С Гудзона выдачи нет

Юрий Моша

Юрий Моша, основатель компании «Второй паспорт» и цифровой платформыe-pr. online открывает свою книгу жизни для широкого круга читателей.Как за 24 часа изменить свою жизнь, переехав из одной страны в другую, начать с нуля и стать успешным бизнесменом с международным опытом за пару лет, заново влюбиться и создать семью, обрести надёжных партнёров и верных друзей – читайте об этом в новой книге.

Пролог

Вечером 9 марта 2011 года в аэропорту Шереметьево меня не хотел брать ни один таксист. Все в голос говорили: «Ехать опасно, мы разобьемся — вы что, не видите, какой гололед?» В последний момент нашелся парень, отважившийся взять меня пассажиром. Нужно было попасть в Минск до утра, на рассвете мой самолет улетал в Нью-Йорк. Ехать поездом было рискованно, в самолет в Москве мне тоже садиться не советовали: у пограничников могла быть на меня ориентировка.

Примерно за сутки до отъезда в Минск со мной согласился встретиться бывший сотрудник ФСБ по имени Павел. Его координаты мне дал один знакомый, когда я искал кого-нибудь, кто готов был помочь мне хотя бы консультативно. Никаких гарантий безопасности не было. Я мог в любую минуту оказаться под колпаком у российских властей — однако, по словам Павла, все было не так уж безнадежно. Он сказал: «Езжай на машине, машины проверять не будут. Погранцы заходят исключительно в поезда. Общую розыскную базу по СНГ только собираются сделать, пока что ее нет».

Он пытался проверить, есть ли мое имя в списках преступников, которым запрещено выезжать за границу. Вроде бы я в них не числился, но ничего нельзя было с уверенностью утверждать. Мы сидели в кафе неподалеку от Белорусского вокзала, в заснеженной Москве, и он рассказывал мне о том, как лучше поступить в моей ситуации. И хотя я вроде понял, что следует брать такси и ехать на нем в Беларусь, все равно почему-то рванул в Шереметьево, а по дороге колебался и думал: «Не улететь ли мне в Нью-Йорк прямо отсюда?»

Я стоял перед зданием аэропорта и сквозь толстое стекло смотрел на людей, курсирующих внутри: у каждого были свои заботы и свои рейсы, и до меня, скованного страхом, никому не было дела.

Постояв так немного и подумав, я позвонил брату Сергею в Новороссийск. С ним сообща мы и приняли окончательное решение: я еду в Минск и улетаю именно оттуда.

Павел оказался прав: машину действительно не проверяли. Мы миновали российско-белорусскую границу без единого досмотра. На КПП между Россией и Беларусью вообще не было ни одного человека. Пока ехали, и я тревожно смотрел на пролетавшие в темноте за окном деревья, мой брат брал билет в Нью-Йорк с пересадкой в Вене на мое имя онлайн так, чтобы в аэропорту за стойкой регистрации мне оставалось лишь назвать фамилию.

Я покидал многолюдную мартовскую Москву не оглядываясь. Думая только о том, чего хотелось бы избежать. Покидал Россию. Бежал в никуда, оставляя позади все, созданное годами круглосуточного труда, бежал от преследования, от умело сфабрикованного уголовного дела. Мне грозило тюремное заключение сроком до десяти лет. Меня обвиняли в том, чего я никогда не совершал, давили со всех сторон. Я не знал, чем закончится побег и куда он меня приведет. В голове не было готового, продуманного плана — вообще ничего, кроме смятения, усталости и страха. Через сутки мне предстояло оказаться в стране, которую я видел лишь из окна туристического автобуса. Мне были известны только яркие и привлекательные ее стороны.

Ночь выдалась бессонной. Дорога заняла более восьми часов, в Национальный аэропорт «Минск» прибыли после полуночи. Логике мой страх не подчинялся: я опасался, что меня просто «достанут»: остановят, задержат из-за какой-нибудь мелочи и в итоге возьмут под стражу.

Виктор Жуков, мой новороссийский адвокат, сказал когда-то: «Будь осторожен: если ты в розыске, тебя могут поставить на прослушку». Поэтому на всякий случай, боясь, что меня не выпустят из Беларуси, я купил в минском аэропорту местную, красного цвета сим-карту и поменял российские рубли на белорусские «зайчики».

Вторая волна нервного напряжения накатила, когда я подошел на регистрацию. «А вдруг Павел был не прав? А вдруг я все-таки есть в этих списках? А вдруг меня спросят, почему лечу через Минск?» Я ждал опасности буквально отовсюду.

На мое счастье девушка-пограничник в будке паспортного контроля равнодушно взяла паспорт, равнодушно глянула в него и, шлепнув штамп о выезде, так же равнодушно вернула. Без единого вопроса.

Пройдя регистрацию и паспортный контроль, я направился в бар и заказал себе бокал «Хеннесси». Он стоил какую-то совершенно копеечную сумму. Рядом со мной сидел пожилой мужчина и тоже пил коньяк. Он как-то сразу определил, что я из России. Мы разговорились. Он оказался замом начальника службы безопасности аэропорта «Минск», в тот день он ушел на пенсию. Это был позитивно настроенный, оптимистичный мужик, который хотел продолжать работать и даже дал мне номер своего телефона. Узнав, что я предприниматель из России, он предположил, что я, наверное, могу открыть в Белоруссии филиал и взять его в свою фирму… Я же в тот момент покидал Родину, страну, в которой вырос, в которой многого достиг и которую искренне любил. И я понятия не имел, когда вернусь.

Сотрудник ФСБ Павел в московском кафе тем мартовским вечером все мне сказал правильно: в Беларусь ориентировки отправлять только собирались. Путь оттуда мне пока был полностью открыт. И кажется, я стал первым, кто рассказал в прессе, что сбежать из России можно через Беларусь.

Сидя в салоне самолета и наблюдая за тем, как стюардесса жестами объясняет правила безопасности, я вдруг подумал: «Ходорковскому не повезло. Он не успел уехать и сейчас в тюрьме».

В полете я наконец-то выспался. Из аэропорта Кеннеди я вышел в темноту вечернего Нью-Йорка. Шел дождь. И мне, конечно же, нужно было где-то ночевать.

Друг моего отца Армен приехал в Америку в девяностых, а затем вернулся в Новороссийск реализовывать новые бизнес-идеи. Он узнал, что я уезжаю, за сутки до моего побега. Я попросил его помочь с адвокатом и жильем на первое время, и Армен дал мне контакты женщины по имени Анна. Она жила в Бруклине, работала ассистентом адвоката. (Наше знакомство с нею в будущем продолжится, поскольку услугами адвоката, ее шефа, я решу воспользоваться некоторое время спустя.) Буквально за сутки до приезда в Нью-Йорк Анна нашла мне квартиру с посуточной оплатой. Я попросил ее подыскать отель поближе к ее офису. Она отправила мне эсэмэс с адресом. Платить нужно было около 100 долларов в сутки. Но Анна почему-то не предупредила меня, что это будет не отель, а квартира в жилом доме. В аэропорту я взял желтое такси, таксист молча повез меня по адресу, который я назвал. За окнами сначала пролетела трасса, ведущая из аэропорта, затем начались жилые кварталы Бруклина. Но я не различал ничего, кроме дождя, барабанившего в стекла, и редких неоновых вывесок по сторонам.

Точно так же молча таксист высадил меня возле дома на Ocean Parkway и вытащил из багажника мой чемодан. Поставил его на асфальт и уехал.

Я стоял перед самым обыкновенным бруклинским жилым домом. Первая мысль была: «Я приехал не туда». Возможно, отель где-то рядом?.. На дворе ночь, дождь, я в незнакомом месте, практически не знаю английского. И непонятно, чего ждать в этом совершенно пустом, безлюдном районе, в темноте, кажущейся необитаемой. «Не убили там — убьют здесь», — подумалось мне.

Пока я летел, и мобильная связь не работала (в то время в самолетах не было еще wi-fi), Анна отправила мне кое-какую информацию. Уже в Нью-Йорке я нашел в телефоне это эсэмэс с номером хозяина квартиры. Анна писала, что он привезет ключи, нужно просто позвонить. Позвонил. Все, что я сумел произнести в телефон, было: «I’m here». Через пятнадцать минут этот парень приехал. Четверть часа ожидания меня одолевал мандраж от неопределенности и непонимания, что же на самом деле происходит. Парень оказался французом. Он подъехал, отдал мне ключи, и до меня наконец дошло, что жить придется не в отеле… Он показал мне квартиру и спросил, нужно ли что-нибудь.

Я был очень голоден. Парень подвез меня до заправки, и там я смог купить donut (жареный пончик) и колу. Нормальной еды — я спросил его про суп — на заправке не было. Парень намекнул, что ему вообще-то нужно ехать, да и он, строго говоря, не обязан возить меня. В общем, пончик с колой стал моим первым американским ужином.

Помимо столь возвышенного чувства, как тоска по родине, эмигрант испытывает давление массы вещей донельзя приземленных. Надо думать, где жить, на что жить, чем питаться.

Оказавшись в своем новом временном доме, я ощутил подступающий к горлу ком. Я понимал, что потерял буквально все: бизнес, который начинал с нуля и которому посвятил много лет, все деньги, все.

Один в ночном, дождливом, незнакомом городе. Все, кто мне дорог, остались там, на родине. А здесь ни друзей, ни родственников, ни планов на будущее, ни твердой земли под ногами.

Если честно, сейчас уже не помню деталей: не могу, например, описать, какая в той квартире была мебель или какого цвета обои, однако точно помню, что сильнее всего хотел домой. И все же главная моя мысль в те минуты была: «Заграница лучше тюрьмы».

Нормально поесть удалось лишь на следующий день. Проснувшись, взял такси и отправился на Брайтон-Бич. Там, в одном из русских ресторанов, заказал еду, которую считал для себя относительно приемлемой.

В квартире на Ошен-Паркуэй можно было жить три дня, дальше следовало найти более-менее постоянное жилье. Накупив на Брайтоне русских газет, я стал звонить по объявлениям. И понял, что снять квартиру без документов в Америке — целый квест.

Официально я считался туристом. А тем, кто сдает апартаменты, нужен был тот, кто легально проживает в Америке, с номером социального страхования, с бумагами, подтверждающими регулярность и величину дохода. В общем — тот, кто крепко, в их понимании, стоит на ногах. Я такого впечатления не производил, номера социального страхования не имел, работы у меня тоже не было. Поиск квартиры мог затянуться. Живя в России, я и представить не мог, что найти место для постоянного проживания в Нью-Йорке, не имея документов и легального статуса, настолько сложно.

Большую часть квартир держат в своих руках риелторы, и мне пришлось обратиться к ним. Я был готов оплачивать их услуги. Но каждый раз они предлагали мне что-то, на мой взгляд, совершенно ужасное. Например, квартиру в паршивом районе в Сигейт в многоэтажном жилом доме с отвратительно грязным лифтом и криками, раздающимися буквально отовсюду. Это был неблагополучный, криминальный район.

Тогдашнее мое состояние можно было назвать депрессивным не только из-за проблем с жильем. Мысль, что я боролся как мог и все равно проиграл, преследовала меня неотступно. То, как я чувствовал в те дни, могу описать одним лишь словом: жуть.

Спас меня Володя. Он был близким другом Армена — того самого, что дружил с моим отцом и жил теперь в Новороссийске, — и у Володи в Нью-Йорке имелась квартира, из которой только что съехали квартиранты. Устав воевать с риелторами и отметать предложения, на которые было страшно соглашаться, я позвонил Армену и попросил помочь. И Армен дал мне Володины координаты. В квартире, правда, полным ходом шел ремонт, и поэтому Володя на первые две недели выделил мне комнату у себя в доме. Пригласил погостить, как доброго старого друга.

Он старался меня успокоить и обнадежить. Рассказывал, как сам приехал в Нью-Йорк из украинского города Хмельницкого, с пятьюстами долларами в кармане, имея семью и маленького ребенка — и, буквально на следующий день, пошел работать на завод, где за пять долларов в час собирал электрические лампы. «Ничего, выжили, — говорил Володя. — Теперь я путешествую четырежды в год и смог дать сыну медицинское образование. И я, и моя жена работаем в хороших компаниях. У тебя тоже все в порядке будет, вот увидишь».

Через неделю после приезда в Америку у меня случился приступ — резко закололо в боку. Володин сын Сергей отвез меня в оплот американской государственной медицины — Кони Айленд Госпиталь. Сам он приехал в Штаты в возрасте семи лет, вырос в этой стране и был стопроцентным американцем — правда, знающим русский. Он успел к тому времени закончить медицинский колледж, однако по специальности еще не работал и качеству обслуживания в Кони-Айленд неприятно поразился вместе со мной: ждать в очереди к доктору пришлось часа три. К счастью, все обошлось, ничего серьезного у меня не обнаружили — это был просто стресс.

Когда вопрос с жильем решился, я понял, что пришло время заняться собственным иммиграционным статусом. И через неделю после прибытия в Америку нанял адвоката — хозяина офиса, в котором работала Анна (помните, я рассказывал, она помогла мне с жильем). Мы обговорили, что будем делать в моем случае и как я стану легализовываться в стране. Идея политического убежища выглядела наиболее подходящей. Так, постепенно, страх и неопределенность в моей голове сменились конструктивными планами: что делать, с чего начинать. Я стал думать о насущных, важных вещах: о медицинской страховке, о работе — о чем-то, что касалось моего ближайшего будущего, а не о неудачах прошлого. Правда, параллельно я все-таки пытался управлять своим, умирающим уже в Новороссийске, бизнесом — там вовсю шли суды и разборки, российская рейдерская система побеждала.

С собой у меня было около 70 000 долларов. Немного наличкой, основные деньги на картах, выданных на имя жены Натальи — ее банковские счета не имели отношения к моему «подследственному» бизнесу. Кому-то сумма 70 000 долларов может показаться внушительной. Но я должен был что-то регулярно отправлять на родину, чтобы оплачивать услуги российских адвокатов. Все счета моего бизнеса в России были арестованы. Также пришлось купить машину и платить адвокату здесь, в Америке, да и в целом как-то обживаться — покупать одежду, предметы первой необходимости. Я быстро понял, что придется экономить.

На Брайтоне в первые же дни моей американской жизни в какой-то русской шарашкиной конторе мне продали неработающий электронный переводчик за 200 долларов. Я старался быть максимально бережливым, однако мне показалось, что эта вещь по-настоящему мне нужна и эта трата обоснована: смартфоны с приложением Google Translate тогда еще не появились, онлайн-переводчиком можно было пользоваться только на компьютере или ноутбуке. Я купил этот прибор, внешне похожий на калькулятор. А когда выяснил, что он неисправен и попытался вернуть, его отказались принять. Я еще не знал, что имею право вернуть покупку в любом случае, и не стал настаивать. Сейчас мне уже известны права потребителя в США, а тогда я был ужасно расстроен.

Помимо финансовой ситуации, адекватно воспринимать реальность здорово мешали стереотипы, привезенные из России. В Новороссийске у меня был телефон Vertu, я считал, что это необходимый статусный уровень. Первое время в Нью-Йорке стеснялся своей «мазды», которую пришлось купить, и считал, что, увидев меня на ней, ни один серьезный человек не захочет иметь со мной дел. Кроме того, я был уверен, что Бруклин — полное убожество и жить там стыдно. Хотел жить только в Манхэттене.

Лишь потом, когда я узнал о миллионерах, ездящих в метро, понял, что менталитет и понятия «статусной нормы» тут совершенно другие, а в Бруклине тоже есть нормальные районы.

Мне предстояло узнать массу всего: как в этой стране работает медицина и торговля, медиа и бизнес, политика и закон. Но пока, в эту первую нью-йоркскую ночь, я сидел на диване в чужой квартире и думать мог только о двух вещах: «я все потерял» и «хочу домой».

11 марта 2011 года в городе Новороссийске меня вызвали на очередной допрос. Повестку принесли домой и в офис. Тогда-то всем и стало ясно, что я сбежал.