Взгляд со Стороны. Избранные Рассказы

Яков Фрейдин, 2019

Автору повезло – у него было две жизни. Первую он прожил в СССР, откуда уехал в 1977 году, а свою вторую жизнь он живёт в США, на берегу Тихого Океана в тёплом и красивом городе Сан Диего, что у мексиканской границы. В первой жизни автор занимался многими вещами: выучился на радиоинженера и получил степень кандидата наук, разрабатывал медицинские приборы, снимал кино как режиссёр и кинооператор, работал кинорепортёром для ТВ, играл в театре, баловался в КВН, строил цветомузыкальные установки и давал на них концерты. Во второй жизни он работал исследователем в университете, основал несколько компаний, изобрёл много полезных вещей и получил на них 60 патентов, написал две книги по-английски и множество рассказов по-русски. По его учебнику студенты в университетах изучают датчики. В Калифорнийском Университете он читал лекции по теории датчиков и истории искусства периода Ренессанса. Пишет картины и путешествует по Миру. Это второй сборник рассказов на русском языке. Первый сборник «Степени Приближения» (Hurricane Books Publishers) вышел два года назад (2017). Все рассказы в этой книге (за исключением пары первоапрельских розыгрышей) основаны на реальных событиях и примечательных людях, а потому в этой книге мало вымысла.

Закон для Восходящего Солнца

Мой рейс в Тотóри был только на следующее утро и потому приходилось убивать остаток дня. Я поселился в гостинице недалеко от императорского дворца и отправился гулять по городу. В Токио я бывал неоднократно и мне не составило труда спланировать прогулку по новым для меня местам. К вечеру, довольно уставший, я решил расслабиться в баре Караоке, что был недалеко от моей гостиницы. Разумеется, петь под фонограмму я не собирался, да и не умел, но мне нравилось сидеть в углу, пить пиво и наблюдать как после рабочего дня местные служащие мужского пола в одинаковых чёрных костюмах строят из себя эстрадных звёзд. Вот сижу я в уголке, смотрю по сторонам, слушаю певучие мелодии и удивляюсь чудесам японской электронной акустики, способной превращать самый заурядный голос в вокальный шедевр.

Довольно скоро на меня ста ли обращать внимание. Во-первых, я был единственный, кто не подходил к микрофону, но главное потому, что я внешне отличался от остальных посетителей. Наш брат, не-японец, в бары Караоке заглядывал довольно редко. Я заметил, что к моему столику с бокалом пива в руке нетвердой походкой направляется средних лет господин. Не спросив моего согласия, он подтянул стул, плюхнулся на него, отхлебнул из бокала и молча уставился на моё лицо. Долго и бесцеремонно разглядывал меня, а затем спросил, откуда я тут взялся и почему не пою, как все нормальные люди? Мой японский был в зачаточном состоянии и я, как мог, объяснил ему, что по-японски мне говорить трудно и может он понимает по-английски? Тогда он неожиданно перешёл на сносный английский, чем меня немало обрадовал. Я сказал ему, что приехал по делам из США, в столице лишь на вечер, и вот решил посмотреть, как после трудового дня отдыхает местный служивый люд. Услыхав, что я из Америки, мой явно не слишком трезвый собеседник нахмурился и прямо-таки по-самурайски прорычал:

— Ах так! Из Америки, значит… Плохая страна Америка, совсем плохая…

— Чем же она плохая? — насторожился я.

— Рис продаёт в Японию! Вот чем! У вас там в Конгрессе всем заправляют евреи и они решили взять Японию измором. Продают негодяи нам рис по низкой цене и разваливают нашу рисовую промышленность.

Вот уж никак не ожидал я встретить в Токио антисемита. Тут евреев можно по пальцам пересчитать, а вот на тебе — живой японский антисемит сидит напротив меня, пьёт пиво и валит свои печали на евреев, хотя вряд ли он видел когда-нибудь настоящего еврея. Впрочем, во все времена евреи были удобными козлами отпущения. Не помню, с чего это вдруг, но я решил ему возразить.

— Вы ошибаетесь. Насколько знаю, в Конгрессе евреев мало, где-то 5-6 процентов, как же они могут всем заправлять? Вообще я сомневаюсь, что это дело Конгресса — решать по какой цене что-то кому-то продавать. И потом, если вы недовольны продажей риса в Японию, то Америка, в свою очередь, может быть недовольна импортом Тойот и Ниссанов — тоже ведь разрушает нашу автомобильную промышленность…

— Что значит недовольна, — возмутился японский патриот-антисемит, — а как же глобальная экономика? Вы что, хотите остановить мировую торговлю? А про евреев вы мне даже не говорите — много их или мало, не важно. Они хитрые, всеми крутят и против Японии гадости замышляют. Вы вот на еврея вроде непохожи, так зачем их защищаете? Да разве дело только в рисе! Будто не знаете, кто атомные бомбы сделал, что на наши города бросили! Они сделали! Евреи! Будто не знаете, кто нашу конституцию на свой сионистский лад переделал! Это они её переписали. Ещё в 46-м году. Про это каждый японский школьник знает.

Тут он ошибся, про японскую конституцию я ничего не знал, но и не собирался выяснять это у него. Вежливо с ним распрощался, заплатил за пиво и вышел из бара. С тех пор прошло много лет, и я совсем позабыл об этой случайной встрече, но не так давно вспомнил её, получив письмо от Лари Сутина — дальнего родственника моей жены.

* * *

Лари был племянником знаменитого художника Хаима Сутина, но художественными талантами не обладал и всю свою профессиональную жизнь провёл на дипломатической службе, где он много лет заведовал американскими консулатами в разных странах третьего мира. Когда ему исполнилось 75, он вышел на пенсию и поселился в живописном городке Лэйк-Плэсид в штате Нью-Йорк, где когда-то проходили зимние Олимпийские игры.

Незадолго до его 97-го дня рождения я послал ему поздравительную открытку. Получив её, он позвонил мне, поблагодарил, а потом спросил, что я знаю о японском периоде жизни моего покойного тестя скрипача Льва Тышкова. Он также поинтересовался, не остались ли после Льва какие-то фотографии из Токио 30-х годов? По его просьбе я порылся в альбомах и коробках с семейными бумагами и нашёл там несколько старых снимков самого Льва, его учителя, и некоторых его японских друзей. Была там и фотография с тёплой дарственной надписью знаменитого пианиста Лео Сирóты. Я про это написал Лари и его особенно заинтересовал снимок Сироты. Он спросил: «А кроме самого Лео Сироты, есть ли у вас фото его семьи, жены, дочки?» На мой вопрос, почему его это интересует, через пару недель Лари прислал длинное письмо. Привожу его в моём пересказе.

«Вы спрашиваете, почему меня интересует семья Сироты? На самом деле мне интересны снимки его дочки, с которой я был знаком. Знаменитый пианист Лео Сирота с женой и дочкой Беатой жил в Токио в те самые годы, когда там учился Лев. Они хорошо знали друг друга. Беата тогда была ещё ребенком, ей было лет 10-12, не более. Я с ней познакомился в Токио примерно лет десять спустя, после войны, когда мы вместе работали в юридическом комитете при штабе генерала Мак-Артура. Наш комитет писал для Японии новую конституцию.

Тут я и вспомнил свой давнишний разговор в токийском баре. Ведь не соврал пьяный антисемит: Беата, Лари, и некоторые другие евреи действительно приняли участие в создании современной японской конституции.

Дело было так. Когда закончилась война с Японией, я служил на Тихоокеанском Флоте. Наша часть стояла на Филиппинах, в Маниле. После атомных бомбардировок наступил мир и у всех было чувство, что наша работа окончена, мы были тут больше не нужны и мечтали о возвращении домой. Я уж два года как не видел мать и отца, скучал… Перед тем, как попасть во флот, я закончил юридический факультет по специальности международного права. Впрочем, на войне были нужны не юристы, а солдаты, вот я и воевал. Когда в Маниле меня вызвал мой начальник и сказал, что на следующей неделе меня демобилизуют и я смогу с очередным транспортом отправиться в Америку, я и обрадовался, и огорчился. Конечно, рад был, что скоро попаду домой, но стало немножко грустно, что вот уеду из Азии, почти ничего кроме своего корабля и Манилы толком не повидав.

После войны наши моряки на Филиппинах жили словно на курорте. Гуляли, развлекались как могли. Мы были освободители, и местное население к нам хорошо относилось. Работали ночные клубы, бары, филиппинские девочки к американским матросам были куда как приветливы. Но война кончилась, и пора было по домам. После разговора с боссом тем же вечером мы с друзьями устроили прощальную вечеринку в местном баре. В разгар застолья к нам подошёл американец в штатском. Мы его в этом баре видели раньше, но знакомы не были. А тут он подошёл, чокнулся с нами и пожелал счастливого пути домой. Сказал, что он американский адвокат, здесь в Маниле у него свой офис, но он его закрывает и тоже на днях уезжает. Только едет не домой в Америку, а в Японию, так как получил приглашение поработать при штабе генерала Мак-Артура. Тут я сказал, что мы с ним коллеги, я тоже адвокат, и я ему завидую, что он едет в Японию — страну Восходящего Солнца, которую я давно мечтал увидеть. Он хлопнул меня по плечу и ответил, что нет проблем — если мне интересно, он свяжется со штабом и про меня расскажет. Им как раз сейчас нужны американские адвокаты. Действительно, через пару дней меня опять вызвал мой босс и сказал, что если я хочу, то могу поехать в Японию и как вольнонаёмный адвокат поработать пару месяцев при главном штабе оккупационных войск. Вот так я оказался в Токио. Это был январь 1946 года.

Токио после войны выглядел просто ужасно. Массивные бомбардировки и страшные пожары превратили город в сплошные развалины. Выжившие горожане ютились в убежищах, проводили дни в поисках еды. Командование союзных оккупационных войск располагалось в роскошном здании бывшего страхового агентства Даи-Ичи, что напротив императорского дворца. Думаю, во время бомбардировок был дан специальный приказ, чтобы на этот район бомб не бросать. Меня определили делать вспомогательную работу под началом подполковника Мило Роуела (Milo E. Rowell), заведующего юридическим отделом штаба. Его группа из двадцати пяти человек работала над новой конституцией для Японии. Там я и познакомился с Беатой Сирота. Ей тогда было всего 22 года, она была умна, элегантна и выделялась какой-то библейской красотой. В оккупационных войсках в Японии служило всего-навсего 60 женщин: машинистки, секретарши, медсёстры — на почти 350 тысяч мужчин. Можете себе представить, какими глазами на неё смотрели наши парни! Беата работала в юридическом отделе как лингвист. Она свободно владела английским, немецким, русским, французским, испанским и японским языками.

Генералу Мак-Артуру доложили, что японское правительство тоже работает над своей новой конституцией и потому он дал нам всего одну неделю на окончание нашего варианта. Поначалу у него с президентом Трумэном по этому поводу были серьёзные разногласия. Президент требовал, чтобы императора Хирохито судили как военного преступника и устроили ему и его подручным что-то вроде Нюрнбергского трибу нала. Эта банда, конечно, заслуживала сурового наказания за свои жуткие преступления против населения Китая и военнопленных. Вот, например, у них в лагерях для пленных американцев и наших союзников было такое самурайское развлечение — одним взмахом меча сверху донизу разрубить стоящего человека на две одинаковые половинки. Прямо скажем, спорт не для слабонервных…

Трумэн планировал держать в Японии большой контингент оккупационных войск, как в Германии. Однако, командующий Мак-Артур был против, он хотел отправить американцев домой, а японцам дать возможность самим выбрать политическое устройство своей страны, но на демократической основе. Он понимал, как глубоко они привязаны к своему императору, и суд над ним принесёт больше вреда, чем пользы. Поэтому он приказал нашему комитету сохранить в конституции императора, но оставить ему только церемониальную роль. Черт с ним, пусть живёт. Дружеское отношение к нам населения важнее наказания одного негодяя. Впрочем, кое-каких военных преступников всё же отправили на виселицу. В конце концов, президент с генералом согласился и императора не тронули.

Чтобы не начинать с нуля, сперва мы взяли за основу, действующую с 19-го века японскую конституцию Мейджи. Беата нам её перевала и все поняли, что это совершенно не годится — надо всё полностью переделать. Тогда генерал Уитни (Courtney Whitney), заместитель Мак-Артура, предложил в качестве образца подобрать что-то из недавней истории. Ну, где найти в сожжённом Токио тексты конституций других стран? Однако Беата нашла — она разыскала хранилище публичной библиотеки, которое чудом уцелело в огне войны.

Военное удостоверение Беаты Сирота

Местные японцы ей очень в этом помогли — она их очаровывала своим безупречным владением языком, что для иностранца было большой редкостью, аристократическими манерами и тонким пониманием японской психологии. Там в хранилище она раскопала тексты конституций США, Веймарской Республики в Германии, Советской России, Испании, и ещё некоторых других государств. Она всё перевела на английский и работа закипела. Мы их проанализировали и сравнили. Американская конституция нам не очень годилась — слишком старая и с множеством поправок. Советская была более современная, но уж с очень обтекаемыми формулировками, что позволяло двусмысленные интерпретации её положений — как хочешь, так и верти. Ну вот, к примеру, там сказано, что граждане имеют право на труд. Это как понимать? Безработица — это что, нарушение закона? Никого нельзя увольнять? Каждого обязаны обеспечить работой? Если да, то какой? Концлагеря и Гулаг тоже работа согласно их конституции — так ведь тоже можно понимать. Нет, в конституции всё должно быть однозначно, без двусмысленностей. У нас в комитете решили, что самая подходящая — это конституция Веймарской Республики, её и вяли за основу. Мы работали день и ночь, всё писали по-английски, а потом переводили на японский. Беата прекрасно говорила по-японски, но не знала многих юридических терминов и специальных иероглифов, поэтому к работе привлекли ещё и японских юристов.

Полковник Роэст (Pieter K. Roest), руководитель комитета гражданских прав, предложил Беате написать те статьи конституции, которые относились к правам женщин и детей. Она ведь прожила в Японии десять лет и своими глазами наблюдала совершенно средневековое отношение к женщинам. Мужей для них выбирали родители, они не имели права на развод, не имели имущественных прав, не могли голосовать, по улицам обязаны были ходить позади мужа, и так далее. Она решила всё это поменять. К сожалению, самые смелые её предложения не прошли, как слишком радикальные для Японии тех лет, но всё же главное ей удалось отстоять. Таким образом, современные японки своим равноправием обязаны Беате Сирота, которая стала автором 14 и 24 статей японской конституции.

Мы только-только заканчивали первый вариант, как японцы нам представили на согласование свою версию. Это была полная чепуха — они лишь слегка подредактировали старую конституцию Мейджи, оставив за императором всю полноту власти. Мак-Артур обозлился, церемониться не стал, велел, чтобы их с этой «конституцией» послали в одно место и приказал подать им наш вариант. Японцы сначала было задёргались, занервничали, но им напомнили, кто сейчас правит бал, и они должны быть довольны тем, как деликатно и уважительно к их традициям мы всё написали. Но это народ упёртый, и приходилось воевать с ними за каждый пункт, за каждое слово. Они уверяли, что мы не понимаем их ментальность и хотим всё сделать на американский лад. Например, они яростно сопротивлялись против женских прав, говорили, что это не в их традиции, что простой народ это не примет. Но когда им сказали, что эти статьи написала мисс Сирота, которая хорошо знает местные традиции и уж точно понимает их ментальность, они сразу стихли, подняли лапки вверх и сказали О-Кэй — её очень уважали.

На 10 апреля было назначено голосование в новом японском парламенте, и впервые в истории благодаря Беате женщины могли голосовать. Прошло несколько месяцев и после целого ряда бюрократических рассмотрений и голосований в японском правительстве, конституция была утверждена близко к тому тексту, как мы написали.

В благодарность премьер-министр Яшида послал каждому участнику нашего комитета подарок — серебряную чашечку для саке. На ней выгравирована хризантема — символ императора. Нам это показалось не слишком подходящим и даже вызывающим — при чём здесь императорская эмблема, если мы написали демократическую конституцию? Ну да ладно, что придираться? Эта чашечка и сейчас стоит у меня на серванте…»

Получив это письмо, я позвонил Лари чтобы уточнить некоторые детали, но он лишь вздохнул и сказал, что кроме того, что он написал в письме, ничего больше не помнит — было и так удивительно что в свои 97 лет он смог рассказать эту давнюю историю. Добавил лишь, что в апреле 1946 года он вернулся домой в Америку, поступил на работу в Госдепартамент и вскоре получил назначение консулом в Рио-де-Жанейро. Так началась его полувековая дипломатическая служба.

Чашечка для саке