Одуванчики среднего запада

Юрий Вер, 2022

Представляю Вашему вниманию истории о пожилых эмигрантах из бывшего СССР. Тема старости имеет большую вероятность превратиться в унылое повествование. Надеюсь, мне удалось избежать этого. Персонажи мои живут на «обочине». Комфортной, удобной, но «обочине» новой жизни. Они приспосабливаются к новым условиям: кто-то молится на страну, которая накормила-обогрела, кто-то так и не прижился. В душе и те и другие остались советскими людьми. Смешное и грустное соседствуют рядом. Содержит нецензурную брань.

Полина

Последние дни перед отъездом Полина Абрамовна часто плакала, бесцельно перекладывала вещи в чемоданах, забывая то одно, то другое — совершенно запутывалась, куда и что положила. На вопросы отвечала рассеянно, не слыша и не понимая, о чём её спрашивают. По телефону жаловалась старинной подруге: «Зять! Всё он! Ладно, мы — евреи, а он-то — русский, а больше нашего в Америку рвётся. Жили себе тихо, с голоду не умирали, летом на дачу, грибы, ягоды… Говорю им: оставьте меня, езжайте, а я уж тут как-нибудь. Нет — тащат меня за собой, как овцу на закланье».

— Саша, смотреть на маму больно — в столетнюю старуху превратилась. Убьёт её этот переезд. Может, устроимся, а потом заберём?

— Без неё никак — сама знаешь. Кто с Эммочкой сидеть будет? Левины сказали, маму забирайте, если что — прокормит вас на пособие.

— Всю жизнь мама у нас вроде курицы, несущей золотые яйца… В кого превращаемся? Зачем едем? За хорошей жизнью? А будет ли она хорошей? — Елена задавала вопросы скорее себе, чем мужу. Оставляемые без ответа — они как мухи — отмахнёшься от них, а они снова тут как тут.

— В институте мхом всё поросло. Денег нет. Тему закрыли. Что ты хочешь? Чтобы я на базаре семечками торговал? Довольно! Всё говорено-переговорено, обратного пути нет.

— Фира унитазы моет, — продолжала Лена.

— Как шутил Жванецкий, это ей не мешало ездить на «Мерседесе». Его Фире не мешало, нашей Фире не мешает, никому не мешает. Мы не глупее ни Левиных, ни Гуревичей. Никто обратно не попросился. Не трави душу себе и мне. Программистом пойду.

В Америке Полина Абрамовна прижилась. Вышло всё, как и говорили знакомые. Пока дочь Лена с зятем встраивались в новую жизнь, заботы о внучке легли на её плечи. Двадцать лет пролетели быстрее, чем ожидание зубного протеза. А уж его она ждала — вся извелась, потому как без него ни пожевать, ни на людях показаться.

За эти годы внучка выросла, дети на приличных работах — дочь в банке кредиты выдаёт, зять — программистом в крупной компании.

Всё! Отдала долг. Выполнила-перевыполнила. Самое время для себя пожить, восьмой десяток разменяла, когда как не сейчас? Полина Абрамовна опёрлась на ходунки, подумала и, отставив их в сторону, осторожными шажками засеменила на урок рисования.

В прошлом биолог, кандидат наук, она всегда имела тягу к творчеству. Музыкальная школа, посещение студии «Юный художник» приобщили её к прекрасному ещё в детстве. Поэтому, несмотря на научную работу и житейскую рутину, она всегда находила время, чтобы помузицировать или набросать акварельку — лес, река, закат.

И как не сейчас вернуться к любимым занятиям — сначала «цветочки-лебесточки» рисовала, затем картинки позамысловатей — птички-кошечки. Первое место на конкурсе. Среди жильцов работы Полины Абрамовны нарасхват, а самая большая и яркая холл украшает. Администрация жилищного комплекса ей грамоту вручила.

Жизнь у Полины Абрамовны, как в песне «Ой, полным-полна моя коробушка». Холодильник ломится, в серванте стекло чешское, ковёр, как в старой квартире на Фурцевой, четыре русских канала по телевизору, подруги любимые, занятия по интересам, и главное — кавалер, брюнет белозубый итальянских кровей — рояль фирмы Фациоли. Блестит, ни пылинки на его полированной поверхности — результат её заботы о нём.

К сожалению, союз с итальянцем длился недолго… Разлучили злые люди. А как старалась! Если и сбивалась, то переигрывала заново и погромче, как бы извиняясь. Люди дверью в зал туда-сюда хлопают, заглядывают, руками машут, улыбаются. «Нравится! Громче просят!» — радовалась Полина Абрамовна и давай по клавишам пуще прежнего. Головой трясёт, аппарат слуховой падает, сняла — без него даже лучше.

Ван Людвиг глухой был, а какую музыку сочинил, и я справлюсь — у меня репэртуар попроще.

Как же я хорошо отыграла сегодня!

Взволнованная, она долго не могла уснуть. Под утро Полину Абрамовну сморило.

К ней подошёл Фабрицио — маэстро, загорелый высокий брюнет с тонким лицом, обрамлённым тронутыми сединой баками. Элегантный, как рояль! Он взял её за руку и под аплодисменты проводил к инструменту. В зале был аншлаг. Полина Абрамовна заиграла арию Тореадора. О, как божественно он пел! Если есть счастье — это оно! Как ни любила Володю, а к Фабрицио ушла бы без сомнений.

Последний аккорд, овации, цветы летят на сцену. Восторг переполняет Полину, и в этот момент из-за занавеса вылез палец и погрозил ей.

«Вовка!»

Полина проснулась. Она изменила ему с Фабрицио. Точно знала, что изменила. И ей, о Господи, не стыдно! Как же так?! И откуда этот Фабрицио взялся? И имя-то странное, сроду ни о каких Фабрицио она не слышала. Полина Абрамовна ещё какое-то время лежала в кровати, обдумывая случившееся.

Позавтракав, «побежала», стуча ходунками — не терпелось прикоснуться к клавишам, ощутить полноту жизни. Дёрнула за ручку, а вход закрыт.

Оказалось, вчера просили её играть не громче, а тише. Администрация скорбно уведомила: «Вынуждены ограничить ваше время игры на фортепиано субботой и воскресеньем с часу до двух, и то — если нет других мероприятий».

«Они мне сделали О’рэвуар!», — подытожила Полина Абрамовна, продемонстрировав знание школьного французского.

Полина Абрамовна втащила ходунки в квартиру.

— Лапа, Лапа, я тебе гостинчик принесла, кис-кис-кис… Из комнаты лениво вышла миниатюрная киса. Её можно было принять за котёнка — скромный размер, пожалуй, единственное, что было примечательного в питомице.

— Лапочка моя, девочка моя… дай тебя поцелую, — но наклониться к кошке, а тем более взять её на руки Полине Абрамовне было не под силу.

Она тяжело опустилась на диван. Вот уж точно в ногах правды нет!

После того как ей ограничили доступ к роялю, настроение часто портилось. То голова болела, то ногу тянуло, то руку… То понос, то золотуха, прости Господи.

Готовсь к юбилею Полина Абрамовна — восемьдесят пять скоро! А мало. Ещё хочется, чуть-чуть, хоть самую малость: на солнышко глянуть, цветочками полюбоваться, у правнучки на свадьбе побывать. Даст Бог — ещё не один годок поживу. А если возьмёт, так чтобы без мучений, тихо и незаметно. Чтоб уплыла я, как спящая красавица. Полина Абрамовна глянула на себя в зеркало и усмехнулась: «Красавица», — достала из косметички помаду, подвела губы — привычно сомкнула-разомкнула две ниточки на бледном морщинистом лице. После чего машинально убрала помаду обратно и замерла, потеряв нить внутреннего монолога.

Вечером перелистывала фотоальбом, вспоминала юность: посещение Большого театра, компании, походы, песни под гитару, мужа — какой же красавец Вовка её! Образ итальянца стёрся и поблек за день. Вспыхнув, погас, как далёкая звезда. Полина Абрамовна устыдилась. Неужели я могла променять своего Володеньку на баритон?! Что на меня нашло? Ума не приложу!

Вовка, Вовчик, Вовочка… От воспоминаний наворачивались слёзы, Полина брала платочек, промакивала глаза. Лапа забиралась на руки. Мурлыкание и мягкая шёрстка любимицы успокаивали хозяйку.