Страницы жизни

Юрий Гилерович

Я, Гилерович Юрий Матвеевич, родился в Ленинграде (Санкт-Петербурге). Вся моя жизнь, детство, юность, учеба, работа прошли в этом городе. Сегодня, когда все окружающее нас меняется так стремительно и необратимо, когда все меньше остается живых свидетелей времени, прожитого страной в ХХ – ХХI веке, считаю необходимым рассказать потомкам о нашей жизни, пристрастиях и увлечениях, друзьях и соратниках, учителях.

Детские и школьные годы

Раннее детство

Появился я на свет 23 июня 1937 года. Произошло это в Институте акушерства и гинекологии им. Отто. Принимал роды профессор Беккер. Кстати, он же участвовал в родовспоможении при появлении на свет Андрюши. Родился я в сложное время. С одной стороны — счастливые родители, прекрасное свадебное путешествие, новая квартира, интересная работа. Только жить и жить. Но в стране Советской жить счастливо получалось далеко не всем и не всегда. Начинается период жутких сталинских репрессий. Я, конечно, в том возрасте ничего этого не знал и не понимал, но сейчас по рассказам и бытописаниям можно представить, как жилось родителям, слушая каждую ночь шум подъезжающего «воронка» и вычислять — за кем приехали.

Телефонная дирекция, где работал отец, была «выбита начисто». К счастью мои родители, если можно так сказать, отделались легким испугом. Исключительная честность отца спасла его от серьезных последствий этого времени, и он отделался увольнением за допущенные упущения в работе. Мама, как «жена врага народа», естественно была тоже уволена с работы. У мамы пропало молоко. Зарплаты нет. Отец решается на отчаянный шаг — идет в Большой дом: «Если я виноват, то судите, а так жить дальше нельзя». И добровольно соглашается ехать в лагерь на «Сегежстрой» вольнонаемным. Год, проведенный там всей семьей на подножном корму, спас нас от голодной смерти. Там же нашлась и кормилица для меня. Год, проведенный в лагере, позволил отцу выиграть время, чтобы через суд восстановиться на работе и вернуться в Ленинград.

Жизнь начала налаживаться. Наверно для меня это было счастливое детство. Обычно в памяти откладываются острые, переходные моменты жизни. Честно признаюсь, что память не сохранила ничего необычного, чем-нибудь примечательного. Пожалуй, может быть, один момент запомнился, когда отец принес домой мандарины. Это было, когда в стране отменили продовольственные карточки.

Двор нашего дома располагался на закрытой территории. Во дворе гуляли только дети связистов, живших в доме: Нора Пивоварова, Лида Кириллова, Петя Егоров. Квартиру нашу помню смутно, скорей по расстановке той же мебели в послевоенное время. Книжный шкаф и фикус в одном углу, слева от балконной двери, в другом углу, справа от нее, письменный стол отца и над ним картина — детский портрет отца, рядом тумбочка с приемником ЦРЛ-10К. Стену, напротив окна, занимала «холостяцкая» оттоманка отца и посередине комнаты обеденный стол с фанеровкой под дуб. И стол, и тумбочка, и оттоманка по сей день служат нам на даче. В другой комнате были кровать родителей, моя кровать, оттоманка, платяной шкаф и тумбочка под красное дерево, которые также пребывают с нами на даче. Комнаты соединялись межкомнатной дверью, и был большой простор для катания на велосипеде. На кухне стояла бабушкина кровать, ее сундук и конторский стол со столешницей из чертежной доски (сейчас он на балконе). В переходе между прихожей и кухней размещался бабушкин черный шкаф. Почему я вспомнил все это. Возможно с этим «хламом» давно можно было расстаться, но с ним прошла вся моя жизнь. И когда я приезжаю на дачу, то не столько пользуюсь этими предметами как мебелью, сколько вижу в них определенные реликвии моей и родительской прошлой жизни.

Лето мы проводили в деревне Вычелобок, на бабушкиной родине. В раннем детстве (до войны) меня вывозили родители на отдых в эту деревню. Жили мы в доме у двоюродных сестер мамы, Маши и Симы. Это было счастливое детство. Во время войны дом этот сгорел. А сестер немцы угнали в Германию. После войны они осели в городе Стрый (Западная Украина), так как возвращаться к разбитому очагу не хотелось, да и восстанавливать его после плена двум забитым, неграмотным женщинам было не только не под силу, но и невозможно по тем суровым временам.

В один из отпусков, когда мама приезжала во Мроткино, мы с ней пешком сходили навестить место моего детства. Деревня представляла жалкое зрелище. Кругом запустенье. Церковь разрушена. Река Удрайка обмелела. Но оставшиеся в живых, более состоятельные деревенские уже возводили дома. Мне еще дважды, в 60-х годах, довелось побывать в этих местах. Приезжал я к бабушкиному брату Василию Павловичу. После выхода на пенсию его потянуло в родные места. И он поселился там, но не на месте родового гнезда, которое уже было застроено, а на другом берегу реки. Дед, я его звал не иначе, как дядька Вася, всегда хорошо относился ко мне, да и был он исключительно добрым, отзывчивым человеком. К сожалению, с этими местами меня уже ничего не связывало, и позже я там не был.

Дошкольная жизнь

В Вычелобке мы оказались с бабушкой и в страшный, 1941 год. Жаркий июнь, казалось, что ничего необычного: война где-то далеко. А она вмиг приблизилась к нам. Командир одной из проходивших через деревню воинских частей спросил у бабушки: «А что вы здесь делаете? Немцы в 100 километрах». Пришлось срочно принимать решение. Председатель колхоза дал бабушке лошадь. Погрузив меня на подводу, она отправилась в Лугу, чтобы успеть на поезд в Ленинград.

Город уже бомбили. Кольцо блокады вокруг города замыкалось. Было принято решение эвакуироваться. Уезжали мы с Институтом синтетического каучука, где работала Люба, в Казань, одним из последних поездов, покидающих осажденный Ленинград. Ехали в товарных теплушках. По дороге часто бомбили. Поезд останавливался, все высыпали из вагонов и прятались по придорожным обочинам. Во время одной из таких остановок я умудрился потерять свой вагон и в ужасе мчался за поездом, пока кто-то из другого вагона не подхватил меня.

В Казани, эвакуированных сотрудников института, разместили в бараке, недалеко от озера Кабан. Нам досталась маленькая комнатушка на втором этаже. В ней вдоль стенок размещались два топчана и бабушкин сундук, на которых мы спали. В первую ночь все собрались у окна в большой комнате соседей, окна которых выходили на озеро Кабан. За озером был сильный пожар, горело здание, в котором размещалось эвакуированное ЦКБ-17. Страшной показалась первая ночь.

Дальнейшие события развивались спонтанно. Мама с ее сестрой, Любой ушли устраиваться на работу, а я остался с бабушкой. Игрушек никаких не было, только две книги: Бадигина «Седовцы» и сборник стихотворений под редакцией Маршака. Судя по всему, читать я научился рано, так как обе эти книги читал самостоятельно довольно бегло и знал их почти наизусть. В этот год детский сад еще не был организован и я все время проводил с бабушкой. Мама все свободное время посвящала добыванию продуктов для пропитания. С этой целью она ходила на базар и меняла предметы одежды на крупу, сахар и картошку. Особенно в ходу были кофточки, которые отец привез маме накануне войны из Прибалтики. Это бабушка, умудренная опытом, посоветовала маме взять с собой именно эти вещи, казалось бы, совсем не нужные в такое время.

Лето 1942 года было очень жарким. Из-за жары находиться в помещении было невозможно, да еще заедали клопы, этот бич барачной жизни. Поэтому после работы все население барака высыпало с матрацами на улицу спать. Озеро Кабан было относительно недалеко, но на его берегах ютилось местное население, с которым отношения были весьма сложные. Предупреждение со стороны местного населения звучало красноречиво: «Если немцы приблизятся к Казани на 150 километров, мы всех вас вырежем». Поэтому о купании не могло быть и речи. Лишь однажды мама взяла меня на Волгу реку, и я был поражен ее величием и шириной. Из детских забав были бесконечные войны, в которых мы бегали друг за другом с палками, изображающих воображаемые винтовки и автоматы; ведь шла война. Наиболее спортивной была игра в «бабки». Это прототип игры в «городки». В качестве «рюшек» использовались лошадиные или бычьи мосолыги.

Осенью 1942 года я пошел в детский сад. Детский сад мне ничем не запомнился. Была одна группа ребят разных возрастов. Развлечения все те же — игра в войну, лазание по крышам. Ходил туда я без радости и когда однажды, прыгая с крыши, подвернул ногу и вынужден был провести дома какое-то время, то был безмерно счастлив.

В это же время из осажденного Ленинграда через Ладогу вывезли Любиного мужа, Сергея Васильевича. В Ленинграде он работал по ремонту подводных лодок на заводе «Судомех» (ныне «Адмиралтейский завод») и поскольку его физическое состояние соответствовало крайнему истощению, то был откомандирован в Казань на «Зеленодольский судоремонтный завод». С появлением Сережи (так я звал его всегда) в нашей жизни наступило некоторое облегчение. С его помощью оказалось возможным создать некоторые запасы продовольствия на зиму. Картошку и турнепс (кормовая свекла) заготавливали на подшефных институту полях. Оплата в процентах от собранного урожая, ну а доставка домой мешков с картошкой и турнепсом, конечно, собственными силами на своем горбу. Сладость того турнепса стоит и по сей день во рту. Сколько я не пробовал турнепс после войны, таких ощущений не испытывал.

Зима в Казани устанавливалась рано и холмы, и безбрежная степь, на которую открывался вид из нашего окна, покрывались снежным покровом. Вот тут и наступало раздолье для веселья и развлечений — игра в снежки, катание с гор на санках и просто так. Перед Новым Годом с фронта в отпуск приехал отец. В доме появилась американская тушенка, конфеты и сухие галеты вместо печенья. В придачу к тушенке прилагались консервный нож, до невероятия простой и надежный. Ничего лучше я не встречал и сейчас дома мы с успехом пользуемся таким. А еще был складной нож «scaut knife» из великолепной стали, моя гордость, который мне служил верой и правдой в командировках. Отец пробыл с нами два дня, а мне запомнилась морозная лунная ночь, когда мы вдвоем катались на санках с самой большой горы

Новый 1943 год мы встречали под елкой. Елку же конечно привез Сережа из-под Зеленодольска. Мы с мамой к ней старательно готовились. Она принесла какой-то журнал с картинками, и мы их вырезали, склеивали, так что получались разнообразные елочные игрушки, к которым добавились конфеты, привезенные отцом. Некоторые из этих клееных игрушек и сейчас сохраняются в коробке с новогодними атрибутами. В крохотной комнатушке мы по-прежнему размещались вчетвером. Сережа жил в общежитии при заводе и наведывался к нам по выходным. Зимой он добирался до завода на лыжах. Запомнилась его стремительная фигура, убегающая вдаль через снежные холмы. А в июле 1943 года нашего полку прибыло. У Любы с Сережей родилась дочка Надя. Теперь все внимание было уделено ей.

Радостно встретили полное снятие блокады с Ленинграда и начали готовиться к возвращению в родной город. Отец перевелся к этому времени на Ленинградский фронт и озаботился освобождением нашей квартиры. На квартиры военнослужащих, призванных в действующую армию, устанавливалась бронь. Во временно пустующих квартирах во время блокады размещали жителей из квартир, расположенных близко к фронту и подверженных частым обстрелам. Наш сосед по лестничной площадке Игорь Евгеньевич Голубцов, чтобы избежать подселения к себе, перевез в свою квартиру все наши вещи, сохранив их тем самым.

Возвращались в Ленинград мы с мамой по только что восстановленной железной дороге из Москвы. Сесть на поезд оказалось не сложно, так как в город пускали только по пропускам. На вокзале нас встречал отец на штабной машине. Город только отходил от блокады, но наш вид смутил даже водителя: «Товарищ капитан, откуда ж они такие замученные?». Пока мы ехали от вокзала до дома, несмотря на разрушенные дома, город показался мне очень чистым, на улицах не звенели трамваи, было малолюдно. Поразили аэростаты воздушного заграждения, которые несли по улице. Квартира встретила нас голыми стенами, с обоями, сплошь исписанными людьми, которые жили здесь и умирали в блокаду. Написанные разным подчерком, разными людьми, все они сводились к одной мысли: «Будьте счастливы, кто будет жить здесь после нас».

Наш дом в городе располагался на закрытой территории. Не было сквозных проходов, как сейчас, в другие дворы. И это служило основой образования дворового коллектива с его мужской и женской половиной. В мужской половине верховодили Витя Новиков, Петя Егоров и Витя Демин. Они были на 5—6 лет старше нас — меня, Игоря Демина, Толи и Жени Платоновых, Бориса Райхмана, Геши Чернышева, Кима Нургалеева. Где сегодня эти ребята не знаю. Витя Демин окончил Военно-морское училище, служил на флоте. При расселении дома, когда на две парадные, за исключением нашей, претендовал Выборгский телефонный узел, все разъехались в разные концы города. Бориса Райхмана я еще встречал в 80-х годах, но сейчас думаю, что он в Израиле. Это был удивительно подвижный парень, достаточно хлипкого телосложения, но увлекающийся, принимавший активное участие в комсомольских дружинах по наведению порядка на улицах нашего района.

Геша Чернышев и по сей день живет в той же квартире, несмотря на все попытки ФСБ, разместившегося ныне в этих парадных, отселить его. Толя Платонов уверенно пошел по уголовной стезе. Нина, дочка дворничихи тети Тани, (в их квартире сейчас располагается магазин белорусского белья) работала продавцом в овощном магазине. Видел ее за прилавком в палатке на улице Лебедева в 80-х годах.

Развлечений в те годы было не так уж много. Это лазание по крышам и чердакам, устройство лежбища на чердаке, походы по карнизу пятого этажа, обливание водой из шланга (пока дворник не видит), походы на рыбалку за колюшкой на Неву, катание на буферах и подножках трамвая, игра в прятки, используя все те же чердачные помещения и сараи.

Надо сказать, что в то время дальних прогулок по городу мы не совершали. Я не бывал ни на Невском проспекте, ни на Петроградской стороне, ни на Васильевском острове. Самый дальний поход — в пункт сдачи металлолома у Кондратьевского рынка. На путях Финляндской дороги, за тюрьмой, стояло множество паровозов, пригнанных для ремонта. Вот с этих паровозов мы и снимали медные части и затем через пути, старое польское кладбище тащили их в пункт сдачи металлолома. Денег заработать не удалось, но милиции избежали.

Во время одной из игр я умудрился так спрятаться в прачечной, что свалился с вытяжной трубы через котел прямо на бетонный пол. Увы, разбитый нос и сломанная на всю жизнь носовая перегородка.

Еще играли на деньги в «пристенок» или с битой. В первом случае, ударяя монетой об стенку, нужно было попасть в монету противника, либо, в крайнем случае, дотянуться до нее рукой с растопыренными пальцами. Во втором случае деньги выкладывались на кону стопкой. Надо было с расстояния 5—10 шагов попасть битой в эту стопку, разбить ее. Те монеты, которые перевернулись «решкой» вверх, ты выиграл, но можно и продолжить, ударяя битой по монетам с орлом вверх. Если перевернуть ее не удается — ход переходит к следующему игроку.

Это было летом, а зимой мы катались на коньках по Лесному проспекту, цепляясь крюком за проезжающие автомобили. После войны улицы не очищали от снега. Правда на коньках катались те, у кого они были, а это была большая редкость. Зато катание на санках с горы была величайшая радость для всей детворы нашего двора. Целый флигель дома 12, расположенного по улице Нижегородской (Академика Лебедева), который частично граничил с нашим двором, в результате попадания бомбы в 1941 году, был разрушен, и образовалась гора высотой до 3 этажа. С нее можно было съезжать, выкатываясь через подворотню даже на Лесной проспект. Эта гора просуществовала 2 или 3 года (точно не помню). Потом ее вывезли и на этом месте в очередной день Победы всем двором разбили сквер.

До прихода родителей после возвращения из школы я попасть домой не мог, так как ключи не оставляли и будучи однажды облит из шланга с ног до головы ничего лучше не нашел как забраться в курятник к Тете Тане дворничихе. Осень на дворе и нигде не согреться. Там меня и обнаружила Татьяна Григорьевна Кириллова, наша соседка. Она работала рядом, на Выборгской АТС, и до прихода родителей я проводил время у них дома в играх с ее дочкой Лидой. В ту пору игр было не так уж много. Нашей любимой игрой была игра «Три поросенка». Мы увлеченно ползали по полу, строя дома за Наф-нафа, Ниф-Нифа и Нюф-нюфа и спасаясь от злого волка. У Кирилловых появился и первый телевизор в доме. И все вечера после приготовления уроков мы сидели, уткнувшись в маленький экран КВН-49, впоследствии дополненный плексигласовой линзой, наполненной дистиллированной водой.

Трамвай, как и сейчас, ходил по Лесному проспекту, но контактная сеть подвешивалась на столбах, которые стояли посреди трамвайных путей. Перед поворотом с улицы академика Лебедева на Лесной трамвай всегда притормаживал и если вскочить на подножку площадки (трамваи тогда были с открытой площадкой) или на буфер, то можно было прокатиться до остановки на Ломанском переулке (ныне улица комиссара Смирнова). Однажды друзья успели вскочить на подножки, я же не успел этого сделать и результат — столкновение с трамвайным столбом, искры из глаз, разбитый лоб и навсегда отпавшее желание догонять трамваи.

Вспоминается и другой эпизод — старшие товарищи пришли в гости, поиграли и утащили отцовский трофейный фонарь и патроны из кобуры от пистолета. Эти патроны раскладывали на трамвайных рельсах, не задумываясь о возможных последствиях — возможности подстрелить случайного прохожего. Тогда я получил впервые порку армейским ремнем отца. Второй раз порка была по случаю пожара, который мы устроили с соседским мальчиком, Вадиком Медведевым. В то время, пока наши родители мирно беседовали на кухне, мы занялись тем, что начали чиркать спички и бросать друг в друга. Одна из горящих спичек попала на занавеску, она молниеносно загорелась, начался пожар, следы которого и по сей день хранит платяной шкаф, отвезенный на дачу.

По мере нашего взросления во двор пришли и другие игры. Это конечно футбол, волейбол и моя любимая игра — лапта. Сделав себе биту из отрезка алюминиевой трубы, я смог проявить неплохие качества игрока. И волейбол и лапта объединили мужскую и женскую половину нашего двора, сделав из них единомышленников. В это же время родилась и другая страсть — игра в домино. Сражения продолжались с раннего утра до позднего вечера.

Нельзя не упомянуть здесь и об отношениях полов. Сейчас это покажется странным и неправдоподобным, но для нас — ухаживание за девушкой (я даже боюсь упоминать слово «любовь») было чем-то противоестественным и пришло значительно позже по мере взросления с поступлением в институт и приобретением свободы от опеки домашних и школы. В ту пору никаких кафе не было, можно было пойти в кино, но это был единственный кинотеатр при ВДК (Выборгском доме культуры), где собирались все ученики класса одновременно. Да и карманных денег практически не было. Дискотек не было, а в парке гулять с девушкой было как-то зазорно.

Лида Кириллова в те годы была моим кумиром и «первой любовью». Стройная, высокая девушка с огромной русой косой, круглая отличница — ей не было равных в нашем дворе, а в других местах я и не бывал. Конечно ни о каких объятиях, поцелуях, играх в «бутылочку» не могло быть и речи. В ту пору мне попалась книга Перельмана «Занимательная математика», где рассказывалось о различных способах шифровки документов. Так вот, пользуясь этим пособием, я писал ей «любовные послания», чтобы их не могли прочесть родители. Другим способом наших отношений — было перестукивание по батарее: я проснулся, идем гулять, сейчас зайду к тебе…

Свадьба Лиды Кирилловой и Володи Назаренко состоялась в 1959 году. Познакомились Володя с Лидой, в одну из поездок в Крым на последнем курсе института. В этой поездке с ними был мой друг Саша Хорьков, который все подтрунивал над Володей, говоря, что Лиду ожидает жених в Ленинграде, имея в виду меня. Долгое время Володя ревновал меня, но после свадьбы мы подружились и до его смерти поддерживали дружеские отношения.

Лида после окончания Политехнического института и защиты диссертации осталась работать в должности доцента на кафедре Соколова. Володя работал в Институте ядерной физики (ИЯФ) в Гатчине. Он защитил докторскую диссертацию, получил за работы Ленинскую премию и в последние годы занимал должность директора ИЯФ. Кирилловы обменяли квартиру в нашем доме и переехали на улицу Победы в Московском районе. Там родилась дочка Инна. С Инной раз в году встречаюсь на предмет страховки дачи. Лида после смерти мужа очень изменилась. Она привыкла жить с Володей как за каменной стеной. Потеряла интерес к активной жизни. Меня очень удивляло: как программист, электронщик, специалист лучшей кафедры в стране по ЭВМ, не хочет общаться с компьютером.

Были и другие девушки, но помладше, а в юности всегда тянет к более зрелым женщинам. Какие взоры мы бросали на высокую, румяную, белокурую сестренку Толика Моссе или изящную кокетку Киру Ниссен, или певицу Лиду Бобченко, когда они проходили по двору. Среди младших своей красотой выделялись Таня Жукова и Камашина Галя. Галя слыла девочкой «нелюдимой» и мы играли с ней редко. У обеих сложилась непростая судьба с первым замужеством. Но должен отдать должное, когда спустя пятнадцать лет я увидел Таню Жукову при очередном посещении ею родительского дома, я был просто сражен ее красотой.

В старших классах был кружок бальных танцев, Мы разучивали такие танцы как падеграс, падепатинер, польку, мазурку, на закуску — вальс, а хотелось танго и фокстрот! Интуитивно чувствовалось, что только в них, обнимая партнершу, можно почувствовать запах женщины, вместе совершать какие-то па, кружиться, увлекая друг друга. На одном из таких уроков в кружке я так увлекся партнершей (ее я не помню ни внешне, никак), так закружился в вальсе, что потерял сознание и рухнул на пол. Было уже не до запаха женщины. Попытки освоить танцы были и дома. Соседкой Бориса Райхмана была Алла Соловей. Ее-то мы подбили пригласить подружек и организовать танцы. По какой причине то ли родители вклинились, то ли не было взаимных симпатий, но это мероприятие продолжалось не долго.

Летние каникулы в 1945—47 годах прошли в пионерских лагерях в Мельничном Ручье, Раута (ныне Сосново) и Петергофе. В поселке Раута лагерь был на берегу красивого озера, но так как все вокруг несло следы войны, не разминированные окрестности, то жили мы за колючей проволокой. От Мельничного ручья воспоминаний никаких. Это был обычный городской лагерь. В Петергофе — лагерь работников связи. Размещался он в здании школы. Территория огороженная, за которую не выпускали. Развлечения стандартные: зарядка, линейка и т. п. Потому главным удовольствием среди этой повседневной рутины были побеги в Петродворцовый парк. Надо сказать, что в те годы парк (дворцовые ансамбли, фонтаны) пребывал в разрушенном состоянии, еще не был полностью разминирован и для посетителей не функционировал. В эти годы ко мне попала довоенная книга с описанием Петродворцовых парков, какими они были раньше, и во время отлучек из лагеря оказалось возможным изучить их достаточно досконально.

В 1948—50 годах лето я проводил с бабушкой в деревне Мроткино Батецкого района Новгородской области. Бабушка была родом из деревни Вычелобок, которая находилась в 25 км от Мроткино. Ее сестра была за мужем за дедом Герасимом, в доме которого мы и проводили лето. Правда бабушкина сестра давно умерла; дед Герасим был женат во второй раз и от большой семьи в деревне остался младший сын Леня и новая жена деда, баба Анна. В памяти она осталась как, старуха злая, неприветливая, в противоположность Герасиму Матвеевичу.

Старшие сыновья Герасима Матвеевича разъехались по всей стране. Вася жил в Краснодаре, Саша, полковник медицинской службы, — в Воронеже, Николай и Машенька — в Ленинграде. Николай работал на Кировском заводе, Маша — ткачихой на «Советской Звезде». С Николаем и Машей (Машенькой, так я ее называл) бабушка, и мама поддерживали тесные отношения. Леня все пытался вырваться из бесправной деревни. Это ему удалось после женитьбы на Ане, девушке из соседней деревни. Аня была эстонка, работала бухгалтером и имела паспорт. Когда в Союзе началось послабление с возвращением на Родину переселенцев, Леня с Аней выехали в Эстонию и поселились в городе Тапа. После выхода на пенсию Маша вернулась в родительский дом и продолжила пчеловодческие дела отца.

В деревне было настоящее раздолье; целый день вместе с деревенскими ребятишками я был предоставлен сам себе. Игры в песочном карьере, походы на речку Удрайка, в лес за грибами и ягодами, возня с Лениной машиной. Надо сказать, что дед Герасим был мужиком хозяйственным. Все в руках у него ладилось. Дом у деда был большой, ладный; во дворе амбар каменный, гумно огромное. Разбит прекрасный сад с яблонями, сливами, вишней, крыжовником, малиной, смородиной; в саду пчелы. Он и — столяр, он и — плотник, вся деревня ходила к нему косы править. На общем фоне беспаспортной деревни с копеечными трудоднями в колхозе он выглядел достаточно зажиточным крестьянином, хотя по возрасту уже давно не работал в колхозе. Деревню спасло от разграбления только то, что не было по близости партизан, а единственный дом сгорел только тогда, когда пришла Красная Армия. Бабушкина родина — деревня Вычелобок была сожжена дотла немцами.

Школьные годы

В школу, в первый класс я пошел в 1944 году. Это была 138 школа Калининского района. Бывшая гимназия, она располагалась на улице Комсомола между тюрьмой «Кресты» и военным госпиталем. Сейчас там размещается роддом. Учился я в той школе недолго — неделю или две и в воспоминаниях осталось только, что меня и мою соседку, Лиду Кириллову, отвозили в школу на служебной машине ее отца Константина Ивановича Кириллова.

Потом меня перевели в 94 школу Выборгского района. Эта школа находилась на Ломанском переулке (ныне улица Комиссара Смирнова). Она и по сей день функционирует. С 1976 по 1985 год в ней учился сын Андрюша. Перевод из школы одного района в школу другого района в те годы был серьезной проблемой. Как крепостные все были жестко закреплены за местом жительства (пропиской).

Откровенно говоря, об учебе в 1 классе этой школы у меня воспоминания крайне скудные. Помню только милую, добрую учительницу, которая, как выяснилось, была мамой братьев Стругацких. И еще — естественно как новичок я был встречен обычным образом. Как бы развивались события дальше, не знаю, если не появился мой заступник и друг Саша Синдеев.

Родители Саши (отец — танкист, а мать военврач) жили в ломе на территории Военно-Медицинской академии на Нижегородской улице (ныне улица акад. Лебедева). Это был отдельный флигель и сейчас его снесли. Там еще была арка с фрагментами конных голов. Сегодня на этом месте находится проезд к недостроенному корпусу ВМА. В этом доме мы проводили время после школьных занятий. Саша был отчаянным и любознательным парнем. В один из дней, при разборке найденного снаряда, последний взорвался у него в руках. Саша лишился большого пальца на правой руке и частично зрения.

Надо заметить, что и в 138 и в 94 школе классы были смешанные. Мальчики и девочки учились вместе. Шла война, и было не до перестройки. В 1945 году прошло жесткое разделение на мужские и женские школы. И если я не ошибаюсь, это разделение существовало до конца 50-х годов. Таким образом, Новый учебный год я начал во 2б классе 107 средней школы, которая находилась на Выборгской улице в помещении старинной гимназии (казенная гимназия №11), но, в наше время, никто об этом не вспоминал.

Какую цель преследовало такое разделение, не знаю. Конечно общение с девочками только в свободное от учебы время и только по месту жительства при пуританских законах того времени в части морали задерживало половое созревание молодежи и увеличивало пубертатный возраст. Каких либо хулиганских проявлений мужского сообщества как стаи из определенного класса я не припомню. Нас было четыре класса: А, Б, В и Г. Как и ныне отбор в классы проходил по принципу известному только руководству. Классы А и Б были сформированы в значительной степени из детей сотрудников Военно-Медицинской академии.

Практически до перехода в выпускные классы у нас не было мероприятий коим-то образом связывающим класс: ни совместных праздников, ни турпоходов. Конечно совместные походы в рамках учебной программы в театр, в ТЮЗ на Моховой были, но это совсем не то. Содружества в классе формировались по территориальному признаку. Это Марк Израилев, Володя Сиверов, Женя Петров, Валя Балашов, Дима Кутин, из домов 15 и 18 по Лесному проспекту. Сегодня в доме 15 по Лесному проспекту живет только Дима Кутин. Периодически мы с ним встречаемся, обмениваемся информацией о тех, кого встречаем. Он прекрасно выглядит внешне, бодр. Основное его увлечение — рыбалка. Сразу, после окончания Строительного института Дима, также как и Женя Петров, попали на работу в Институт по проектированию атомных объектов, где и работают, по сей день. О Валентине Балашове ничего не известно.

Другая группа, это ребята родителей из Военно-Медицинской академии (ВМА). Витя Миловский, Игорь Новиков, Александр Сапрохин, Лев Надирьянц, Юра Дробышевский, жили на территории ВМА, в домах 4 по Лесному проспекту и по проспекту Карла Маркса, а также в доме 12 по улице акад. Лебедева. Ребята, с проспекта Карла Маркса (ныне Большой Сампсониевский) — это Саша Синдеев, Руфа Мусабеков, Валера Васильев, Олег Васильев. С Сашей Синдеевым после его переезда с улицы академика Лебедева на пр. Карла Маркса мы по-прежнему поддерживали дружеские отношения, играли у него дома, но как-то постепенно отдалялись друг от друга. И, наконец, ребята с улиц Астраханской, Саратовской — Гоша Пединовский, Минкин, Игорь Гудков.

По этой же причине сошлись мы с Юрой Груздевым, который жил в доме 5/6 по Лесному проспекту. Вместе мы готовили уроки, вместе катали какие-то машинки. Много увлекались в то время настольным хоккеем. Основной инструмент в игре — это пятак и в руках у каждого расческа. Цель — поразить ворота соперника, используя поочередные ходы. По сути это был прообраз появившегося позже настольного хоккея. Юра проводил все свободное время в нашем дворе, как член дворовой команды. Хотя не все это воспринимали как само собой разумеющееся.

В один из вечеров дворовая компания парней и девчат скакала через веревочку. Все дружно веселились, но это не устроило Тольку Платонова, который появился в заметном подпитии и стал отнимать скакалку. Связываться с ним никто не хотел, так как мы знали, что он уже давно вращается в воровской компании. Возможность реализовать свою неудовлетворенность у него появилась при виде «чужака» и он всадил нож Юре под правую лопатку. В темноте никто этого не заметил, да и Юра в азарте игры ничего не почувствовал. Нож был тонкий, острый и прошел в 3 см от легкого. В милицию, конечно, сообщили, но дело не возбуждали. Откровенно боялись. А Толька по другим делам пошел на посадки одну за другой. Встретил я его году в 1972. Выглядел он стариком в его 35 лет. Разговор не клеился, да и общаться не хотелось

Жили Груздевы в большой коммунальной квартире, вход был со двора, а окна выходили на Лесной проспект. В этой же квартире, в другой комнате жили Москвины (Виктор двоюродный брат Юры). Комнаты соединялись длинным коридором, в конце которого стоял шкаф. Вот у этого шкафа Юра, по чьему-то совету, становился и стоял головой вниз. Это был прообраз его последующих увлечений йогой, сначала физической стороной ее, а затем и психической с формированием определенной диеты. Боюсь, что это сказалось не лучшим образом на его здоровье, но в целом характеризовало как очень целеустремленного и организованного человека.

В классе Юра по росту был одним из самых маленьких, а это всегда уязвляет самолюбие парней. Чтобы преодолеть некий психологический барьер, он бросил все усилия на совершенствование в гимнастике и добился несомненных успехов. Помнится и такой момент. Однажды у меня случилась стычка с отличником Вовкой Сиверовым. Не успел я опомниться, как Груздев был тут как тут, и мы вдвоем «отметелили» долговязого Вована, которого не любил весь класс. После пришлось вдвоем отдуваться перед Агнией Александровной, нашим классным руководителем.

В их квартире под стеклом на большом письменном столе лежала фотография его отца с Осовиахимовским значком на лацкане пиджака. Кто был его отец в те годы, он не знал. Мама, Нина Васильевна, это скрывала, обходила стороной, дабы не травмировать ребенка. Время было такое. В 1956 году он получил документы, что его отец, расстрелянный в 1939 году, полностью реабилитирован. Юра всегда стремился к установлению истоков своего рода. Вместе со старшим сыном, Лешей, они ездили на родину в Костромскую область и даже купили в родной деревне дом, дабы поддержать родовое гнездо. Сохранить его в сегодняшних условиях не удалось.

После окончания школы, Юра поступил в Политехнический институт, на последнем курсе женился и переехал в кооперативную квартиру на проспекте Мориса Тореза. С этого момента мы виделись значительно реже. Правда, в 1967 году стараниями моего отца он получил место под дачу рядом с нами.

Наши семьи опять сблизились. Моя мама и мама Юры Груздева постоянно встречались, да и мы все вместе ходили на озеро купаться, в лес за грибами. Вместе росли и наши дети. Юра рано ушел из жизни. Ему исполнилось только 55 лет.

Все его яркие качества: целеустремленность, организованность, стойкая жизненная позиция в полной мере передались его детям. У каждого из них, Леши и Коли, по трое детей, они достигли успехов в своей карьере.

Обычно наличие женской половины в классе препятствует созданию объединенного товарищества, единого мальчишеского братства, но у нас не было хоккейной или футбольной команды, за которую можно было болеть всем классом. Кучковались, как я говорил, преимущественно по территориальному признаку.

Уроки биологии, которые вела Ясенева Валентина Алексеевна, сопровождались занятиями в кружке, где каждый имел свою подопечную «зверюшку». У меня был еж. Зимовал он у нас дома весь сезон в оттоманке, не вылезая наружу. Любимицей же всех была морская свинка «Пальма», подопечная Юры Груздева. Все очень расстроились, когда однажды голодные крысы прогрызли клетку и расправились с «Пальмой». После этого увлечение зоологическим кружком пошло на убыль.

Ярким событием в школьной жизни тех лет была учитель географии — Анна Ивановна. Она же была и пионервожатой в школе. Молодая, жизнерадостная, красивая. Она была вдохновителем и организатором всех внеклассных мероприятий, пионерских сборов, военной игры (прообраза современных «Зарниц»), выступления самодеятельности на большой сцене ВДК. Она была воистину нашей любовью. На перемене, после уроков, на продленке мы не отходили от нее. И ту любовь мы не могли делить ни с кем, а она вышла замуж за заведующего учебной частью, родила дочь и после декретного отпуска снова приступила к занятиям в школе.

Но это была уже не наша любимая Анна Ивановна. Повзрослевшая, изменившаяся внешне — с нашей стороны она встретила полную обструкцию. В последующие годы преподавал географию Д. С. Карпатский. География была моим самым любимым предметом. По сей день, память хранит знания о странах и материках, которыми не могут похвастаться современные выпускники школ.

В эти же годы нашей любимицей была и учительница литературы и русского языка Третьякова Ольга Васильевна. Именно она научила нас работать с книгой, писать сочинения и регулярно посещать публичную библиотеку. К нашему сожалению, проработала она в школе недолго.

С пятого по седьмой классы наш классный воспитатель — Агния Александровна Морошкина, учитель математики. Как сейчас представляется: это была милая женщина довоенной формации, которая педантично следила за нашим поведением. Был такой случай. Не помню, что послужило причиной наших действий, но факт, что однажды весь класс дружно спустился из окна по водосточной трубе (двери в школу во время занятий закрывались) и отправился на стадион «Красная Заря». Агния Александровна не сочла нужным жаловаться на поведение класса ни завучу, ни директору, а разыскала нас на стадионе и нашла нужные слова, уговорив вернуться в школу.

Конечно, в эти и последующие годы дружеские отношения и общее поведение определялось с кем ты сидишь на парте. Какое-то время мне пришлось сидеть вместе с Левой Затонским. Он учился с нами не все время и ушел в художественную школу. О чем он думал на уроках — не знаю, но он все время рисовал человеческие профили. Это было заданием в художественной школе. Глядя, как он их рисует, я стал повторять и именно благодаря этим урокам я сейчас могу изобразить профиль человека. Это не получило дальнейшего развития, но думаю, что для большинства подобное является неразрешимой задачей.

Значительную часть времени из этих лет я провел вместе с Витей Миловским. Розовощекий, коренастый, женственный, он привлекал мягкостью своего характера. Много лет мы провели за одной партой, играли вместе во дворе дома 10 по улице Лебедева, на территории Военно-Медицинской академии. Нашим с ним, общим делом была автомобильная тематика. В это время в его семье появился автомобиль «Победа». Само по себе это было событием, а для мальчишек в особенности. Мы рьяно изучали книги по автомобильной тематике. Для меня это было продолжением увлечения автомобилями, зародившегося во время летних каникул в деревне.

С послаблениями в музыкальной политике в стране интересы сместились в сферу джаза. На свет вытаскивались редкие пластинки довоенных лет. Между нами шел постоянный обмен им.

Школу Виктор закончил с серебряной медалью, поступил в Военно-медицинскую академию и после окончания ее работал в закрытом учреждении на Ржевке, занимаясь то ли химическим, то ли биологическим оружием. Защитил докторскую диссертацию. Один раз участвовал во встрече выпускников, но в дальнейшем от встреч уклонился по неизвестной причине.

Бессменным учителем физкультуры в школе был Игорь Николаевич Соловьев. Может быть, это зависело от оснащения спортзала, а может быть от специализации учителя, но все годы (по крайней мере, в холодную погоду) мы занимались в спортзале гимнастикой, которая включала освоение упражнений на брусьях, перекладине, кольцах, коне, канате. Лазание по канату в положении сидя, перевороты на брусьях и кольцах так до окончания школы освоить мне не удалось.

Был я по физкультуре в нашем классе «слабаком» и троечником и несказанно удивился при встрече с Игорем Николаевичем, который спустя двадцать лет после окончания школы прекрасно помнил меня. Все-таки, наверно атлетическая подготовка, которую он проводил с нами, дала неплохие результаты. При поступлении в институт на приемных экзаменах я выглядел вполне респектабельно.

Наша 107 школа была средней, и по окончании седьмого класса мы остались учиться в том же классе, но уже в 8Б и с новым классным воспитателем — учителем английского языка Гоняевой Алевтиной Михайловной. После окончания седьмого класса часть ребят ушла учиться в техникумы, а в наш класс влились ученики из неполных средних школ Выборгского района.

Пришли и новые учителя. Запомнились и оставили самое приятное впечатление учитель истории Раиса Давыдовна, учитель химии Зинаида Ивановна. Раиса Давыдовна преподавала историю. Она была непомерно строга и не терпела прогульщиков. Наверно сказывались венные годы, проведенные ею на фронте. Последний раз я видел ее на вручении выпускных аттестатов при окончании Андрюшей той же 107 школы. Зинаида Ивановна, наоборот, отличалась напускной строгостью, но увлекала рассказами о предмете, выходящими за рамки учебной программы. Это мне очень помогло при поступлении в институт. Терпеть не мог учительницу русского языка и литературы Ашихмину (как звать не помню).

Появление в классе новых ребят повлияло на структуру (организацию групп уже не только по территориальному признаку проживания, но и по интересам). В классе традиционно были три колонки парт. «Камчатку» в двух колонках (средней и у окна) держали старожилы, в крайней — вновь прибывшие вместо ушедших в техникумы. В средней колонке «прописались» Марк Израилев и Юра Дробышевский, Алик Сапрохин, Лева Надирьянц, Витя Миловский и я. Позднее к нам присоединился Миша Либинштейн. В колонке у окна прочно обосновались Руфа Мусабеков, Валера и Саша Васильевы, Саша Синдеев и Володя Коротков. В колонке у стены расположились Гена Старостин, Игорь Гудков, Виталий Лысогор. Помню, что в центральной колонке ближе к столу учителя размещались отличники — Володя Козловский, Боря Бобров, Юра Груздев.

Два года Козловский и Бобров провели за одной партой. В десятом классе Козловский сел за парту вместе с Сиверовым, а Бобров с Груздевым. Боря Бобров невысокого, а Козловский — среднего роста, были крепкие, спортивные ребята, отлично подготовленные и в спортивном и учебном плане. Козловского в классе по этой причине называли «наш Ленин». Он, действительно чем-то напоминал нашего вождя. Манеры поведения у него были довольно странные и симпатий в классе ни за годы учения, ни после он не приобрел. С ним мы больше не встречались.

У каждой из групп были свои увлечения. На камчатке в нашей колонке Алька Сапрохин заразил всех джазом. Весь год в девятом классе мы провели вместе за одной партой. На нелюбимых уроках, особенно на военном деле, разыгрывали популярные джазовые мелодии, в особенности из Цфасмана, изображая каждый свой музыкальный инструмент. Альку уже по тем временам можно было назвать «стилягой». Учился он средне, но успешно поступил в Технологический институт. Закончил его и, по слухам, эмигрировал в Канаду.

Наоборот, в колонке у окна заводилами были Володя Коротков и Саша Синдеев, кого отличала явная страсть к различным техническим изыскам. Самое выразительное их достижением было приготовление взрывчатки на основе азида йода. Все выглядело очень просто. Заранее приготовленным раствором на основе азида йода поливалось выбранное место для диверсии, например учительский стол.

Cей метод был использован в 10 классе для выживания нелюбимой математички. У нее была привычка не входить, а врываться в класс одновременно швыряя на стол свой портфель. И в этот момент на столе раздавались взрывы, все грохотало — «училка» убегала из класса. Приходил директор Кирцедели. Так как он был химиком — ему доставляло удовольствие, потягивая носом воздух, определять исходные составляющие взрывчатого вещества. Ну конечно — родители в школу, но до исключения дело не дошло. Победа оказалась за нами — математичке пришлось покинуть школу.

Кстати для выживания ее использовались и другие способы. Я увлекался решением задач, собранных в старых учебниках (Моденова, Шахнова и др.) по подготовке для поступления в ВУЗ и преуспел в этом деле, решив более полутора тысяч задач. Ряд решений по алгебре и геометрии пришлось искать в старых дореволюционных учебных пособиях, и они были действительно уникальны. Так вот с началом урока математики класс начинал жалобно жаловаться, что, готовясь к поступлению в ВУЗ, встретили задачу, которая никак не решается. Помогите. Учительская гордость не позволяла отказаться от возможности показать, как она решается. Но не тут-то было — время идет, а не только ответа нет, но и пути к его получению нет. И вот тогда вытаскивали на свет меня для демонстрации уникальных решений.

Другой «развлекухой» всего класса была так называемая «ДЮДЯ». Автор сего изобретения неизвестен, но думаю, что он принадлежит все тем же, Синдееву-Короткову. Идея «дюди» максимально проста: берется плоская длинная резинка, скручивается многократно и заворачивается в промокашку (для современных школьников такие вещи как чернила и промокательная бумага неизвестны, так же как для нас шариковая ручка). Скрученная и завернутая в промокашку, резинка незаметно опускается в чернильницу, которая имелась на каждой парте. С возгласом «Атас! Дюдя!!» ученики двух соседних парт должны были прятаться под партой, так как размякшая промокашка освобождала резинку, последняя распрямлялась и «ошметки» промокашки, пропитанные чернилами вместе с остатками чернил разлетались во все стороны. Поскольку делалось это незаметно и неожиданно — радость всего класса была неописуемой.

Сейчас, когда основным инструментом школьника стали шариковые ручки и компьютеры, эти «радости» недоступны. И вместе с тем, хочется с благодарностью вспомнить ненавистные уроки чистописания простой ученической ручкой с «94 пером». Подавляющее число выпускников нынешней школы не только не владеют мало-мальски искусством каллиграфии, но не могут даже поставить за себя приличную подпись. С ужасом взираю на подписи моего сына и внучки. Это же просто неуважение к себе самому и окружающим. С каким благоговением смотришь на подписи под указами наших царей или автографы известных писателей и ученых на титульных листах книг, на обратной стороне фотографий прошлых веков.

Еще одно развлечение, в котором участвовал весь класс, были бои на партах. Дело выглядело так. В бою участвовали ученики, сидящие на одной парте (можно участвовать и одиночкой). Надо сказать, что представляла парта в то время. Это была монолитная деревянная конструкция, в которой на полозьях крепились скамейка со спинкой и наклонный стол с откидными крышками, под которыми располагалась полка для портфеля и книг. Сидя на скамейке, упираясь ступнями в пол, а коленями приподнимая полку парты и тем самым поднимая нос парты, нужно было быстро и синхронно работать ногами, чтобы заставить парту двигаться. Такие «танки» бросались друг на друга, сталкивались, из чернильниц разливались чернила. В этих движениях мы достигли такого совершенства, что учителя, объясняющие материал, стоя у доски спиной к классу, порой не замечали, как в результате таких перестроений парты с учениками из одной колонки оказывались в другой.

По случаю всенародных праздников, Октябрьской революции и 1 мая, в школе проводились торжественные мероприятия, включающие доклад директора и концерт самодеятельности учащихся с неизменными выступлениями Славы Пожлакова (в будущем известный композитор), встречи с выпускниками школы. Запомнился выпускник школы (фамилию не помню) в форме студента Горного института. Форма очень впечатлила нас. Это казалось очень важным, ответственным в то время. Танцев не было — школа то мужская. Однажды в самодеятельности поучаствовал и я. Это была роль Тома Сойера, в спектакле, который ставила учительница логики, на английском языке.

Зимой отдушиной был каток на стадионе «Красная Заря». Странно, то ли зимы тогда были другие, но каток функционировал ежедневно с декабря по март. Регулярно заливался, расчищался и освещался независимо от количества посетителей. Раздевалкой мы обычно не пользовались, коньки одевались на дому и вперед на каток по Лесному проспекту, через забор с 5 до 7—8 вечера. Сначала я катался на родительских коньках, но к 8 классу обзавелся беговыми коньками, что по тем временам было «писком» моды. Характерно, что лыжи тогда были не в почете.

Впервые в десятом классе пришлось столкнуться с заключением в тюрьму нашего одноклассника Юры Торопова. Связано оно было с убийством человека на фоне повального увлечения голубями и строительством голубятен. Осудили его на 10 лет, и это казалось очень страшным и непривычным для нашего поколения. Еще одна «посадка» наших учеников случилась позже. На волне «хрущевской оттепели» появились многочисленные кружки и сообщества, безобидные, но нежелательные для власть предержащих. Под одну из таких посадок попал Ваня Кулябко, отбывший пару лет в лагере.

Ученье мне давалось довольно легко, особенно математика и химия. Не любил я литературу и физику по причине личной неприязни к учителям этих предметов. Зато химия и математика доставляли истинное удовольствие. На уроках химии учительница Зинаида Павловна Горбачева увлекала не столько опытами, сколько рассказами об ученых, их открытиях. Это очень помогло мне при поступлении в институт. Математикой же я увлекся самостоятельно, занимаясь решением самых различных задач собранных в задачниках Моденова и Шахно. Общее количество решенных задач составило более полутора тысяч, описанных в двух объемистых тетрадках. К сожалению после поступления в институт они пошли по рукам и не сохранились. А там были крайне интересные варианты решений очень сложных задач. И это увлечение мне также очень помогло на вступительном экзамене в институт.

После окончания школы все мы разбежались по выбранным учебным заведениям и долгое время не встречались. Я поступил в ЛЭТИ им. И. И. Ульянова (Ленина), Юра Груздев — в Политехнический институт, Юра Дробышевский — в Академию связи, Лева Надирьянц — в МАДИ, Алик Сапрохин — в Технологический институт, Витя Миловский — в Военно-медицинскую академию, Саша Синдеев — Горный институт, Ваня Кулябко — Медицинский, Женя Петров, Дима Кутин — Строительный институт, Валера Васильев — мореходку, Боря Бобров — Кораблестроительный институт, Соловьев Игорь — Институт связи им. Бонч-Бруевича; Миша Либинштейн — Высшее Военно-морское училище оружия. Школу наш класс закончил с 4 золотыми (Сиверов, Козловский, Дробышевский, Израилев) и 3 серебряными медалями (Миловский, Бобров, Либинштейн). В последний день после сдачи экзаменов мы понесли еще одну потерю. Утонул любимец класса золотой медалист Марк Израилев. Как все произошло так не ясно и до сих пор. Ребята группой, в которой был Марк, Володя Козловский и другие, поехали купаться в Парголово на Второе озеро. Марк прыгнул в воду, по-видимому, наткнулся на что-то в воде и не смог самостоятельно всплыть. Все винят Козловского, спортсмена, атлета, который не смог, а может и не сумел оказать необходимую помощь.

Три года занималась нашим воспитанием Алевтина Михайловна Гоняева. Она была у нас классным воспитателем и учителем английского языка. Это был учитель старой формации который приобрел, основы педагогической науки еще в гимназии дореволюционного периода. Тогда мы не понимали и не ценили ее отношения к нам. А она вкладывала в нас всю душу. Какое—то чувство стеснительности, боязнь показаться чересчур сентиментальными мешало нам навестить старого человека, поблагодарить за все то, что она сделала для нас.

Уже после окончания института я собрал ребят: Сиверова, Груздева, Боброва и мы отправились навестить ее на улицу Каляева, напротив Большого дома, где жила она в крохотной комнатушке, в большой коммунальной квартире. В комнате много цветов и телефон, ее основное средство связи с внешним миром. У нее было плохо со зрением, на этой почве она постоянно созванивалась с моей мамой, рекомендовала ее доктору в Максимильяновской поликлинике. Узнав, что мы придем к ней, Алевтина Михайловна была так рада, что специально сходила в магазин за пирожными, чтобы угостить нас. Ведь мы были ее любимый выпускной класс, как она говорила. Вслед за нами она выпустила еще один класс и ушла на пенсию. Еще раз я навещал ее, но когда она ушла из жизни, никто из нас не знал об этом и не проводил ее в последний путь. Нельзя сказать, что и мы все после школы поддерживали между собой тесные связи.

С Мишей Либинштейном мы сблизились в десятом классе, оказавшись рядом на одной парте. Я бывал у него дома на Торжковской улице. Это была комната в старом доме полубарачного типа. Эти дома снесли и Мишина семья, его мама и сестра Рая переехали в квартиру, которую им дали на Новолитовской улице. Там мы встречались во время одного из его отпусков, когда Рая с сыном собирались на ПМЖ в Израиль. Мишина женитьба прошла мимо меня. С Галей, женой я познакомился позже. Учиться Миша пошел в училище оружия. Серебряная медаль и дядя адмирал давали определенные преференции для поступления в столь закрытое заведение. После окончания второго курса института я провел две недели в Сочи в компании его однокурсников.

По окончании училища он служил военпредом в Горьком, потом на севере, в Гремихе и затем в Мурманске. Мы переписывались. Не часто. В одну из своих командировок в Мурманск я останавливался у них дома. В звании Капитана первого ранга Миша демобилизовался, но продолжал работать в НИИ Гидроприбор, а позднее в 1 НИИ МО. С возвращением его в Петербург мы стали видеться чаще у нас дома, на даче, но в последнее время болячки оставляют время в основном для звонков. У Миши две дочки, Юля и Алла. Юля, серьезная девочка, окончила Педиатрический институт, успешно работала врачом-педиатром, вышла замуж, родила и под влиянием тетки уехала в Израиль, но не прижилась там и вернулась домой, в Питер. С Аллой по молодости были проблемы, но сейчас она остепенилась, вышла замуж, счастлива, подарила Мише внуков.

Впервые после окончания школы мы собрались через десять лет, в 1964 году. Было это на квартире у Юры Дробышевского. Второй раз произошло это исключительно стараниями Юры Груздева через двадцать пять лет после окончания школы, в 1979 году. Он взял на себя труд собрать адреса, телефоны, обзвонить всех. В этот раз мы собирались на квартире у Саши Синдеева на Кондратьевском проспекте, и принимала нас его жена, Галчонок, как ласково он называл ее.

Миловидная, хозяйственная женщина, Галя работала Заведующей отделением Боткинской больницы. С ней я впервые познакомился на похоронах ее старшей медсестры, жены моего сотрудника Володи Артеменко.

Последний раз собрать нас удалось Юре Груздеву через тридцать пять лет после окончания школы в 1989 году. Собрал он нас у себя на даче. Сначала мы все, а было нас шесть человек — Юра, я, Дима Лопатин, Лева Надирьянц, Миша Либинштейн и Боря Бобров, отправились в баню на 69 км, которую он предварительно арендовал. Баня эта расположена по другую сторону железнодорожной станции 69 км от наших дач. В бане, а потом у него дома мы славно провели время. В 1992 году Юры не стало и с тех пор мы уже не собираемся.

Нет, собирались. Но это был печальный момент — от сердечного приступа умер Саша Синдеев. Помянули мы его на квартире у Димы Лопатина. У Саши сложно складывалась жизнь. Сначала он потерял младшего брата, Серегу — несчастный случай; отравление газом в ванне. После окончания Горного института, он, как и мечтал, прописался в экспедициях. О своих таежных приключениях и поисках минералов рассказывал с восторгом и упоением. Сложности заключались в том, что там у него была вторая семья, и рос ребенок. Здесь же, в Ленинграде, другой его сын связался с дурной компанией, стал наркоманом и сделать с этим ничего Саша не мог. Очень переживал, отсюда и инфаркт.

Сейчас, спустя много лет, вглядываясь в фотографии лиц близких людей и вспоминая, как складывались порой наши отношения, я удивляюсь тому, как многое мы не замечали и проходили мимо. Я уже писал, что мое знакомство с Сашей Синдеевым состоялось, когда я пришел в первый раз в первый класс 94 школы. Саша всегда был бойким парнем, лидером в любой компании. Так, по крайней мере, было на протяжении всех десяти лет нашего совместного обучения, особенно в последние три года. Это под его руководством в классе возникла «Республика ДПС (Дунь-Плюнь-Стук)», под эгидой которой осуществлялись «все шалости» по отношению к учителям и школьным мероприятиям.

С первого дня нашего знакомства Саша взял меня «под свое крыло». Мы проводили много времени вместе, благо наши дома находились в 150 метрах друг от друга. Тогда же Саша нашел (или где-то достал) неразорвавшийся снаряд. При разборке снаряда произошел несчастный случай: Саша лишился большого пальца на правой руке и частично зрения на левый глаз. Не знаю, как это событие было воспринято у него дома, но в наших глазах он стал выглядеть еще более мужественным.

Наши дружеские отношения продолжались класса до четвертого, пока их семья после рождения младшего брата, Сергея, не переехала на новую квартиру на проспекте Карла Маркса. Это тоже недалеко от школы, но в другом направлении и в другом мальчишеском окружении. Наши отношения были ровные, но в душе я всегда чувствовал его превосходство. И только сейчас, вспоминая наши совершенно случайные встречи в 80—90 годах, начинаю осознавать, какая это была сложная, метущаяся натура, которая искала сочувствия. Мальчишками мы этого не замечали, не придал и я серьезного значения его состоянию при наших встречах. А ему так хотелось выговориться. Он вспомнил и трагическую смерть брата, и несчастье, постигшее семью в связи с наркозависимостью сына, и мою маму, которую он находил очень красивой женщиной. Это меня очень удивило — ведь мы в то время очень мало общались с нашими родителями.

С уходом из жизни Юры Груздева порвалась связующая нас нить. Он держал в руках все контакты, имел много терпенья, чтобы обзванивать, убеждать, собирать друзей. Я периодически перезваниваюсь с Мишей Либинштейном, да встречаю иногда на Лесном проспекте Диму Кутина. Мы с ним по-прежнему проживаем по старым адресам. Попытки навести связи с кем-либо еще через социальные сети, не увенчались успехом. Наверно мы совсем другие — потерянное для компьютера поколение.