получить можно. Сейчас времена гораздо строже. Это в мою молодость откупиться было можно, а сейчас и родители не спасут. Да, и захотят ли? Хорошие дети должны таковыми быть во всем. Иначе как такими хвастаться, как гордиться?

— Мой золотую медаль получил.

— Мой свой бизнес открыл.

— А мой старика в переулке убил.

Занавес.

Вокруг меня крутился пес, поскуливал, тыкался носом и облизывал щеки. Щиплет кожу. Кажется, лицо в ссадинах. Меня били дольше, чем я думал? Неприятно. Гадко, если честно. Приоткрываю глаза. Хозяин собаки — мой сосед снизу, совсем еще мальчишка в дутой желтой куртке, пытался привести меня в чувство. Смешно сказать, я знал еще его деда. Хороший был человек. Правильный. И семья у него такая же, добрая, честная. Опять же, только дружба со мной все портит. Впрочем, к старости я немного исправился. Вроде.

Внук же полностью в Антошу пошел. Даже пса такого же завел. Где только взял настолько похожую шавку, ума не приложу. Правда мальчик явно постройнее и симпатичнее. Хотя в кого это у него, тоже не знаю. Что Антон, что Марта, оба пухловатые, немного несуразные. Дочь их, матушка парнишки, тоже в Антона пошла, только волосы светлые и глаза красивые. Может, в Мартину родню. Впрочем, кто их знает, я все же не генетик, чтобы понимать, что там и как происходит.

— Вы в порядке? — суетился парнишка. Сидел подле меня, щупал пульс, осматривал повреждения. Сумку мою, вон, собрал. Все рассыпанные лекарства, наверное. Денег, правда, уже нет — те все забрали. Я в этом уверен.

— Д-да, спасибо, — я постарался улыбнуться, что вышло с явным трудом и из рук вон плохо. Губу мне разбили. Рот тут же заполнился соленой жидкостью с привкусом железа.

Похлопал вокруг, стараясь найти очки. Но тут же вспомнил хруст. Да уж. А без них мне тяжко. Мир плывет. Размытый такой, симпатичный, как на картине особенно вдохновенного импрессиониста. Такой мир мне почему-то нравится, он кажется ненастоящим. Призрачным. Как тот покинутый город с призраками людей.

Раз, два, три, четыре, пять — я иду искать, — шепчет детский голосок. Или это все ветер? Он самый. Только ветер и пустота, остальное не более чем ложь.

— Ваши очки разбиты, — грустно подтвердил мои опасения парнишка. Я же без них, как без рук. И он это тоже понимает. Эх, старость не в радость — это точно заметили. Да и кого вообще могли бы порадовать морщины, болячки и прочие дополнения к возрасту? Покажите мне этого человека, я хочу на него посмотреть.

Не показывают. Вздыхаю и поднимаюсь с помощью парнишки. Как же все же он похож на Антона. И почему-то я вижу в нем черты Верочки. Тот же открытый добрый и сопереживающий взгляд, губы, которые, кажется, вот-вот растянуться в улыбке.

Верочка… Отгоняю эти мысли прочь. Иду вместе с парнишкой к дому.

В общем, ему пришлось проводить меня до квартиры, где он помог найти запасные более слабые, чем мои привычные, очки, и обработать раны. Полил перекисью, смазал мазью, наклеил пластыри. Лекарств у меня так много, что я иногда думаю, что мог бы открыть свою собственную аптеку. Хотя сейчас время идет, развивается, вроде как обещали, что в скором времени изобретут лекарство, тормозящее старение. Но когда это будет? Да, и мне оно зачем, если я уже стар?

Морщусь. Щиплет. Все же меня не слабо так потрепали. Ссадин осталось море, а ребра ноют, словно пытаются отыграть блюз. И как у тех детей только совести хватило бить старика, тем более находящегося без сознания? Ума не приложу. Это явно не то будущее, о котором я мечтал.

Хотелось покорения космоса, колонизации Марса, летающих машин — всего того, о чем с упоением писали фантасты. Воплощения всех их придумок. Изобретения лекарства от всех болезней. Возможно, открытия параллельных миров. Или хотя бы тех парящих скейтов из старого фильма. А что в итоге?

Чуть ли не криминальная сводка. Так бы, наверное, и валялся там до утра, но парнишка вовремя подвернулся. Забавно. Всегда поражался разнице между людьми одного поколения. Глядя на одних, кажется, что этот мир уже не спасти, ради других же хочется жить. Похоже, что это закон равновесия, когда у кого-то нет души, а кому-то досталось ее с лихвой.

Впрочем, есть ли она у меня? Или разменял в молодости на тридцать серебряников?

Я разменял свои тридцать серебряников и пошел покупать себе душу. Нигде не нашел ту, что пришлась бы мне в пору. Пришлось признать, что я без нее даже лучше.

Думать об этом дальше не стал. Просто заварил чаю, чтобы угостить своего помощника. Чай у меня всегда самый лучший и настоящий, дешевый и пакетированный я просто не пью. Шавке же дал пару ломтей сыра. Ее предшественница была от него без ума. И эта далеко не ушла.

— Вы тоже знаете про сыр? — улыбнулся парнишка, аккуратно отхлебнув из фарфоровой чашки. Печенье он уминал, как его дед. А вот ценность такого напитка, как чай, явно не понимал. Хлебал, как какую-то воду.

— Грета, собака твоего деда, любила его, — пожал я плечами, пододвинув к мальцу плошку с печеньем.

Он благодарно кивнул и, прожевав, продолжил:

— Я на фотографиях ее видел. Большущая. Не знаю, дорастёт ли моя до ее размеров. Все же я так и не понял, какой та породы, — шавка, она и была. Лохматая такая, шумная, но умнющая. — И вас видел. Вы там совсем другой.

Он непроизвольно взмахнул рукой с печеньем, точно пытаясь описать кого-то более высокого, чем то, что я собой представляю сейчас. Замялся, почувствовав себя неловко. Старик напротив и парень с фотографий явно не вязались друг с другом. Лицо покрылось морщинами и коричневыми пятнами, темные волосы поседели и частично выпали, оставив лохмотья по бокам головы, синие глаза выцвели до невнятного серого. Сам ссутулился, хромаю на левую ногу. Стал сухим и корявым, как пень. Ничего общего с собой прошлым. Все разменял с этими сделками, растратил свою жизнь, а счастливым так и не стал.

— Молодой, — усмехнулся я. Если я правильно понимаю, о каких фотокарточках идет речь, то мне на них от семнадцати до тридцати. Нет. Тридцати пяти. Последняя была сделана именно в этом возрасте. Самая ценная и непонятная из всех.

Девять или восемь? Девять, или восемь… Девять!

Совместная. Да. После вроде были еще, но те уже не интересны. На них нас только двое. Иногда чуть больше. Но нет уже нас, есть просто отдельные люди, без идеи, но со своими проблемами. Похоронившими наше совместное прошлое вместе с погибшими друзьями и просто знакомыми. Посчитали, что если забыть, то можно будет стать обычными людьми. Не стали, но играли выбранные роли, как могли.

Антон еще немного что-то вспоминал, даже иногда выбирался со мной, если дело было не опасным, а Кристал — наша талантливая ведьма, совсем пропала. Очеловечилась. Выкинула свой демонический облик, а он ей безумно шел. Эти розовые волосы, фиолетовые глаза… Ведьма из нее была лучше, чем человек. Правильнее что ли? Пожалуй.

— Да, — согласно кивнул он. — Дед не очень любил говорить об этих снимках. Только ближе к старости рассказал по мелочи. Поэтому мне приходится лишь догадываться, что он из себя представлял. И чем занимался. Каким был.

— Хорошим, увлеченным, добрым, — хмыкнул я. — Многим загорался. Языки учил, в школе преподавал, гольфом вроде как занимался. Любил ходить в театр и на выставки. В оперу по выходным. Хотя, это уже скорее страсть Марты, чем его.

— Но это уже ближе к сорока. После, — нахмурился парнишка. Это все он и без меня знал. И про оперу, и про выставки. Дед любил таскать его с собой. Особенно в тот маленький зал, где висят картины Янри и Роу — наших творцов.

И правда, все это было после. Наша жизнь разделилась на до и после.

— Пожалуй, — смысл отпираться? Нормальная, в человеческом понимании, жизнь началась у нас уже после того снимка. Тогда, когда мы отдалились. Когда я осознал, насколько на самом деле одинок.

Помню, как делалось каждое фото. Люди, звери, архитектура, наша тайна. Хотя вряд ли она вошла в семейный альбом. Марта, Антошина жена, ничего не знала. Он скрывал от нее свою настоящую жизнь. Вообще, не думаю, что он ее любил. Другое дело Вера. Да-а, Верочка, прекрасная милая Верочка. Вот ей бы он отдал и руку, и сердце, и душу. Но… Не срослось.

Верочка так и осталась для него не достижимой мечтой. Девочкой из его грез. Первая любовь вообще редко увенчивается успехом, есть у нее такое свойство. Она будто создана, чтобы дарить дурман и боль. Она пьянящая горечь, свадебное платье на похоронах.

— И многие фотографии мне непонятны. Особенно подписи к ним. Они… — парнишка отчаянно подбирал слова. Смотрел то на потолок, то на собаку, будто они знали больше, чем он, и могли выступать суфлерами.

— Странные, — подсказал я. О, это он еще другие не видел. А если бы мы показали ему нашу лабораторию? Все оставленные там архивы, видеозаписи, кассеты, диски и флэшки? Хе-хе. Боюсь, что он бы поседел раньше срока. Да, пожалуй, не стоит. Пусть подольше побудет юнцом. У него есть выбор, которого нам не дали. Нормальная жизнь, светлое будущее, возможно, что счастье. Все это забавно, если честно — рассуждать о чужой судьбе, думать, что и кому больше подходит, когда сам бы, скорее всего, ничего бы и не изменил. Ну, кроме одного. Или…

Вздохнул. Сложно все это. Порой хочется начать все сначала и узнать, как бы сложилась жизнь. Встретил бы я тех же людей? Был бы счастлив, любим? Не знаю.

Но я бы не хотел, чтобы у этого мальчишки был выбор, не хотел, чтобы та наша жизнь становилась вариантом для него. Пусть лучше будет обычным человеком. Таким, каким мои друзья мечтали стать.

Тем временем собака, вымыв мне пол языком, мирно свернулась у ног парнишки. Грета тоже так делала, когда все было хорошо. Значит, можно не беспокоиться. По крайне мере пока. А там кто его знает.

Но сейчас их нет за моей спиной. Мой дом настоящая крепость. До тех пор, пока я не приглашу кого-нибудь с той стороны.

— Да, — парнишка напряженно закусил губу. Черт. Я в нем до сих пор вижу своего друга. Похоже, что скучаю. А на похороны прийти не смог. Никто из нас не пришел. А кто вообще остался? И кто теперь может сказать, что мы когда-то были неразлучны? Готовы отдать жизнь друг за друга? Я не могу. — Особенно последняя. Вы дружили ввосьмером, да? На снимке вас восемь, еще на фоне такая вывеска странная, флаг и какая-то надпись на стене. Не на русском. Мне по крайне мере, непонятная.

Надпись? Честно, уже и не помню.

Мы долго настраивали старенький фотоаппарат, колдовали над ним и уговаривали снимать нас, а не все, что ему вздумается. Кайса последняя с ним возилась. Расставила нас, установила таймер и бежала, как могла, чтобы влететь в кадр. На снимке видно, как зависли в воздухе ее волосы, как топорщится край медицинского халата. Забавная такая с копной остриженных по плечи волос и очках химика. Если я точно помню, то ее волосы наполовину выкрашены в ядрено-зеленый.

Фотоаппарат успел снять нас за секунду до общего падения. Мы долго смеялись, что-то друг другу обещали, еще раз писали телефоны и адреса. Мы собирались разъехаться по городам и странам. Роу обратно в Китай, Кристал с мужем собиралась во Францию на время медового месяца, а так может и насовсем останутся. Я тоже куда-то хотел, вроде что-то найти. Или кого-то. Черт, его знает.

— Девять, — я покачал головой, отложив чай. — Изначально нас было девять.

— А что с ним или ней случилось?

Я помрачнел. Это явно не то, что я хотел вспоминать. Парнишка все прекрасно понял и задал другой вопрос:

— Вы занимались оккультизмом? Вызывали всяких духов и демонов? И… как?

Явно ведь не верит. В чем же тогда его интерес? Просто поговорить о наших странностях?

— Любопытно.

— А светлых звать пробовали? Или на них какой-то запрет?

— Не отвечают. Бог на связь ни разу не выходил. С ним обычно общаются уже сидя в палате с мягкими стенами. Под присмотром.

Эксперименты зачастую проваливаются. Психиатры же не верят в то, что не могут доказать. Им нужно увидеть, да и то не факт, что поможет.

— А вы сами то, что думали? Зачем? И вообще… — он резко выдохнул. — Александр Михайлович, не могли бы вы мне рассказать побольше? Я хочу знать. Я должен знать! — выпалил и чуть тише добавил. — Мне так кажется.

Случайно ли мы встретились?

Задумчиво помешиваю чай. Если в нашей жизни случайности? Порой мне кажется, что все продумано кем-то на множество ходов вперед. И ему известно, как сложиться вся наша жизнь: когда мы впервые пойдем, с кем подружимся, кого полюбим, как все закончится… Каждая деталь. Даже то, какой чай я буду пить.

— Мог бы. Но не сегодня. Что-то я слишком устал, — старательно обмяк в кресле. Стар стал и немощен. Да, именно так. Стар. Теперь мне многое можно. Давно хотел уходить от вопросов и разговоров так — нет сил и все тут. И хоть в колокол бей, ничего не поможет. Старики они такие, слабые. Засыпают в креслах, заправляют за ухо карандаш, носят вставную челюсть. Хотя зубы у меня еще свои, слава там кому-нибудь.

— Обещаете?

Кивнул. Почему бы и нет? Вполне возможно, что завтра я не открою глаза.

— Тогда я буду ждать. Вы только это, живите. А то, что-то странное. Дед, когда я его спросил, тоже отложил на потом, но…

Умер. Я понял его и без слов. А это был мой план. Эхх. Ну что ж, придется выбрать другой. Тут уже вариантов много. А с моим везением я и с собственных похорон смогу сбежать. Пуф и исчез, как фокусник.

— Доживу, — холодная улыбка. Но она тут же спала. А сам ли мой друг отошел в мир иной? Или наши знакомцы помогли? Хотя… Он же гораздо раньше отказался от нашего дела. Сразу же после снимка. Да, порой ходил со мной, но там ничего такого страшного не было. Все тихо и мирно. А на снимке нас все же не восемь, а девять. Тот и тогда был с нами. Именно поэтому я еще продолжал заниматься ремеслом. Искал. Надеялся. Он раньше всегда меня находил, а теперь я должен отыскать его. Думал, ждал, хватался за каждую ниточку.

Тщетно. Ничего так и не нашел. В итоге сдался и забросил. Теперь и вспоминать как-то неприятно, будто я его бросил. Снимки и то запрятал в самую глубь. А тут вот. Напомнили.

Но все же что-то не дает мне покоя. Что-то важное. И кажется, что вот оно, близко! Нужно только протянуть руку…

— Доживу, — повторил вновь, закрывая дверь. Рано мне еще на вечный покой. Рано. Мне нужно сначала найти ответ.

Прижался лбом к двери, опустив руку на ключ. Два оборота. Щелчок. На пороге насыпал соль из висящего на ключнице красного мешочка. Мало уже осталось. Надо будет сделать еще каленой соли. Или приобрести. Хотя… Он еще делает? Давно не заглядывал в его лавку. Хмыкнул, размашисто перекрестив дверь. Что-то меняется, а что-то вечно. И дело тут вовсе не в вере, а может и именно в ней.

Прислушался. Вот парнишка спустился, открыл входную дверь, запустил пса… Он дома. С ним все хорошо. Пока не интересуешься бездной, она не глядит на тебя. А Марта не даст ему часто захаживать ко мне. Эта женщина меня не особо жалует.

Я выдохнул и вошел в комнату, в свою спальню. Оглядел кровать, зашторенное окно, стол, африканские маски, картину с пасторальным пейзажем, журавля, написанного Роу на рисовой бумаге, арбалет, статуэтки… Не комната, а филиал музея. Ну и ноутбук, да, на тумбочке. Куда же без него? Все родное, свое. Дорого и грустно.

Сел за массивный письменный стол и невольно потянулся к нижнему ящику. Тут же одернул себя. Нет-нет. Только не снова. Я же не хочу возвращаться? Я обещал. И не один раз. Сколько? Сколько я клялся, что завязал?! Охотников больше не существует. Но я? Я есть. Возможно, что только я. С того снимка уже сколько минуло? Тридцать? Сорок? Я потерялся в годах. Забыл. Для меня все было вчера. Наверное, я слишком часто расплачивался временем, будущем, счастьем и… Дорогими мне людьми. Мне нет семидесяти, а выгляжу на все сто. И это не комплимент, ох уж…

Я ведь влачу сейчас никчемное существование. Я сам все уничтожил.

На меня ехидно смотрит лисья маска. В большом стеклянном шаре застыла балерина в красном платье. Она чем-то похожа на мою милую. Только она больше любила белые вещи. Так что платье балерины мне кажется запачканным кровью. Как и мои руки.

Я не хочу возвращаться. Не хочу начинать все опять. Так что нет. Хватит, Сашенька.

Хотя все же… Да. Да, черт возьми! Я скучаю! Скучаю по делу. Скучаю по друзьям, по своим чувствам. Или просто не знаю, как жить иначе. Без той тошноты, страха и власти. Без упоения и без азарта. Без адреналина. Разве можно так жить? В сером мире. Видеть и ничего не делать, знать и уговаривать себя быть как все?

Я закусил губу и резко выдвинул ящик. Мой чемоданчик лежал нетронутым. Да и кто бы посмел? Редкие гости не ступают в мою спальню. Делать им тут нечего. Это только мое место. Только для меня. И для той, что больше никогда не придет.

Выудил чемоданчик на свет, почувствовав колоссальное возбуждение, как только мои сухие пальцы коснулись приятной мягкой кожи, тугих ремешков с металлическими зажимами и выжженных символов. Меня накрыла волна дурманящего запаха трав и крови. Так пахнет моя любимая и ненавистная работа. А еще порохом и огнем.

Расстегнул. Руки дрожат, во рту пустыня. Нервно сглотнул, отгоняя подступившую тошноту. Как же давно я не брал его в руки.

— Я имею полное право, — сказал для себя. А может для тех, что уже поджидают в тени. Их никто не звал, но они и не нуждаются в приглашении. — Полное право.

Ничто не должно оставаться безнаказанным. Так меня научили. Тот человек. Тот самый, кого я ищу.

Кажется, что за окнами стало темнее. Они подобрались ближе. Их руки уперлись в стекла.

Пробежался взглядом по разномастным ключам, кинжалу с посеребрённой кромкой, револьверу, склянкам с эликсирами, гримуару, перевязанному бечевкой… Столько всего. Моя маленькая коллекция. Остальное в лаборатории. Правда, я там давно не был. С того фото ни разу. Боялся оживлять призраков минувших дней. Не хотел быть там один. Одному все равно не так. Одному там слишком тошно.

Коснулся стопки карт таро, перевязанной бечевкой. Ручная работа — все отрисовывал Янри тонкой кистью, наносил позолоту, заполнял тушью. Развязал. С каждой карты на меня смотрит демон. Там есть почти все, кроме одного. Свою карту он у меня забрал — она ему нравилась. На ней он был прекрасным, похожим на человека. И эти его желтые очки в сочетании с дорогим костюмом… Демон, как есть.

Вообще демонами греки называли божеств, Сократ именовал совесть. Оной у меня нет.

Я встряхнулся, как пес. Приводя себя в чувства. Не спать, Александр, не спать. Не время предаваться грезам о прошлом. Это как-нибудь потом.

Из чемоданчика достал рулон черной ткани, медную пластину печати, девять свечей и мел. Остался совсем маленький кусочек. Нужно будет приобрести еще. Подумал и испугался. Но не прекратил. На ткани еще был виден след меловой звезды. На каждую свечу по лучу. Я ее обвел четкими непрерывными линиями. Заключил в круг, по нему повторил имя того, кто не ограничивался одним прозванием, и вновь замкнул. Казалось столько лет прошло, но надо же — помню все. Словно только вчера делал то же самое: чертил, шептал, расставлял, зажигал пламя.

Я особо не заботился о соблюдении ритуала. Знал, что и так придет. Всегда приходил. Но традиции не позволяют звать просто так. Что-то должно быть. Это как привычка.

Сорвал с пальца кольцо и засмеялся. Я и правда, все еще его носил. Человека нет, а я все цепляюсь за безделушку. Такую жалкую, если подумать. Простое обручальное кольцо. Оно так ни разу и не пригодилось. Все же его пара глубоко под землей, покоится вечным сном, как и моя.

Покачал головой и вогнал в ладонь гвоздь. Боли не почувствовал. Слишком часто так делал. Слишком привык к виду крови. К тому, как она стекает с ладони, горячая, алая.

–… Приди, прославляя дальний Север — где луч света и тьма слились в одно целое, — кровь лилась куда-то мимо. Точнее куда угодно, кроме печати. Я не выдержал и положил ладонь сверху. Прижал.

Что-то явно делаю не правильно. Путаюсь. Смеюсь сам над собой. Так легко и спокойно на душе. Как будто с плеч свалился тяжкий груз.

Бывших охотников не бывает, да?

Тишина. Мягко горит огонь. Только резко похолодало. Прошлось ветерком по босым ногам, тронуло льдом руки, опустилось инеем на стены. Еще немного и, кажется, пойдет снег.

Задрожало, замерло над головой. Близко. Совсем близко. Такое можно спугнуть даже дыханием. Но я знаю, что он не уйдет. Не оставит меня наедине с просьбой, наедине с мыслями. Мне нельзя быть с ними, если никого нет рядом, иначе призраки прошлого заберут меня навсегда, сделают частью своего безумного хоровода. Так бывает, если слишком больно вспоминать.

— Так и не вернул себе крылья? — я не обернулся. И так знал, что все получилось. Зачем только кровь пускал? Он ведь вообще не принимает подобную жертву. Вспомнил видимо, старую привычку. Раньше думал, что все им нужна если не душа, то хотя бы кровь. Многое думал. В старости опять вернулся к началу. Не зря же говорят, что старики, как дети.

— Ты не Алистер, но наглеешь с невероятной для человека скоростью. Я восхищен. Хочешь, пожру твою душу?

— Прошло уже много лет, — заметил я, всматриваясь в неверное пламя свечи. Оно дрожит, и порою я ловлю себя на том, что вижу в нем знакомые облики. Иллюзия, как он и любит. Меня же от них воротит. Плавали, знаем. Ничего в этом нет хорошего. — Душу мою ты не тронешь. Траванешься, если она у меня еще есть.

Скорее всего, разменял на серебряники. Но я так смотрюсь даже лучше. Гораздо лучше, ведь ни одна из душ не пришлась мне в пору.

В огне Верочка танцует с Антоном. Что было бы, если бы они все же были вместе? Мой друг был бы счастлив. Да, он же любил ее больше жизни. И тогда…

Танцуют. Крутятся. Две марионетки. Сказочная принцесса и пухлый оруженосец. Им не быть вместе.

Машу на огонь, отгоняя образ. Кыш. Пошли прочь.

— Для тебя. Время существует лишь для смертных, — про душу он спрашивает лишь раз. В этот уже спросил.

— Тебя тоже можно убить, — я покрутил в руках и вновь надел кольцо. Так оно всяко лучше. Снимет потом, когда отойду в мир иной. Тогда мне уже будет все равно.

В огне вновь мелькают лица. Одно за другим, точно пламя не может определиться, кого показать. Изгибается вопросом. Мелькает вновь. Замирает на моей прекрасной и опять мельтешит.

— И что ты творишь? — возмутился мой собеседник. — Колечко-то…

— Мое. Напоминаю — те условия так и не были выполнены.

Тяжкий вдох. Он не любит говорить об ошибках. Честно, иногда мне кажется, что он считает, что их и вовсе нет. В остальное время я в этом уверен.

— Я не мог вмешаться, — обронил он тихо. — Бывает так, что и я бессилен. Не спас, да. Но и свое сокровище я не уберег. Однако ты ведь не ради прошлого меня позвал? — вскинулся. — Так бы мог пригласить иначе. Чай у тебя хорош. И плюшки. Люблю с яблоками и тем кремом. Сладкие. Вкусные.

Я знаю, что он мечтательно жмурится, как кот. Была у меня такая зверюга в детстве. Кажется лет в семь. Чисто моя. Потом были другие, но это уже не то. Свое — совсем иное. Оно греет душу. Остальное просто есть. Как данность. Некая ачивка в игре.

— Будет. Но после. Я стар стал. Немощен.

— Не смеши. Не люблю ложь.

Крылья за его спиной вздрагивают, обдавая меня жаром. Того и гляди по ним пойдут искры.

— Ни в коем разе. Просто указываю, что тело мое не то, что раньше. Да и от прежнего меня… мало что осталось. Сам же видишь.

— Ложь, — с нажимом повторил он. Наверняка нахмурил брови. Вообще он довольно красив. И явно не похож на козла. Скорее на изящную статую. Хотя и рогат, да. Один рог, правда, сломан. И с той стороны у него седая прядь в волосах, как напоминание об ошибках. Демон не может любить святую. Не должен. — Ты как всегда хочешь загрести угли чужими руками, мой милый Морриган. Признай. Ну же?

Я рассмеялся. Он ворчит, но я чувствую его жажду и некий азарт. Он понимает, что это все не просто так. За этим что-то последует. Понятия не имею что, но тоже ощущаю. Это как зуд под кожей, когда нестерпимо жжет руки. Они чешутся, ноют, требуют действа.

— Мое имя другое. Ты ведь помнишь, Агриэль? Или стар стал не только я? — лукаво прищуриваюсь.

— Кто знает?

— Ты. Иди уже. Будут тебе плюшки.

— С яблоком и кремом, — уточняет он, подавшись вперед. Коснулся меня крыльями, дыхнул в ухо. Жарко и холодно одновременно.

— Да-да.

Он исчез, и я выдохнул.

Имел ли я право распоряжаться чужими жизнями? Давно ли я возомнил себя богом? Уже и не помню. Легко было быть жертвой, но мне никогда не нравилась эта роль. Хотя под маской безобидности часто прячутся самые опасные звери.

Кролику гораздо проще убить, ведь этого никто от него не ожидает.

Но быть судьей не имел права, да. Просто хотел этого. Как раньше жаждал мести и крови. Жаждал расплаты. Хотя мог выбрать и менее жестокий способ.

Затушил свечи, смял ткань и поднялся. Чай надо поставить. Он любит только горячий.

Пока я шаркал на кухню, мой добрый милый Агриэль убивал, не обращая внимания, на мольбы о помощи. Он всегда слегка тянет с расправой, будто ему это нравится. Дает надежду и вскоре отнимает. Как кошка, забавляющаяся с мышью. Играет.

Так мне говорили. Я думаю иначе. Ему интересно прочувствовать. Понять, что есть человек в разных его ипостасях. Он с жадностью глотает, как боль, страх и отчаяние, так и любовь, счастье и надежду. Его привлекают не только муки, но и радостные улыбки. Наверное, потому что сам чувствовал всем своим естеством все это лишь раз. И от этого его ломает. Он не успел помочь, когда больше всего на свете хотел.

Теперь жаждет испытать все снова, но он никак не может отыскать замены. Все не то! Все эти люди — не она. Никто не может ее заменить.

Я понимаю, ибо сам чувствую нечто схожее. Я не смог, когда жаждал всей душой. Порою так бывает. Возможно, что это наше наказание. Проклятие, если угодно. Отдать самое дорогое, расплатиться этим. И в наших случаях самым ценным оказалась не жизнь, по крайне мере не наша.

Но…

Каждый должен получить по заслугам. Каждый. В этом вся суть.

Я так думал.

***

— Пожалуйста! Не надо! Прошу! — забивается в угол парень в толстовке с доберманом. Он выпучил глаза и обмочил штаны. — Забери лучше ее! — машет в сторону рыжей девчонки и плачет. Она глядит с ужасом и трясется. Падает, пытается отползти.

— Ее? Разве ты ее не любишь? — мягко шепчет монстр, облизывая раздвоенным языком когтистые пальцы. Наклоняется чуть вперед, выдыхая облачко пара. Его взгляд поверх желтых очков — само отражение бездны, ее пламени и ее холода.

— Люблю? Нет! — визжит парень. — Забирай ее! Их всех! Кого хочешь! Только не меня! Мне нужно жить, — пытается вжаться в стену, сидя в своей вонючей луже.

— А ты говорила любовь, — монстр поворачивается в сторону девушки. Та всхлипывает и пытается отползти.

— П-пожалуйста… Пожалуйста, не надо. Умоляю… Боже, — шепчет она.

— Я не бог. Он тут не поможет. Так что ты говорила о любви?

Ничего. Только просит.

— И как с вами тут поговорить? — поправляет очки и раскрывает поломанные крылья. Достает из кармана зажигалку и прикуривает. Выдыхает. Тонкая струйка дыма рисует силуэт бабочки. Вспархивает чуть выше и развеивается нимбом за головой монстра.

Тот шагает вперед. Переступает через чье-то тело с разорванным горлом и остекленевшим взглядом. Поднимает рассыпавшиеся монеты и вновь роняет.

Они катятся по земле, замирая у ног испуганного парня. Тот вздрагивает и сильнее вжимается в стену. Ему кажется, что с монет на него смотрят мертвые друзья, осуждают.

Монстр опускается на корточки перед рыжей девушкой. Разглядывает ее, точно старается запомнить, протягивает руку вперед и хватает за подбородок. Она не сопротивляется, лишь из глаз льются слезы.

— Ваша любовь не стоит ничего, — монстр подается перед, почти касается губами кожи девушки, но тут же отстраняется, чтобы заглянуть ей в глаза. — Все ваши чувства ложь, простая похоть. Или жажда наживы, да? Ты ведь хотела денег, много денег. Любой ценой.

Дрожит, плачет, смотрит умоляюще.

— Даже ценой собственной жизни. А теперь? Что ты можешь мне предложить?

— Себя, — едва шевелит губами. Бледная, испуганная. В ее глазах отражается монстр, которым ее пугали в детстве. Рогатый, клыкастый и когтистый, но с лицом человека. Ее страх дорисовывает ему безобразную пасть, идущую от носа до самого пупка, с сотней острых зубов и огромным языком. Но она готова провести ночь и с таким, если так он оставит ее в живых. Джей же оказался трусом, не заступился, наоборот предложил забрать ее. А ведь обещал ей прекрасную жизнь, клялся, что будет любить только ее. Всегда. Вечно.

Сейчас же скулит и гадит в углу.

Девушка плачет, от страха и злости. Никому нельзя верить. Никому… Как бы только выжить?

Монстр облизывается и смеется:

— И в чем здесь интерес? Ты и так в моей власти.

— Я могу любить… — ее трясет. Монстра? Смешно, но ведь он говорил что-то про любовь? Она ему может это подарить за жизнь. — Я могу выполнить любой приказ.

— Любить? Не умеешь. А что насчет приказа, — монстр задумчиво провел по ее щеке так, что ее передернуло. Опустил руку ниже и прищурился. — Сможешь убить? Своего друга? Или…

— Любого. Кого угодно.

— Вот оно как. Славно.

Дернул ее вверх. Рыжая не удержалась и упала на монстра, в его объятия. Затихла и стала ждать. Ей важно только выжить, а ради этого можно и убить. Это даже лучше, чем спать с этим созданием.

***

Достал из холодильника пирог. Песочный. С безе, а не с кремом. Переживет. Хотя я вообще никогда не делал с кремом. С чего он его вообще взял?

Пожал плечами.

Чай выбрал липовый с гречишным медом. Добавил пару цветков сакуры и листьев зеленого. Все цельные, звонкие. Собраны в горах, где воздух совсем другой, пьянящий и свежий.

Залил кипятком и улыбнулся.

Я знал, что Агриэль расправится с моими обидчиками к тому моменту, как чай настоится, как я налью его в чашку, перелью обратно в чайник, прогоню так несколько раз, чтобы раскрыть весь букет.

Так и произошло. Я уже давно перестал ошибаться.

Агриэль пришел, когда я разливал чай, напевая давно забытую мною мелодию. Она сама возникла в голове. Та самая, которую часто мурлыкала она, моя прекрасная.

— Ты все так же жесток, — он слизал с пальцев кровь, а я засмеялся. Хрипло, надрывно. Как раньше.

Ничто не должно оставаться безнаказанным. Ничто.

Он покачал головой и стянул зубами перчатку. Тонкую, кожаную, длинную. Сразу и не заметишь, если бы не ее черный цвет — доходит она ему почти до предплечья.

Устроился поудобнее. Оголенный торс, рубашка с подвернутыми рукавами застегнута на одну пуговицу, так что ее считай и нет. От шеи к груди тянется шрам. Да уж, потрепало его тогда. Даже немного стыдно.

Вздыхаю.

— Скучаешь? — демон прищурился.

— Как ты по небу.

— Значит, нет. Почему же ищешь?

— Верю, что найду.

— Тогда вспоминай.

Он всегда советовал вспоминать. Смотреть на прошлое и искать. Ну что ж вполне возможно, что все ответы и правда, находятся там. Все ключи у меня в руках.

Осталось их только достать.

Я подтолкнул к нему чашку, пирог возьмет сам, чай не маленький. Взрослый демон. Очень взрослый. Одно время он говорил, что гораздо старше бога.

Он подумал и забрал всю тарелку. Сладкое Агриэль любит. Оно приносит ему некую радость.

Я же откинулся на спинку кресла и прикрыл глаза, позволяя памяти возродить события давно минувших дней. Не нравится мне это дело, но надо. Тем более если что, мой демон защитит мое бренное тело.

— Чтобы двигаться в будущее, нужно ответить на вопросы прошлого, призыватель, — прочавкал Агриэль, долив себе еще чаю. — Не все ты пишешь в свои дневники. Там монстры, но нет самого главного — тебя.

Я его практически не слышал. Мое сознание окружило меня призраками прошлого, тех, кто восстал с моего личного кладбища. Тех, кто знает о моих ошибках. И тех, в чьих смертях я повинен.

Ну что ж, сегодня я добавил на него еще шесть могил. Трупом больше, трупом меньше… Какая уже разница?

Только тревога в душе и, кажется чей-то дрожащий голос.

— Убедись, что их нет рядом… Оглянись, — сливаются в унисон так, что я не могу их различить. Слишком много.

— Вас нет, — прошелестел я, но с губ моих не сорвалось ни звука.

Пламя свечи приняло облик меня и ее. Мы танцевали, а потом слились в поцелуе, чтобы погаснуть.

Глава 1. Призрачное метро

50 лет назад. 2000 год.

Я стоял чуть в отдалении от края платформы. Не люблю подходить близко, из-за возникающего ощущения давления за спиной, словно кто-то тихонько подталкивает, уговаривая пересечь черту.

Шаг, еще один…

И все.

Все!

Больше ничего не будет.

И меня прошибает пот. Все же я еще цепляюсь за свою жизнь. Могу сколько угодно говорить об обратном, но не хочу умирать.

Нервно оглянулся. Нет ли кого другого? Того, кто рождается из тени, того, кто живет за гранью. Нет. Люди кажутся вполне себе живыми и абсолютно безразличными. Типичные горожане и туристы. Хотя вторые проявляют некий интерес к статуям. Трогают, трут. Скорее всего, загадывают желания. Все так хоть раз делают.

Метро восхищает тех, кто в нем редко бывает. А чем чаще спускаешься вниз, тем меньше видишь вокруг. Упираешься в одну точку и все. Это, как найти нить опоры и за нее держаться, как привязанный.

Переключил песню в плеере и поправил норовивший сползти наушник. Музыка меня успокаивала, даруя некоторое ощущение покоя. Последнее время оно мне попросту необходимо. Особенно после полуночи.

Нет, я не боюсь темноты. Просто сны. Кошмарные сны, связанные с этой станцией, не отпускают меня. Я просыпаюсь в холодном поту, тяжело дыша и дрожа. Никак не могу успокоиться и избавиться от чувства тревоги и ощущения чьего-то внимательного взгляда, будто кто-то смотрит на меня со стороны. Глядит, прожигая в теле дыры, осуждая и насмехаясь. И я езжу так до четырех утра, чтобы это чувство отступило, и я смог поспать.

В этих снах нет ничего такого. Просто стою на краю платформы, в сотый раз перечитывая название станции. Площадь Революции. Что-то не так в этой надписи и оно мне не дает покоя. Буквы что ли не такие? Или цвет. А какой он там в реальности?

Я морщусь и отворачиваюсь. Поезд прибудет через двенадцать минут. Так долго. Почему? Обычно интервал составляет от двух до шести минут. Больше не бывает — я проверял. Но тут двенадцать. Правда, во сне мне это не кажется странным.

Вокруг спокойно стоят или ходят люди. Кто-то так же щупает статуи, прося об исполнении своего желания. Ежеминутного, а может и всей жизни. В первом случае это забава, во втором отчаяние. Всего в нишах каждой из арок установлено семьдесят шесть бронзовых фигур, запечатлевших советских людей. Я где-то читал, что раньше их было ровно на четыре больше, но в далеком сорок седьмом они были сняты в связи с открытием восточного наземного вестибюля. Образов же гораздо меньше. Если точно помню, то восемнадцать. Все они расставлены в хронологическом порядке, замершем между семнадцатым и тридцать седьмым годом прошлого века. То есть все они отображают дух тех, кто прошел гражданку, но еще не видел Великой Отечественной. Период, обещающий светлое будущее.

Люди его не увидели. Впрочем, как и статуи, которые пришлось восстанавливать после их путешествия в Среднюю Азию. Повезло, что они были не штучными. Жаль, что людей так возвратить нельзя — они уникальны. По крайней мере, абсолютно похожих точно нет. Даже близнецы имеют незначительные, но различия.

Почти все статуи, кроме пионеров, не стоят на ногах, а потому одно время ходила злобная шутка о том, что «на станции показано, что весь советский народ или сидит, или стоит на коленях». Мне она не нравилась. Была в ней некая горечь, и даже обида. Просто фигуры из того времени, которое не вернуть. А чем можно себя успокоить? Только злостью. И не важно, на кого именно злиться, главное спустить пар.

Так люди, пережившие ужас войны, пускали слух о том, что в каждую статую вмурован немецкий военнопленный. Чушь, конечно, но им душу грело. Делало эти фигурки чем-то особенным.

К тому же желания исполняет далеко не каждая — у них есть свой характер и особенности. Некоторые статуи трут просто за компанию, как, рабочего с гранатой. Исполняет ли его граната желания не известно, но люди активно начинают поиск своего счастья именно с нее. Натерли уже до блеска. Видимо, им виднее, как и что надо. А вот вторая скульптура — солдат с винтовкой — вроде как сулит хороший день каждому, кто к ней прикоснется, что и понятно — приклад натерт сильнее гранаты.

Финансисты и деловые люди отдадут свое предпочтение матросу с наганом. Не знаю, как связан наган и заключение сделки, но трогают. У второго же матроса сей инструмент просто-напросто воруют. Видимо, чтобы наверняка все прошло удачно.

Немного смеюсь. Мне кажется, что статуи наблюдают за людьми. Смотрят на них и решают, кому помочь, а кому нет.

Мечтатели, к которым я себя не особо-то и отношу, идут к сигнальщику. Он воплощает в жизнь сокровенное. Как поднимут флаг на судне, таков и будет день.

А самым известным можно назвать пограничника — почти все лавры ушли к нему. По-моему, из-за наличия собаки, ведь именно ее затирают до дыр. Лапы, бедра, нос. По поверью это приносит удачу. А особой любовью собачек окружают студенты. Правда, я что-то в это все не верю, впрочем, я и студентом-то еще не являюсь. Кто знает, может, поступлю, и тоже буду щупать собачьи носы, чтобы получить «зачет».

А вот девушка с петухом выделяется тем, что единственная приносит несчастья. Если потрогать клюв птички, то человека обязательно настигнет что-то плохое, если не ужасное. Беды так сказать заклюют. Хотя смельчаки есть и будут во все времена. Я сомневаюсь в силе петуха, но все же не трогаю его. Мало ли.

Особенно зная мою особенность. Моргаю, гляжу на мир иначе, рассматривая, как плесенью расползаются остаточные эмоции людей. Некоторые детали тускнеют, становятся похожими на рисунок мелом на доске. Рваные линии, отпечатки пальцев. Тут только каркас, а тут уже есть цвет. Будто картинку наложили на реальность.

Задумался. Статуи так немного светятся — они заряжены надеждами людей. Меня же больше привлекает замурованный проход. Там я всегда кого-то вижу — человека, что замер на периферии моего зрения. Но стоит мне обернуться, как незнакомец исчезает. Я не знаю, кто он, моя верная тень, кочующая из сна в сон, но я неизменно ему благодарен. Что-то внутри меня радо чувствовать этот взгляд, словно он и есть мое спасение. Хотя, может, что именно так оно и есть, если подумать. Ведь его голос я слышу каждый раз, да? В каждом сне он шепчет мне, помогает. Он словно хочет что-то поведать, но одергивает себя. Еще не время. Еще рано.

Вообще, именно из-за него я начал искать информацию о метро в целом и об этой станции в частности. Почему-то же я вижу его именно здесь. У всего должна быть причина.

Просто так даже мухи не летают.

Так я узнал, много интересного, пусть и не особо полезного. Например, то, что Иосиф Виссарионович уделял внимание оккультным наукам, а особенно такой личности, как Яков Брюс. Да, огромное количество его трудов кануло в небытие вместе с пожаром, но по легенде в Сухаревой башне все же были обнаружены спрятанные записи. А если быть точнее, то сама черная книга колдуна. Вот именно она, как считается, и попала в руки к вождю.

Брюс же еще в восемнадцатом столетии составил астрологическую карту Москвы. Он рассчитал все аномальные зоны, а так же оставил массу советов по поводу того, что и как следует строить. И главное, с какой целью. Так можно предположить, что его книгой вовсю руководствовались при проектировании первых линий. Еще метро вполне могло быть инструментом для воздействия на сознание, как небезызвестные пирамиды или дольмены. Признаюсь, что первые видел только на картинках в школьных учебниках, да на паре фотографий особо удачливых знакомых. Так что утверждать об их силе или влиянии не смею. А вот дольмены совсем иное дело. Были мы с дедом пару раз на юге и приобщились так сказать к этой культуре. И кроет там просто нереально. Кажется, что чувствуешь и слышишь гораздо больше, чем обычно. А какой там сладкий воздух! Ммм. Прелестно. И в мозгах что-то поворачивается, будто показывает нечто выходящее за рамки восприятия. К тому же мое желание сбылось.

Довольно улыбнулся, но тут же нахмурился.

Двенадцать так и не двигается. Ждать все еще столько же. Странно.

Еще следует заметить, что радиальные линии метро делят пространство на двенадцать секторов. А это все же особое число. Правда, мне ближе тринадцать, но речь сейчас не обо мне, а о метро. Так двенадцать — это годовое, астрологическое и, конечно, библейское число. Но и не только. У Далай-ламы было столько советников, а у Артура рыцарей. Так же столько лепестков имеет лотос, обозначающий Вселенную. А вот уже кольцевая линия связывает радиальные, что и приводит к образованию портала. А через него в свою очередь в наш мир и попадают все сущности из астрала и прочих тонких миров, я так думаю. И дед тоже, если судить по его дневникам.

Там где мир тоньше, там он и рвется. Становится тонким, как призрачная кисея.

Моргнул. Музыка оборвалась. Наушники на месте, но звуков нет. Пролистываю, все плей-листы пустые. Остался только невнятный шум. Сквозь него иногда пробиваются неразборчивые голоса. Если долго прислушиваться, то, кажется, будто некто бубнит поздравления с днем рождения.

Поморщился и вырубил плейер. Поезд еще через семь минут. Или…?

Я ошибся?

Ясно видны огни. Слышен шум. Вон и некоторые люди встрепенулись.

Да. Вот он. Промчался и замер перед платформой, раскрывая двери. Пара человек тут же ринулись внутрь, остальные же словно и вовсе не видели вагонов.

Нахмурился. Сознание вопило о том, что что-то не так. Неправильно. Прямо как та надпись — Площадь Революции. Красивая станция, но… Сейчас с ней что-то не так.

Нарисованный мир дрожит. Белые линии становятся красными. Сворачиваются в спирали и пузырятся.

Я неуверенно шагнул вперед, коснувшись носком ботинка желтой линии. Желтая, чтобы всем было видно. Но замер. Шум стал еще громче, а за моей спиной возник некто. Тот самый, что стоял в замурованной нише. Я чувствовал это, но не видел.

Знаю, что не могу повернуться, но все же стараюсь посмотреть назад. Безуспешно. Это вне моей воли.

— Не стоит, — прохрипел он. Голос тяжелый, низкий. Я бы даже сказал рокочущий, если бы он не был настолько тихим. — Не садись в него. Живой ведь еще. А если все же мозгов не хватит, то замри, как мышь под веником, и реже дыши. Если контролер поймет, то назад не вернешься.

Молчу. Губы словно склеенные. Делаю еще шаг, но в вагон не ступаю, что-то внутри против этого. Оно ворчит в глубинах моего сознания, подает сигналы, жаль, что не объясняет.

— Хороший мальчик, — смеется незнакомец. Он всегда так смеется, как будто кашляет. Словно смех причиняет ему физическую боль.

Мне не нравится его пренебрежение, но возразить я не могу. Во снах я беспомощен, но он всегда меня ждет. Словно день сурка какой-то. Одно и то же каждый раз. Постоянно.

Двери закрываются, диктор произносит это, но я только догадываюсь, слова сливаются в невнятное бормотание, переходящее в молитву.

От любой нечисти можно защититься словом божиим, однако, тут все иначе. Это явно молитва. И она произносится правильно, а не задом наперед. Кажется, в вагоне кто-то молится. Я оглядываю застывших людей, и останавливаю свой взор на женщине в темном одеянии. Ее голова покрыта платком, руки обтянуты кружевными перчатками и сложены перед грудью.

Пересекаюсь с ней взглядом перед тем, как поезд тронулся, и вздрагиваю. Какая же она красивая. Глаза ясные-ясные и той самой синевы, которой может похвастаться лишь не огранённый сапфир. На переносицу ниспадает непослушная каштановая прядь, вот только правая половина лица… покрыта кровью. Алая жидкость стекает по подбородку, капая вниз.

Миг и у нее нет одного глаза.

Девушка улыбается напоследок, и ее вагон исчезает в темном зеве тоннеля. Я же стою, как в воду опущенный и дрожу. Ее кровь, кажется, заляпала все пути. Стала темной рекой, в которой плавают чьи-то глаза. Слепые, бессмысленные. Смотришь на них и ощущаешь, что еще немного и они прозреют, чтобы заглянуть тебе в душу.

До следующего поезда еще пять минут. Люди стоят.

Почему они не сели на этот? Что случилось с девушкой? Ей ведь нужна помощь! Как можно скорее.

Кровь все темнее. Плещется, бурлит. Поднимается по стенам, сливается с плесенью, питает мгновенно набухающие грибы, покрывающие все вокруг. От них трудно дышать, но никто, кроме меня, их не видит.

Музыка возобновляется, но я по-прежнему не могу говорить. Невнятно хриплю и оглядываюсь. Надпись «Площадь Революции» сменяется на другую.

«Я буду ждать тебя в своих снах».

В своих? Не в моих? Но я же здесь сплю!

Именно от этого осознания я и просыпаюсь посреди ночи. Чувствую взгляд, дрожу, но не могу подняться. Тело слишком тяжелое и непослушное. Пытаюсь отдышаться, взять себя в руки и с усилием встаю, бреду на кухню, чтобы попить воды. Руки трясутся, впрочем, как и все тело. Ледяное, потное, бледное.

Ничего страшного нет, но мой разум с этим не согласен. Сознание мутит от тревоги и холода. Откуда ему только взяться? В квартире у нас всегда стоит духота. Дед мерзнет и закрывает все окна. Отец, конечно, пытается с ним воевать, но дома появляется крайне редко. Работа.

Честно, я уже и не помню, когда мы собирались все вместе, например, за обеденным столом. Отец всегда занят своими важными делами, а с матерью у нас отношения как-то не заладились. Она вся в себе. Очень правильная и строгая внешне, но с кучей личных чертей, о которых знают только те, кому позволено. Моя младшая на нее очень похожа, только характер более взрывной, поэтому и пропадает не пойми где. Тут у нее любовь и самолюбование, там новое увлечение. Но ей хотя бы интересовалась мать, помогая в различных вопросах, меня же она в упор не замечала, пока ей ничего не надо. Ей вполне достаточно дочери и тех, с кем она обычно проводит время. Тех, кто соответствует ее взглядам.

Поэтому я и вижу наших милых дам в компании разных мужчин. Отец, скорее всего в курсе, но ему как всегда ни до чего нет дела. Точнее до работы есть, а все, что не является ею, для него безразлично. Вообще удивляюсь, что, будучи таким трудоголиком, он завел семью. Я бы подумал, что и у него есть кто-то на стороне, но факты говорили об обратном. Он просто упорно шел к некой цели, о которой я ничего не знал.

А на счет его знания, вполне может быть и тот вариант, что он всего лишь не хочет рушить брак. Это ведь подпортит его карьеру. К тому же ни мать, ни сестра ни разу не пользуются одним любовником дважды. Правило у них, что ли такое? Или тоже сохраняли некий статус, оберегая свои тайны, не привязываясь к людям.

Ну, или это просто охота. Может быть и так. Зачем ловить одну и ту же дичь дважды, если вокруг столько другой, еще не тронутой? Не прирученной, не поверженной.

Так что семьей, по сути, были только мы с дедом. Вместе ужинали, ходили куда-то и интересовались жизнью друг друга. Он всегда спрашивал о том, как я, что у меня нового. Ему были важны мои увлечения и желания. Можно сказать, что именно он заменил мне родителей. Занимался моим воспитанием и обучением. Я же в свою очередь посещал с ним выставки и играл в шахматы и карты. Шулер он отменный, но никто, окромя меня, его на этом не ловил. Да и я закрывал глаза. Зачем, если игра хороша и интересна? Тем более, зная условия, можно мухлевать и самому.

В общем, я не жалуюсь. Дед все же личность довольно интересная и неординарная. Он один из тех, кто везде свой. Может вести себя, как светская личность с парой высших образований, а может не отставать от шпаны голозадой. Хотя правды о нем я знаю довольно мало. О себе он говорит так расплывчато и метафорично, что понять, когда он серьезен, а когда плетет огород практически невозможно. А слог у него довольно хорош. Порою просто напоминает рецепт голубцов, а ты заслушиваешься и начинаешь переживать за то, что будет дальше. Какой там следующий шаг? Что надо сделать?

Что уж говорить о сказках? Их он любит, да только перевирает нещадно. Или рассказывает их задом наперед, да так, что они становятся интереснее оригинала. Но лучше всего было, когда он рассказывал свою версию или личную историю.

Любил слушать его и в детстве, и сейчас. Правда, когда мелкий был, он читал их мне на ночь. Укрывал меня тяжелым стеганым одеялом, брал в руки книгу с полки и садился в плетеное кресло. Я помню яркую обложку и начальные строки, типа жили-были, но потом дед возмущался, отпивал глоток из стакана с молоком — как правило, печенье съедалось гораздо раньше, и возмущался, что так слишком скучно и совсем неправдоподобно.

— Ложь! Наглая ложь. Все было совсем иначе. Совсем, — морщился он. — Помели по сусекам, кинули в печь, и оно ожило, — передразнивал он. — Вот черт! Кто это только придумал? Добрые и наивные. Это и есть розовые очки, мой мальчик.

— А как было? — всегда интересовался я, замирая в восхищенном ожидании.

— Оно появилось само, — понижал голос, так что я невольно подавался вперед, боясь упустить хоть слово. — Полагаю из языческого захоронения. Как? Все просто. Разрыла древнее капище какая-то зверушка, нажралась там, допустим, кореньев, пропитанных людским словом и кровью, за что и поплатилась. Ничто не остается безнаказанным. Если что-то берешь, то должен что-то отдать. Если ты не сделаешь это по своей воле, то у тебя возьмут силой. Именно это и произошло с нашей зверушкой…

На подобных моментах в комнату обычно заходила бабушка, возмущалась, понимала, что в этом нет смысла, и уходила, хлопнув дверью. Ей это все не нравилось. Она говорила, что нельзя меня пугать. Ребенку нужно прививать только хорошее: терпение и любовь к людям. Она хотела, чтобы я был, как все. Слушал добрые сказочки и играл с детворой во дворе.

У меня плохо это получалось.

И честно, я не знаю, что играло решающую роль — интерес к деду, его историям, а особенно дневникам, которые впервые он мне показал, когда мне исполнилось восемь, или то, что дети меня не принимали. Считали странным, если не сказать ненормальным.

Я их пугал.

Видел то, что не замечали они, разговаривал с теми, кого для них не существовало, рассказывал пугающие истории и рисовал непонятные символы. Да и особых попыток подружиться, по правде говоря, я не делал. Мне было с ними скучно. Зачем придумывать чудовищ, если они и так существуют?

Те, что рождаются из тени. Те, что смотрят из зеркала.

Но при бабушке я старательно делал вид, что я просто, как и все, фантазирую. Она знала, что я лгу ей, но поддерживала игру. При ней мы все играли в нормальную семью. Даже отец чаще появлялся дома, а мать что-то готовила и строила совместные планы на будущее. Про сестру я молчу, она была слишком маленькой и искренней. А потом бабушка пропала. Ее искали, но…

Никаких известий. Она словно растворилась в воздухе. Все ее вещи остались, а она вышла и больше никогда не возвращалась. Тогда же все окончательно и рухнуло. Остались только мы с дедом.

— Чего встал? — меня грубо пихнули, и я очнулся от воспоминаний. Все же предаваться дням прошедшим лучше не в общественном месте. Для этого есть промозглые вечера, наполненные мелодиями дождя и ветра. А здесь нет той атмосферы меланхолии. Суета, тяжесть, шум.

Мимо меня прошел широкоплечий мужчина, расталкивая всех, кто попадался ему на пути. Он явно куда-то спешил. Остальные же по-прежнему стояли, не обращая на него внимания. Хотя… Пришлось подвинуться? Нет. Им явно самим захотелось сделать пару шагов в сторону. Просто так. Для этого ведь и не должно быть особой причины.

Я нахмурился. Странно как-то. И… А где же собственно поезд? Я здесь уже достаточно долго, чтобы он успел прийти. Да и мужик же не просто так пошел к краю. В самом деле, не на пути же он решил кинуться. Такие, как он, явно не кончают жизнь самоубийством.

Поправил выпавший наушник. Музыка остановилась. Ничего, кроме шума не слышно. Барахлит что ли? Видимо придется покупать новые, а я и этими только недавно разжился. И ведь уверяли, что прослужат не меньше года! Дьявол, это совсем не вписывается в мои расходы. Я же расписал все. Все до последней копейки. Еду, проезд, необходимые атрибуты и канцелярию. Эхх. Нужно, Саня, меньше жрать. Переживу без перекусов и обедов, завтрака и ужина будет вполне достаточно. Правда, позавтракать я тоже не всегда успеваю, да и не особо хочу. Каша меня совершенно не радует, а обычно у нас именно она. Молочная детская каша. Брр. Не люблю.

Лучше бы кофе с яичницей. Ну, или чай. Нет, чай нельзя. Я так точно никуда не пойду. Расслаблюсь и решу, что мне и дома хорошо.

Вздохнул. А может было бы и лучше. Не торчал бы сейчас здесь, как памятник самому себе. Мог бы подзаработать, написав реферат или сочинение. Сейчас такой труд вполне хорошо оплачивается. Разжился бы еще денежками, а тогда бы смог купить и краски. Все же некоторые страницы дневников надо подправить. Особенно те, где описаны путешествия в Китай и Африку. Иллюстрации у деда безумно красивые, но время берет свое. Краска тускнеет, а от знакомства с некоторыми условиями и вовсе течет. Где-то я даже видел плесень, следы копоти и дырки. Надо всем этим заняться. Идеально было бы их вообще проламинировать, но дед категорически против.

«Охотник никогда не покажет свои знания простым смертным».

Охотник. Именно так он себя называл. Раньше мне это казалось забавным, теперь я пытаюсь понять, что именно он вкладывает в эти слова. На мои расспросы он лишь загадочно улыбается и выдает некоторую левую информацию, над которой мне приходится думать. Ложь или правда?

Одно я знаю точно — я никогда не видел, чтобы он охотился. Ни на реальных животных, ни на тех существ, что вижу я.

Пнул камешек. Скучно и нудно. Минуты ожидания длятся как часы. Медленно и уныло. Особенно без музыки.

Огляделся вокруг. Сотни серых прохожих, ожидающих момента, когда смогут растечься по вагонам. Кто-то погружен в свои мысли, кто-то беседует, а кто-то явно потерял связь с реальностью. Так сказать ошибка системного кода вселенной. Взгляд пустой, расфокусированный. И никаких эмоций на лице. Глядя на таких, я порою начинаю сомневаться в том, что человечество развивает свои умственные способности, а не повсеместно деградирует. Хотя вполне возможно, что они одни из тех, кто живет за гранью. Они приходят в наш мир и забирают внешность попавшегося на пути человека. Высасывают его лицо и мимикрируют под него. Однако подобное абсолютное сходство не делает их живыми.

Вот допустим, была обычная семья: муж, жена и ребенок, если не два или три. По миру таких сотни, если не тысячи. В один из вечеров муж вышел на улицу, например, вынести мусор. Уходил-то он улыбчивым, болтливым, внимательным, а вернулся тенью себя самого. Вечно мрачный, разговаривать не хочет, ничем не интересуется, да и холоден, как тот самый айсберг в океане. Жена, конечно, терпит, скорее всего, долго, но потом и у нее сдают нервы, она собирает вещи, берет ребенка и уходит. А женщины, как известно, всегда уходят с концами. Они любят взрывать мосты и сжигать порты. Так что если они заботятся и отдают себя и душой и телом, то это совсем не значит, что однажды им не станет все равно. Но дело тут не в этом и даже не в том, что муж разлюбил или нашел другую. Не поэтому он довел жену своим равнодушием. Все намного сложнее и проще. Его просто больше не существует. С него, по сути, содрали шкуру и уничтожили, как личность.

Вот так часто и происходит. Люди не перестают любить — их место занимает некто другой, пришедший с той стороны, куда нам нет ходу.

— Был человек, и нет человека, — озвучил мою мысль приятный женский голос. Громко, но почему-то это привлекло только мое внимание, и я тут же повернулся на него. Все остальные люди по-прежнему занимались своими делами. Неужели их ничего не заботит? А если ей нужна помощь?

А вдруг незнакомка читает мои мысли? Тогда все понятно, но что мне делать? Она же теперь знает все мои пароли! И грехи. Ой, а если… Да не, бред какой-то.

Но я на всякий случай представил зеркало. Мой разум принадлежит только мне. Простой способ защититься от чужого ментального влияния.

Прищурился, выискивая говорившую.

Девушка в темном платье и с волосами, покрытыми черным платком, на меня даже не смотрела. Она стояла под статуей птичницы, обняв себя руками и плакала. Тихо, но очень горько.

Ей явно не до моих мыслей. Вообще не до кого, кроме своей боли.

Подошел чуть ближе, чтобы расслышать все, что слетает с ее уст. Может я смогу ей помочь? Или утешить. Я очень внимательный слушатель. Если что, могу дать совет или позволить поплакать в плечо.

— Мы ведь вместе планировали поехать на юг. Солнце, море, песочек. Он бы наконец-то отдохнул от своей проклятой работы! А он… — всхлип. — Он! Нет, надо еще заработать. Надо еще. Совсем себя не жалел. Все хотел, чтобы у нас все было самое лучшее, а толку-то теперь? Никакого! Понимаешь, подруга, нет человека. Был и нет.

Она с птичницей общается? Точнее жалуется. Если та начнет отвечать, то мне станет страшно.

Девушка тем временем потерла петушиный бок и осела на землю, закрыв лицо руками, обтянутыми тонкими перчатками.

— Девушка, вам плохо? — забеспокоился я. Надо ее это… в чувство привести! У меня где-то был нашатырь. Или это все же как-то не так делается? Да, точно. А вот валерьянки как раз таки и нет.

Но ничего не понадобилось. Она тихо покачала головой.

— Нет, мне хорошо, — саркастично улыбнулась сквозь веер изящных пальцев. Кольца нет. Значит, она не про мужа говорит. — Брата только сегодня похоронила. Отойти надо. Понять. А жить… Жить можно только здесь и сейчас. Прошлого нет, а будущее может и не наступить.

Брат. Я с сомнением вспомнил свою сестру. Из-за нее я бы так убиваться не стал. Мне на нее все равно. А ей на меня?

У девушки же с братом была явно особая связь. Он был ей действительно дорог. Если честно, то я даже завидую.

Глянул на нее иначе, но не увидел ничего, кроме темного силуэта. Вздохнул и сосредоточился на реальности.

Девушка поднялась, опершись на мою руку и, отряхнувшись, пошла к краю. На меня она не смотрела, брела как в тумане.

Очнулась только у самого края. Постояла там пару мгновений и все же обернулась.

— Здесь и сейчас, запомни, — по губам ее скользнула печальная улыбка, а я вздрогнул, как током ужаленный.

Сапфировые глаза. Каштановая прядь. Слишком знакомо.

Сердце забилось быстрее, к горлу подкатил ком, а по пальцам прошелся холод, будто они решили покрыться инеем. Выдохнул облачко пара и вздрогнул. Слишком резко похолодало.

Невольно взглянул на табло. Сколько там осталось до поезда? Неужели? Да. Двенадцать минут. Осталось ровно двенадцать минут. Черт возьми, двенадцать!

Апостолы, рыцари, лепестки, минуты.

Я сплю?

Потер глаза. Ущипнул. Куснул губу. Ничего. Значит, это не сон. Все это происходит на самом деле. Дьявол!

Не думая больше об этом, кинулся вперед. Все словно в замедленной сьемке. Ууу, и голова кружится. Надпись плывет. Но я слышу. Слышу! Поезд уже близко. Он нещадно шумит, но звук какой-то иной. Будто сотни когтистых лап скребут по стенкам тоннеля. Кто-то сглатывает и скрежещет зубами. Утробно урчит.

Почему никто больше ничего не слышит?! Почему всем всегда все равно? Что в детстве, что сейчас!

Что? Причем тут эта мысль?

— Не садись в него. Живой ведь еще. А если все же мозгов не хватит, то замри, как мышь под веником, и реже дыши. Если контролер поймет, то назад не вернешься, — снова прозвучало за моей спиной. Голос хриплый, низкий. Тяжелый, как грозовая туча.

Моя тень.

Он снова тут.

Но я его не слушаю. Мне нужно спасти девушку. Спасти любой ценой.

Вот же она! Совсем близко. Но кто-то крепко держит меня за руку.

Попытался стряхнуть неожиданное препятствие, но безуспешно. Хватка стальная, словно я попался в капкан. Злюсь, топчась на месте.

— Пусти, — прорычал я и зло обернулся. Я не разглядывал лица, мне оно было не интересно. Только рука. Сильная крепкая мужская рука с длинными пальцами, обхватившими мою чуть выше локтя. Посреди пястья родинка. Она будто пульсирует в моем сознании. Становится больше, стирая все о самом человеке.

Он же покачал головой и усмехнулся, сжав чуть сильнее. Еще немного и я услышу, как ломается кость.

Нечто в тоннеле издает жуткий вопль. Захлебывается им и кричит вновь.

— Ну-ну, сдохнешь же. Не дури. Изображай, как всегда, хорошего мальчика. В моих снах ты всегда послушный.

— Это ты мне снишься! — возмутился я и дернулся вперед.

Он все же отпустил, так что я чуть не упал, сделав по инерции несколько шагов вперед.

— Ну-ну. Только реже дыши, чтобы не попасться контролеру!

О чем он? Почему он не хочет помочь людям, если этот поезд так опасен? Он же предупредил меня! Почему именно меня? Чем я лучше той же девушки? Или он просто шутит и ждет, что я попаду впросак? Но я же видел. Ее глаз… Глаз.

Вот уже и поезд. Подъезжает и распахивает двери. Некоторые люди, встрепенувшись, шагают ему на встречу. Среди них и девушка, знакомая мне по снам, и тот мужчина, что недавно толкнул меня.

— Постойте! Постойте, да подождите вы! — прокричал я, стараясь ухватить ее за руку или платье.

Ага! Попалась. Я помогу ей. Все будет хорошо. Должно быть. Куплю вкусненького и утешу. Посидим в парке, я еще раз послушаю ее историю. Ей необходимо выговориться, пусть и не для того, чтобы смириться с потерей дорогого человека, но принять ее. Понять, что ее страдания, не сделали бы ее брата счастливым.

Девушка вздрогнула от моего прикосновения и застыла. Миг. Еще один. Не оборачивается, только подрагивает. Я неуверенно взял ее за плечи и развернул к себе. Ей все же определенно плохо. Ей бы отоспаться, а не торчать тут.

— Вы точно в поря…

Предложение я закончить не смог. Ее лицо, точнее правая его половина. Охх, боже.

Сглотнул и отступил, опустив руки. Девушка же невидяще продолжила путь. С ее уст слетала молитва, а с подбородка капала кровь. Все как в моем сне.

Кровь сливается в лужи, течет к краю платформы, льется вниз.

Я беспомощно смотрел ей в след и не знал, что мне теперь делать. Мой повторяющийся кошмар ожил, вот только теперь я не мог проснуться.

Девушка с изуродованным лицом, мужчина с удавкой на шее. Они застыли в моем разуме, замершие на сиденьях поезда. Откуда у того мужчины удавка? Зачем? Куда делась его уверенность?

Поезд заурчал, распахнул пасть, полную острых, кинжалообразных зубов в несколько рядов и облизнулся, сыто заурчав. Миг и вот он уже скрылся, перебирая крупными когтистыми лапами, похожий на жуткую монструозную сколопендру. Огромную и голодную.

Бесконтрольно отступил еще на пару шагов.

— Ну что? Спас? — на мое плечо опустилась ладонь.

— Я…

— Им уже не помочь. Они мертвые. А вот эта тварь — призрачный поезд, забирает души. Чистит так сказать, чтобы они не стали скверной, падалью станции или охочими до плоти тварями. Катает их по теневому метро, как родненьких, пока не переварит.

— А как же… Я ведь, — сглотнул, — живой.

— Вот и умница. Мозгов хватило. Есть еще что-то в твоей башке, — постучал по моей голове так, что я поморщился. — Если живой человек попадет в него, то ему лучше почти не дышать. Тогда и сойдет на нужной ему станции. Правда, со временем у него будут проблемы. Оно просто не сдвинется. Сойдет в ту же секунду, в которую сел, только далеко от стартовой точки. А вот если контролер поймет, кто к нему попал, то пробьет билетик, и тогда кататься человеку до скончания веков. Пока не помрет. От голода, холода, нехватки воздуха или чего еще. Этот поезд умеет ходить сквозь стены, такое не каждый переживет.

Незнакомец вздохнул и убрал руку.

— А если… — я вновь обернулся, но никого не увидел. Моя тень исчезла.

Интересно, был ли он на самом деле или… Нет, он определенно был. И вновь меня спас. Я ведь не знаю, как бы перенес поездку в этом поезде. Может, и не выдержал бы. Умер бы там, став обедом для этой твари.

Мысленно оборвал себя, прислушавшись к вновь заигравшему плееру. Нужно будет еще в пекарню зайти — дед просил взять какой-нибудь сладкой выпечки.

Когда же я садился в вагон, то вновь увидел человека в тени замурованной арки. Значит, мы с ним еще встретимся.

Глава 2. Тени

Из метро вышел достаточно поздно. Кажется, уже перевалило далеко за полночь. До дома же мне еще брести и брести. Хотя это не так уж и плохо. Хоть приведу в порядок мысли.

Ночь восхитительна. Она обволакивает все и вся, словно заботливая мать, дарующая умиротворение, и в то же время она безжалостная богиня, способная напугать до изнеможения или даже убить. Ночь время отдыха, сна, удовольствия и страха. Она для всех и ни для кого.

Я бы сравнил ее с бабочкой, чьи крылья пропитаны ядом. Смотри сколько душе угодно, но за прикосновение придется заплатить.

В принципе же у всего есть своя цена. Так почему бы не поиграть с ней? Рискнуть, чтобы насладиться сполна, познать ее тайны и прочувствовать силу.

Смеюсь, конечно, но воздух в ночное время и правда, совсем другой. Пьянящий и дурманящий. Он как хороший сидр или крепкое вино. По весне он еще сладит ароматом сирени и меда. Так же порой мне чудятся мягкие нотки вереска.

«Из вереска напиток

Забыт давным-давно…».

Сезонное помутнение, не более. Единственное, что вечно — это хвоя. Ель, сосна, кедр. Они по многим сказаниям и былям погуляли. Побыли мировой осью, героями детских рассказов и неизменным символом праздника. Хотя любопытно и то, как они из язычества перекочевали в христианство. Тоже что ли Красно Солнышко мимо проходил?

Впрочем, все логично подвели, а главное красиво.

Близ пещеры, где появился Спаситель, тянулись к небесам пальма, олива и ель. Первые две даровали младенцу свои вкусные плоды, а ель осталась в стороне. Грустила и страдала, боясь испортить праздник. Что с нее взять? Иголки? Твердые шишки? И заплакало древо от огорчения, почувствовав свое бессилие. Это увидели небеса, и посыпались с них звезды. Тогда и произошло чудо — ель стала настолько прекрасна, что младенец был поражен и радостно заулыбался. Ель же хоть и возрадовалась, но не поддалась гордыни, за это она и стала символом праздника. Связью земли с небесами, а значит и людей с Богом.

Мировое древо, ты ли это? Просто очень похоже.

В древности люди и вовсе обожествляли природу. По их мнению, у каждого дерева был свой собственный дух, способный, так или иначе, влиять на погоду или разум созданий, находящихся рядом с ними. Чаще всего этих существ мысленно селили именно на хвойных, считая, что такие растения лучше всего отражают их суть.

В язычестве духов леса именовали лешими. И я склонен верить, что хранители живут и по сей день. Все же со многими фактами и с тем, что видишь собственными глазами трудно спорить.

А я видел. Многое. Очень многое. Читал же еще больше.

Поэтому теперь прежде, чем войти в лес, подстраховываюсь — выворачиваю наизнанку что-то из одежды — чаще всего носки, оставляю на пне вареные яйца (излюбленное угощение лешего), вяжу на ель яркую ленту. Это задобрит лесного владыку настолько, что я смогу не только не опасаться его козней, но и рассчитывать на милость, то есть он убережет меня и от зверей и от плохих мест. В лесу их довольно много. В одних не слышны звуки, в других по-иному течет время, а третьи могут и свести с ума. А оно мне надо? Думаю, что нет.

Ленточку я обычно повязываю красную, как символ жизни. Самое-то для ели, олицетворяющей собой бессмертие. Все меняется, а она остается.

Наряжать же ее стали еще в средневековой Германии, в бородатом 1513. До России традиция добралась аж в девятнадцатом веке, благодаря тем же немцам, проживающим в Санкт-Петербурге. Правда, тогда ее подвешивали корешком к потолку. Когда мы ее перевернули непонятно, но факт. Теперь ставим ее просто на пол или табуретку, после чего украшаем.

Мы с дедом наряжаем елку вдвоем — раньше с нами была еще и Леска, но сестренка выросла, теперь у нее совсем другие заботы и желания, достаем ящик с советскими игрушками и пару небольших мешочков конфет. Развешиваем гирлянду с огоньками и мишуру, а на верхушку крепим пику. Прежде была звезда, но сестра ее разбила, когда еще под стол пешком ходила. Утащила и шмякнула об пол. Мама тогда еще злилась, что ей эту безделушку откуда-то привезли, что она не просто дорогая, а бесценная.

«Это эксклюзив! Единичный экземпляр», — удрученно вздыхала она. Тогда мама еще чем-то интересовалась, пусть и всего лишь звездой. И тогда мне не хотелось, чтобы она расстраивалась.

Но что было поделать? Склеить звезду было нереально. Купили пику. Особой разницы я все равно не видел. Да и на праздниках за столом после исчезновения бабушки собираемся теперь только мы с дедом. Ничего нового.

А мелкому мне было обидно. Смотрел на картинки, завидовал чужим семьям, сияющим счастливыми улыбками. А толку-то? Повторить мы могли только убранство елки.

Вначале мне и правда, это было интересно. Мы добавляли к игрушкам и конфетам орехи, пряники, поделки из цветной бумаги. Еще мне можно было завернуться в мишуру и бегать по дому. Или ждать, когда придет Дедушка Мороз. Но я засыпал гораздо раньше, чем приходил сказочный старик.

Потом я вырос. Уверился, что подарки приносит мой дед и… Наверное, меня больше не должны веселить все эти праздники, ожидания и ночные посиделки с дедом, а так же мне не стоит верить в чудеса и волшебство. Возможно, мне даже надо, как и отцу, уйти в какое-то дело с головой. Счета, важные бумаги, какие-то акции. Чем он вообще занимается? Думаю, если бы я начал интересоваться его работой, то он бы меня заметил. Но я посвятил себя иному, миру, который не доступен большинству. Просто я видел больше, чем другие люди. То же сегодняшнее метро чего стоит. Та девушка до сих пор замирает перед моим внутренним взором. Ее красивое лицо и необыкновенные глаза, а потом кровь и увечье. Мертвая. Безвозвратно мертвая. Тонущая в кровавой реке, откуда взирают вырванные очи, слепые и обезличенные.

Конец ознакомительного фрагмента.