Шофёр Тоня и Михсергеич Советского Союза

Юрий Горюхин (2020)

В повести временных лет «Шофер Тоня и Михсергеич Советского Союза» автор в ироничной, гротескной манере, осознанно снижая образы, рассказывает о трагических страницах в истории страны в период ее распада и смены политических формаций. Повествование строится через восприятие действительности простой и наивной девушки Тони, которая постоянно беседует с главой государства Михаилом Сергеевичем. Мир показан ее глазами и осмыслен ее умом, что позволяет автору использовать широкую палитру стилистических приемов. Жизнь того времени может упрощаться до ясного понимания водителем троллейбуса, а может легко превращаться в трагифарс и фантасмагорию. Юрий Горюхин главный редактор журнала «Бельские просторы». Финалист премии Белкина. Дважды финалист премии имени Юрия Казакова. Лауреат премии им. Ст. Злобина. Шорт-лист премии имени Бажова. Шорт-лист Чеховского конкурса «Краткость — сестра таланта». Заслуженный работник культуры РБ. Содержит нецензурную брань.

Часть III

Трамвайное депо № 1. Год 1988

Глава первая

Трамвай на морозе

6 января

Почесывая правой рукой лысину, а левой — круглый, как Земной шар, живот, в большую столовую комнату вошел Генка:

— Что, новогодний подарок людям приготовил? — равнодушно кивнул на Генерального секретаря в телевизоре.

Антонина примерила на голову Радика только что связанную шапочку. Радик сорвал с себя красный колпачок с желтым помпоном и забросил его на старинный резной буфет Прасковьи Луковны.

— Ба! Город Брежнев обратно в Набережные Челны переименовал! Это опять значит, все канцелярские бумажки будут переделывать! — Генка подтянул тренировочные штаны, но они тут же соскользнули с живота вниз.

— А чего их переделывать! Достанут из шкафов старые бланки с печатями и будут себе справки выдавать как выдавали! С ноября восемьдесят второго года прошло-то совсем ничего — шесть лет каких-то! — Антонина встала на цыпочки и стянула шапочку с буфета.

Шерстяная шапочка собрала всю пыль, скопившуюся за сто лет, Антонина чихнула, чихнул Генка, чихнул Радик, чихнул Михаил Сергеевич:

— Эх, Антонина! Шесть лет для нее совсем ничего! Я тоже раньше думал: пятилетний план выполнили и слава богу, то есть слава КПСС, конечно! А сегодня за утреннем кофе меня Раиса спрашивает: «Помнишь, как тридцать один год назад из роддома нас с Ириной забирал?» Я аж круассаном поперхнулся: «Как, говорю, тридцать один?! Только что ведь маленький невесомый сверток дрожащими руками с великой осторожностью к себе прижимал!» Раиса рассмеялась, сдержано, конечно, как она умеет: «Через две недели уже твоей внучке восемь лет! Что Ксюше дарить будем? Может быть вместо калькулятора полноценный компьютер купим?» Я опять удивился, но слабины не дал: «Решили калькулятор, пусть будет калькулятор!» Улыбка с лица Раисы…, впрочем, что это я разболтался! Геннадий ваш, кстати, вроде бы похудел, а живот у него вырос, ему бы обследоваться в стационаре, а потом кумыс попить в санатории «Юматово».

Антонина несколько раз ударила желтым помпоном об колено и опять чихнула:

— Это он после новогоднего застолья с друзьями-трактористами аппетит никак не восстановит.

Генка снова подтянул штаны, обернулся и крикнул в спальню Валентины Петровны:

— Валь! Завтракать будем или… Хотя чего завтракать, если есть неохота…

— Хорошо, если так, — осторожно согласился с Антониной генсек.

14 января

Утром после бессонной ночи Старого Нового года Люся Кренделькова и Люба Лесопосадкина решили, что хватит! Так и сказали завгару Шишкину:

— Хватит! Надоело! Пусть Горбачев горбатится в троллейбусном депо номер два, а мы уходим в трамвайное номер один! Зарплата такая же, а нагрузки никакой — два рычага — вперед-назад, газ-тормоз! А тут руки к концу смены от рулевого колеса сами в рычаги превращаются! А дуги, в дождь и снег с проводов слетающие?! А у трамвая ничего не слетает! Катишь себе по чугунным рельсам и позваниваешь.

И положили на расстеленную на столе завгара передовицу газеты «Правда» два заявления с абсолютно одинаковыми орфографическими ошибками. «Прямо мне на лицо! — жаловался потом Антонине Генеральный секретарь ЦК КПСС, — двоечницы безграмотные! Легкой работы захотели за те же деньги! А колхозники хлеб растят за еще меньшую зарплату! И горячей воды у них нет и туалет на улице! Я вот свой первый орден, когда получал на Ставрополье, так даже и не думал искать более легкую работу, так и планировал комбайнером всю жизнь в селе Привольном на ордена зарабатывать! Это уж партия потом с комсомолом поручили, доверили, возложили… Но опять же! Ничуть не более легкую, а куда как поответственнее…»

Антонина выключила радиоприемник — «сто раз слушала!», Люся собрала чайной ложкой со дна вазочки малиновое варенье, сваренное Валентиной Петровной по старинному рецепту рода Загубиных:

— И тогда мы с Любкой, прямо ему на стол два заявления — бац!

— А он чего? — Антонина поставила вазочку в раковину.

— Ну остолбенел, конечно, стал нас пугать, что там премии меньше, очередь на автомобиль «Таврия» длиннее и совсем убил: среди трамвайщиков мужиков нет! — захохотала Люся.

— А вы чего? — Антонина вытерла вазочку полотенцем.

— А мы ничего! — бодро начала Люся и вдруг загрустила: — Как будто нормальные мужики в другом месте есть! Я покурю в форточку, Радик же большой уже?

Антонина махнула рукой:

— Кури, — и опять включила приемник.

«…и решили мы на Политбюро: пусть-ка поработает министром без портфеля…и скажи своим подругам самое для них главное: мужиков-то в трамвайном депо — раз-два и обчелся!» Антонина вдруг вскипела: «Да не нужны вы нам!»

Люся испуганно затушила сигарету о спичечный коробок и суетливо засобиралась домой:

— Побежала: надо комнату сдать, обходной подписать, химку обновить, маникюр восстановить, у Соньки на дальнюю дорогу погадать… Ты, это, витамины какие-нибудь принимай…

* * *

— А министр без портфеля — это хорошо или плохо? — спросила Антонина, положив голову на плечо Леве Сидорову.

— Ты про Ельцина, что ли? Да, дожимает нашего Борю Горбачев! В Госстрой замом бросил! Борю не на строительство надо, его наоборот — людьми руководить, городом, областью, может быть, даже… Эх! Не будет жизни в этой стране! — Лева встал, слегка оттолкнув голову Антонины.

— В какой этой? — не поняла Антонина.

— Да вот в этой! — Лева топнул ногой по полу, — черт! выиграть бы американскую грин-карту и свалить отсюда!

Антонина грустно ухмыльнулась:

— Люська с Любкой тоже валят! Им трамвайное депо имени Степана Зорина грин-карты выписало на перевод без отработки.

— В смысле? — перестал махать руками Лева и встал столбом, — как грин-карты?! Люське с Любкой грин-карты?!

Антонина прыснула в ладошку, Лева быстро сообразил, перестроился, приобнял Антонину и в такт хихикнул:

— Ну ты даешь! Ну поддела! Тихоня-тихоня, но шпилька всегда наготове! А я не расслышал и не понял сначала! Чего они там делать-то будут? В трамвайном депо мужиков-то, наверное, вообще нет!

— Ой, этого добра! Да и нужны вы им, нам, то есть! — весело ответила Антонина, но голову на плечо Левы больше класть не стала.

22 января

В бильярд играли в шапках-ушанках, толстых свитерах, а Васька Загогуйло так даже в связанных Антониной шерстяных перчатках. В Красном уголке общежития троллейбусного депо № 2 стоял такой стылый воздух, что заглянувший в большую комнату с красным знаменем в углу капитан Лампасов, возмутился:

— Кто позволил курить у святыни?! — и зачем-то тряхнул за древко тяжелое бархатное полотно, отделанное по периметру желтой бахромой.

Изо рта Лампасова, как и у всех присутствующих, тоже пошел пар.

— Вот и товарищ участковый закурил! — съязвил Серега Шептунов.

Но поднявшееся от красного знамени густое облако пыли быстро вобрало в себя белые клубы мнимых курильщиков.

Загогуйло чихнул и промазал верный шар в лузу. Шар перелетел борт, ударился о ребро чугунной батареи и лопнул пополам.

Серега Шептунов, зажав нос двумя пальцами правой руки и отгоняя от себя пыль ладошкой левой, уверенно констатировал:

— От мороза лопнул! Помню в ПТУ на практике, сунул в жидкий азот разводной ключ, потом бросил его на бетонный пол, так он, словно сосулька, на мелкие кусочки разлетелся!

— Все дело в перепаде температур, — добавил Ричард Ишбулдыевич, щуря в сером облаке глаза, — шар промерз до сердцевины, а когда ударился о горячую батарею, его поверхность расширилась, но ядро внутри все еще оставалось скукоженным, поэтому он и разорвался, как брошенное в кипяток яйцо из холодильника! Ведь так, товарищ капитан?

— Какие еще яйца в жидком азоте и сосульки в кипятке?! — закашлялся участковый Лампасов, — вы что, гестаповцы?! Товарищи! Налицо порча казенного имущества! При свидетелях! Особо замечу: близким родственником лица, находящегося под пристальным наблюдением недремлющего ока внутренних органов!

— Чего?! — возмутился Загогуйло.

— В силу вышесказанного, — продолжил Лампасов, — предлагаю пройти для превентивно-профилактической беседы на свежий, но в тоже время теплый воздух находящейся в соседней комнате библиотеки.

* * *

В библиотеке воздух был относительно свежее, но нисколько не теплее, чем в Красном уголке. Укутанная в пуховую шаль, в накинутой на плечи шубе из модного красного стекловолокна, Соня Иванова пыталась расписать замерзшую шариковую ручку в томике Достоевского. Антонина стояла рядом и терпеливо ждала заполнения читательской карточки, она взяла по совету Левы Сидорова «Муху-Цокотуху» для умственного развития Радика и, ничего не сказав Леве, первую часть «Тихого Дона» для собственной разгадки тайны писателя Шолохова.

— Вам чего, товарищи? — не поднимая головы, спросила вошедших Соня.

— Опять порча государственного имущества! — возмутился Лампасов.

Родион Раскольников вынул из пришитой к подкладу пальто петли топор, взмахнул им обеими руками и несильно ударил обухом по голове старуху процентщицу.

— Это списанные «Преступления и наказания», они даже без обложки, — равнодушно парировала Соня и перевернула несколько страниц.

— Преступления списанными не бывают! — строго возразил Лампасов, — а наказания тем более! Мы проведем в вашей библиотеке небольшую политинформацию на уголовную тему. Рассаживайтесь, товарищи!

Родион Раскольников услышал, что в комнате, где была старуха, ходят, схватил топор, выбежал из спальни и ударил топором беременную сестру старухи Лизавету.

Соня пожала плечами:

— Сколько угодно. В минус тридцать два только Загубина может за книжками прийти, и участковый — про американских шпионов рассказывать.

Антонина хотела возмутиться, но не успела вклиниться.

— Боюсь, вы недооцениваете ухудшение криминогенной обстановки в стране, — с тревогой в голосе ответил капитан милиции, и объявил: — Сегодня пришло оперативное сообщение о столкновении под нашей столицей двух организованных преступных группировок — долгопрудненской и люберецкой. Когда такое было, товарищи?! Нет, я понимаю: в деревнях ходили стенка на стенку, пацаны шли в чужой двор бить ухажеров своих девчонок, но, чтобы физкультурники из клубов «В здоровом теле — здоровый дух!» срастались с рецидивистами, сколачиваясь в преступные группировки, а потом на пустырях под Москвой, там, где наши отцы с Мамаем воевали, делили родину на сферы влияния, калеча и убивая друг друга! Такого ж, тебе говорю, Степан Загогуйло и твоему братцу, никогда не было! Даже в 1913 году дореволюционного царизма!

— А мы с брательником при каких делах?! — огрызнулся Загогуйло.

Все обернулись и внимательно посмотрели на Загогуйлу, предполагая, что они со Стасом, конечно, не при делах, но, быть может, Васька специально разбил бильярдный шар о батарею?

— При каких, спрашиваешь?! — Лампасов взял с полки «Анти-Дюринг» Фридриха Энгельса, — а где твой брат?

«Что он сторож брату своему?» — тихо сказал кто-то из глубины библиотеки с самых дальних полок, на которых скапливался весь ветхозаветный хлам.

— Ой! — вскрикнула Соня Иванова, — осторожнее с ним, его на моей памяти еще никто с полки не доставал, вдруг, как Достоевский рассыплется!

Соня Мармеладова молча выложила на стол перед Катериной Ивановной тридцать целковых, накрыла голову драдедамовым платком и легла на кровать лицом к стене. Катерина Ивановна, целуя ноги Сонечки, весь вечер простояла перед ней на коленях. Пьяненький Мармеладов наблюдал за ними сквозь опущенные ресницы.

— Вы, товарищ капитан, главное его, как знамя, за древко не трясите! — опять съязвил Серега Шептунов.

Но Лампасов пропустил мимо ушей слова ничего не значащего для него человека и продолжил:

— Где, повторно задаю вопрос, товарищ Загогуйло, организованное Георгием Кукиным и вашим братом Станиславом, преступное сообщество, выманивающее у честных граждан слабоалкогольный газированный алкоголь? Где твой так называемый завскладом Уфимской швейной фабрики «Мир»?

— Вот в чем сыр-бор! Верка-буфетчица накапала! Новогоднее шампанское простить не может! Решила счеты свести с Загогуйлами! — вдруг догадался Серега Шептунов в чем дело.

— Ага! — еще один подельник образовался! — Лампасов ткнул указательным пальцем в Серегу и выронил «Анти-Дюринг».

«Анти-Дюринг», словно проклеенный на Полиграфкомбинате в ночную смену «Блокнот агитатора», веером рассыпался по полу, вместе с пожелтевшими страницами выпала непонятно как там оказавшаяся тщательно отретушированная фотография генералиссимуса в белом парадном кителе. Гнев вдруг охватил Антонину, развернулась она на добросовестно подшитых Генкой валенках и прожгла взглядом Лампасова:

— Так вы, товарищ капитан, воровку пришли защищать! Рабочий класс пугаете! Энгельса топчете! Красное знамя руками трогаете! Да я сейчас Генеральному секретарю Коммунистической партии Советского Союза лично сообщу о том, как участковые Орджоникидзевского района города Уфы сначала бесплатно пожирают за раз по три порции пельменей, которые лепят матери-одиночки, а потом Верок, бессовестно обирающих этих матерей-одиночек, подло покрывают!

Антонина шагнула к висящему на стене сетевому радиоприемнику и включила его на полную мощь. Приемник зловеще зашипел. Все замерли в тихом, безмолвном ужасе.

— Лампасова расстрелять, Верке-буфетчице — десять лет без права переписки, свидетелей за недоносительство — на рытье канала под Ла-Маншем, — раскурил трубку Иосиф Виссарионович.

Соня чихнула:

— Говорила же: осторожнее! Теперь еще Энгельса списывать.

— Гражданочка, — почти шепотом обратился Лампасов к Антонине, — вы не нервничайте, за пельмени я с первой же квартальной премии рассчитаюсь, ваш сигнал на индивидуального предпринимателя Верку э… — забыл фамилию — мы проверим! Не надо про алкоголь никому сообщать даже про слабоалкогольный, даже про газированный, мы же тут все свои, у нас всего лишь дружеская профилактическая беседа, чего выносить из избы, так сказать, пустые бутылки из-под шампанского? Ведь так, товарищи? Товарищи, наш диспут подошел к концу, о следующем круглом столе будет объявлено заранее, всем спасибо, все свободны, благодарю за внимание.

Народ, уважительно обходя Антонину, вышел. Капитан Лампасов быстро собрал с пола листки «Антидюринга» и протянул Соне:

— Немного подшить, чуть-чуть подклеить и еще сто лет простоит!

Соня Иванова наконец расписала ручку и большими концентрическими кругами закрасила склонившихся над воскрешением Лазаря Соню Мармеладову и Родиона Раскольникова.

Иванова вынула библиотечные вкладыши из «Мухи-Цокотухи» и «Тихого Дона», занесла над ними ручку и задумчиво посмотрела на Антонину:

— Аванс вчера давали или позавчера? Сегодня двадцать первое или двадцать второе?

— Ну ты, Загубина, даешь! — не дали ответить Антонине Горбачев с Фридрихом Энгельсом, Сталин пыхнул трубкой и пустил к потолку одобряющее никотиновое колечко, Лазарь не сказал ничего, просто воскрес.

7 февраля

Министр государственной безопасности ГДР Эрих Мильке протянул аккуратную коробочку с бронзовой медалью «За заслуги перед Национальной народной армией ГДР» молодому симпатичному майору КГБ Володе и пожал ему руку. Майор КГБ задумался, служит ли он в данный момент Советскому Союзу, на всякий случай пробуравил немигающим взглядом министра госбезопасности ГДР и сказал на хорошем немецком, что премного благодарен и что рад служить в замечательном городе Дрездене, который им с женой Людмилой очень нравится.

Глава вторая

Агонизирующий организм

13 февраля

— Мужиков в трамвайном депо и правда нет! — Люся намазала большой ломоть упругого с хрустящей корочкой иглинского хлеба деревенской сметаной, поверх сметаны положила три ложки белого липового меда и с удовольствием его надкусила, — один только Варданян из ремонтного цеха симпатичный, но у него пунктик — с чего бы не начал, все своим Карабахом кончает!

Антонина поставила перед подругой полулитровую кружку чая:

— Карабах — это кто?

— Народ какой-то армянский в горах Азербайджана живет, — Люся с еще большим удовольствием впилась крепкими широко расставленными зубами в ломоть хлеба.

— Живут плохо или правду ищут? — Антонина тоже намазал себе бутерброд медом.

— Да откуда я знаю! Ашот говорил, что у них сегодня в Степанакерте митинг начался по отделению от Азербайджана и присоединению к Армении, — мед с бутерброда потек по рукам Люси вместе со сметаной.

— А разве так можно?! — удивилась Антонина.

«Конечно, нельзя! — вмешался Михаил Сергеевич, — так и до отделения от СССР додумаются! Но с другой стороны, не запрещать же многочисленным народам Страны Советов высказывать свои волеизъявления!»

— Сейчас все можно, скоро Аляску Америке отдадим! — большая белая капля соскользнула с бутерброда Люси и приземлилась ей на коленку, — блин! Новые колготки! Первый раз сегодня надела! Меня же Ашот в кинотеатр «Искра» позвал!

— Сейчас застираем, не верещи! Снимай с себя все, я тебе халат принесу — Шишкин вчера подарил, под конец рабочего дня в промтоварах выбросили, по одному в руки давали, Шишкин говорит сначала жене за желтеньким отстоял, потом мне, представляешь, сиреневый купил! — Антонина побежала в комнату.

Осторожно ступая, на кухню бесшумно вошел Радик и, открыв в изумлении рот, встал оловянным солдатиком — он первый раз в жизни увидел голую женщину.

— Тьфу, напугал! Чего уставился?! — Люся неожиданно покраснела и попыталась прикрыть обильное белое тело свежим номером газеты «Вечерняя Уфа», — еще один васька загогуйла растет!

* * *

— Да ты что, Тоня! Мы Аляску продали еще в 1867 году за семь миллионов двести тысяч долларов, а не продали бы американцам, ее англичане с французами у нас отобрали бы! Они же не только на Севастополь, но и на Петропавловск-Камчатский нападали во время Крымской войны! — Лева развеселился и положил в кофе к двум кубикам рафинада щепотку соли, — сегодня в память о героической осаде Севастополя по-турецки пить буду.

17 февраля

Генка угас в три дня. Прилег пятнадцатого февраля на кушетку Валентины Петровны и задремал, утром шестнадцатого февраля открыл глаза и тихо попросил не тормошить его до обеда, в обед выпил полстакана воды и попросил не тревожить его до ужина, на ужин допил воду в стакане и сказал, что вставать смысла нет, все равно скоро ложиться, а утром семнадцатого открыл глаза и сказал Валентине Петровне:

— Я ведь, Валь, мечтал на подводной лодке плавать, к американским авианосцам незаметно под водой подкрадываться и топить назло империализму. А Колька-брательник, баянист чертов: «На тракториста учись — это самая лучшая в мире профессия! Все бабы с огородами твои будут!» Надо у Тоньки спросить сколько в двигателе самой большой атомной подлодки тракторов Беларусь в лошадиных силах вмещается — она быстро в твоей тетрадочке доходов и расходов карандашиком вычислит.

Валентина Петровна расправила слипшиеся волосики на бледном сократовском лбу Генки:

— Вот приедет на выходные, и спросим.

— Ты уж не забудь, обязательно спроси… — Генка закрыл глаза и помер.

* * *

— Боюсь я что-то, мама! Генка, кажись, партийный был! — Антонина накинула черный платок на зеркало в коридоре.

— Сиротой он был, а не партийным! Как Кольку Лилька-почтальонка отравила своим самогоном, так им и стал, никого у него кроме меня, тебя и Радика не было, — Валентина Петровна всхлипнула и застегнула верхнюю пуговицу на рубашке хитро щурящегося в потолок Генки, — как живой! Люська твоя не подведет, настоящего батюшку привезет?

Антонина хотела возразить, что они с Радиком никаким боком Генке не приходились, но передумала и тоже всхлипнула:

— Обещала! Они у него с Любкой и Сонькой тайно крестились, Алексеем зовут — молодой, симпатичный, веселый…, грамотный, то есть. Мам, ты рубашку расстегни, чтобы поп крест увидел, а то не увидит, разгневается и не будет Генку на тот свет отправлять.

Валентина Петровна вытянула за белую нитку из-под рубашки Генки новенький алюминиевый крест и положила сверху:

— Так лучше? Гена тебя перед смертью вспоминал, просил передать, чтобы мать слушалась, хозяйство вела, как в Белоруссии его ведут, чтобы тоже завела тетрадь расходов и доходов и все туда карандашиком записывала.

«Что ж вы его совсем напоказ-то вытащили?! — возмутился Михаил Сергеевич, — любой Хома Брут сразу догадается, что крест минуту назад на партийного тракториста надели».

— Приемник! Приемник выключи! Грех! — всплеснула руками Валентина Петровна.

* * *

Отец Алексей приехал в Иглино с Людмилой Крендельковой. Кренделькова прихватила с собой Любовь Лесопосадкину, за Лесопосадкиной потянулся Василий Загогуйла, за Василием — Ричард Ишбулдыевич. Вместе со всеми приехали фарцовщик Жоржик и спецкор «Трезвости — нормы жизни» Непролевайко.

— Проходите! — запустила в дом отца Алексея с товарищами усопшего Валентина Петровна и шепнула Антонине: — Мальчик же совсем! У него и бороды-то нет — три волосинки торчат, как у Генки на лбу!

— Я же говорила, что молодой и пока еще симпатичный… — потупилась Антонина.

Мужчины сняли шапки, женщины сделали испуганные лица.

Отец Алексей вошел в большую столовую комнату, строго осмотрел столпившихся у гроба иглинцев и приехавших уфимцев, зажег свечи, замахал кадилом и тоненько речитативом запел отходную.

— Терапевт Крамарова и фельдшер Спартак Ильгизович сказали — рак печени. Ну с чего у него мог быть рак печени, он же пил только по праздникам и на день пограничника! — шепотом рассказывала на ухо Любке Валентина Петровна.

— Им бы только на рак все свалить, — шмыгала носом Любка, — сами насморк вылечить не могут.

* * *

Похоронили Генку рядом с братом Колькой. Сваренную из листового железа пирамидку памятника Кольке венчала выкрашенная в красный цвет звезда, а сваренную из такого же листового железа пирамидку Генке — православный крест, братья застенчиво улыбались с овальных фотографий, сделанных перед выпускными экзаменами бессменным школьным фотографом дядей Костей. Муж тети Шуры дядя Костя тоже неподалеку застенчиво улыбался с овальной фотографии. Кто фотографировал дядю Костю не знал никто, но похоронила его Александра Павловна торжественно — тогда она еще была классной руководительницей Антонины и привела попрощаться с супругом весь 10 «б».

* * *

Поминки прошли быстро. Несмотря на то, что на кладбище завьюжило, и все основательно промерзли, пили мало. Василий так тот даже отказался от предложения напарника Генки тракториста Ильдуса продолжить поминание товарища в теплом гараже на машинном дворе.

— Из этих теплых гаражей потом не выползешь — проходили, — говорил он потом в холодной электричке Ричарду Ишбулдыевичу.

Ричард Ишбулдыевич кивал:

— А выползешь, дороги не найдешь — в сугробе околеешь. И потом, нас в общаге Выдов ждет, у него тоже какой-то друг по Свердловску помер!

— Да, он еще обижался: у меня — поэт Башлачев, а у вас — тракторист Генка! — усмехнулся Василий.

— В смерти все равны — и поэты, и трактористы, — тихо сказала сидящая напротив Антонина.

Василий задумался, Ричард Ишбулдыевич открыл рот, чтобы адекватно ответить, но Лесопосадкина, плюхнувшись рядом с Антониной, объявила:

— Мальчишки, а я в депо возвращаюсь! Надоели эти трамваи на железном ходу, хочу опять троллейбусы на резиновом! Там у них, представляете, на всех баб один нормальный мужик, и тот — Ашот.

— Ты моего Ашота не тронь, предательница! — усаживаясь, Люся сдвинула задом подругу вплотную к Антонине.

— Кстати, девчонки, — анекдот! — аккуратно присел рядом с Ричардом Ишбулдыевичем спецкор «Трезвости — нормы жизни» Непролевайко, — поехали Чапаев с Петькой в Японию.

Мальчишки и девчонки развеселились, мать тети Шуры тетя Клава взяла за руку внука Валерика и пошла в тамбур, чтобы успеть слезть на платформе 1646 километр, где проживала ее двоюродная сестра тетя Лена, с которой можно было обсудить мировые новости и почти всех родственников. Ни тетя Клава, ни Валерик не расслышали сквозь звонкий смех глухой голос машиниста, объявившего, что вечерняя электричка с сегодняшнего утра является скоростной и перед Уфой остановится только в Тауше.

* * *

Лева участливо спросил:

— Замерзла?

Антонина растроганно кивнула головой, но Лева уже шагал из угла в угол в ее маленькой кухне:

— Да, вот судьба какая! Один всю жизнь жил, как все, снег убирал, огороды пахал и умер, как все, — от цирроза печени! Другой протестовал против этого «как все» и, не выдержав беспросветности, в двадцать семь лет выбросился с восьмого этажа душной кухни! Одного звали Генка, другого…, впрочем, имя это тебе ничего не скажет, ты ведь так далека от современной рок-культуры!

Антонина вздохнула, она как-то сразу догадалась о ком речь:

— Поэт Башлачев был и твоим другом тоже? А на счет «как все», так Шишкин рассказывал, что первый завгар нашего депо Комариков три раза с пятого этажа протестовал. Ничего, хорошую пенсию получает.

Лева растерялся:

— Какой еще Комариков! Ты откуда про Башлачева знаешь?! Тебе кто?.. Что значит: тоже? В нашей Уфе только Юра Шевчук был его другом! Неужели я о ком-то не знаю?.. Погоди, кажется, я утюг не выключил! — и убежал к себе выключать утюг.

23 февраля

День Советской армии и флота Люся Кренделькова решила встретить нетривиально. Сначала она предложила Любке Лесопосадкиной посидеть со своими парнями в кафе на улице Коммунистической с загадочным названием «Гриль-бар». Но Любка, задумавшись:

— С кем? Не с Васькой же Загогуйлой! — тут же решительно отказалась: — Нет. Я ведь только что в депо вернулась, лучше по старинке в общаге с мальчишками как-нибудь.

Потом Люся предложила Соне Ивановой, но Соня сказала, что Сашка Антонов ей сказал, что никакой это не праздник, и лично он, Сашка, этот праздник отмечать не будет, а будет заседать в комитете обкома комсомола по развитию индивидуально-трудовой деятельности и кооперативного движения. Ну а без Сашки она точно никуда не пойдет, поэтому закроется в библиотеке, чтобы книжки подклеивать и карточки, плохим почерком заполненные, хорошим почерком переписывать. «Опять будет на трефового короля гадать, на Сашку, то есть» — догадалась Люся, но ничего не сказала, а пошла к Антонине.

— Двадцать четвертого девять дней Генке… — возразила Антонина.

— Ну так не двадцать третьего! — парировала Люся.

— А с кем? — спросила Антонина.

— Васька в общаге будет бухать, Шишкин с женой Лелей и тещей праздновать, сама решай, кого звать! — кивнула в сторону квартиры напротив Люся.

И Лева неожиданно согласился:

— А что, место приличное, там такой полумрак, кабинки, коктейль «Старый Таллин», да и дядя Гриша уезжает на Павловское водохранилище обучать делегацию с берегов Средиземного моря подледному лову.

* * *

— Мы имеем полное юридическое право! — кричал Ашот, — Областной совет Нагорного Карабаха большинством голосов проголосовал за переход из состава Азербайджанской ССР в состав Армянской ССР!

— Это решение нелегитимно, — посмеивался Лева, — ваш областной совет превысил свои полномочия! Прямо как в анекдоте: город Урюпинск объявил войну Соединенным Штатам и через полчаса сдался вместе со всей своей территорией на милость победителю!

— Сам ты анекдот! — Ашот вцепился в лацканы Левы и, страшно вращая глазами, тряхнул того.

Бокал с коктейлем упал на бок, «Старый Таллин» липкой лужицей растекся по столу, бокал, прокатившись по гладкой поверхности, нырнул между ногами Антонины и Люси в черную пустоту. На звон разбитой посуды из соседних кабинок выглянули любопытные посетители. Антонов прервал рассказ о том, как его друг из идеологического отдела Кайбышев ездил в Свердловск, побывал на концерте группы «Агата Кристи», привез их первую кассету, и эта кассета — закачаешься, какая альтернативная, — лежит у него, Сашки, в квартире, в которой случайно никого нет. Комсорг троллейбусного депо Александр Антонов и медсестра депо Алена Синицына тоже выглянули из своей кабинки.

— Сейчас милицию вызову! — лениво крикнул бармен Славик.

Антонина и Люся испугано огляделись и прижались друг к другу. Подошедшая официантка Марго, уперла руки в широкие бока и, глядя в потолок, сказала, что за бокал надо расплатиться немедленно. Люся и Антонина суетливо схватились за сумочки, раскрыли их и полезли внутрь.

— Не надо, девушки! — остановил их Ашот, — я разбил — я плачу!

— Ну как же, — вмешался Лева, — это и моя вина, значит, половину суммы понесенного ущерба возмещаю я.

— Э, дорогой, перестань! — стоял на своем Ашот, — я уронил — я заплатил!

— Позвольте, спровоцировал-то вас я! Девушка, возьмите у меня половину суммы! — не сдавался Лева.

— Девушка, не бери у него половину, возьми у меня всю! — стал вращать глазами Ашот.

— Девушка, возьмите половину! — Лева упорствовал.

— Возьми всю, говорю, девушка! — Ашот вскочил.

— Половину, будьте добры! — Лева был тверд, но на всякий случай отодвинулся вглубь кабинки.

— Всю держи! — Ашот вывернул карманы и вывалил на стол мятые купюры, белую и желтую мелочь.

Официантка Марго оторвала взгляд от потолка, сняла руки с боков, шагнула назад и крикнула через плечо бармену:

— Славик, вызывай наряд! Клиент платить отказывается! Еще и цирк устраивает в хулиганской форме!

29 февраля

— А мой Ашот улетел! — сказала Люся Радику.

Радик пристально посмотрел на Люсю и плюнул себе на слюнявчик. Антонина вытерла платочком губы Радика, Радик недовольно забасил, Антонина толкнула подшитым Генкой валенком санки:

— Сейчас пойдем с горки кататься! Куда улетел?

— Армян своих защищать, их азербайджанцы громить стали, — Люся пошла рядом с Антониной к детской горке.

— В Карабахе? — ужаснулась Антонина.

— Нет, в Сумгаите, — вздохнула Люся.

— Сейчас с горки скатимся, сейчас! Не кричи! А где это? — Антонина ускорила шаг.

— Ашот сказал где-то около Баку, у них, как и у нас много смешанных семей было, сейчас по живому режут! — всхлипнула Люся.

— Так надо же что-то делать! Они же не в эфэргэ живут, а в эсэсэсэре! — возмутилась Антонина.

Репродуктор на столбе возле дворца Машиностроителей спел бодрую песню голосом Льва Лещенки и голосом Михаила Сергеевича строго сказал:

— Ты, Загубина, горячку не пори! Мы тут не Ашоты Варданяны, чтобы дрова ломать, а потом расхлебывать! Может там рассосется все, само уладится, а мы перед всем миром опозоримся — пошлем каких-нибудь милиционеров из Рязанского десантного училища для защиты жен от мужей и наоборот, а там тишь, да благодать!

Люся рассмеялась.

— Ты чего? — удивилась Антонина.

— Да Винокур смешно Горбачева пародирует! — сквозь смех ответила Люся.

— Раньше за такие шутки на Колыму золото для гонки вооружений мыть отправляли, а теперь все можно — свобода слова и действия, желания и хотения, замысла и поступка, базиса и надстройки! — подошел к подругам Идрисов.

— Как? — удивились Антонина с Люсей, — вас уже выпустили?

— А чего его держать? — возразили Горбачев, Винокур и репродуктор, — он же не буйный!

Глава третья

Во цвете сил

2 марта

Валерик скучал, его бабушка и тетя Лена пили чай. Телевизор ничего интересного не показывал, двоюродные сестры в сотый раз обсудив несчастливую жизнь матери Валерика и будущую несчастливую жизнь самого Валерика, устало замолчали.

Вдруг Игорь Кириллов торжественно, но очень радостно сообщил телезрителям:

— Коллектив Ивановской трикотажной фабрики сердечно поздравляет Генерального секретаря ЦК КПСС Михаила Сергеевича Горбачева с днем рождения!

Включилась прямая телетрансляция из Ивановской трикотажной фабрики, и передовая мотальщица Зульфия Коромыслова чуть не забыла вызубренный текст:

— В этот сердечный, то есть торжественный день сердечно, в смысле торжественно поздравляем вас и желаем нам… вам… им… Ой, Михайло Сергеевич! Давайте я своими словами скажу: не болейте, зарабатывайте хорошо и жену свою, нашу Раису Максимовну, любите почаще, сильно, то есть!

— Так он по гороскопу рыба, Клавка! — всплеснула руками тетя Лена, — вот поэтому Шурке, мамаше твоей, — тетя Лена дала Валерику не сильный, но обидный подзатыльник, — так не везет в общественной и личной жизни!

* * *

— Уроки все сделал? — спросила Шура у Валерика вечером.

— Все, — неуверенно соврал Валерик.

— Дневник в порядке? — зевнула Шура.

— В порядке, — добавил в голос солидной хрипотцы Валерик и на всякий случай еще соврал: — Дневники на проверку собрали, завтра или даже на следующей неделе отдадут.

— Это хорошо, — потянулась Шура, взяла со стола газету с программой телепередач и отчеркнула ногтем художественный фильм после программы «Время»: — Чего у тети Лены делали?

— Ничего, — успокоено буркнул Валерик.

— О чем говорили-то? — включила телевизор Шура.

— Не о чем, — опять буркнул Валерик.

— Так уж и не о чем, — равнодушно не поверила сыну мать.

Валерик увидел в телевизоре Горбачева:

— Тетя Лена сказала бабушке, что ты несчастная, одинокая и беспутная, потому что он по гороскопу карась!

Шура возмущенно встрепенулась:

— Сам ты карась, и тетя Лена твоя старая курица! Вечно не в свои дела лезет! — но призадумалась: — А ведь точно — рыба! Надо еще кому-нибудь рассказать!

* * *

Увидев Валентину Петровну, Радик захлопал в ладоши. Валентина Петровна радостно расцеловала внука:

— Пока на станцию шла, встретила Таньку с почты, одноклассницу твою, разговорились, замуж собирается.

Антонина занесла тяжелые сумки с продуктами на кухню:

— Она со школы замуж собирается.

— Ваша бывшая классная Александра э-э…, ну Шура которая, ей звонила на переговорный из Тавтиманово, тоже хорошо живет.

Антонина стала выкладывать из сумок банки, мешочки, пакетики, Радик подбежал к матери и сказал:

— Дай!

— Танька говорит, что Шура где-то прочла, будто конец света скоро, потому что Горбачев водяной знак и всемирного потопа не избежать! — зашла следом за Радиком на кухню Валентина Петровна.

— Мама, ты уже говорила, что все в Библии наперед написано! Какой он водяной?! У него, между прочим, сегодня день рождения — 57 лет! — Антонина раздраженно поставила на стол трехлитровую банку с ядреными солеными огурчиками.

— Ну я не знаю, какой он водяной! За что купила эту рыбу, за то ее и продаю! — слегка обиделась Валентина Петровна.

Радик дотянулся до стоящего на подоконнике приемника и включил его.

— Да не обращай внимания, Антонина! Сейчас все свихнулись на этих знаках зодиака! Ну а что поделаешь, в коммунизм веру потеряли, зато в хиромантию нашли — это и есть свобода совести!

— Странная какая-то у совести свобода, Михсергеич… — прошептала Антонина.

— Ты чего, доченька? Я же так! Да пес с этой Шуркой-самогонщицей и ее рыбой! Не расстраивайся ты так! — испугано всплеснула руками Валентина Петровна.

— Ыба! — сказал Радик.

Глава четвертая

Бег

8 марта

Михаил Сергеевич долго шипел, трещал, издавал какие-то кошачьи звуки, потом ясным и твердым голосом сказал Антонине:

— Поздравлять с праздником не буду — не до поздравлений! Слушай, чего произошло — в лицах рассказываю!

* * *

— Интервью в Лондоне будем давать только за деньги! — подытожил план побега Василий Овечкин.

Братья, все «Семь Симеонов», посмотрели на Нинель Овечкину. Мать промолчала. Тогда три сестры посмотрели на мать, а десятилетняя Ульяна спросила:

— Что же ты молчишь, мама?

Нинель Овечкина поднялась с табурета, сколоченного покойным мужем Дмитрием, и встала посреди комнаты:

— Дети мои! Раз выпало вам несчастье с душой и талантом родиться в СССР, то делать нечего, одна у нас дорога — в Лондон!

* * *

— Почему в Лондон, Михсергеич, они же в Токио на гастроли ездили? — удивилась Антонина.

— Хоть у нас с японцами мирный договор не подписан, Загубина, скажу тебе по правде: англичанин нас не любит во сто раз больше, чем японец! А любимая пословица у англичанина какая? Правильно: враг моего врага, мой друг! — пояснил глава государства.

— А как же Маргарет Тэтчер? — еще больше удивилась Антонина.

— Ты Марго не трогай! Ей самой, знаешь, как от своих англосаксов достается! Она им экономику поднимает, они ее в газетках пропечатывают! Но ты меня не перебивай, дальше слушай! — повысил голос Генеральный секретарь.

* * *

— В Лондоне джаз любят! — подтвердил Дмитрий Овечкин и стал отпиливать у двустволки часть ствола так, чтобы она поместилась в контрабасе.

— В Нью-Йорке его любят больше! — возразил Олег Овечкин, отпиливая ствол у одностволки.

— До Нью-Йорка далеко, не долетим из Иркутска! — Василий аккуратно положил собранную из подручных материалов бомбу в контрабас и отогнал девятилетнего Сергея: — провода не замкни, а то раньше времени взлетим!

Нинель Овечкина погладила Василия по кудрявой голове:

— Мастеровитый! Весь в отца! Зря вы его тогда на майские праздники его же табуретом с Димкой избили, может бы не помер потом через неделю.

— Так он же забухал по-черному! Тебя слушаться перестал! — запротестовали Александр и Игорь Овечкины.

— Так-то оно так, — согласилась мать, но вздохнула: — Сегодня бы пригодился, наверное, еще какую-нибудь бомбу на всякий случай смастерил бы!

* * *

— Так их что, Михсергеич, в аэропорту не досматривали, опять разгильдяйство со спущенным рукавами?! — возмутилась Антонина.

— Досматривали, конечно, — поморщился главнокомандующий, — но футляр контрабаса в металлодетектор-то не лезет! А он, этот семейный джаз-банд «Семь Симеонов», уже как бы звездный стал! И по радио в саксофоны дудят, и в газете о них репортаж за репортажем, кому придет в голову детей по полной шмонать, если только что их по телевизору показывали?!

* * *

На высоте десять тысяч метров Василий молча передал записку стюардессе Тамаре Жаркой. Дмитрий и Олег достали обрезы, Нинель приказала всем пассажирам оставаться на своих местах.

— Никак не долетим до Лондона! — вышел к «Симеонам» бортинженер Иннокентий Ступаков, — нужно у финнов дозаправиться!

— Так садись и заправляйся! — навел на Ступакова обрез Дмитрий.

— Авиалайнер производит посадку на дозаправку в аэропорту финского города Котка, — объявил по громкой связи командир корабля и посадил самолет на полосу военного аэродрома Вещево.

— Наши! — Тамара Жаркая увидела в иллюминаторе солдат, бегущих к самолету.

— Может быть финны? — предположила Нинель Овечкина.

— Звезды красные! — стиснул зубы Василий Овечкин.

— Обманули падлы! — завыл Дмитрий Овечкин и в упор выстрелил в Тамару Жаркую.

— Стреляй, как договорились, и в меня, — сказала Нинель Овечкина старшему сыну.

Василий убил мать, убил брата Дмитрия, убил брата Олега, убил брата Александра, взорвал бомбу и застрелился сам.

* * *

— Михсергеич, может, отпускать всех этих с душой и талантом куда подальше, а то зверства от них больно много? — жалобно спросила Антонина.

Библиотекарю Соне что-то почудилось, и она тревожно оглядела стеллажи.

— Да я тоже так думаю, — хмуро согласился генсек, — пусть катятся в адисс-абебы со своими контрабасами! Не подозревают кудрявые, что еще чуть-чуть, еще вот-вот и у нас тоже будет по сто сортов колбасы в одном отдельно взятом магазине!

«Кремлевский мечтатель», — выписала из томика Герберта Уэльса Соня Иванова. Задумчиво погрызла кончик авторучки и решила, что для зачета по научному коммунизму в автодорожном техникуме достаточно. Захлопнула толстую общую тетрадь, захлопнула «Россию во мгле» и всхлипнула — после того, как Люська Кренделькова и Тонька Загубина ей по-товарищески рассказали, что видели в «Гриль-баре» ее Сашку с медсестрой Аленой, и после того, как она высказала Сашке все об его моральном облике и все об внутреннем мире и внешнем достоинстве метелки Синицыной, Сашка до сих пор у нее не попросил прощения.

11 марта

Антонина собрала волю в кулак и робко постучала этим кулачком в дверь бытовки Шишкина.

— Да-да! — радостно прокричал Шишкин.

— Можно, Павел Семенович? — Антонина совсем робко просунула голову.

— Можно, Загубина! — Шишкин расплылся в улыбке.

Антонина замялась, потом расстегнула две верхние пуговицы пальто и вынула из-за пазухи сложенный вчетверо желтоватый лист бумаги канцелярского формата.

— Вот… — положила она перед завгаром заявление о переводе.

Накануне подруга Люся позвала Антонину к «нам, трамвайщикам!». Завгар трамвайного депо имени Степана Зорина Раис Абдрахманович Кильмаматов встретил ее с распростертыми, как железнодорожные рельсы, объятиями: «Тоже с троллейбуса? Давно пора! С маленьким ребенком? Берем! Ясли? Есть! Пионерлагерь — будет! Турбазу — строим! Премия, матпомощь, доска почета! Все в комплекте! — прокричал он ей в лицо, — когда выходишь?!»

— Вот… — повторила шепотом Антонина.

— Молодец, Загубина! — Шишкин приобнял Антонину и написал в углу «Не возражаю».

Антонина удивленно подняла на Шишкина глаза:

— Павел Семенович…

Шишкин подкрался к забитому пыльными папками шкафу, вытянул одну из них и достал из глубины початую бутылку «Плиски»:

— У меня ведь тоже повод есть! Давай за новую жизнь! — предложил завгар, сверкая глазами.

Тут же замелькало перед Антониной платье в горошек, она схватила заявление и отпрянула к двери:

— Нет!

— Правильно! — радостно согласился Шишкин, пряча бутылку в шкаф, — мне ведь теперь тоже нельзя! Угадай, на чем я к тебе сегодня заеду?!

— Неужели? — спросила Антонина уже из коридора.

— А то! — услышала она через дверь.

* * *

И Шишкин заехал.

— Ты чего не слышала, как я тебе снизу сигналил? Минут пять клаксонил! — Шишкин сиял.

— Может чай, с земляничным вареньем, как вы любите? — предложила Антонина.

— Да что чай, Тоня! У моей «Таврии» по паспорту максимальная скорость 158 километров в час! А если бы у меня был двигатель не один и два, а один и три, то максимальная скорость была бы 165 километров в час! А вазовская девятка так может?! Нет, ты мне, как шофер шоферу, скажи, может?! — распалялся Шишкин.

— Не знаю, Павел Семенович, я же только на троллейбусе ездила, сейчас на трамвае буду, еще Генка покойный на Беларуси своем давал порулить… — не вступала в полемику Антонина.

— Ну какой трамвай — он же на электричестве! Какой Беларусь — он же на солярке! — махал рукой Шишкин, — ты знаешь, какой у нее расход?! Не знаешь?! А пять и три на трассе и семь и три в городском режиме не хочешь?!

— Не хочу, то есть хочу, я в смысле бензина, — запуталась Антонина.

Шишкин вскочил:

— А если бы у меня был двигатель один и один, то по трассе на скорости 90 километров в час расход был бы четыре и шесть! Это два раза заправил тридцатидевятилитровый бак и уже в Москве! В гостях у Игорешки со Светкой!

Антонина устало присела:

— А цвет какой?

— Что значит какой?! Ты еще ни разу в окошко на нее не посмотрела?! — возмутился Шишкин.

Антонина встала и подошла к окну.

— Вон та белая? — спросила она.

— Слоновая кость, — поправил Шишкин.

— Что-то наша шпана цыганская вокруг нее крутится.

Не успела Антонина произнести свои слова, как Шишкин без пальто, шапки и в домашних тапочках бросился к своей машине вниз.

Через пять минут Шишкин без тапочек, в одних носках влетел назад.

— А где тапочки? — спросила Антонина.

— Вызывай милицию, дура! — заорал на нее Шишкин, — бензобак открыли, шланг в него чуть не засунули, колеса пинали, наверное, и дверь хотели открыть! Надо сигнализацию ставить!

— Как же я ее вызову, у меня телефона нет! — обиделась Антонина, — и, по-моему, вы сами ненормальный!

— Все! Поехал в автомагазин на Индустриальной, там, может быть, сигнализацию продают! — судорожно впихивая ноги в ботинки, сказал Шишкин, вышедшему из комнаты Радику.

* * *

— Не твои? — спросил Лева, протягивая тапочки Антонине, — опять пьяный Загогуйла пешком по лестнице спускался?

— Нет, пацаны во дворе новую Таврию Шишкина разглядывали, — поблагодарила за тапочки Антонина, оба протерла влажной тряпкой и тут же предложила их Леве, — проходи.

— Других нет? — брезгливо поморщился Лева и тут же поделился новостью: — Французы-то с помощью ракеты Ариан-3 сразу два спутника запустили со своего космодрома Куру в экваториальной Гвиане!

— А мы что? — спросила Антонина.

— Мы? — удивленно переспросил Лева и пожал плечами, — не знаю, ничего, наверное.

Усмехнулись Михаил Сергеевич с Игорем Кирилловы, и Игорь Кириллов объявил Советскому Союзу, что с рассекреченного не так давно приполярного космодрома Плесецк с помощью ракеты-носителя «Космос-3М» были выведены восемь спутников одновременно: «Космос-1924», «Космос-1925», «Космос-1926», «Космос-1927», «Космос-1928», «Космос-1929», «Космос-1930», «Космос-1931».

— Не буду я эти тапочки надевать! — вдруг вскипел Лева и ушел к себе.

Игорь Кириллов еще раз усмехнулся, Михаил Сергеевич пожал плечами.

— Зато он Радику журавлика сделал из тетрадного листа в клеточку, — заступилась за соседа Антонина.

Глава пятая

Принципы

13 марта

Обходной лист Антонине никто не подписывал, все куда-то суматошно бежали.

— Потом, — отмахнулась от Антонины председатель профкома Ольга Львовна.

— Не до тебя, — даже не остановилась библиотекарь Соня Иванова.

— Ну какой обходной в этот тревожный и судьбоносный момент?! — поднял палец вверх комсорг депо Саша Антонов.

Антонина сначала чуть не расплакалась от равнодушия окружающих, а потом испуганно растерялась.

— Я у тебя спрашивал «Советскую Россию»? — вырос перед Антониной Загогуйла.

— Нет, — Антонина поняла, что, если Вася Загогуйла спрашивает «Советскую Россию», то что-то действительно произошло, потому что в «Советской России» голых мэрлин монро не печатали и в каждый нечетный номер по чекушке не заворачивали.

— Ну так спрашиваю! — Загогуйла протянул совковой лопатой натруженную ладонь.

— Всем в актовый зал, Калмыков экстренное собрание созвал! — опять пробежала Соня Иванова, но уже в другую сторону.

— Доигрались! — тихо вышел из мужского туалета Идрисов, — принципы, они, поважнее хозрасчетов будут! Сейчас мы вас, шпионов американских, быстро по пальцам пересчитаем! Всех врагов народа на стройки народного хозяйства отправим!

— Масгут, так ты же сам первый баламут! — хлопнул Идрисова по плечу Серега Шептунов.

Идрисов аккуратно снял со своего плеча ладонь Шептунова:

— Мы с вами, гражданин Шептунов, в одном классе учились или на брудершафт пили? Не Идрисов, а Масгут Мударисович, не баламут, а тайный сотрудник Комитета государственной безопасности СССР, внедренный в троллейбусное депо номер два для проверки на вшивость мелких комсомольских активистов.

Шептунов на мгновение побледнел, но быстро сообразил, что к чему:

— Чуть не напугал, товарищ майор! Пошли в актовый, а то директиву от Нины Андреевой пропустим!

* * *

Калмыков свернул газету «Советская Росссия» в трубочку и прицельно хлопнул ею по отогревшейся на мартовском солнышке мухе, муха взлетела, Калмыков попытался сбить ее на лету, муха увернулась.

— Не попал, — нагло и во всеуслышание ухмыльнулся Серега Шептунов.

Калмыков смерил Шептунова взглядом:

— Значит так! — Калмыков развернул газету, — тут черным по белому: не тем путем, товарищи! Опять же наш дорогой Леонид Ильи… Тьфу! Михаил Сергеевич однозначно процитирован, вот зачитываю… Черт! Где это? Ольга Львовна где вы отчеркнули?! А, нашел: «мы должны и в духовной сфере, а может быть, именно здесь в первую очередь, действовать, руководствуясь нашими, марксистско-ленинскими принципами. Принципами, товарищи, мы не должны поступаться ни под какими предлогами»! То есть, сказано, процитировано, дана оценка, товарищи, в указанном направлении. Ну однозначно, одним словом! Кто хочет высказаться по наболевшему вопросу?

Высказаться после кивка Калмыкова захотел Антонов:

— Тогда как некоторые товарищи решили, что уже все, мы со всей ответственностью заявляем: совсем не все, товарищи! Наш паровоз вовсе не на запасном пути, в руках у нас все та же хорошо смазанная, готовая к бою винтовка, и мы все знаем, где наше единство противоположностей, а по закону отрицания отрицания в какой политической формации наша конечная остановка!

Первой захлопала Алена Синицына, Соня Иванова демонстративно фыркнула, но зал бурно подхватил аплодисменты Синицыной, а Калмыков даже привстал в президиуме:

— Про паровоз с винтовкой это ты хорошо сказал, молодец, можешь, когда от сердца! Шептунов! А ты чего не хлопаешь?!

— А у нас свобода самовыражения! — вдруг звонко сказал Серега, не вставая с места.

Оборвались аплодисменты, тишина повисла в актовом зале.

— Ольга Львовна, запиши, — Калмыков ткнул пальцем в Шептунова.

Серега заерзал на стуле.

Через ряд от Сереги Идрисов внятно пояснил завгару Шишкину:

— Шпион! На Рональда Рейгана работает!

Серега неуверенно поднялся со стула.

— Шептунов, — Ольга Львовна занесла ручку над белым листом бумаги, — продиктуйте ваше полное имя и отчество так, как записано в вашем паспорте.

— Как в паспорте?.. — Серега нервно сглотнул.

Все услышали звук пересекающей на бреющем полете актовый зал одинокой мухи.

— И адрес проживания, надеюсь, он у вас совпадает с адресом прописки? — добавила Ольга Львовна.

— Товарищи! — глухо произнес Серега, — вы меня не так поняли, я за свободу самовыражения всех прогрессивных людей нашей голубой планеты, таких, как старший преподаватель Ленинградского технологического института имени Ленсовета химик Нина Александровна Андреева, таких, как начальник нашего депо Алексей Кузьмич Калмыков, таких, как вы Ольга Львовна, председателей профкома, таких, как мы все здесь прогрессивно собравшиеся! Не надо меня в черные списки на белом листе, я тоже против этого бесконечного: репрессии, репрессии! Как будто и тем других нет! Лучше про достижения науки чего-нибудь рассказали бы, про инопланетян каких-нибудь или про Марс! Когда мы наконец на Марс полетим, товарищи?! Ведь ничего не говорят — молчат средства массовой информации!

— Ладно, — согласился Калмыков, — не записывай, Ольга Львовна, шариковой ручкой, на карандаш только возьми! Кстати, товарищи! Мы с другими начальниками депо на выходные собрались на рыбалку по последнему льду, пришли на наше любимое место у Князевского острова за мостами у Шакшинской тюрьмы, ну, перекусили, лунки стали сверлить и видим, начальник первого трамвайного депо Шарунас не даст соврать, летающая тарелка под автомобильным мостом раз, потом под железнодорожным два и в небо! Глазом не успели моргнуть — одна звездочка осталась. Космонавтика! А клев какой был! Никому баклешек не надо, а то весь холодильник забит?

— Не о том, Алексей Кузьмич! — укоризненным шепотом остановила начальника Ольга Львовна.

* * *

— Может, мне пока не поступаться принципами и не переходить к трамвайщикам? — спросила Антонина Михаила Сергеевича.

— Какие принципы, Загубина! Троллейбусы и трамваи в нашей стране одинаковые! И те, и другие железные, социалистические! — вместо Генерального секретаря сомнения Антонины развеяла Люся.

А Калмыков, выводя в левом углу ее заявления «В приказ», даже напутствовал:

— Шарунас мужик хороший! Передавай ему привет, будем дружить депами… депопами… В общем, скажи этому Шарунасу пусть блесну, зараза, вернет! Попросил, понимаешь, в сентябре два раза к камышам закинуть, так и унес на своем спиннинге!

* * *

Сосредоточенный и озабоченный Лева окликнул Антонину с остановки:

— Ты откуда?

Антонина весело махнула обходным:

— С экстренного собрания рабочего коллектива!

Лева в ответ не улыбнулся:

— Что, уже стали резолюции принимать на фабриках и заводах? Предупреждал меня дядя Гриша: не болтай в этой стране языком! Если что, я тебе ничего не говорил!

— Чего не говорил? — не поняла Антонина.

— Да так!.. — отмахнулся Лева и открыл перед Антониной дверь подъезда на тугой ржавой пружине.

— Вы там, Загубина, не паникуйте! — протяжно скрипнул Михаил Сергеевич вместе с дверью, — мы тут с Яковлевым тоже не дремлем, на днях Политбюро соберем и…

— Ничего не могут! Даже петли смазать! — Лева в раздражении шагнул в темноту.

— Осторожно! — крикнула Антонина.

Но Лева уже спотыкнулся о мирно посапывающее на ступеньках тело Стаса Загогуйлы.

15 марта

Прошел день. Страна тревожно покупала в киосках «Союза печати» центральные газеты, но ни разъяснений текущей ситуации, ни директив к исполнению не было.

Антонов вернулся к Соне. Пришел в библиотеку, сел в углу за стол, положил слева и справа от себя две стопки бумаги, достал из верхнего кармана пиджака для платочков две ручки и торжественно объявил:

— Наверху велели доклад к отчетно-выборному собранию написать.

Соня молча прикрыла ладошками затертую колоду карт.

— Велели сразу два писать, ввиду двусмысленности ситуации и дуализма обстановки.

Соня незаметно выдвинула ящик стола и столкнула в него карты.

Антонов вывел на левом листе бумаге: «Враг не пройдет!», подумал и на правом листе тоже вывел: «Враг не пройдет!»

— А Синицына ненадежной оказалась и аполитичной, я ей говорю: «Сейчас главное не ошибиться, гайки все еще на болтах сидят, можно в одну сторону крутануть, а можно в другую, поэтому следи за новостями, товарищ комсомолец!» А она мне: «самая главная новость — доклад НАСА в США о темпе разрушения озонного слоя». Тьфу!

Соня задвинула ящик стола и замерла.

Антонов написал на обоих листках: «Тогда как» и задумчиво спросил:

— Вот ты за кого, Соня? За Андрееву или за капиталистический мир во всем мире?!

Соня влажно посмотрела на Антонова:

— Я как ты, Саша.

17 марта

Василий Загогуйла ругался, включал микрофон, объявлял остановки, отключал микрофон, и опять ругался. Антонина сидела в его кабине и ждала, когда он объявит «Сельхозинстут», чтобы выскочить из чужого Васькиного троллейбуса, перебежать по подземному переходу на другую сторону проспекта Октября, немного вниз по Давлетшиной, нырнуть в Зоринское депо и сесть в свой единоличный — Люся не считается — трамвай.

— Что за шпана в твоем подъезде завелась? — вдруг спросил Василий, после того, как обматерил вставший перед ним на светофоре жигуленок.

— Кроме твоих дружков, никто из новых не попадался… — удивилась Антонина.

— Стас-брательник жаловался, — Загогуйла выкрутил рулевое колесо, — зашел к вам немного обогреться, а его мужик, зверь какой-то, испинал всего, с ним еще, говорит, баба была, он в темноте их не разглядел. Когда лампочку в подъезде вкрутите?

— Так вы же со своим несчастным Стасом ее и разбили! — возмутилась Антонина, — забыл, что ли! Отобрали у мальчишек во дворе рогатки и стали по лампочкам стрелять — детство вспомнили, во всех подъездах нашего двора лампочки перебили защитники Отечества!

Загогуйла смущено замолчал и даже ничего не сказал вслед обогнавшему его автобусу двадцать девятого маршрута, только перед остановкой «Сельхозинститут» осторожно спросил: «Это мы на двадцать третье февраля или на восьмое марта?»

— Тормози! — вскрикнула Антонина.

Василий вжал педаль тормоза в пол, народ в салоне троллейбуса повалился друг на друга, испуганные лица за стеклом двадцать девятого автобуса отпрянули назад, Загогуйла остановился в пяти сантиметрах от заднего бампера. Антонина непонятно отчего стала судорожно перечитывать данные ЗиУ-682В на металлической пластине, намертво прикрепленной алюминиевыми клепками к водительской панели: пассажирских мест для сидения — 30, включая стоящих пассажиров — 91, максимальных — 126.

* * *

Вечером по телевизору опять ничего не сказали, как жить стране дальше. Кириллов лишь сообщил, что в городе Уфе троллейбус рейса номер два с девяносто одним стоящим пассажиром на борту чуть не столкнулся с автобусом рейса номер двадцать девять с неизвестным количеством пассажиров на борту. Жертв, благодаря умелым и профессиональным действиям капитана троллейбуса Загогуйлы, удалось избежать. В это же время из колумбийского города Кукута в другой колумбийский город Картахена вылетел Боинг 727 рейса 410 компании Avianca, через 25 километров после взлета, самолет врезался в гору Эль-Эспартильо, вместе с экипажем погибли 143 человека.

21 марта

Телеведущие программы «Взгляд» хитро переглянулись и предупредили телезрителей, чтобы те не выключали телевизор, потому что сейчас они увидят самого Кашпировского! Антонина так вымоталась за день, что не послушалась молодых, симпатичных, словоохотливых ребят, нажала на упругую красную кнопку и зарылась в больших пуховых подушках.

24 марта

Люба Лесопосадкина была не в настроении, поэтому всю дорогу до «Сельхозинститута» говорила Антонине, какая она, Загубина, дура, что поддалась на уговоры Люськи, ушла из депо и теперь ни свет, ни заря таскается на работу с Курочкиной горы за швейную фабрику «Мир». Антонина молчала, спорить с Лесопосадкиной было бесполезно, потому что день 24 марта на висящем за ее водительским креслом календаре был остервенело закрашен красным фломастером.

— А за проезд что, платить не собираемся?! — вдруг гневно спросила Любка, когда Антонина шагнула из ее кабинки.

Антонина безропотно достала пятачок и положила на панель справа от спидометра. Любка открыла переднюю дверь, Антонина выскочила, и Любка тут же дверь закрыла. Дверь захлопнулась перед самым носом главврача роддома № 3 Вехновского. Напрасно Вехновский стучал в дверь тростью, подаренной ему на юбилей зав отделением Розой Ибрагимовной. Лесопосадкина замигала поворотником и резко бросила свой троллейбус влево.

* * *

Дурное расположение передалось и Антонине, она включила перемотанный изолентой «ВЭФ 202» и строго спросила:

— Михаил Сергеевич! Вы когда с Андреевой решите?! Устал народ от неопределенности!

— Да второй день на Политбюро твою Андрееву обсуждаем! — ответил вместо Михаила Сергеевича Дмитрий Тимофеевич, — а в это время израильтяне Вануну восемнадцать лет одиночки присудили за то, что рассказал миру правду об их ядерных бомбах!

— Какому Вануну? — растерялась Антонина.

— Какому-какому! Мордехаю, конечно! Выкрали его с помощью девки моссадовской из суверенного Рима и впаяли по полной! Наверное, чтобы других своих техников-ядерщиков запугать до полусмерти! — прохрипел министр обороны и хохотнул в кулак: — А то мы не знали, что они уже 400 бомб у себя в Димоне нахимичили!

— Загубина! То есть, генерал армии Язов! — строго вмешался в разговор главнокомандующий, — вы меня будете слушать, как бороться с химиком Андреевой или Загубиной про официально неподтвержденные атомные заряды рассказывать?

— Ну вас, конечно, товарищ Генеральный секретарь ЦК КПСС, — пробасил Язов и тут же шепотом добавил Антонине: — Сейчас еще полтора часа будет Сталина разоблачать.

— Загубина! Ты кого слушаешь, меня, твоего непосредственного начальника или шипение своего радиоприемника?! — строго спросил завгар трамвайного депо Кильмаматов, — я ей тут про политическую обстановку в мире, про Мордехая Вануну, а она радиоприемник свой крутит! Ты что услышать хочешь, Горбачева что ли?

— А как вы догадались, Раис Абдрахманович? — искренне удивилась Антонина.

Кильмаматов покраснел от возмущения:

— Да ты еще шуточки шутить! А с виду такая тихоня, такая простушечка! Иди к Шарунусу — вызывает!

* * *

— Чего тебе? — спросил Шарунус.

— Так вызывали, Юзефас Адомайтисович, — Антонина попятилась назад к двери.

— Зачем? — нахмурился Шарунас, но тут же исправился: — Ну как осваиваешься на новом месте? Рельсы от шпал научилась отличать? Электричества не боишься?

— Так у нас в троллейбусном тоже электричество, — возразила Антонина и вдруг вспомнила: — Калмыков просил передать, чтобы вы ему блесну вернули, которую еще в прошлогодний сентябрь порыбачить взяли!

Конец ознакомительного фрагмента.