Двойник Президента

Юрий Молчан, 2022

2026 год. Григорий Растахов – исцеляет людей прикосновениями, силой молитвы и… оргиями. Смертельно больной президент назначает его духовником, и у правителя России впервые появилась надежда. Но некоторым очень влиятельным людям Растахов встал поперек горла, равно как и сам президент.

Москва. Кремль. 14 мая 2026 г. 22.34

Страшная боль застигла президента прямо за рабочим столом. Хлестнула вдоль позвоночника, острым колом ударила в череп, и в мозг словно вонзились шипы.

На крик, что вырвался сквозь стиснутые зубы, вбежал секретарь и помощники, все до рези в глазах одинаковые в пиджаках и галстуках.

— Врача! Быстро! — прокричал Тилов, вместе с остальными помогая президенту прилечь на кушетку.

Президенту закатали рукав. Человек в белом халате быстро извлек из чемоданчика пару ампул и ввел шприц в вену.

— Ну как вы, Дмитрий Сергеевич? — поинтересовался он, когда президент открыл глаза. Измученное лицо сделалось бледным, но глава государства смотрит взглядом человека, который готов катить камень до конца, даже если Сизиф давно сошел с дистанции.

— Отпустило, — проговорил Загорский. — Благодарю, Андрей Петрович.

Врач посмотрел на экран планшета, покачал головой.

— Датчики показывают, что у вас упало давление, — заметил он. — Повышенный уровень лейкоцитов в крови. Метастазов, правда, стало меньше.

Усталым жестом Загорский велел Тилову и остальным выйти.

— Позовите Растахова, — сказал президент негромко. Секретарь повернулся и торопливо кивнул. Он вышел, на ходу доставая смартфон и поправляя на ухе «устрицу» беспроводной связи.

Когда они остались вдвоем, врач посмотрел на президента критически, поправил на халате перекосившийся бейдж с фамилией Домогаров.

— Метастазов стало меньше, Дмитрий Сергеевич, — произнес он. — Но они все же есть. Ваш позвоночник…печень… Я не понимаю, как вы вообще можете работать. У вас же должна быть сильная слабость. А как часто приступы боли?

Президент сел на кушетке, оперся спиной о стену. Платком вытер вспотевшее лицо.

— Сегодня — третий раз за день. Еще месяц назад было каждые два часа.

Домогаров покачал головой, брови изумленно взлетели.

— Я, конечно, очень рад. Но…не понимаю. — Он устремил на президента глаза, вокруг которых собрались морщинки, а внизу пролегли тени. — В наш технологический век…целителей не осталось. Да их никогда и вовсе не было… Но даже если у вас…гм… эффект плацебо, я очень рад.

Минут десять сидели в молчании, доктор подключился к остальным наноботам, плавающим в крови президента, и стал снимать на планшет дополнительные данные.

За дверью раздались громкие шаги, голоса. Затем настойчиво постучали.

— Входите! — сказал президент, и врач заметил, как его немолодое лицо вновь сделалось твердым. В глазах промелькнула надежда, но тут же укрылась за жестким и уверенным взглядом правителя.

В кабинет вдвинулся высокий широкоплечий человек. Под горлом черной сутаны католического священника белеет манишка. На правой руке черная кожаная перчатка, на левой не хватает мизинца. Домогарова передернуло.

— Андрей Петрович, — сказал президент, вновь морщась от вернувшейся боли. — Вы свободны.

Недоверчивый, злой взгляд врача уперся в Растахова. Волосы на плечах здоровяка лежат неопрятными патлами, неухоженная борода спускается до груди. А еще у него, как сказали бы деревенские старики — бешеные глаза, словно в них тлеют адские угли.

— Что ж, отдыхайте, Дмитрий Сергеевич.

Тилов тут же закрыл за ним дверь, оставив президента с Растаховым наедине.

— Это какое-то безумие, — сказал доктор секретарю. — Священник лечит президента, хотя тут бессильны нано-боты и немецкие медики. Натуральное средневековье!

Тилов порыв возмущения не поддержал, и доктор вышел, неодобрительно цокая языком.

Проследив по монитору, что врач ушел в комнату на другом конце длинного коридора, он устало потер виски и сказал через открытую дверь:

— Саш, сделай-ка нам всем кофе. Похоже, опять до ночи засидимся.

***

Водитель уверенно гонит джип, лихо обходя автомобили, которые, казалось, ползут, а не едут, по всем четырем полосам. Сидя на заднем сидении, Растахов задумчиво смотрит на окутанную ночными огнями Москву.

Взгляд то и дело цепляется за католические храмы. Огни фонарей подсвечивают их празднично и торжественно, словно сегодня Пасха или Рождество, хотя календарь на линзе в правом глазу показывает четырнадцатое мая.

Иногда взгляд вычленяет и золотистые купола православных церквей, но те выглядят слишком уж яркими, броскими, как скоморохи. Родные храмы католиков все-таки более величественны, есть в них нечто от отцов Церкви — великих апостолов Петра и Павла.

— Вот подумай только, Сашка, — произнес Растахов, обращаясь к водителю, — что, если бы князь Владимир в 988 году принял не католицизм, а поддался бы на уговоры басилевса и окрестил Русь православием. Доказано, что вера влияет на менталитет. А католические страны живут богаче, как, впрочем, и протестантские. Как тебе такое?

— Мне один черт, — признался водитель. — Я в церковь не хожу. А вот деньги — это хорошо.

— Не поминай нечистого всуе, — буркнул Растахов рассеяно и добавил с сарказмом: — А только, когда действительно нужно.

Достав смартфон, он разложил корпус, делая экран вдвое шире. Кликнул по иконке Скайпа и выбрал нужную аватарку. После тихих гудков на экране появилось лицо черноволосой женщины. Молодое, красивое, с татуажем. Так и манит приехать и посмотреть на хозяйку воочию, насладиться ее обществом, а, возможно, и получить нечто большее.

— А, это ты, Григорий, — сказала насмешливо, но по глазам заметно, что ждала его звонка. — Ты же обещал встретиться с моими подругами. Им не терпится познакомиться! Все уже собрались, ты где?

— На дачу потом, — сказал Растахов решительно. — Сначала поехали в «Пушкин». Потом уже за город оттягиваться. Бери всех подруг, кто захочет.

Молодая женщина хитро прищурилась.

— А ты нас всех сдюжишь?

Растахов фыркнул.

— Ты ж меня знаешь, Настасья. Перекусим. Потом съездим в сауну, попаримся. Поговорим о высоком.

— Эх, Гриша. Пора уже остепениться. Со мной, например. А то вечно в новостях твое лицо с какой-нибудь гламурной бабой.

— Поменьше читай желтую прессу, — сказал он, поморщившись. — Лучше привози девчонок в «Пушкин».

— Хорошо, — улыбнулась женщина, как бы невзначай поправляя каре. — Заказывай столик на восьмерых. Через час.

Она отключила связь. Растахов глянул на водителя и стелющийся впереди проспект, где несутся машины, рассекая фарами темноту. Вся Москва впереди похожа на бескрайнюю реку огней.

— Гони в ресторан, — велел он.

— Как скажете, Григорий Ефимович, — кивнул водитель. — Вам побыстрее, или будем ПДД соблюдать?

— В задницу ПДД, — сообщил Растахов. — Главное без членовредительства, а там — как обычно.

Джип рванулся вперед. Мотор ревет, словно под капотом сидит могучий зверь, с наслаждением несущийся вскачь. Давно вошедшим в обиход автопилотам Растахов не доверяет, предпочитая водителя-человека.

Огни на улицах замелькали чаще. Шофер стал лавировать меж машинами, крутить баранку, то поддавая газу, то изредка притормаживая, чтоб избежать столкновений.

Полицейская сирена раздалась чуть позже, чем ожидал Растахов. На экране на приборной доске появилось одутловатое лицо, стали заметны погоны на плечах.

— Водитель автомобиля 667АБВ. Немедленно прижмитесь к обочине и остановитесь!

— Дорожники, — проворчал Александр. — Будем останавливаться или как?

Александр глянул в зеркало заднего вида. Растахов поймал его взгляд, ощутил, как внутри поднимается черная, как деготь, и такая же вязкая, злость. Он ненавидел, когда ему мешают, что-то навязывают, заставляют. Хватит. Он уже за все заплатил — поломанными ребрами, порванной селезенкой. Искусственной рукой, металлической пластиной в черепе и многочисленными имплантами. Теперь, когда он вхож к самому президенту, напомнил себе Растахов, никто никогда ему приказывать не посмеет.

— Тормози, — велел он жестко.

Как только приблизился тротуар с ярко освещенными вывесками, Растахов решительно распахнул дверцу.

Полицейский в темно-синей форме вылез из остановившегося сзади автомобиля и неспешно подошел. Направился было к водителю, но здоровенный, на голову выше него Растахов преградил дорогу и посмотрел вопросительно и зло.

— В чем дело?

«Дорожник» оглядел его неприветливо, в глаза бросилась черная сутана священника.

— Вы превысили скоростной режим в черте города, — бросил полицейский ворчливо, — и дважды проехали на красный свет. Отойдите, гражданин…святой отец.

— Слушай меня, лейтенант, — сказал Растахов, уже закипая. — Ты, что, меня не узнал?

Полицейский вытащил мини-сканер, похожий на фен для сушки волос, и навел на правый глаз Растахова. Послышался тихий писк считывающего устройства.

Полицейский глянул на монитор, и лицо изумленно вытянулось. Он хмуро посмотрел на стоящего перед ним человека в сутане. Грудь широка и могуча, на толстой цепочке небольшой аккуратный крест с ровными гранями.

— Господин Растахов, — проговорил он нехотя. — Ваш водитель нарушил правила ПДД, но я не имею права вас штрафовать. Ваше имя в «зеленом списке».

— Ступай, лейтенант, — произнес Григорий. — И больше не греши.

— Кто бы говорил, — пробурчал «дорожник» и вернулся к машине, напоследок одарив неприязненным взглядом.

— Поехали, — бросил Растахов, садясь назад в джип. — Мне еще надо столик заказать.

— Для вас всегда столик будет, — заметил водитель. — Кто посмеет отказать духовнику президента.

***

Рублевка. 15 мая 2026 г. 00.53

Ее кожа была нежна, как шелк. В идущем из окон дома мягком свете она казалась речной нимфой, что каким-то чудом вышла из воды и вот лежит себе здесь, в шезлонге возле просторного бассейна. Как и ее подруга в соседнем.

Обе стройные и обнаженные. У брюнетки на животе замысловатой вязью выведена татуировка «Настя». Несмотря на то, что уже за тридцать, она телосложением и ростом напоминает девушку-подростка.

У второй в пупке поблескивает колечко, как и в левом соске небольшой груди. Длинные светлые волосы струятся по плечам.

— Ну ты и жеребец, Гриша, — рассмеялась блондинка и легким движением соскочила в воду.

Голый, здоровенный как медведь, Растахов взял початую бутылку виски и сделал глоток. Затем подхватил вапорайзер, неспешно закурил. Взгляд сделался отстраненным. Он сжал и разжал металлические пальцы в перчатке на правой руке. Коснулся обрубка мизинца на левой.

— Ты похож на древних святых отшельников, о каких в детстве рассказывала бабка, — призналась Настасья, глядя на Растахова с любопытством. — Такой же лохматый, бородатый, в глазах у тебя огонь, а уж когда ты начинаешь отпускать нам с подругами грехи, то там вообще пляшут черти. Хотя ты ж, по идее, священник. Преподобный. У вас же вообще целибат. Да и бороду тебе носить не положено.

— Много будешь знать, — сказал Григорий, выпуская изо рта клуб белого дыма, — скоро состаришься, Настя. А в России Папа священникам бороду носить разрешает. С самого крещения Руси. По крайней мере, устав дозволяет исключения.

— Ну я же хочу знать все о преподобном, что отпускает мне грехи, — рассмеялась она. — Пусть и в такой, прямо скажем, нетрадиционной манере.

Растахов отпил еще виски и посмотрел на нее. У Настасьи за спиной прошла вылезшая из бассейна блондинка. С нее ручьями стекает вода, а стройные бедра, покачиваясь, блестят в падающем из окон свете. Она ушла в дом, вскоре там негромко заиграла музыка, и ухо Григория стало улавливать джазовые нотки.

— Что ты хочешь узнать? — спросил он, посмотрев на прекрасную обнаженную собеседницу.

— Гриша, у тебя искусственная рука, — сказала она. — Приложение у меня в телефоне показывает, что часть твоего черепа — металлокерамический протез. У тебя опять же три искусственных ребра, а спина вся в жутких шрамах.

Молодая женщина приблизилась, заглянула в его суровое лицо, спросила уже без тени шутки или иронии:

— Откуда у тебя протез и шрамы? Кто тебя так сильно бил? В тебе столько энергии, что аж из ушей выплескивается. Ты почти час любил меня с Алиной. Мы уже выжатые, как два лимона, а у тебя вон ни в одном глазу, как будто ты готов кувыркаться до утра. — Она улыбнулась. — Не будь я такая ревнивая, я бы привезла после ресторана еще подруг. Чисто эксперимент на тебе поставить.

Настасья продолжала смотреть, как будто взгляд тянет к этому суровому бородачу неким магнитом. Мелькнула мысль, что вот сейчас, пока голый, он вполне сошел бы за деревенского мужика из прошлых столетий, который пьет самогон, прыгает зимой в прорубь и может согнуть в ладони подкову.

— Не забивай голову, — посоветовал Григорий, затягиваясь и вновь выпуская клуб дыма, который на миг скрыл лицо Настасьи. — Ни мне, ни себе.

— Поговаривают, что тебя зовут «Механический духовник», — сказала она негромко. — И что наш президент обсуждает с тобой не только Библию и свое здоровье. А еще и государственные вопросы. Слушай, а правда, что он смертельно болен?

От взгляда, которым одарил ее Растахов, Настасья вздрогнула. Если до этого в глазах плясали озорные черти — даже чёртики, то теперь оттуда словно взглянул зверобог, которым в древности резали в жертву людей.

— Президент здоров, — произнес он медленно. — Я действительно его духовник, пусть и частично механический. Остальное тебе лучше не знать. Ты поняла?

— Поняла, конечно, — сказала Настасья торопливо и примирительно улыбнулась. — Секреты есть у каждого. Может, когда-нибудь сам расскажешь, если захочешь. Времени у нас много, ведь так?

В ее голосе прозвучала надежда.

— Никогда больше не заводи этот разговор, — повторил Григорий с нажимом, словно бы сдерживая рвущуюся ярость.

Резко встав с шезлонга, он направился в дом.

***

Воспоминания об этих, казалось бы, совсем еще недавних событиях всегда возвращались с болью, обидой — на тех людей и самого себя. После них всегда начиналась мигрень.

Организм словно напоминал Растахову об истоках его теперешнего положения в обществе, как бы иллюстрируя расхожую истину, что без боли и падения в самые глубокие ямы не бывает взлетов в горние выси.

Григорию вспомнилось, каким он был несколько лет назад, пока все эти искусственные части не были встроены в его могучее, здоровое тело. Вспомнилась сауна, где был с другими жителями небольшой деревеньки, когда из него сумбурным потоком хлынула проповедь.

Конец ознакомительного фрагмента.