Бей! Корсар из будущего

Юрий Корчевский (2010)

Ураганный фантастический боевик от автора бестселлеров «Пли!», «Огонь!», «Залп!» и «В цель!». Подхваченный водоворотом времени, наш современник унесен в далекое прошлое, чтобы принять бой не только на суше, но и на море. Канонир из будущего становится корсаром Ивана Грозного. Русские пушки бьют точно в цель! «Попаданец» попадет в любую мишень, будь то разбойничьи ладьи, тосканские каравеллы или берберские галеры! Наводи! Целься! БЕЙ!

Глава I

Однако как у Ксандра ни хорошо, а приживалкой жить не стоит, злоупотреблять расположением купца нельзя. Пора и честь знать.

Я обратился к Александру с просьбой посодействовать.

— С жильем помочь? Избу купить хочешь или на постой определяться будешь?

— Для начала — на постой.

— Найду, сегодня же и решим. Поживи, присмотрись. Понравится тебе город, глядишь — и останешься насовсем.

— Чего наперед загадывать — время покажет.

— Верно.

Александр уехал и буквально через час заявился снова:

— Пошли жилье смотреть.

Изба оказалась неплохой, комната — просторной, дверь замыкалась. Окно выходило во двор, да оно, может, и лучше так. Приятнее на зелень огородную глядеть, чем на забор, что к улице выходит. Далековато от центра, правда. Зато дешево: за проживание и обед — рубль в месяц. На постоялом дворе дороже выйдет. Хозяйка, бодренькая старушка Ефросинья — приветливая.

— Располагайся, барин. Мне не так скучно будет, опять же заработок.

Я отдал авансом рубль. Не приведет меня Александр к мошеннице, человек он порядочный.

Вообще мне с людьми здесь, в средневековой России, везло. Были враги, разбойники, но их сразу видно было, никто не маскировался. Большинство все-таки — порядочные, стержень у людей таких чувствовался, по вере и правде жили. Моральный климат другой, не то что в мое время.

Теперь главный вопрос — заработок искать, дело наладить, в нем купец мне не помощник, не тот профиль.

Для начала я решил познакомиться с самим городом, все-таки я был в нем впервые. Старинный Владимир, бывший столицей русского княжества при многих князьях, тянулся вдоль Клязьмы и стоял на трех холмах. Практически единственная длинная улица — Большая Московская переходила в Дворянскую и тянулась параллельно Клязьме. Почти все церкви и монастыри располагались именно на ней. Обнесенный крепостной стеной город имел несколько ворот, но двое из них меня просто поразили своей красотой — Золотые и Серебряные.

Я долго, почти как современный турист, ходил вокруг Золотых ворот. Золота на них не было, но три полосы меди, опоясавшие ворота, были позолочены и под лучами солнца сияли, как золотые.

Я перекрестился на возвышавшиеся над куполами кресты надвратной церкви и пошел по улице. Была она шире иных московских, однако большинство домов были деревянные. Множество маленьких улиц пересекали центральную и упирались своими концами в городские стены. Храмы, церкви и монастыри завораживали величием — незыблемая мощь, традиционная русская архитектура вселяли надежду на вечность седой Руси, твердыню ее православной Христовой веры. Крепостные стены, выщербленные местами высоко над головой, как боевые шрамы, свидетельствовали о былых жестоких штурмах города.

В общем, за полдня я обошел почти весь город и ноги сбил изрядно. Решил покушать в трактире, познакомиться со здешней кухней. Подкрепился, выпил винца — дрянного, кисловатого. Не иначе — трактирщик водой разводит. И, сидючи за столом, услышал интересный разговор. Рядом сидели трое служивого вида, похоже — подьячие или писари городской управы.

— Дочка-то у наместника болеет, уж что только матушка ее не делала: лекарей лучших звала, травников — даже, прости господи, знахарей, или колдунов.

Второй засмеялся.

— То-то наместник злой ходит. Как появится в управе, то подзатыльник даст, то переписывать грамотки заново заставит.

Дальше разговор пошел о челобитных, и мне стало неинтересно. Похоже, работа сама шла ко мне в руки. Интересно, чем таким хворает дочь наместника? Разузнать бы. А то получится неладно — заявлюсь к наместнику, а сам сделать ничего не смогу. Мало позора будет на мою голову, так еще из города выгонят, батогами побив.

А попрошу-ка я разузнать о недуге дочери наместника Александра. Он местный, связи есть, у него быстрее получится.

Решив так, я направился к дому купца. На мое счастье, он оказался дома.

После взаимных приветствий мы выпили по кубку вина, не в пример вину трактирщика довольно неплохого. Потом Александр спросил:

— С чем пожаловал?

— Нужда привела.

— У тебя денег полмешка, а ты про нужду.

— Я не о деньгах. Невзначай, сам того не желая, услышал разговор в трактире — о том, что дочь наместника больна.

— Эка новость! О том полгорода знает.

— Чем больна?

— Вот уж не знаю, — развел руками купец. — Знаю только — лекари известные ее пользовали, только без толку. Высек их саморучно наместник за бестолковость, крут он у нас. Три года, как государем поставлен на город. Раньше, говорят, воеводой был, оттого и подчинения требует беспрекословного. А еще слыхал, при кромешниках в опале он был, с семьей в селе захудалом на северах проедался. Демьяном Акинфиевичем звать. Ты нешто к нему собрался?

— Попробую. Где его найти?

— Известно где — дома али в управе. Только не допустят к телу. Домой только близких или родню слуги пускают, а в управе сначала к писарю или столоначальнику попасть надо, потом, коли дело важное, — к подьячему, затем — к дьяку. Ну а если без самого — никак, то уж только тогда…

— М-да, не проще, чем в ЖЭКе.

— Это что такое?

— Не бери в голову, пустое. Дом-то его где?

— Где ему быть — на Ивановской, там всяк покажет.

— Ну спасибо, выручил.

— Все же идти решил?

— Наведаюсь.

— Смотри, я тебя предупреждал.

Мы тепло попрощались, и я направился к своему жилью. Хозяйка всплеснула руками.

— Да где ж ты ходишь, родимый? Уж и обед твой простыл. Договаривались же — с обедом постой.

— Извини, хозяйка. А обед я по-любому съем, кушал уж давненько.

Хозяйка усадила за стол, расторопно накрыла. Готовила она неплохо, но зелени, специй — маловато. Как-то пресно здесь готовят. Это я еще в трапезной приметил. В супе — домашняя лапша да морковь. Ни петрушки тебе, ни укропчика, ни корешочка хрена, хотя, конечно, зима на дворе. Но сохраняли же как-то хозяйки в других местах зелень до самой весны.

Отобедав, я снял сапоги и улегся в постель. Хорошо! От печки теплом тянет, за окном — ветер холодный свистит, в трубе завывает. Плохо в такую погоду путнику — холодно, снегом дорогу переметает, а то и вовсе заносит. Заблудишься — быть беде.

Я размышлял, как мне попасть в дом наместника. Слуги могут и вовсе сразу взашей выгнать — хозяин и не узнает, что лекарь приходил. А вот как! Я аж приподнялся в постели от осенившей меня мысли. Он же из управы как домой добирается? Коли воевода бывший, то наверняка верхом, не в санях крытых, прозываемых кибиткой. Пешком ходить — не по чину, уважения должного не будет. Только и делов, что подождать неподалеку от ворот его возвращения со службы.

Так и сделал. Дом наместника нашел быстро — прохожие показали. Правда, один из них, приняв меня за просителя, посоветовал:

— Не ходи домой, слушать не будет. Слуги побьют да вытолкают взашей.

Я встал наискосок от ворот, по левую руку от Большой Московской. От управы дорога сюда одна, и воевода мимо не проедет.

Ждать пришлось долго, и когда уже начало сереть, в преддверии скорого наступления ночи, появился наместник. Впереди на коне скакал с факелом воин, за ним — наместник, и замыкал кавалькаду еще один воин с факелом. Все были при саблях. Промелькнуло опасение — брошусь к воеводе, примут за лазутчика какого да снесут башку, не разбираясь.

Всадники остановились у дома, и воин с факелом плетью постучал в ворота. Самое время действовать, а то откроют ворота, въедет кавалькада — прощай день бесполезного ожидания на морозе.

Я бросился к воеводе. Второй воин насторожился, положил руку на рукоять сабли.

— Демьян Акинфиевич! Не вели казнить, вели слово молвить!

Воин сзади убрал руку с сабли, зато приготовился пустить в ход плеть.

— Кто таков будешь? Почему ко мне домой?

— Лекарь я, о горе твоем прознал, помочь хочу.

Воевода помолчал немного.

— Назовись!

— Кожин, Юрий.

— Не слыхал про такого! Не местный, что ли?

— Из Пскова.

— Вот что, сейчас поздно уже, приходи завтра, после заутрени. Я слугам накажу — пропустят. Но смотри мне, — грозно изрек наместник, — сам вызвался помочь, сам и отвечать будешь.

— А помогу коли?

— Видно будет.

Воевода и воины въехали в открывшиеся ворота, а я с легким сердцем побежал к Ефросинье. Дела делами, а коню корм задать надо.

Утром слегка перекусил, почистил как мог кафтан, надел тулуп и пошел к дому воеводы. Конечно, лучше бы не тулуп надеть, а шубу — куда бы как представительней смотрелся, но не было у меня шубы.

Дойдя до дома воеводы, постучал в ворота. Почти тут же распахнулась калитка, выглянул здоровенный бородатый мужик в суконном кафтане, презрительно меня оглядел и процедил:

— Чего тебе, лапотник?

— Я лекарь, воевода вчера говорил — дочку посмотреть.

— Ты — лекарь? А ну-ка пшел прочь отсюда, пока плетей не получил!

В подтверждение своих слов привратник показал плетку-семихвостку. Штука серьезная, на концах ремешков подшиты свинцовые шарики. Такая может и калекой оставить.

Я развернулся и отправился восвояси. Нет так нет, как говорится — на нет и суда нет. Перебьемся как-нибудь.

Раздосадованный, я вернулся домой в плохом настроении. На улице холодно, идти куда-то не хотелось. Я разделся и улегся в постель.

Около полудня в ворота постучали. Хозяйка оделась, пошла открывать. Я даже ухом не повел. Кто ко мне прийти может? Разве только Александр?

Распахнулась дверь, в клубах морозного пара стояли хозяйка и служивый.

— Ты, что ли, лекарь будешь?

Я встал с постели.

— Я.

— Воевода прощения просит за оплошность слуги. Мне тебя сопроводить велел.

— Как же ты меня нашел?

— Люди подсказали.

Я начал одеваться, обдумывая — какие такие люди подсказать могли, когда, кроме хозяйки и купца, меня никто не знает?

Собрался быстро, и мы вышли на морозную улицу. У ворот стоял всадник, держа в руках поводья двух оседланных лошадей. Ишь ты, как воеводу зацепило!

— В седле удержишься?

— Не впервой.

Мы с посыльным вскочили в седла и с места рванули в галоп. Сытые кони несли резво, и через пару минут, распугивая редких прохожих, мы уже были у дома воеводы. Посыльный распахнул калитку, пропустил во двор. Я сделал несколько шагов и застыл от изумления.

На бревне лежал обнаженный до пояса человек. Приглядевшись, я узнал привратника. Рядом стоял служивый и плеткой лупил что есть мочи по спине. На коже вспухали багровые рубцы.

— Иди-иди, не задерживайся. По заслугам привратник получает.

На мой взгляд — жестковато, а впрочем — предупреждал же меня купец, что крутоват, суров и грозен воевода.

Едва мы с провожатым зашли в сени, как подскочил слуга, принял у меня с поклоном тулуп и попросил следовать за ним. Воин остался у входа, в сенях.

Поднявшись на второй этаж, слуга постучал в дверь, дождавшись ответа, распахнул передо мной створку двери. Я вошел и огляделся. Комната большая, полы и стены — в коврах. На кровати лежит девушка, рядом на стуле — боярыня, в домашнем сарафане без украшений. На голове — кика.

— Здравствуйте, я лекарь, звать Юрием.

Боярыня оглядела меня с ног до головы, видимо, осталась увиденным довольна, потому как улыбнулась и попросила подойти.

— Вот, кровиночка наша занедужила. Уж почитай годик. Никто вылечить не может. Мы уж и травников приглашали, и лекарей. Даже батюшка наш заморского лекаря привозил за большие деньги. Только не помог никто.

Боярыня пустила слезу.

Я приступил к осмотру.

— А сколько тебе лет?

— Осьмнадцать.

Хм, выглядит она моложе. Телосложение правильное, да живот великоват, а при пальпации — внизу живота опухоль прощупывается довольно немаленьких размеров — с небольшой арбуз.

Я начал расспрашивать девушку, что ее беспокоит, и возникло у меня подозрение на опухоль яичника. УЗИ бы сейчас, и все вопросы можно было бы снять.

— Замуж ей пора, да квелая она, кто же болящую возьмет? Сынок у нас да вот доченька. Здоровенькой росла, а как вошла в девичью пору, так и занедужила.

Чем больше я слушал жалобы, тем больше у меня крепло убеждение, что девушка больна по-женски. В свое время я просто направил бы ее к гинекологу и забыл про нее. А к кому ее здесь направишь, коли с высшим медицинским образованием я, почитай, один на всю Россию. Придется самому за гинекологию браться, тем более отступать поздно — сам вызвался.

Эх, сейчас бы книжки почитать медицинские, осветить в памяти топографическую анатомию и оперативную хирургию. Не занимался я этим разделом медицины, а после института уж сколько лет прошло. А память штука интересная — если не пользуешься знаниями, то мозг сбрасывает ненужную информацию в подсознание до поры. Это как в компьютере: убрал файл, а он в корзине, можно и назад вернуть — на «рабочий стол».

Сейчас вместо институтов академии да университеты. Преподают на более высоком уровне, чем нам, только все равно приобретенный с годами работы опыт — «сын ошибок трудных» — не заменишь ничем. К тому же и студенты нынешние не отличаются усердием, встречался я с ними, когда они на летнюю практику приходили, — зачеты за деньги сдают, по блату. Интересно, у операционного стола что такие «эскулапы» делать будут?

Ладно, это я отвлекся, наболело.

— Вот что, матушка-боярыня. Девочке твоей операцию делать надо, внутри у нее опухоль выросла.

— Какая такая перация? Слыхом не слыхивала. Я сейчас мужа позову — ему объяснишь, вдвоем решайте.

Боярыня ушла и вскоре вернулась, но одна.

— Пойдем со мной, трапезничает наш хозяин, там поговорите.

Я пошел за боярыней. Трапезная была на первом этаже, рядом с кухней.

Была она обширна, судя по столам и лавкам — человек семьдесят поместится, не толкая друг друга локтями. В торце центрального стола восседал в гордом одиночестве воевода. Перед ним стояли серебряные блюда, кувшины и кубки с едою и напитками.

Боярыня села от воеводы на почетное место — по левую руку, я же остался стоять, только подошел поближе.

— Ну, лекарь, сказывай.

— У дочки твоей опухоль в животе, надо живот резать и лишнее убирать.

— Да ты в своем уме ли? Это же больно! Слабенькая она, не выдюжит.

— Если не делать ничего, угаснет она вскорости. А коли Господь поможет, так после операции на поправку пойдет, расцветет, замуж выйдет, внуков вам нарожает.

Воевода отшвырнул недоеденную куриную полть, повернул голову к боярыне.

— Боязно за дочь, Евпракся.

— Ой, не знаю, что и делать, на что решиться, — заголосила боярыня.

Воевода хлопнул по столу ладонью, решительно поднялся.

— А дочь выживет?

— Душой кривить не буду — надежды невелики, но без операции — никаких.

— Обрадовал ты меня, лекарь, нечего сказать, — угрюмо насупился воевода.

Но воевода не был бы таковым, коли не умел бы принимать решений при жестоких ударах судьбы.

— Если делать, то когда?

— Завтра же и возьмусь, чего тянуть?

— И правда. Как ни тяжело, а надо попробовать. Сделаешь все, что можешь, способен на что, выздоровеет дочь — озолочу. Умрет — пеняй на себя, сам назвался. Что от меня нужно?

— Воды теплой, холста беленого, мягкого поболе, и чтобы никто не мешал. Стол еще.

— Завтра все будет. Еще?

— Тяжко ей будет после операции, пригляд лекарский постоянно нужен — хотя бы на неделю.

— Разумеется — комнату рядом выделю, кормить тебя будут. Еще?

— Вроде все.

— Не должно быть «вроде».

— Тогда все.

— До завтра, с Богом.

Я вышел, в сенях слуга накинул на меня тулуп.

В задумчивости я брел домой. Может, зря взялся за столь сложное дело? Конечно, по работе мне приходилось экстренно оперировать и гинекологических больных, особенно после аварий и катастроф. Но онкогинекология — совсем другая область, со своей спецификой.

Я глубоко вздохнул. К черту сомнения, в это время все равно никто лучше меня не знает и не сможет помочь — это уж точно. Ситуация просто такова: не сделать — смерть, сделать — какой-то шанс есть. Единственное, что я потеряю в случае неудачи, — моя собственная жизнь. Не простит мне воевода неудачи, и ладно, если просто повесит или голову снесет, так еще ж и помучить может. Понятно, не сам свершит — слуг у него полно, а время сейчас жестокое. Для палача кожу с живого содрать — как в носу поковырять. А посему — надо очень стараться.

Придя домой, я съел все, что приготовила на обед хозяйка, — вернулся аппетит. К вину не прикасался — надо иметь голову трезвую и руки ловкие.

Ближе к вечеру пошел домой к купцу — сообщить, что завтра операция. После нее — неделю у воеводы буду жить, и сомнительно, что меня в это время выпустят в город. Я, собственно, и пришел к Александру затем, чтобы сказать: коли не вернусь через десять дней или раньше купец услышит про меня неладное, пусть коня моего себе заберет, а деньги — сыну отправит во Псков, коли по пути будет.

Александр заверил меня, что все выполнит в точности.

Немного успокоенный, я вернулся домой. Уснул быстро. Проснувшись утром, понял, что волнуюсь. Странно, шведского короля оперировал — и то такого волнения не было. Старею, что ли?

Добравшись до дома воеводы, я поздоровался с боярыней и дочкой наместника. Ее, кстати, звали Ксенией.

Осмотрев стол, я подтянул его к окну. К моему удовольствию, в переплеты были вставлены стекла, а не слюда. Ярко светило солнце, отражаясь от снега, и в комнате было светло.

Я попросил боярыню уйти. Та поджала губы и с неудовольствием вышла.

Ксения разделась и улеглась на стол. Крепкие столы делали раньше — не скрипнул, не шелохнулся. Знамо — из дерева сделан, не из опилок.

Я напоил Ксению настоем опия. Пока он медленно начинал действовать, вымыл руки и разложил инструменты. Пора.

Я вытянул перед собой руки — не дрожат ли пальцы? Нет, нервы в порядке. Сделал первый разрез, а потом отключился от окружающего. Прошил сосуды кожи, клетчатки. Расширил разрез. Передо мной открылась опухоль — большая, округлая, красно-сизого оттенка. Черт, как неловко — нет удобного доступа к ножке опухоли.

Вообще-то опухоль внушала некоторые надежды. Во-первых, подвижна, что является хорошим признаком — не проросла в окружающие органы, во-вторых — ножка есть, через которую проходят сосуды, питающие опухоль, — их прошить и пересечь легче. В-третьих, опухоль овоидная, как яйцо, что чаще бывает при доброкачественных образованиях. Раковые опухоли быстро прорастают границы органа, где появились. Форма их неопределенная — во все стороны растут, как кляксы, внешне — белесоватые.

У меня по ходу операции медленно повышалось настроение. Все — выделил опухоль, вытащил из живота, положил рядом с телом девушки. Осмотрел живот — нигде не кровит. Стало быть — пусть пока полежит так.

Я переключился на опухоль. Осмотрел ее снаружи, потом рассек ампутационным ножом и чуть не вскрикнул от радости. Внутри опухоли было сало, волосы — даже какие-то плотные фрагменты, напоминающие костные. Так это же тератома, или дермоидная опухоль. Образование доброкачественное, врожденное, но расти обычно начинает с наступлением периода полового созревания, поскольку исходит из яичников.

Фу! Я испытал облегчение. Если бы это был рак, пришлось бы делать более обширную операцию — удалять лимфоузлы, а может быть, и некоторые близлежащие органы.

Кстати, даже в современных больницах технология такая же. При операции удаленную часть или орган относят к патологоанатому или гистологу на срочное исследование, и пока оно выполняется, хирурги ждут заключения. От вердикта коллег зависит — зашивать ли операционную рану или продолжать операцию.

Понятно, что никакого патологоанатома или гистолога тут не было. Но я получил огромное облегчение — все-таки опухоль не злокачественная. Я сделал ревизию брюшной полости — нет ли кровотечения, в каком состоянии другие органы? И со спокойной совестью ушил рану. Все!

Перевязав Ксению, я перенес ее на кровать. Сел на стул, холстиной обтерся. В доме было тепло, но не жарко, а я — весь мокрый от пота. Ксения стала отходить от опия, застонала.

— Потерпи, девочка, будет больно, но все плохое уже позади. Вскорости ходить станешь, с подругами на посиделках песни петь, замуж выйдешь, деточек нарожаешь, и все у тебя будет хорошо. А сейчас крепись, больно — я понимаю, но это пройдет.

Я вышел в коридор, желая поговорить с боярыней, да ее и искать не пришлось. Слуги поставили ей стул, и она маялась в коридоре рядом со спальней дочери, превратившейся в одночасье в операционную.

— Все, матушка, самое тяжелое и худшее позади. Удалил я болячку. Пройдет неделя, заживет живот, и будет дочка твоя веселее и краше, чем до болезни.

Реакция боярыни меня удивила. Она бухнулась передо мной на колени и стала целовать руки.

— Ты что, боярыня, окстись! Не ровен час — прислуга увидит.

— Да плевать мне на холопов — дочка намаялась, и я с ней. Каждый день таяла. Я уж в отчаяние впала, в церковь каждый день ходила у Бога исцеления просить. Да видно — грехов много, не внимал Господь.

— Неправа ты, матушка. Встань, будь ласкова. Услышал Господь твои молитвы, раз меня к дочери твоей привел. Моими руками ее исцелил.

— А и правда! Услышал Господь!

Боярыня снова упала на колени, стала истово креститься.

— Можно мне ее увидеть?

— Дозволяю, но недолго. Тяжко сейчас ей, больно. Но слово даю — через неделю вместе с вами за одним столом трапезничать будет.

— Слава Богу! Сподобил Господь!

Мы прошли в спальню Ксении. Она была бледна, но, завидев матушку, слабо улыбнулась.

— Жива я, матушка! Лекарь обещает — здорова буду, замуж выйду, деток рожу.

— Счастье-то какое!

Боярыня заплакала.

— Все, все. Ксении сейчас поспать надо, отдохнуть. Чего мокреть разводить. Радоваться сейчас надо. А к вечеру куриным бульоном дочь попотчевать.

— Сейчас распоряжусь.

Боярыня взяла себя в руки, вышла из спальни.

Вышел и я. Однако где же комнатка, что мне отвели? Я прошелся по дому и, к своему удивлению, не обнаружил ни одного слуги.

Выглянул в окно. Да они все во дворе стоят, озябли уже на морозе. Воевода слишком прямолинейно понял мою просьбу, чтобы никто не мешал, и попросту распорядился всем выйти из дома. Я засмеялся. Он что, настолько солдафон или так сильно любит дочь? А ведь при неблагоприятном для Ксении исходе угрозы воеводы были абсолютно реальны. Умри его дочь на столе, я бы не дожил и до вечера. По спине пробежал холодок.

Я вышел на крыльцо.

— Все прошло успешно, можно вернуться в дом, и молитесь все во здравие Ксении.

Толпа слуг дружно упала на колени и стала истово креститься. Потом потянулись в дом, в тепло.

Ближе к сумеркам домой заявился воевода. В доме сразу засуетились, забегали. Через некоторое время слуга известил, что наместник меня ждет.

Я спустился в уже знакомую трапезную. Воевода вкушал после трудового дня. На сей раз он предложил сесть.

— Что скажешь, лекарь?

— Сейчас покажу.

Я поднялся наверх, взял замотанную в холстину удаленную опухоль, спустился вниз, положил на стол и развернул тряпку. Воевода перестал есть, подошел поближе.

— А это что?

— То, что было в животе у твоей дочери, и то, что я вырезал. Как заживет рана, она будет здорова.

Наместник изменился в лице, побледнел, похоже — ему стало дурно. Он бухнулся на стул, приказал:

— Дай вина!

Я налил в кубок вина, подал. Наместник жадно осушил кубок.

— Бедная девочка, носить в себе эту дрянь! Как она себя чувствует?

И только я открыл рот, как он поднялся:

— Не отвечай, я сам посмотрю.

Быстрыми шагами наместник направился по лестнице к комнате дочери.

Ксения не спала, на лбу ее была видна испарина. Плохо ей сейчас, но ведь после операции прошло всего несколько часов. И более крепкие люди, дюжие, здоровенные мужики, расползались, как кисель, после операции. Но девочка держалась, даже улыбнулась отцу.

Я вышел. Пусть поговорят наедине.

Через несколько минут наместник вышел, вернулся в трапезную. Снова подошел к удаленной опухоли, посмотрел с отвращением. Неожиданно для меня взял сверток в руки, подержал, опустил на стол.

— Фунтов пять-шесть? Как думаешь?

— Похоже на то.

— И откуда эта дрянь берется? Ты откель такой резвый здесь взялся? Что-то раньше я о тебе не слыхал.

— Из Пскова.

— Чего убег?

— Не убег, сам уехал. Не хочу о том.

— Твое дело. Садись со мной, отметим.

— Не могу, за ней сейчас присмотр нужен.

— Ну один-то кубок вина разум не затуманит. Небось, не каждый день у наместника за столом сидишь.

— Твоя правда, Демьян Акинфиевич.

— Давай за Ксению! Чтобы выздоровела.

Мы выпили, наместник показал рукой на еду:

— Угощайся.

Я не заставил себя упрашивать — наелся.

Наместник выпил еще.

— Ты где научился лекарскому делу?

Ага, так я тебе и сказал, что только через четыреста с лишним лет окончу медицинский институт. Конечно — соврал:

— В Париже, у лучших медикусов.

Наместник покачал головой.

— Умеют же — не то что наши лапотники.

Я чуть не засмеялся.

— Ладно, будет еще время поговорить. К дочери ступай.

Я вернулся в спальню Ксении. Она уже спала. Осмотрев повязку, пощупав пульс и не найдя поводов для беспокойства, вышел в коридор. Здесь меня уже ждал слуга — проводил в соседнюю комнату, отведенную мне на время ухода за Ксенией. Спросил, что подать к столу.

Есть я уже не хотел и сразу лег спать. Дома бы беспробудно спал до утра, но здесь внутренний будильник уже через три часа разбудил меня. Проведав больную, я опять прилег. Ночью еще дважды вставал и проверял состояние больной.

Так — в заботах и перевязках — прошла неделя. Муторно, обыденно, но выхаживание пациента после операции — едва ли не половина успеха.

Настал день, когда я с легким сердцем снял швы.

— Ну, Ксения, на том будем прощаться. Тяжелого не поднимай, плясать можно будет через месяц — не ранее. Через недельку загляну, проведаю. Будет плохо — пусть батюшка за мной пришлет.

— Спасибо, Юрий. Я уже хорошо себя чувствую — как раньше.

— Не забудь на свадьбу пригласить.

— Какая свадьба — у меня даже жениха нет.

— Будет, появится вскорости. Хворала ты сильно — о том все знали, а кому жена больная нужна? Ты теперь в свет выйди, в церковь сходи. Пусть все видят, что здорова ты. Вот женихи и объявятся. Девка ты красивая, подточила тебя болезнь немного — да это дело поправимое. Икру поешь да фруктов. Через недельку румянец на щеках заиграет — парни глаз не отведут.

— Да ну тебя! — Ксения засмущалась.

Я поклонился и, забрав сумку с инструментами, вышел из дома. Завидев меня, слуга кинулся открывать ворота. Так и должно быть — встречают по одежке, провожают по уму.

Конец ознакомительного фрагмента.