Сотерия

Яна Бендер, 2019

Каждый влюбленный безумен, но что может произойти с теми, кого разделяют белый халат и смирительная рубашка, не говоря уже о разнице в 14 лет? Он впускает её во вселенную, которая до сегодняшнего дня принадлежала только ему, а она, вместо благодарности, всем сердцем желает разрушить его несуществующий мир. Но кто из них выиграет эту игру? Или это уже не игра?

31.07.2006 — понедельник

7.45.

Я проснулась и обдумала сон. В нем была тоска и уныние. Он грустит в своем выдуманном мире без меня.

Выпив кофе и умывшись, я оделась, взяла сумку, ключи от машины и спустилась на парковку.

8.24.

В кондитерской никого не было. Я купила большой торт для сотрудников и два крупных квадратных куска медовика. В свежести своих покупок я была уверена. Здесь отоваривалось полгорода.

После я зашла в винный магазин, где у меня попросили паспорт, что меня очень удивило: вряд ли я выгляжу моложе восемнадцати. В пакете оказалась бутылка красного полусладкого и бутылка хорошего виски.

8.54.

Я подъехала к воротам клиники, забрала пакет с заднего сидения и положила медовик в сумку, отдельно от других покупок.

Я позвонила в домофон, охранник впустил меня на территорию. Войдя в холл, я спросила его, где сейчас находятся все сотрудники. Он указал мне на комнату для персонала.

Конечно, первым делом я хотела зайти в палату Германа, провести с ним это солнечное утро, но, чтобы усыпить бдительность санитаров и медсестер, я должна была занести им выпивку и закуску.

9.03.

Я постучала в комнату для сотрудников. Ее обитатели встретили меня с улыбкой. Я поставила на стол пакет, достала из него угощения.

Что мне стоило отвлечь коллег? Копейки.

9.49.

Веселие было в самом разгаре. Санитары сказали пациентам сидеть смирно в своих палатах и не беспокоить их.

Наливая себе первый бокал вина, я вдруг вспомнила потухший мир Германа. В груди что-то защемило и я, оставив празднующих, взяла сумку, в которой был медовик, чистую тарелку и ложку, направилась в палату к своему подопечному.

10.02.

Он не спал, а только лежал с закрытыми глазами. Услышав мои шаги по комнате, он открыл их, внимательно меня осмотрел и улыбнулся.

— Соскучился? — весело поинтересовалась я, садясь на край его кровати.

Он усмехнулся и отрицательно покачал головой.

— Нет? Тогда я пошла! — всё так же весело говорила я, вставая с постели.

Он схватил меня за запястье и кивнул головой. Я заулыбалась

— Я тебе кое-что вкусненькое принесла, как и обещала.

Он прощупал пальцами ткань моего платья. Я заметила это.

— Надела, как ты и просил.

Он снова улыбнулся. Ему было приятно, что я прислушиваюсь к его советам.

Герман перевел взгляд на тарелку, которую я держала в левой руке. Я вспомнила, что хотела.

— Я купила тебе медовик. Надеюсь, тебе понравится.

Я достала из сумки пакет, положила бисквитный кусок на блюдце, села чуть ближе к своему подопечному, приподняла изголовье кровати, отломила от торта кусочек с помощью ложки и остановилась.

— Пообещай мне, — серьезно обратилась я к нему, — что сам приложишь все усилия, чтобы выздороветь. Тогда, как ты сам предложил мне, мы раскрасим эту черно-белую реальность.

Он снова кивнул, и тогда я поднесла ложку к его губам. Он принял лакомый кусочек и зажмурил глаза. Да, эта порция показалась ему самой великолепной пищей за последние несколько лет. Я боялась его прервать. Я не хотела лишать его удовольствия. Этот маленький кусочек был прекраснее всех блюд, что выдавались в столовой, вместе взятых.

10.32.

Медовик закончился. В сумке, правда, лежал второй кусок, но, по глазам моего подопечного, я поняла, что на сегодня ему хватит.

— Давай так, — предложила я, — каждый понедельник я буду приносить тебе медовик, в качестве извинений за мое двухдневное отсутствие.

Он зажал мои пальцы в своей ладони и заулыбался. Так началась наша с ним дружба.

11.08.

В комнате для персонала продолжалось гуляние. Главврач уехал сегодня на какую-то научную конференцию, и из врачей в клинике была только я.

Санитары периодически заглядывали в палаты, но особого труда никто не прилагал.

Я взяла Германа за руку.

— Только давай ты сегодня пообедаешь. Хотя бы суп, — попросила я.

Он недовольно сморщился, но, не выдержав на себе моего умоляющего взгляда, согласился.

В палату зашел Ваня. Он был достаточно трезв. Сев на пустую койку напротив меня, он заметил, что эти стены давно не видели таких праздников. После он рассказал мне, как сходил на свидание с Настей, потом встал и собрался уходить.

— Оставь ключ, — попросила я.

— Какой? — удивился он.

— От ремней.

— Каких?

— Смирительных.

— Ты хочешь его отстегнуть? — испугался санитар.

— Как пойдет, — ответила я и протянула вперед руку.

Он вложил мне в ладонь металлическую отмычку, предупредил об опасности и вышел из палаты.

— Ну и что, — обратилась я к Герману, — начнем индивидуальные занятия?

Он посмотрел на меня так, будто не он здесь пациент, а я. Мне удалось вынести этот взгляд, и я отстегнула ремни на правой руке. Переложив свою сумку, тарелку и ложку на пустую кровать, я расстегнула и второй ремень, теперь уже на левой руке.

Моему безрассудству не было предела. Я приподняла изголовье еще немного, чтобы он обрел полусидящее положение.

— Слушай меня внимательно, — говорила я, — я написала в листе назначений самую простую терапию для поднятия иммунитета и прочих мелочей. Будь добр, не сопротивляйся моему лечению. Я отменила все транквилизаторы. Они тебе ни к чему…

Он дотронулся до моего платья, провел пальцем по узору, разгладил складку на юбке. В этот миг мне показалось, что я сильно заигралась.

Вырез на платье был полукругом. Он дотронулся указательным пальцем до ямки между ключицами, той, что в медицине называется яремной вырезкой, и той, что углубляется при вдохе.

Дыхание у меня оборвалось, опасаясь, что следом наступит акт удушения, однако, прощупав эту впадину, он слегка коснулся моих волос и опустил руку на кровать. Я забыла, о чем шла речь, да ему это было не интересно. Его лечили по-разному и теперь, какие-то витамины, казались ему крайне безобидным средством.

Я пыталась завоевать его доверие, испытывая его же к нему. Я старалась не бояться ни одной его выходки, как бы страшно не было.

12.29.

Наступило время обеда. Ваня помог мне перевести Германа в столовую. Самой мне есть не хотелось. Я накормила своего подопечного рыбным супом, который на вид казался очень даже съедобным, затем отвезла его в палату.

Я вышла на пару минут, чтобы помыть руки, а когда вернулась, пациент уже был размещен на кровати.

13.17.

Санитары дружною толпою зашли в комнату для персонала и, включив телевизор, продолжили пить чай.

Я придвинула пустую кровать вплотную к той, на которой лежал Герман, опустила у него изголовье. Он не был связан ремнями. Да, было страшно, но я легла на соседнюю койку в десяти сантиметрах от него, предварительно опустив жалюзи.

Сна не было. Окна были открыты и мне стало прохладно. Совсем рядом я слышала осторожное дыхание Германа, словно он боялся меня разбудить. Я и не спала, а только притворялась, чтобы он поверил мне.

Он повернулся на правый бок и оказался лицом ко мне. Я чувствовала, как он провел пальцами по моим волосам, откинул их назад, дотронулся до шеи, ключицы… Было жутко, но я старалась дышать ровно так, как человек дышит во сне. Все это напомнило мне зарисовку из дикой природы, когда человек прикидывается мертвым, а медведь подходит к нему, обнюхивает, изучает.

Это могло бы быть смешным, но было страшно.

Он дотронулся до моей щеки, губ, и только тогда я все для себя поняла: он видит во мне не просто друга, которому можно доверять, а нечто большее…

Любовь?

14.30.

Я сладко потянулась и открыла глаза. Герман не спал, а лежал, заложив руки за голову, и смотрел в потолок. Я села на кровати, подогнув ноги под себя.

Сейчас только я осознала, что могла не проснуться, развязав своими же пальцами руки зверю.

— Ты совсем не спал? — спросила я у него.

Он посмотрел на меня и улыбнулся.

— Что-то не так?

Он на мгновение закрыл глаза и снова распахнул их, хитро прищурившись.

То, что этот дневной сон повторяется уже второй раз — ничего не значило. Сегодня для меня это был первый. Конечно, ведь в пятницу мы были гораздо дальше друг от друга, чем сейчас. К тому же, два дня назад руки его были закованы в ремни, а сегодня я доверила ему свою жизнь.

Он же чувствовал себя прекрасно и был на седьмом небе от счастья. Я ему поверила. Теперь это значило много.

Он был горд от того, что сумел проявить сдержанность и скрыть агрессию по отношению ко мне. По правде говоря, ему и не хотелось причинить мне вред. Ему просто было хорошо.

Я не знаю, с чем можно было бы сравнить эти полтора часа сна. Почему-то мне показалось, что мы были морально близки, и это было намного прекраснее, чем физическая близость.

— Нам нужно вернуть тебе голос и способность ходить, — заключила я.

Он безоблачно улыбался, глядя на мои детские попытки вернуть его к нормальной жизни. Герман достал одну руку из-под головы и положил ладонь на мои пальцы, размещенные на согнутых коленях. Мне стало безумно спокойно. Что-то было между нами не так. Что-то заставляло чувствовать себя абсолютно свободным. Возможно, мир, который пульсировал в нас обоих.

Мне безумно хотелось его обнять. Зачем? Не знаю.

Я придвинулась ближе, положила свою голову на его грудь, а он правой рукой бережно обхватил меня за плечи. Казалось, будто он боится меня спугнуть, но я сама решила стать близкой для него.

Я чувствовала под своей щекой его дыхание. Сердце стучало мне прямо в висок, и я вдруг поймала себя на мысли, что у нас абсолютно одинаковый пульс. Раз…два…три… Сердца бьются в один голос, и даже дыхание совпадает. Чего еще я хотела от него?

Он провел ладонью по моим волосам, а я подняла голову и посмотрела ему в глаза. Он улыбался.

15.12.

В палату зашел Ваня. Увидев представшую его взору картину, он в ужасе отшатнулся, но, когда я села на кровати, он облегченно вздохнул.

— Слава Богу, ты жива! — воскликнул он.

— Ты сомневался? — удивилась я.

— А что тут произошло? — зашептал санитар, когда я подошла ближе.

— Давай я тебе потом все объясню.

— Уж не хочешь ли ты сказать, что воспользовалась своим положением?

— Нет. Не хочу. Считай, что это такая терапия.

— Ты же понимаешь, что я должен доложить об этом Филину?

— Ваня, я познакомила тебя с Настей. Давай, ты, в качестве благодарности, не станешь ничего никому рассказывать.

Он замолчал, затем опомнился.

— Ладно. Только сами не палитесь.

Санитар вышел из палаты, а я вернулась на пустую кровать.

— Он думает, что между нами что-то было, — засмеялась я, обращаясь к Герману.

Он пожал плечами и улыбнулся. Этого следовало ожидать. Что еще можно было предположить, увидев такую картину?

— Как ты считаешь, мне стоит пригласить для тебя логопеда или же попробовать самой?

Зачем я это спросила? Я ведь заранее знала ответ.

Он указал на меня пальцем.

— Герман, я понятия не имею, как тебя разговорить. Я не владею никакими методиками…

Он улыбнулся.

— Если только…ты сам мне поможешь…

Судя по его выражению лица, я поняла, что он будет способствовать своему выздоровлению.

15.37

Зайдя в комнату для персонала, я поняла, что выпивка уже давно кончилась.

— Ваня, — обратилась к санитару, — мы пойдем гулять. Поможешь?

Он встал с дивана, и мы вместе прошли в палату.

— Мне его пристегивать? — спросил меня мой коллега, усадив Германа в кресло-каталку.

— Нет, не нужно.

— Тебе не кажется, что ты слишком спокойно к нему относишься?

— Мне он вреда не причинит.

— С чего такая уверенность?

— Просто поверь.

— Это потому, что ты с ним…спишь? — зашептал мой собеседник мне прямо в ухо

— А это уже не твое дело! — воскликнула я, взяла за ручки кресло и покатила на улицу.

15.57.

Я села на лавку напротив своего подопечного. У меня зазвонил телефон. На экране отобразилось имя Насти.

— Да, — ответила я. — Давай потом это обсудим… Я не знаю, когда у него день рождения… Разбирайтесь сами.

Телефон снова оказался на скамейке. И я обратила внимание на вопрошающий взгляд Германа.

— Это звонила моя однокурсница, — отвечала я на его немой вопрос. — Она вчера познакомилась с твоим санитаром Ваней. Теперь с самого утра мне названивает. Успокоиться не может от счастья.

Я замолчала, а потом вспомнила, что их свидание состоялось не вчера, а в субботу, но я подумала, что Герману это неважно.

— Давай попробуем начать говорить. Первым делом, нужно освоить гласные. Они проще. Попробуем звук «А».

16.30.

К этому времени он добился того, что открывал рот, выдыхал воздух, но использовать гортань так и не смог. Казалось, будто он произносит звук очень тихо, как будто боится, что его кто-то услышит.

Я поняла, что он сильно устал. Мы закончили занятие на сегодня. Я была безумно ему благодарна, поскольку он приложил столько усилий, чтобы помочь мне.

Почему он старался облегчить мне задачу? Неужели из-за сорокаминутных объятий? Я провезла его по саду, и мы вернулись в палату.

17.02.

Время тянулось долго, но мне хотелось, чтобы этот день не заканчивался. Сегодня мы были так близки с ним, но я сомневалась, что все это может повториться снова.

Солнце тепло проникало сквозь прикрытые жалюзи и расстилало лучи по полу. Летний ветерок проскальзывал через распахнутое настежь окно и играл с занавесками.

Главврач вернулся с конференции около пяти, зашел в палату Германа и увидел, что я сижу напротив своего пациента через небольшой столик и делаю записи в блокноте, а его руки лежат на столешнице в абсолютно свободном состоянии.

— Яна, можно Вас пригласить выйти на минутку? — попросил Филин.

Я вышла в коридор. Он повел меня в свой кабинет.

— Садитесь, — указал он мне на стул. Я последовала его приказу.

Он прошел по комнате и остановился у окна.

— Как проходит лечение? — поинтересовался он.

— Я отменила все препараты и назначила только поддерживающую терапию в виде витамин.

— Это хорошо. Надеюсь, что Ваши попытки вылечить его будут иметь благоприятные последствия.

— Вы ведь меня не для этого позвали?

— Да, сегодня на конференции я поднял вопрос об онейроидном синдроме. Так вот, хочу Вас огорчить. Все, кто когда-либо сталкивался с этим заболеванием, утверждают, что агрессии при нем быть не должно. Ваш диагноз неверный.

— Что ж… в таком случае… Могу сказать только одно — Герман абсолютно здоров.

— Так, этого мне только не хватало! Ложные убеждения в псевдо-логичном поведении больного!

— Николай Васильевич, если Вы дадите мне еще хотя бы месяц, хоть Вы сначала и говорили о двух, то я Вам докажу это, и Вы сами поставите ему печать «Здоров».

— Делайте, что хотите. У меня нет других вариантов, кроме как довериться Вам. Только помните, что от Ваших «игр» может зависеть его жизнь.

— Я все понимаю, но, то, что я делаю — не игры, а нестандартная терапия.

— Яна, будьте добры, выслушайте меня. Я двадцать пять лет проработал психиатром. Я знаю, к чему приводит Ваше безрассудство. Вы просто играете по его правилам. Он сведет Вас на свой же уровень и, рано или поздно, Вы окажетесь в соседней палате.

— Я безгранично благодарна Вам за заботу, но все же дайте мне возможность хотя бы попробовать.

— Я же сказал, что позволю Вам всё, но помните, что Вам не следует проникать в его собственный мир. Там Вы беззащитны.

Филин отпустил меня, и я убежала в свой кабинет. Я закрыла дверь, села на стол, сложила руки перед собой и заплакала. Я устала. За эти четыре дня, два из которых я провела в деревне у родителей, я выработала весь свой запас нервных клеток. Я сломалась. Только теплый взгляд Германа и его прикосновение могли заставить меня продолжить путь.

17.24.

В палате было тихо. Я села на край его кровати. Он дремал. Все казалось таким спокойным, что мне снова захотелось проникнуть в его мир, чтобы сделать передышку от реальности.

По больнице ходили посетители, и в саду раздавались голоса.

Я поймала себя на мысли, что завидую своему пациенту: на нем не лежит никакой ответственности, он в любой момент может спрятаться от действительности, провалившись в сон.

Я осторожно положила руку на его грудь. Он задышал глубже.

«Что тебе снится?» — подумала я.

Он передернулся и открыл глаза.

— Скоро ужин… — зачем-то заметила я.

Герман попытался поднять руки, но его сковали ремни. Он недовольно посмотрел на меня

— Это не я! — вырвалось у меня оправдание.

Он раскрыл ладонь, и я вложила в нее свою руку. Мой подопечный улыбнулся, но потом закрыл глаза и тяжело вздохнул.

— Тебе плохо здесь?

Он внимательно смотрел на меня, бережно прощупывая косточки моего запястья.

— Не пора ли нам начать раскрашивать черно-белую реальность?

Он отрицательно покачал головой.

— Думаешь, рано?

«Ну да, я же тебе еще не доказала, что действительность лучше твоего мира».

— Ты чего-нибудь хочешь? — заботливо спросила я.

Он осмотрел меня с головы до ног, задерживая взгляд на каждом участке тела, затем усмехнулся с каким-то недвусмысленным намеком, поднял бровь и дерзко впился в мои глаза.

Я нисколько не смутилась, хотя прекрасно поняла — чего именно он хочет. Я сделала ответный жест: подняла левую бровь и усмехнулась. Приняв решение ни слова ему не говорить, я продолжила общение на невербальном уровне.

Началась детская игра «Кто кого переглядит», вот только смысл здесь совсем недетский таился.

17.43.

— Где эта девчонка? — раздался громкий мужской незнакомый голос в коридоре.

Я встала с кровати Германа и, отпустив его руку, всмотрелась в дверь палаты, к которой приближался шум. Петли скрипнули, в комнате показался Филин и какой-то мужчина лет тридцати.

Гость клиники посмотрел на меня и сразу сменил гнев на милость. Глаза заулыбались, и он извинился за грубость, выкрикнутую за пределами этого помещения.

— Простите, а Вы кто? — уловив свое преимущество в сложившейся ситуации, спросила я.

— Ах, извините, я не представился. Меня зовут Еремеев Александр Петрович.

— Очень приятно, — не испытывая особой радости, да и приязни, ответила я.

Он протянул мне руку. Я ответила взаимностью. Однако он, вопреки ожидаемому пожатию, прильнул к ней губами.

— А я, по-видимому, и есть та девчонка, которую Вы искали с дикими воплями голодного буйвола.

— Я же уже попросил прощения, — виновато напомнил он.

— Вы мне пациента напугали, — упрекнула я его. — А у нас, между прочим, лечение проходило.

— Его извинения мне не требуются.

— Ясно, — сухо произнесла я.

— Кстати, я являюсь коллегой Вашего руководителя — Николая Васильевича.

— Поздравляю, — безразлично ответила я, заметив мрачный взгляд Германа.

«Ревнует» — почему-то подумала я.

— Сегодня на конференции мы обсуждали Ваше лечение, способы, предлагаемые Вами. По правде говоря, все врачи, присутствовавшие там, были удивлены…

— Не скромничайте, Александр Петрович, — озвучивала я мысли, словно надиктованные мне голосом моего подопечного, — все врачи говорили, что я сама безумна, сошла с ума, полная дура и ничего не смыслю в психиатрии. Так?

Мой собеседник покраснел, а Филин, встряв в наш разговор, предложил пройти в его кабинет.

— До шести я должна вернуться сюда! — возразила я.

— Зачем? — поинтересовался главврач.

— Я провожаю пациента в столовую и присутствую там во время приема пищи.

Увидев удивленный взгляд Еремеева, я решила, что нужно добавить неоспоримый аргумент.

— Это является частью терапии.

Мой новый знакомый доброжелательно улыбнулся и пропустил меня вперед.

17.49.

Я села в кресло напротив Еремеева, который, откровенно говоря, в наглую рассматривал меня. Филин занял свое место и многозначительно сложил перед собой руки.

— Давайте приступим. У нас мало времени, — прервала молчание я.

— Яна, — обратился ко мне Александр Петрович, — простите, не знаю Вашего отчества.

— Не думаю, что сейчас это имеет значение, поэтому не стоит напрягать Вашу ЦНС.

— Интересно, Вы так торопитесь вылечить его или просто Вам неприятен наш разговор? — не заметив моей колкости, продолжал он.

— В некотором роде, всё вышеперечисленное Вами одномоментно.

— Интересно…

— Абсолютно нет…Быть может обсудим дело, а не меня?

— Да, конечно. Сегодня на конференции был задан вопрос… Как бы помягче сказать?

— Говорите, как есть.

— Один из наших коллег спросил: «Неужели, эта выскочка настолько самоуверенная, что считает, будто может вылечить пациента, который не поддавался никакому лечению более 20-ти лет, не прибегая к помощи препаратов?»

— Хах! — усмехнулась я.

— Не обижайтесь, прошу Вас.

— Iratus sum super populum non. Ut muto sunt³.

— Что это значит?

— Вы же врач — должны знать латынь.

— Я плохо ею владею.

— В таком случае, ничем не могу помочь.

— Что Вы можете сказать? — вмешался Филин.

— А что тут скажешь? Ваш коллега прав, я выскочка излишне самоуверенная, и думаю, что, обращаясь со своим подопечным по-человечески и возвращая его к социуму, помогу ему тем самым адаптироваться в реальности и отказаться от мира иллюзий.

— Так вот, какие цели Вы преследуете? — воскликнул Еремеев.

— Не делайте из себя невинную овечку. Под Вашей шкурой — волк, готовый сожрать беззащитного.

— От чего Вы так со мной?

— «По делам судите их!». Будете говорить, что защищали на конференции мое отношение к данной ситуации? Я слышала с какими криками Вы ворвались в клинику! Вы не на моей стороне, а против меня, поскольку здесь третьего не дано. Я вижу, что все ждут, когда кончатся эти два месяца и результатов не будет, тогда Вы лично вместе со всем высшим светом психиатрии, членов которого самих бы не мешало подлечить транквилизаторами, вскроете ему мозг!

— Яна, разве я произвожу впечатление зверя?

— Одно я знаю точно, я зря трачу с Вами время. Давно наступило время ужина. Меня ждет пациент!

Я встала с кресла и подошла к двери.

— И, кстати, — добавила я, повернувшись к Еремееву, — в психиатрии существует такое понятие, как «Сотерия».

Я покинула кабинет. О чем разговаривали двое врачей, когда я оставила их одних — мне не ведомо.

18.07.

Герман уже сидел в кресле-каталке, а рядом стоял Ваня.

— Как дела? — спросил у меня санитар, увидев мое недовольное выражение лица.

— Как у одноклеточного организма, которому вживили разум.

Я вывезла коляску в коридор и направила в столовую.

— Да не переживай ты, — успокаивал меня Ваня, — ничего они тебе не сделают. Сами же прекрасно знают, что ты — его последняя надежда. Лечили его препаратами двадцать лет — все без толку, а ты с ним даже спишь в обнимку при расстегнутых ремнях и ничего… Это уже прогресс.

— Ну да. Только не говори никому о моих достижениях.

— Мы же договорились.

Я взяла у Вани ключ, отстегнула Германа, пододвинула тарелку ближе к нему.

Он тревожно смотрел на меня, но в то же время в его глазах плескалась бездонная забота, в ответ на мой грустный потухший взгляд. Он бережно взял меня за руку, которая лежала на краю стола, и вопросительно посмотрел на меня.

— Все хорошо, — через силу улыбнулась я.

Он не согласился, отрицательно качнув головой.

— Ну, хорошо. Я солгала. Не все.

На глаза наворачивались слезы. Мне хотелось уткнуться в него и зареветь, но я сдержалась.

— Я просто маленькая девочка, которая заигралась во взрослую жизнь.

Герман подъехал ближе к столу, поставил левый локоть на столешницу и провел тыльной стороной пальцы по моей правой щеке.

— Все будет хорошо? — спросила я.

Он утвердительно кивнул. Я улыбнулась. Что я еще могла сказать? Ничего. Он сам все прекрасно понимал и не нуждался в моих объяснениях и словах.

Псих, которого пристегивают ремнями к кровати и надевают смирительную рубашку, завязывая сзади рукава, относился ко мне так, как никто никогда себе даже представить не мог. Он — единственный, кто меня понимал и искренне жалел… Быть может потому, что однажды его пожалела я?

Вот кто, во истину, был овечкой в волчьей шкуре. Он только казался таким: агрессивным, злым, но на самом деле в его душе был прекрасный сад из ароматных цветов.

18.40.

— Тебе пора, — раздался голос Вани рядом со мной, когда я расправляла подушку под головой Германа.

— Может мне не уезжать? — в надежде, что санитар меня поддержит, задала я вопрос.

— Филин будет против, — с сожалением в голосе заметил мой собеседник.

— Ну, в конце концов, он может и не узнать. Он сам уедет отсюда в семь.

— Ян, ты рискуешь. Сильно.

— Ты сам сказал, что они мне ничего не сделают.

— Позволь с тобой поговорить начистоту.

— Конечно.

— Пойдем, выйдем.

Он вывел меня в коридор, прислонился правым плечом к стене. Я закрыла за собой дверь в палату и встала напротив собеседника.

— Зачем ты это делаешь? — спросил он.

— Что? — искренне недоумевая, поинтересовалась я.

— Держишь его за руку, спишь в обнимку, проводишь рядом целые дни, а теперь требуешь и ночи? Не говори, что ты…

— Нет! — испугалась я того, что он собирался сказать, хоть и не знала, что именно.

Ваня подозрительно посмотрел на меня.

В этот момент мне вдруг показалось, что я провинившаяся школьница в кабинете директора.

— Ладно, — согласилась я, — хочешь начистоту, давай начистоту. Я не знаю. Честно. Меня влечет к этому человеку. Почему? Не имею ни малейшего понятия. Сначала я думала, что это научный интерес, а теперь понимаю, что-то здесь не так. И не осуждай меня. Не имеешь права!

— И не думал.

— А еще…я на самом деле верю в то, что, благодаря любви, он станет нормальным членом социума.

— Не боишься последствий, осуждений?

— Плевать я хотела на всех! Что они мне сделают?

— И как далеко ты готова зайти?

— Пока не знаю.

— И переспать с ним готова? — удивился Ваня.

— Так, это уже мое личное дело. Ты узнал, что хотел, все. Я пошла.

— Значит, остаешься?

— Нет. Завтра останусь, а сегодня — домой.

Я зашла в палату, попрощалась с Германом, забрала свои вещи, пожелала всем спокойной ночи, хоть до нее было и далеко, и пошла к своей машине.

— Яна, постойте! — раздался за моей спиной голос Еремеева.

— Что-то еще? — резко повернувшись, спросила я.

— Мы с Вами так недружелюбно расстались…Хотелось бы исправить положение…

— Хорошо. Давайте расстанемся по-другому. До свидания, — фальшиво улыбнулась я.

— Нет, так просто Вы от меня не отделаетесь, — попытался остановить меня врач.

— Конечно, нет. Я сейчас сяду в свою машину и поеду домой, а Вы можете продолжать здесь стоять и кадрить воздух. Только будьте осторожны. Здесь все-таки психушка. Примут еще за больного.

Я отвернулась, подошла к машине, открыла дверцу.

— Подождите. Быть может, поужинаем вместе?

— Предпочитаю «Доширак». Боюсь, это не Ваш уровень.

— Почему же? Сейчас заедем в супермаркет и купим…

— Хм, а кипяток Вы откуда возьмете? Будете с бубном танцевать, чтобы горячий дождь пошел?

— Зачем же горячий? Я подогрею воду на своем сердце!

— Хах, как же Вам удается поддерживать гомеостаз с таким водным обогревателем?

— Вы настоящий врач! У Вас даже шутки медицинские. В конце концов, за кипятком можно ко мне домой поехать!

Я подошла к нему вплотную, поправила край воротника белой рубашки.

— Давай уже сразу ко мне… — прошептала я ему в ухо.

— Давай… — тяжело выдохнул он.

Я резко отошла от него, распахнула дверцу машины, села внутрь.

— Прощайте, коллега! Искренне надеюсь больше с Вами не видеться! — отрезала я и, хлопнув дверью, отъехала со стоянки.

19.35.

Дома было пусто. Разве могла я ожидать чего-то другого? Я громко включила музыку, сварила гречку, которую мне вдруг ужасно захотелось, пожарила сосиски. Разложив диван, я разместила подушки и одеяло.

Поужинав, я выключила музыку, «пробежалась» по каналам, нашла фильм «Сокровища нации» и оставила его на экране.

Спать не хотелось, да и рано еще было. Я открыла ноутбук, посмотрела мировые новости.

20.15.

Чай в кружке остыл. Я так и не допила его до конца. Фильм я не смотрела. Он шел фоном к моим мыслям.

Время текло медленно. Так хотелось уснуть! Не спать, а именно уснуть, чтобы снова погрузиться в мир Германа.

Я во второй раз вскипятила воду для чая. Как убить вечер? Ничего в голову не приходило.

«А я могла бы сейчас сидеть…ну, или лежать рядом с ним…»

Я выключила чайник, надела джинсы, футболку, взяла ключи от машины и квартиры, твердо решив вернуться обратно.

Я спустилась на парковку, открыла дверцу, села внутрь, запустила двигатель и остановилась.

«Боже, что ты делаешь? Куда ты едешь? Какая клиника? Одумайся!»

Я включила тяжелую музыку, выехала с парковки, затем за город, в лес. Начинало темнеть.

В глубину леса вела еле заметная дорога. Я свернула на нее, остановилась. Музыка громко играла, заглушая мысли. Солнце село за горизонт. Наступил мрак.

22.18.

Я просидела так чуть больше часа. Вокруг меня был густой непроглядный лес. Вдали передо мной блеснула пара желтых огоньков. Мне показалось, что это ехала машина. Наверное, на том конце этой тропы была какая-нибудь деревня.

Я приблизилась к лобовому стеклу и всмотрелась в темноту. Огоньков становилось все больше: три пары, четыре, шесть, девять. Их природу я не могла понять, пока не зажгла дальний свет фар и не рассмотрела в ста метрах от себя стаю волков. Они стремительно мчались в мою сторону. Через несколько мгновений были прямо перед машиной.

Пару лет назад я читала статью о том, как отпугнуть этих хищников — нужно шуметь, кричать, прыгать… Я опустила немного окна, сделав щель в три сантиметра, и увеличила громкость музыки. Они обошли несколько раз машину, один из них встал передними лапами на капот, другой подошел к дверце, а потом они все вместе скрылись.

Я приложила пальцы к лучевой артерии. Пульс зашкаливал.

«Приди, прикоснись ко мне. Я погибаю, потому что ищу тебя… Спаси меня! Я нахожу тебя, и влюбляюсь без памяти, поэтому я сгораю… Спаси меня! Приди и освободи меня от самого себя… Приди и освободи меня!⁴» — голос Германа возвращал меня к жизни, напоминал мне, что я ему нужна.

Я выехала на трассу и направилась в город. Сделав несколько кругов по ночным улицам, я заехала в знакомый квартал, остановила машину.

23.27.

Только дома я поняла, что была на волоске от смерти. Один из тех случаев, когда рок-музыка спасает жизнь.

В голову пришла идея сделать полное обследование моего пациента: УЗИ, кровь, рентген, МРТ и прочее.

Чайник кипятить в третий раз я не стала. Легла спать.

В голове пульсировал четким ритмом голос Германа: «Я точно знаю, что этой ночью тебе меня не хватает. Ну же, впусти меня в свой сон, и мое проклятье обрушится на тебя и разъест твое сердце⁵».

А я ведь убила вечер игрой со смертью.

Примечания

3

(лат.) Я не обижаюсь на людей. Я меняю о них свое мнение.

4

Фраза из песни Oomph! «Rette Mich» (нем. Спаси меня) из альбома «Ego» 2001 года.

5

Фраза из песни Oomph! — Unter deiner Haut (нем. У тебя под кожей) из альбома «Monster» 2008 года.