В петле Мёбиуса

Юрий Боганов (2024)

События разворачиваются вокруг фамильного кольца рода Головиных, которое было утрачено во второй половине 19-го века. И если бы не несчастный случай, произошедший в наши дни с владельцем московской турфирмы Артемом во время свадебного путешествия, так и считалось бы оно безвозвратно утерянным. Генетическая память и игра подсознания открывают Артёму возможность быть свидетелем этой пропажи в родовом имении его предков, познакомиться с историей своего рода и осознать своё место в генеалогическом древе.

ПРОЛОГ

1659-й год

Ямщик Трофим стоял перед открытой дверью возка, мял в руках свой гречник и вразумлял боярина Мину Таркова объехать Осташково околотком. Хоть и не по чину было такое обращение, да только у страха, как известно глаза велики, и не до чинов тут, когда жизни, может на три вдоха осталось.

— Боярин! Христе Богом молю, давай стороной повертаем! Чуть дале буде, да зело спокойнее.

— Да в целом ли ты разуме — такого крюка давать? — всплеснул руками боярин.

— Гнева и сумлению на мине не держи, наипаче гиблое тут место, что зря люд православный гинет. Не добрая молва об Осташкове ходит.

— И что ж, теперь всем наговорам веру иметь?

— Живота свово не жалеешь, людёв своих пощади, боярин. Опричник Орнан здешним землям хозяин, в беззакониях грешен, лют, аки дьявол, погибель чинит всем, кои в час недобрый ему попадешися…

Молва про Осташково и впрямь ходила недобрая. Трое сопровождавших боярина всадника Трофиму не мешали, потому, как и сами слышали про те бесчинства, что творились на землях Орна: и про пляски бесовские и горящие стога, и про девку Аксинью, у коей Орнан из живой сердце вынул для своих дьявольских обрядов. Потому, думали они, безопасней конечно, будет свернуть, пущай лишних тридцать-сорок верст, да живыми, чем напрямик, но к праотцам.

— Докудова бог помилует, да свободит от бед, тако и быть. А нет — тризну справят. Полезай ужо, холоп! Пока тут разгляголяши, ужо проехали бы. Трогай, ну!

— Воля твоя, боярин, токмо едяши молись. Крепко молись, боярин!

Трофим в сердцах хлопнул дверью возка, вскочил на облучок и нахлобучив по самые уши свой гречник, хлестнул по бокам двойку молодых гнедых. Сопровождавшие переглянулись, неодобрительно покачали головами и вздохнув, продолжили путь за возницей, непрерывно оглядываясь по сторонам широкой лесной дороги. Трофим гнал что было мочи. «Авось, пронесет, — думал он. — Авось не прельстит Орна боярин. Скудна ведь добыча. Что ему с него? Казну с собой не везет, мехами не гружён. В сундучке — что? Грамоты, токмо, да печать. А грамоты чего стоят? Сущая ерунда! Нет, не добыча мы Орну! Пронесет! Непременно пронесет…»

Через полчаса пути Трофим заметно успокоился, перестал обтирать рукавом, то и дело выступающий на лбу пот, сбавил скорость и даже распоясал армяк. Свежий осенний ветерок залез к нему за пазуху, приятно щекоча вспотевшее от страха и напряжения тело. «Страху-то нагнал, мать честна! Неловко перед боярином получилось. Растреплет, чего доброго, что Трофим — трус и живи с такой подноготною. И чего я дурака свалял? — думал про себя Трофим, — мало ли что люди языками чешут. Вона как перед опричниками то дрожат. И того, что не было — придумают…»

Хорошо утоптанная дорога, убранная ковром первых желтых листьев, тем временем, немного сузилась, и попадись на пути встречная повозка или даже всадник, непременно пришлось бы останавливаться и разъезжаться почти вплотную. К тому же вела она в уклон, к оврагу. Деревья по левой стороне стали редеть, а потом и вовсе пропали, открыв глазам просторы прятавшегося за ними болота. Справа же, почти стеной нависал склон оврага, лес на нем становился всё непроглядней и всё неприятней. Ехавшие сзади сопровождающие втянув головы в плечи напряженно всматривались в лес. Вдруг Трофим натянул поводья, попридержал коней и остановил повозку.

— Почто встал, лиходей? — открывая дверь осведомился боярин. — Что там?

Впереди на повороте лежало поваленное дерево. Верховые, обогнав возок, оглядели ствол.

— Вчетвером управимся, — заключил один и спешился.

В тот же момент двоих, что еще оставались в сёдлах пронзили неизвестно откуда пущенные стрелы и они рухнули наземь. Мина Фёдорович тут же закрыл дверь повозки и притих внутри. В облучок, рядом с Трофимом тоже воткнулась стрела. Недолго думая, он прыгнул меж лошадьми на дышло возка, достал из сапога нож, перерезал упряжь, вскочил верхом и вцепившись лошади в гриву, поворотил ее вспять.

— Не обессудь, боярин. — крикнул он в возок и дал пятками под ребра лошади.

— Стой, каналья! — крикнул Трофиму вслед, прятавшийся под стволом дерева спешившийся охранник.

Но Трофим, прильнув к лошади всем телом, ничего не слыша вокруг, взывал к Богородице — заступнице, к Отче, сущему на небеси и еще многим святым с мольбами о пощаде. Обернувшись один единственный раз, когда был уже на самом пригорке, он увидел, как вскочивший в седло третий сопровождавший вскинул обе руки вверх и с двумя стрелами в спине упал недалеко от повозки. За поваленным деревом, провожая Трофима взглядами, веселились трое всадников. На голове среднего из них, облаченного в черную мантию, красовалась огромная собачья морда. Трофима обуял страх и он, не разбирая дороги понесся прочь от этого жуткого места, слыша сзади себя удаляющиеся завывания вперемешку со смехом нападавших.

Мина Фёдорович сидел в повозке с закрытыми глазами и неистово крестясь пытался вспомнить хоть какую-нибудь молитву, но на ум ничего не приходило. Завывания и смех на дороге прекратились, у возка послышались голоса и в неожиданно распахнувшуюся дверь влезла огромная собачья морда. Боярин вздрогнул и вжался в стенку, прижимая к груди шкатулку с грамотами на владение поместьем, пожалованное ему великим московским князем в обмен на земли, отошедшие опричнине.

— Дрожишь, боярин? — поинтересовалась собачья морда.

Мина кивнул головой и замычал что-то невразумительное, боясь что-либо ответить. Опять раздался дружный хохот нападавших и из-под собачьей головы показалось человеческое лицо со шрамом на левой щеке.

— Зачем дрожишь? Разве шутки не вызывать улыбка? — спросил человек со шрамом с явным немецким акцентом.

— Так ведь… зело… — чуть успокоившись, но заикаясь произнес боярин.

— Может, ты не любишь шутка?

— Вельми! Вельми люблю! — захлопал глазами Тарков.

— Так смейся! Что же ты мрачен, как туча?

Мина попытался улыбнуться, растянул, насколько мог рот и несколько раз коротко выдохнул, изображая подобие смеха.

— Пакость, а не улыбка. Мой пёс веселей смеяться. — опричник схватил Мину за бороду и выволок из возка.

Мина Фёдорович споткнулся об руку лежавшего на земле охранника и всё еще удерживаемый за бороду сильной рукой человека со шрамом, упал на колени.

— Знаешь меня? — спросил опричник.

— Ты, верно Орн? — сделал предположение боярин.

— Так и есть. Орнан мой имя. А еще что знаешь?

— Больше ничего не знаю, христе богом клянусь, ничего! — запричитал боярин и попытался перекреститься.

— Разве? А то, что за проезд через мой земля платить надо, тоже не знаешь?

— Подлецы люди, никто не сказываши, батюшка, клянусь Богом, никто. Да ежели б сказаши, так разве ж мы против, а так не сказаши никто, а самому то и невдомек… Дорога и дорога — кому платить-то?

— Вот мне и плати. Давай, открывай свой сундук. — Орнан кивнул на шкатулку в руке боярина.

— Так… помилуй, батюшка, вражьим наваждением сие творяша, не имею обыкновения сребра с собой возити… нет там ничего. Бумаги токмо. Повелишь — должником твоим буду. Наипаче вскорости мне вертаться придется в Москву, так словесе клянусь — сполна отплачу.

— Много слов, боярин. Орнан в долг не давать.

— Лошадьми возьми. Кому они теперь? — попытался выкрутиться Мина.

— Лошадей я и так возьму, верно, други? — обратился он к стоящим чуть поодаль разбойникам.

Те расценили это как приказ и взяли под уздцы трех лошадей, принадлежавших охранникам боярина.

— Вот они расплатились за проезд, а чем ты платить будешь? — не унимался Орнан.

— Вот ведь… гордыни грех, — вдруг заплакал боярин, — мужика не послушавши, околотком не поехавши, живота лишившися…

— Полно причитать, не поверить я, что заплатить нечем. Это вот что? — он указал на палец боярина, на котором желтело кольцо с красным камнем в распускающейся розе.

— Это фамильное. Совесть имей, батюшка! Совесть имей! — взывал Мина к Орну.

Орнан отпустил бороду боярина, схватил его за руку и попытался снять кольцо. Мина вскрикнул от боли и вдруг его накрыла жаркая волна гнева. Он потянул руку на себя, сжав её в кулак. Лицо его встретилось с лицом Орна.

— Фамильное это, — зло прошипел Мина, словно еще мгновение назад его не колотило от страха. — по роду передаётся.

Орнан на секунду опешил, заглянул в глаза боярина и не увидел там ничего, кроме злости. В густой бороде Мины сверкнул почти звериный оскал: сейчас он готов был грызть, рвать зубами каждого, кто посягнет на фамильное кольцо.

— С мёртвого снимешь, — прошипел Мина.

— Как скажешь, боярин, — спокойно, даже с улыбкой ответил Орнан.

Мина не видел момента удара. Он только почувствовал, как в его живот проникает холодный металл кинжала. Голова закружилась, лицо Орна помутнело, Мина упал на колени, из раны потекла теплая кровь, тело обмякло и последнее что он увидел не очень отчетливо, как Орнан схватил его руку и полоснул кинжалом по пальцу с кольцом.

Обтерев кровь с кольца, Орнан поднял руку вверх и заглянул в бездонные грани камня. Казалось, что вся пролитая им кровь была запечатана в этом огранке и где-то в глубине камня то показывались, то исчезали лица его жертв.

— Хозяин! — окликнул Орна один из разбойников.

Орн оглянулся. Тот молча кивнул в сторону леса, где среди деревьев, опираясь на высокий посох стояла сгорбленная старуха в черном одеянии. Её пронизывающий взгляд смотрел прямо в сердце опричника, отчего вдруг сделалось ему нехорошо, но это были лишь секунды, пока он не прошептал слова заклинания. Старуха уже не раз появлялась в его землях, тряся своим посохом и сыпя обещаниями наслать проклятия, если Орн не прекратит свои бесчинства и кровавые обряды. Опричника не пугали её угрозы. Он был из числа тех, кто считал себя проклятым с детства и был уверен, что дважды проклясть его ни у кого не получится. Старуха спустилась на дорогу и осмотрела тела, лежавшие на земле. К последнему она подошла к боярину и задержалась возле него, пристально разглядывая.

— Чистая душа, — прошептала старуха. — Метаться не будет. Не то что твоя. — она повернулась к Орну. — Адовы муки тебе раем казаться будут по сравнению с тем, что тебя ждёт…

Она остановила взгляд на кольце в руках у опричника.

— Верни кольцо роду. Покуда не вернешь и сам себе места не сыщешь и много смертей за ним потянутся. Верни, опричник, слышишь? Верни! И их похорони по-человечески, — кивнула она головой в сторону трупов, — глядишь, и зачтется там. — она подняла указательный палец и ткнула в небо.

— Возвращайся в могилу, — сказал Орн старухе.

— Нет у меня могилы, — рассмеялась она в ответ, — И не было никогда! Вырой, да похорони, и приходить перестану! А нет — слушай, что вещать буду.

С этими словами она направилась к тому месту, где её заметили и растворилась между деревьями. Орн долго смотрел ей вслед, потом повернулся к своим спутникам.

— В болото их! — кивнул он на трупы.

— А с возком что? — спросил второй.

— Сжечь! — коротко скомандовал Орн, и одев кольцо на палец, вскочил на своего черного коня и поскакал прочь.