Змеиное гнездо

Яна Лехчина (2024)

Заключительная часть эпической дилогии Яны Лехчиной! Песни Рацлавы становятся острее и слаще, Сарамату-змею пророчат беду, а княжества, недавно еще платившие дань, объединяются против общей беды. Вот-вот нагрянет битва, а за ней — долгожданный финал. Темное этническое фэнтези с элементами хорошо знакомых нам с детства былин и легенд. Драконье логово — неприступная зачарованная гора. Запертая в недрах слепая ткачиха прядет песни, которым внемлет даже свирепый каменный воин, а хитрый раб придумывает, как распутать клубок самоцветных ходов. Князья созывают дружины, чтобы извести крылатого змея, требующего непомерную дань. Год идет на убыль, и близится летний солнцеворот — день, который не пережил ни один из пленных дракона. Грохот щитов и шепотки заговоров, кровная месть и тревожные пророчества, медное зарево над полем брани… Если давняя история о братьях-княжичах — колесо, ходящее по кругу, то ныне он сошло с оси. И тем, кто желает одолеть чудовище, следует быть осторожными, чтобы ненароком не занять его место. Место чудовища пустовать не может.

Воронья ворожея II

Купец, который прибыл в Варов Вал за день до Совьон, разложил свои товары на местном базаре. Его отряд привёз кувшины с душистыми маслами, мешочки со специями и тукерские безделушки, и жители приграничной крепости, соскучившиеся по диковинкам, прильнули к ярким лоткам. Совьон ходила в толпе от скуки: денег у неё водилось немного, а ранее утром она обменяла почти все свои сбережения на тёплый овчинный тулуп. Морозы крепчали, и шерстяной плащ уже не спасал от холода.

Было пасмурно. Небо давило, и один его пепельно-серый отблеск вызывал волну дурноты. Изо рта шёл пар, ломило пальцы, спрятанные в неплотную перчатку, — даже предыдущие вечера и ночи, проведённые в лесу, казались Совьон теплее. Желая согреться, она запустила руку в корзину с бусинами, будто бы выбирая. Пожалуй, ей следовало вернуться на постоялый двор, раз всё равно не удалось выяснить ничего нового.

— Желаешь украшение? — мягко спросил один из подчинённых чужеземного купца, высокий темнобородый парень. — Тебе пойдёт синее. К глазам.

Он улыбнулся — не сально, не заискивающе, а просто и вежливо, но Совьон не удержалась и дёрнула уголком губ.

— Просто смотрю, что твой господин везёт с юга. Не слишком жалую украшения.

— Никогда бы не поверил, — засмеялся парень. — Я слышал, все красавицы их любят.

Это было лишним. Какая же из Совьон красавица? Высокое широкоплечее тело, исшитое шрамами и затемнённое родимыми пятнами, а что до лица… Если оно и вправду красиво, то очень тяжёлой красотой. Так что похвала не попала в цель.

Совьон брезгливо стряхнула с руки бусины и собралась отойти. Но поворачиваясь, она неосторожно задела плечом кого-то, стоящего прямо за ней.

Руки сработали быстрее, чем разум. Пальцы Совьон вцепились в локти женщины, потерявшей равновесие из-за случайного удара. Совьон не дала ей упасть, хотя ещё не успела понять, что за ней стояла именно женщина, — до того была закутана её фигура. И лица не видно, только желтовато-зелёные покрывала с колышущейся тукерской бахромой, из-под которых выглядывали полы платья.

— Извини, — проговорила Совьон. Спрятанная в тканях, женщина всё равно выглядела до невозможного тонкой. Неудивительно, что её чуть не сшиб толчок.

Женщина что-то пробормотала в ответ. Голос у неё оказался попискивающий, как у мыши, и… очень девичий, если не детский. Совьон изучала кусочек её смуглой кожи, видный в прорези покрывала, ниточки чёрных бровей и раскосые глаза, испуганные и лаковые, как ягоды паслёна. На правом веке девушки алела свежая ссадина, утопающая в синеве кровоподтёка.

«Кто же так? — подумала Совьон, и что-то внутри кольнуло. — У кого бы рука поднялась — на человека, которого можно сбить одним дыханием?»

Девушка носила дорогие ткани, и пахло от неё фенхелем и сладковатым благовонием, названия которому Совьон не знала.

— Пр-рочь, — раскатистый злобный рык.

Мужчина — воин, конечно, откуда бы в Варовом Вале взяться не воину, — стоял в двух шагах от Совьон и едва не брызгал слюной от ярости. Плечистый, с короткой, но небрежно разросшейся бородой и серо-зелёными глазами. На лоб ему падали едва вьющиеся чёрные пряди, неровно подстриженные у середины шеи. Если бы его взгляд мог ранить, то искрошил бы лицо Совьон в труху. Мужчина смотрел с такой ненавистью и с таким рвением стиснул плечо тукерской девушки, словно Совьон покусилась на его главное, донельзя хрупкое сокровище.

Не то чтобы Совьон трогал гнев незнакомца. И не то чтобы она стояла на его пути, но её пальцы до сих пор поддерживали девушку за локти. Осознав это, Совьон ослабила хватку.

— Вот так, — сказала она, обращаясь к тукерке. — Надеюсь, ты в порядке.

Она была чужеземкой в одной из крепостей Княжьих гор, на её веке наливался синяк, и ей в затылок дышал мужчина со злыми глазами — Совьон понимала, что девушка не в порядке, но её мнения никто не спрашивал. Не желая вступать в спор с незнакомцем, Совьон отошла от прилавка и осторожно скользнула в толпу, необычайно оживлённую в то утро.

Дальше становилось свободнее. В северной части рынка торговали гаринские купцы, и Совьон направилась туда. Пахло рыбой и свежей выпечкой. Позвякивали железные изделия, которые выкладывали на лотках, звонко переговаривались люди. Под сапогами Совьон похрустывал снег вперемешку со льдом.

Подумаешь. Рабыня как рабыня, мало ли каких девиц держат в неволе. Не было ни переживания, ни узнавания — не было ведь? А эта тукерка в плену и умрёт: слишком испуганные у неё глаза, слишком кроткие.

У Совьон в своё время были другие глаза. Волчьи.

Она зло, со смаком наступила на оледеневший снежный комок и вскинула голову. Над жилыми домами поднимался дым, и сторожевые башни щерились узкими бойницами. Совьон решила, что хватит с неё рынка, и неспешно побрела в сторону крепостной стены. Она пересекла торговые развалы на круглой, словно блюдо, площади. Прошла мимо нескольких мастерских, возле которых играли дети. Оставила позади себя дружинный дом — длинное здание, самое примечательное в Варовом Вале, напоминавшее перевёрнутый корабль. Совьон, поговорив с вечера с хозяевами постоялого двора, знала, что в крепости правил посадник гаринского князя. Но посадник был очень молод, мало понимал в ратном деле, и руководил всем старший дружинник. Совьон помнила, что у него забавное имя, больше похожее на прозвище. Тыша? Тыса?

Утро ещё не перетекло в день, а тучи уже сгустились, закрыв солнце. Грязно-белые, клочковатые, как старый пух, — Совьон не смогла долго смотреть на небо, заболели глаза. Всю оставшуюся дорогу до детинца она глядела лишь себе под ноги и думала о своём. А ведь словоохотливая хозяйка постоялого двора рассказывала ей о рабынечке, которую клеймили ведьмой. Не диво. С чужеземками такое случается часто.

Когда Совьон дошла до крепостной стены, поднялся ветер — пришлось поплотнее закутаться в овчинный тулуп. Пройдя ещё шагов сто, не больше, Совьон увидела ворота Варова Вала — в полтора человеческих роста, с затёртой от времени резьбой. Эти ворота не были главными, и их не открывали без нужды, поэтому удалось получше рассмотреть рисунок: ужасно уродливый старичок.

Совьон не сразу поняла — это не старичок, а человек с козлиной головой. Так к востоку от Поясной гряды изображали Римеке, божка, охраняющего путников в пути. В восточных княжегорских крепостях его почитали сильнее, чем на западе. Верили, что он стережёт границы, — что ж, Оркки Лис, даром что был из западного Черногорода, тоже во многое верил. Молился и Римеке, и болотным духам, и лесным хранителям, и незнамо каким существам — каравану не слишком помогло.

Возможно, этой крепости поможет больше.

Разглядывая искажённые черты божка, не сумевшего уберечь караван, Совьон почувствовала, как на неё нахлынула тоска. Поднявшийся ветер застучал в ворота — затрещали доски, и затрепетала фигура танцующего Римеке. Совьон решила, что сегодня же уедет из Варова Вала — Жених отдохнул, а она, не узнав никаких важных вестей, собрала достаточно тёплой одежды и пищи, которая бы ещё долго не испортилась в дороге.

Но вышло иначе. Хозяйка постоялого двора возмутилась, когда Совьон сообщила ей о своих намерениях.

— Ай-яй, — причмокнула она, с грохотом поставив горшочек перед Совьон.

На столешнице наверняка должна была остаться трещина — но нет. Видно, мебель на славу служила своей шумной хозяйке. Глиняная крышечка съехала, выпустив сытный запах тушёной капусты.

— Очень торопишься, хорошая госпожа, — пожаловалась хозяйка. — Зря ты.

— Мне нужно в путь, — лениво солгала Совьон, вспомнив свою легенду о муже, проданном на рудники. Едва ли она должна оправдываться перед хозяйкой.

— Понимаю, — согласилась та. — Но нельзя пропускать завтрашний вечер. У нас праздник, хорошая госпожа.

Невеликий, поди, праздник, раз Совьон впервые о нём слышала. Примерно так и оказалось: раз в несколько недель воины Варова Вала, те, кто не стоял в дозоре, устраивали в лесу состязания, длившиеся до глубокой ночи. Это повелось с незапамятных времён, а воинские традиции были единственными, которые здесь чтили. Женщины расстилали на земле холстину — место поединка, — разжигали костры и украшали лентами ближайшие деревья.

— Будет обидно, если ты всё пропустишь, — мягко, совсем по-матерински сказала хозяйка. Она села за стол напротив: рыжеватые волосы переливались в тёплом отблеске свеч. Совьон, не сдержавшись, взглянула в окно, за которым собирались хмурые сумерки. Темнело рано.

Она бы как-нибудь пережила без праздника, устроенного жителями приграничной крепости. Может, хозяйка и зазывала её без всяких чувств: гости в Варовом Вале появлялись не так часто, а странница могла заплатить за ещё одну ночь постоя. Но настоящая жизнь Совьон существенно отличалась от сказки про мужа в неволе — на самом деле её никто не ждал. Ей некуда было торопиться. И незачем.

В Черногороде и в пути, который она преодолела вместе с караваном, Совьон не ощущала себя одинокой. А сейчас, впервые за долгое время, ощутила.

В конце концов, ничего не случится, если она останется здесь ещё на один день.

— Ваши мужчины состязаются прямо в лесу? — суховато усмехнулась она. — Ничего не боятся? Я слышала, этот лес заповедный. В нём живёт ведьма.

— О, брось, — легко отмахнулась хозяйка. — Наши воины смелые, их не напугать колдовством.

Сейчас то, что этот лес был обителью вёльхи, чувствовалось превосходно. Чарующе лилась дробь барабанов. Ритуальные костры горели ярко, бездымно — Совьон удивлялась, насколько огонь, разведённый по традициям местных жителей, отличался от того, что вечерами разводила она. Возможно, это ей просто казалось. А возможно, дело было в ночи: холодный ветер, прежде чем утихнуть, согнал с неба облака, и над чёрными макушками елей висел масляный оскал луны.

Приятно пахло засушенными клевером и барбарисом — их жгли в кострах. Огни освещали соцветия лент на деревьях. На одну из осин даже повязали синее знамя с серым филином: символ Радовичей, князей Гарина.

Шёл поединок. Совьон стояла среди немногочисленных женщин, — пришли, конечно, не все обитатели Варова Вала, слишком уж часто повторялись такие праздники. Она вглядывалась в фигуры соревнующихся. Одного из них, с русой козлиной бородкой, Совьон не знала — немудрено, почти всех дозорных она видела впервые, но о ком-то ей рассказала хозяйка постоялого двора. Совьон слышала о том, чей кулак выбивал воздух из груди русобородого соперника, — о Дагриме, воине со свирепыми глазами, владельце испуганной тукерской рабыни.

Совьон смотрела на Дагрима и чувствовала, как в груди шевелилась жажда чужой боли. Она хотела, чтобы в ту ночь Дагрим проиграл — хотя бы в учебном поединке и хотя бы собрату по оружию. Это было меньшее, что Совьон могла бы ему пожелать. Хозяйка постоялого двора говорила, что Дагрим — хороший воин, едва ли не лучший в Варовом Вале, но нехороший человек. Он был нелюдим, его опасались за жестокость и крутой нрав, но при этом уважали за бесстрашие и исполнительность. Он жил не в дружинном доме, а уединённо, со своей рабыней, в лачуге у крепостных стен.

Бой закончился, когда Дагрим резко повалил соперника на лопатки. Выпрямился, взъерошил пальцами лохматые волосы и выпустил изо рта клуб пара. Потом, ссутулившись, сошёл с холстины, — ему накидывали на плечи тулуп и хлопали его по спине, а Дагрим лишь щурился в желтоватом свете факелов. Искал свою рабыню, поняла Совьон: она видела тукерку среди женщин.

В ту ночь боролись либо на кулаках, либо на гладко обтёсанных шестах длиной с копьё — именно таким покручивал человек, ступивший на холстину. Он расставил ноги и подбоченился в отблесках огня.

Хозяйка постоялого двора приподнялась на цыпочки, чтобы достать до уха Совьон.

— Дружинник Хортима Горбовича из Гурат-града, — шепнула она. — Латы.

Тот, кто принёс в Варов Вал всякие небылицы. Совьон не могла не удивиться: Латы был младше её лет на десять, а то и больше. С красивым безбородым лицом и заплетёнными в косу тёмными волосами. Глаза — весёлые, светло-зелёные, будто светящиеся в ночи. На его рубахе был вышит приметный узор, и Совьон попыталась рассмотреть, какой именно.

— Там какой-то знак?

— Да, — тихо отозвалась хозяйка, — символ его князя. Сокол.

Против Латы вышел один из дозорных — ему дали такой же шест, и поединщики разошлись.

— Он постоянно его носит?

— Знак? — переспросила хозяйка, кутаясь в шубку. — Да. Так говорят. Носит не снимая.

Раздался стук дерева о дерево.

— Любопытно, — протянула Совьон.

Гулкий удар, словно палкой разбили перезревшую дыню. Соперник Латы покачнулся от неожиданного толчка в грудь. Потерял равновесие, выступил за холстину и упёрся пяткой в голую землю — Совьон отчётливо разглядела это в свете костров.

— Всё, — заворчала хозяйка, выдохнув облачко пара. — Быстро кончилось!..

Проигравший дозорный был раздосадован и взбешён, да и Латы не выглядел радостным. Он размял плечи и снова покрутил шестом — на этот раз задумчиво.

— Мало, — изрёк он. — Может, кто-то ещё хочет выйти против меня?

Латы был пришлым человеком, о котором в Варовом Вале ходило много толков. Совьон не понаслышке знала, что это такое. Он показался ей неплохим воином и преданным — либо хвастливым — слугой своего государя. А Совьон давно не встречалась с достойным соперником и не боролась ради удовольствия, без страха за свою или чужие жизни. Что ей чьё-то недовольство? Завтра она уедет из крепости, и поминай как звали.

— Я хочу, — сказала Совьон, сбрасывая тулуп. — Если можно.

В Княжьих горах не привыкли к женщинам, носившим оружие наравне с мужчинами, но Совьон давно не ранили ни насмешки, ни удивление. Правда, ей хотелось, чтобы обошлось без ссор и лишнего гнева. В конце концов, она собиралась выйти не против местных воинов, а против чужого здесь Латы, который, по-мальчишески почесав нос, замялся. Он обратился к старшему дружиннику:

— Тыса?

— Можно, — медленно ответили из толпы.

Совьон дали копьевидный шест — благо деревянное оружие не чета настоящему, и Совьон могла прикасаться к нему, не нарушая обета. Её сапог наступил на холстину.

— Здравствуй, — миролюбиво сказал Латы. — Не видел тебя раньше, а негоже бороться с незнакомкой. Я — Латы, и я приехал с севера, где остался мой князь с соратниками. А ты?

— Меня зовут Совьон. — Придержав жердь под мышкой, она туже затянула косу. Несколько раз моргнула, привыкая к свету факелов. — Я пришла издалека.

Она перебросила шест из одной руки в другую и повела плечами. Латы кивнул:

— Принято.

Трещали костры. Ночной ветер трепал ленты, повязанные вокруг ветвей, и отгонял дымок. Совьон чувствовала, как мерно дышал чёрный лес — медленнее и глубже, чем люди, собравшиеся тут, — как в чаще шевелилось неспящее зверье и как ухали совы, отрывисто и гулко.

«Начинай, мальчик».

Латы прокрутил шест — быстро, рассекая воздух. Острее повеяло холодом и запахом горящих трав. На вдох затупленный конец ударил там, где мгновением раньше было плечо Совьон, на выдох — дерево столкнулось с деревом. Совьон отбила выпад, нырнула к земле, и шест пролетел чуть выше её волос. Она перекатилась вбок и выпростала руку, целясь в грудь, но Латы оказался проворен. Ушёл в сторону и упруго сорвался с места, намереваясь зайти Совьон за спину. Не успел, но шест скользнул по её бедру — будь у Латы настоящая сталь, остался бы порез.

Совьон согнула ноги в коленях и подалась вперёд, точно готовилась к прыжку. Взмах под руками Латы, укол одним концом шеста, укол другим — толчок в живот. Латы задохнулся, но, стиснув зубы, отвёл плечо для следующего удара. Жердь в его пальцах пошла колесом. Латы перехватил древко левой ладонью, усилил вращение правой. Совьон не успела отойти, и её ожгло по лицу.

Кровь брызнула из носа, оросила губы. Совьон хищно сузила глаза, но именно в тот момент, когда дыхание обожгло ей горло, когда затвердели мышцы, а жилы набухли от натуги, она почувствовала себя такой счастливой, какой не чувствовала уже давно. Смешались танцующие языки пламени и дробь барабанов. Сердце билось быстро, глухо, жарко, и Совьон, и лес вокруг неё, и ночное небо, с которого заструились редкие снежинки, тающие в кострах, — всё это трепетало от выпада до выпада, от удара до удара.

С её губ сорвался беззвучный рык, отдающий удалым смехом. Конец жерди задел Латы подбородок и, если бы не был затуплен, через миг проткнул бы горло. Соперник отшатнулся, перетёк наискось, ударил по рёбрам — а Совьон снова наклонилась к земле.

Поединщики были увлечены и не заметили, что поднялась суматоха.

Латы ухватил её шест. Резко притянул к себе и его, и Совьон заодно — чтобы повалить наземь. Совьон потеряла равновесие и впилась в предплечья Латы, едва останавливая падение. Её пятки беспомощно заскользили по ткани, спина едва не коснулась холстины, но Совьон нащупала опору ступнями и рванулась, как рыба из сети. Навалилась плечом на чужую грудь. Вывернулась.

Раздался вопль.

Латы так и не нанёс следующий удар. Совьон замерла. Она утёрла кровь и оглянулась, ничего не понимая.

— Что такое? — хрипло спросил Латы.

А за их поединком уже не следили. Мужчины, взяв факелы, торопились к привязанным коням. Женщины переговаривались, всматриваясь в темноту.

— Да что случилось? — крикнул Латы, обращаясь к дозорному из тех, кто остался на месте.

— Дагримова рабыня сбежала, — сплюнул тот и шаркнул ногой. — Вон, собираются искать.

Бедная обезумевшая девочка. Куда она собралась бежать — ночью, понимая, что рядом воины из крепости? Они знали лес намного лучше её и не отказались бы помочь соратнику.

Стоило отъехать от поляны с кострами, как со всех сторон обступила чернота. Луна спряталась, звёзд видно не было, и тьма опустилась такая, что хоть глаз выколи. Совьон чувствовала себя незащищённой — чересчур резко натянула поводья, и Жених взволнованно захрипел. Она до последнего думала, что и пальцем не пошевелит, чтобы найти рабыню, но… Жаль, пропадёт же. И в лесу погибнет, и в руках Дагрима. Хотя Совьон не знала, чем могла ей помочь — отведёт погоню? Не сможет. Спрячет её? Да где бы. Но на задворках сознания стучала мысль: не стала бы невольница надеяться на спасение, ох не стала бы.

Жених нагнал дозорных. Темень прорезали огни факелов, и Совьон различила, как следом за ней взметнулся серый в яблоках конь. В седле сидел Латы — Совьон не знала, что ему понадобилось. Было любопытно, чем всё кончится? Или не пожелал оставаться в стороне?

Дозорных, пошедших с Дагримом, собралось не больше десяти. Часть их с гиканьем рассыпалась меж деревьев, и Совьон почувствовала, как в горле шевельнулся холодок. Найдут ведь. Сейчас же найдут — рабыня не успела бы убежать далеко.

С юга, где осталась поляна, доносились призраки чужих голосов. С востока, куда повернули оставшиеся всадники во главе с Дагримом, тянуло тиной — они ехали к тому оврагу, где лежало колдовское озеро Оха Ритвы. Мысль ужалила резво, больно: что бы сделала сама Совьон на месте невольницы? Как бы она поступила, зная, что убежать не удастся?

Плен стал бы горше смерти.

Видно, Дагрим догадался раньше, а соратников разослал лишь на случай, если ошибся. У девушки было немного возможностей лишить себя жизни, а от поляны до озера — рукой подать. Наверняка рабыня знала про него, наверняка все, кто осел в Варовом Вале, хотя бы о нём слышали. Совьон ударила пятками в бока Жениха, и по лицу плетьми хлестнули ветви.

Удивительно. В дюжину шагов отсюда ночь была глухой и безлунной, но в озёрной глади колыхалось отражение золотого серпа. Долго искать не пришлось: на редких островках снега — цепочка следов, убегающих книзу, к самому берегу, на котором темнели очертания скинутых покрывал.

Дагрим скатился с коня, взвыл по-волчьи. К нему тут же метнулись дозорные и прижали всем весом, не давая подняться. «Правильно, — отстранённо подумала Совьон, спешиваясь. — Уж местные знают: того, кто коснулся этой воды, не спасти».

— Что вы делаете? — крикнул Латы, по-молодецки спрыгивая на ноги. — Она же в озере недавно! — Он спешно разулся — хотел броситься в воду. — Вытащить можно!

А вот ему не рассказали.

— Нельзя. — Латы преградили дорогу. — Поздно.

«Поздно, — равнодушно согласилась Совьон и подбрела ближе. Спотыкаясь, она начала спускаться по склону. — Конечно, поздно».

Жених шумно дышал за спиной. Озеро маняще перекатывалось впереди, а где-то страшно рычал Дагрим, норовя вырваться из рук товарищей, и в его нечеловеческом вопле было больше боли, чем ярости.

— Куда ты? — окрикнули Совьон.

Она не ответила. Только сбросила наспех накинутый тулуп, носком одной ноги наступила на пятку другой и стянула сапог. Коснулась босой ступнёй мерзлого берега, который лизала едва трепыхающаяся вода.

Кейриик Хайре говорила не связываться с тем, что священно для каждой из её сестёр. Кейриик Хайре много говорила, только Совьон не всегда слушалась, а стоило бы. Она не хотела спасать тело Дагримовой рабыни — пускай бы пленница умерла сейчас, как решила сама. Но ведь у неё не получится умереть. Её искалеченная душа останется служить вёльхе.

Почему Совьон сделала это, даже не зная, сумеет ли она, недоученная ведьма, справиться с колдовством Оха Ритвы и её преемницы? Сохранит ли разум и волю, окунувшись в зачарованное озеро? Может, она не успела подумать обо всём. Может, ей было слишком тяжело видеть тукерку, томящуюся в рабстве, как когда-то она сама. Может, Совьон не сумела до конца простить себе то, что недавно не спасла другую девушку — ту, что уготовили Сармату.

Прежде чем её смогли бы удержать дозорные, Совьон глубоко вдохнула и зашла в воду.

Она раскрыла глаза, и их ожгло так, будто прутом проткнули. Совьон смежила веки, но до того разглядела илистое тёмно-зелёное дно и лунный свет с поверхности, плавающий сгустками. Ей показалось, она рассмотрела чьи-то сизые тела, но — как знать? Совьон накрыла волна слепящей боли. В нос и рот хлынул огонь. Он пожирал плоть, сминал жилы и кости.

Совьон хотела бы закричать, но горло опалило жаром. Губы разжались, выпуская стаю пузырьков, блестящих в серебряных лучах. Свет пронзал пучину, расползался сетью. Руки тщетно силились нащупать опору, а волосы раздулись чёрным облаком и оплелись вокруг шеи, будто удавка. В висках застучала кровь — вода давила на череп. Совьон взболтнула ногами, извилась ужом, но легче не стало. На грудь опустилась тяжесть и выдавила остатки воздуха.

Совьон тонула.

Два слова. Всего два слова.

Жар сменился холодом, и ладони и ступни начали неметь. В горле закололо. Мышцы свело судорогой, а кожа сморщилась, как от мороза. Волосы закрыли лицо, полезли в нос и плотно закрытые глаза, но этого Совьон уже не чувствовала. Она продолжала бездумно биться в пучине, выгибаясь и стараясь сорвать с себя невидимые путы.

Два слова.

Сознание помутилось от боли и недостатка воздуха, нахлынула душная усталость. Движения замедлились. Ещё подергивались ноги, безвольно раскинулись руки — они шевелились плавно, словно порхая в мёртвой воде, и меж пальцев тёк свет.

Кейриик, — полыхнуло в мозгу, — Хайре.

Часть её колдовства — в крови Совьон. Часть великого колдовства — в густой ведьминской крови, и это сильнее чародейского озера, страшнее проклятий и вернее пророчеств. И Совьон ли не помнила, что ведьму нельзя утопить? Бремя колдовства тяжело, а ко дну не потянет.

Нутро снова скрутило, но Совьон сделала первый осознанный вдох, и её лёгкие раздулись, наполняясь водой. Выдох — до ломоты в рёбрах. С губ взметнулись последние пузырьки, только горло уже не пекло, лишь саднило, как если бы Совьон больше не нужно было дышать.

Не возьмёшь, преемница Оха Ритвы. Меня — не возьмёшь.

Она открыла глаза, и надбровье схватила ломящая боль. Пускай. Совьон, кое-как смахнув волосы с лица, огляделась: перед ней дрожала озерная муть.

И рабыню я тебе не отдам.

Руки отозвались с промедлением, сделали гребок. Ноги оттолкнулись от невидимой преграды: ступни зашевелились, согнулись колени, а ладони, частично потеряв чувствительность, ощупали дно. Совьон зарывалась в ил, раскидывала тину, пока не запустила пальцы в чужие косы.

Она выплывала на поверхность толчками — так быстро, как могла. Едва глотнув воздуха, закашлялась и взвыла. Совьон захлёбывалась и сипела от рези, сжавшей внутренности, будто тонкую ткань, но плыла, придерживая рабыню под мышками. Из озера Совьон не вышла — выбросила себя на берег, подтянув безвольное девичье тело.

К ней вернулся слух. Она слышала шелест голых ветвей и завывание ветра, чьи-то ожесточённые споры: Дагриму не давали подойти к его рабыне, не зная, опасна ли озёрная вода, пропитавшая её одежду. Но Дагрим вырвался — кинулся к тукерке и попытался выбить воду из её легких сильными толчками в грудь.

Совьон откашлялась до железного привкуса на языке, тяжело перевернулась на спину. Она ощутила твёрдость земли и холод прилипшей к телу рубахи, но не смогла глубоко вдохнуть — сквозило такой мукой, что впору потерять сознание. Тем не менее она, упёршись в мелкие прибрежные камешки, перекатилась на бок. Приподнялась на локте. Окинула воинов мрачным взглядом.

Совьон густо сплюнула кровью так, точно хотела попасть в Дагрима. Мокрые чёрные пряди прикрывали её лицо, делая его зловещим.

— А теперь, дозорный, — прошипела она, утирая рот плечом, — жди гостей.