Осколки тебя

Янина Логвин, 2020

Когда дружба перерастает в соперничество – приходит время плохих парней. Ник и Картер, лучшие друзья в прошлом, теперь стали врагами. Однажды их ненависть коснется меня, и мир разлетится осколками. А пока… Картер Райт за опасной чертой и никому не готов открыть свое сердце. Он тот, от кого я должна держаться подальше – в его синих глазах хватит холода, чтобы об этом предупредить. Но именно прошлое однажды изменит всё. Когда он ради меня выберет другую жизнь, а я забуду его так, что смогу полюбить. Меня зовут Лена Холт и это моя история. Содержит нецензурную брань.

Глава 5

Картер

Спустя год

Старшая школа

Пятница. Сентябрь. Пять часов по полудню.

Я знаю это потому, что все время смотрю на часы, на которых бегут секунды, почесывая ногтем большого пальца сухие губы.

Солнце жарит так нещадно, что кажется пни каблуком иссушенный добела гравий, и он рассыплется в пыль.

В небе не видно птиц. Листва на вязах повисла ошметками, но в тени дырявого навеса старого склада за гаражом отца Лукаса, где мы собрались, дышать почти сносно, и ноздри напряженно втягивают жаркий ад дня.

— Как думаешь, Картер, у них получится? У Криса и парней? Все-таки этот жирдяй Хиггинс хитрая тварь. Крис уверен, что в прошлом он наверняка уже проворачивал подобное, иначе бы не действовал в городе так нагло. А ты как считаешь?

Глаза Лукаса лихорадочно блестят и пот, выступивший на висках, говорит куда красноречивее самого вопроса. Я поворачиваю голову и смотрю на друга.

— Получится, Палмер. Но я все равно считаю, что они идиоты.

— Почему? — возражает друг. — Разве он не заслужил, этот Хиггинс? Ты слышал, что мужика, который продал ему бар на Мелборн-Лейн два года назад, прошлой весной нашли мертвым в Рваной лощине у Кораллового холма?.. Так вот, этот мужик сам согласился на сделку с Хиггинсом и все подписал, тут не подкопаться. Странно другое: зачем ему понадобилось вдруг продавать бар, который процветал, да еще за четверть цены, а?

Я пожимаю плечами, раздумывая:

— Да мало ли причин? Долговые обязательства, семейные обстоятельства, а может, ему просто надоело. Такое тоже бывает.

— Ну да, как же! — громко хмыкает Лукас. — А через год в ливень он умудрился оказаться в месте, где через каждые три метра из земли торчит предупреждающая табличка «Опасно», и сломать себе шею! Очень удобно. Какого черта он вообще там делал?

— Это Америка, Палмер. Здесь каждый сам себе хозяин. Если тебе ночью вздумается достать из штанов член и отлить с края обрыва, никто не вправе помешать. А если ты при этом поскользнулся — ну, что ж, твои проблемы.

Лукас возмущенно поднимает широкие брови.

— Я не пойму, Картер… Ты что ему, адвокат?

Я чиркаю зажигалкой и прикуриваю сигарету. Наполнив легкие, медленно выпускаю дым.

— Я просто пытаюсь думать, как мыслит Хиггинс, и как следует мыслить твоему брату. Нет мотива, нет связи, а значит, нет и преступления. А ты, Палмер, договаривай, раз уж начал.

— Ходят слухи, что тот мужик, Рон Нойлз, бывший хозяин бара, нарыл на жирдяя что-то крупное, за это и поплатился.

Имя кажется мне смутно знакомым, и я вспоминаю.

— Постой… Нойлз… Бетти Нойлз, верно? Выпустилась из школы в прошлом году. Была в группе поддержки и, кажется, одно время крутила с Крисом. Она дочь этого Рона?

Лукас сразу поджимает губы и отводит глаза.

— Ну, да. Ей понадобились деньги — Бэт хочет уехать в Огайо, у нее там тетка. Так что угнать у Хиггинса новую тачку за пятьдесят штук — это, мать его, справедливо!

Мать его, да! Еще как да! Но меня изумляет другое.

— Вы идиоты! — сухо бросаю я, и говорю это другу совершенно искренне.

— Почему это? — удивляется тот.

— Потому что для вас это слишком! Потому что у этого Хиггинса наверняка есть прикрытие в полиции, иначе бы он так не наглел, но главное — есть мозги! И если он начнёт рыть, девчонка проговориться!

Но Лукас уверено мотает головой.

— Нет, Бэт будет молчать, она его ненавидит. Они с матерью все деньги спустили на юристов, но зато теперь у них есть постановление окружного судьи. За публичные угрозы в их адрес Роакину Хиггинсу запрещено приближаться к ним меньше, чем на сто метров. А нашей семье нужны деньги, Картер — сам знаешь.

— Сколько?

— Половина с десяти штук.

Негусто. Да какой там! Неоправданно мало за такой риск!

— Ты понимаешь, что если Крис не справится и фургон не уйдет в Роли самое позднее завтра утром — вашу семью уже не спасут пять тысяч долларов?

Лукас кивает:

— Знаю.

— Держи язык за зубами, и больше не трепись никому. Черт!

— Да я никому, Райт! Знаете только вы с Холтом! Я даже Питеру ничего не сказал! — взволнованно божится Палмер. — Этот Рыжий за хот-дог мать родную продаст! Я что, дурак?

— Двое — это уже много.

— Да ладно, Картер! Я тебе доверяю! Я только боюсь, чтобы Уолберг не сболтнул лишнего о нашем гараже, когда станет горячо.

— Не сболтнет, придется с ним поговорить. Пусть только попробует, я никому ничего не забываю.

И я не вру, память у меня отменная, именно поэтому Лукас кивает.

Мы сидим с ним у задних дверей склада, на перевернутом ящике с надписью «Rochester», между пустыми баками из-под краски, и слушаем, как в предвечерней тишине сразу за ржавой стеной размерено скрипит диван. Тах. Тах. Тах.

Сегодня пятница, и в это время гараж Палмеров уже закрыт. Зато через две улицы открыт бар «Сотая заводь», где отец Лукаса, бывший вояка, а сейчас так себе механик, привычно надирается спиртным с обеда.

Мы тут одни.

Лукас, Ник, я и Тильда.

За открытой дверью скрипит матрас, глухо ударяется о стену деревянный остов продавленного дивана и частит чужое дыхание… Мы слышим, как Тильда смехом останавливает пыхтение Ника, просит дать ей прикурить сигарету и не мять ее грудь так сильно, словно он трахает девчонку в первый раз.

После длинной паузы, в течение которой у Лукаса судорожно ходит кадык, она разрешает Холту продолжить.

Когда Лукас уходит, а на его место садится Николас, он забирает из моих пальцев остаток сигареты и кивает на дверь:

— Надоела! Надо будет ей сказать, чтобы больше сюда не приходила. Терпеть не могу шлюх!

Но, судя по тому, как долго Ник не слезал с Тильды — на правду это не похоже. Хотя, может, действительно не заводит?

Я с ухмылкой бросаю на него короткий взгляд и вновь возвращаю его к дальнему концу двора, туда, где поверх забора виднеется открытый участок дороги.

— А мне кажется, Холт, ты просто терпеть не можешь быть вторым. Но я не виноват, друг, что больше нравлюсь девчонкам. Не эта, так другая — какая разница?

Ник смеется — так, что дым клочками вырывается из легких, и откидывает плечи на кирпичную стену.

— Пошел ты, Райт! — толкает меня локтем в бок. — Порой я жалею, что ты так хорошо меня знаешь! Вот потому я, в отличие от тебя, и завожу себе постоянных подружек — чтобы быть у них первым.

— Ну и как? Не разочаровывают?

Светлые глаза Холта довольно щурятся.

— Иногда мне везет!

Во двор со стороны внутренней части дома заходит парнишка лет четырнадцати — Мэтью Палмер, младший из братьев, и неприветливо косится в нашу сторону. Я давно подозреваю, что из всей троицы он самый смышленый, и знаю, что сейчас ему здесь точно делать нечего.

— Где Лукас? — обращается к нам Мэт через губу. — Там тренер Херли звонит! Говорит, что у вас завтра первая тренировка, и он хочет всех видеть!

Пацан продолжает стоять и таращиться. Я поднимаю у своих кроссовок крупный кусок гравия и метко запускаю ему под ноги.

— А ну брысь отсюда! Учись сам отвечать!

Он не отступает, и второй кусок гравия прилетает уже ему в голень, вызвав вскрик.

— Я кому сказал, исчезни, сопляк!

Мэт убирается, но прежде, чем уйти, смело показывает нам «фак», и то, что я вижу при этом в его глазах, мне нравится.

— Этот младший Палмер когда-нибудь нарвется! — сердится Ник. — Ему же ясно было сказано: сиди дома! Какого хрена вылез? Клянусь, Картер, если Лукасу плевать, то в следующий раз я сам ему этот «фак» в задницу засуну! Я не стану терпеть, чтобы всякие молокососы мне им в лицо тыкали!

— Остынь, Ник.

Но друг вскакивает на ноги и орет вслед пацану:

— Ты слышал, ушлёпок! Еще хоть раз увижу, будешь обрубком в носу ковырять!

Я дергаю друга за футболку, и он снова падает рядом на ящик.

— Достал… — продолжает злобно шипеть.

— Оставь его, Холт! — я повышаю голос. — Это не любопытство, а чувство опасности выгнало его сюда. Ему не все нравится! Хоть один Палмер с головой!

— И что? — дергает плечами Николас. — Кто его спрашивает?

— Никто. Но возможно, что именно он когда-нибудь выберется из того дерьма, в которое его сначала засунул папаша, а теперь сует Крис! Ты же не думаешь, что Мэт сегодня будет спать?

На дороге мелькает полицейский патруль, и я встаю. Говорю громче, обращаясь к друзьям:

— Кончай там уже, Лу! Ник! Нам пора!

Мы входим с Холтом в дверь гаража и проходим мимо барахтающейся парочки через боковой бокс в основной, в котором стоит л «Додж» с разбитой фарой и глубокой вмятиной на крыле, к внешнему выходу. Выйдя на улицу, поджидаем Лукаса и Тильду возле наших с Ником мотоциклов.

Лукас сильно похож на брата — тот же рост, темные кудрявые волосы и черные круглые глаза. Он намного худощавее Кристиана, но в широкой кожаной куртке это не так заметно. К тому же в сентябре вечереет уже раньше, и я надеюсь, что недостаток сходства получится скрыть. Тому, кто случайно запомнит его имя, в будущем будет сложно отличить братьев друг от друга даже под присягой, и мне это кажется хорошим выходом, чтобы хоть как-то прикрыть старшему Палмеру зад, раз уж он сам до этого не додумался.

Когда наконец из гаража появляются Лукас и Тильда, я объясняю задачу блондинке. Несмотря на продажную натуру, мозги у девчонки есть, и зубы тоже.

— Детка, сейчас проедемся по Сэндфилд-Року и заглянем в пару людных мест. Тебе придется висеть на Лукасе пиявкой и называть его Крисом столько раз, пока он не оглохнет и сам в это не поверит. Все поняла?

Она одергивает на бедрах короткое платье и поправляет светлые, крашеные волосы, которые сбились на затылке. Улыбается с вызовом, коснувшись кончиком языка края лукавых губ.

— А на тебе нельзя повисеть, красавчик? Я бы не отказалась.

Я беру переброшенную через сидение мотоцикла короткую кожаную куртку и надеваю на себя. Достаю из кармана джинсов ключи и вставляю их в замок зажигания.

— Нет. Ненавижу объятия, они меня душат.

Тильда отпускает смешок и вдруг замечает, скользнув взглядом по моему паху:

— Я об этом догадалась, Райт. И хоть сегодня ты меня не захотел, но я еще помню, как именно ты предпочитаешь заниматься любовью.

Она не успевает договорить, последнее слово все еще висит в воздухе, а холод уже сковывает мою грудь и сдавливает горло.

Меня коробит от всего, что может быть связано с этим гребаным чувством, но больше — от хитрого выражения лица блондинки, которая, похоже, забыла с кем имеет дело.

Резко схватив пальцами слабое запястье, я дергаю ее на себя, сжимая челюсти.

Тильде правильно кажется, что она сказала что-то не то, и девчонка бледнеет.

— К-картер, прости! — лепечет тем тише, чем ближе оказываются мои глаза. — Я не хотела…

— Тогда заткнись, Стронг! И лучше сама! Если не хочешь, чтобы я тебе помог!

Парни уже завели свои мотоциклы и ждут нас. Я отталкиваю Тильду, надеваю шлем и сажусь на свой черный «Ducati». Столкнув его с подножки, завожу мотор и коротко киваю девчонке в сторону Палмера.

— Чего ждешь? Садись к Крису, вечер будет длинный! И пока не разрешу, о Лукасе забудь!

— О! — быстро соображает Тильда, вновь показав зубы. — Поняла!

— Лукас?

— Да? — откликается друг, передавая второй шлем блондинке.

— Тебе придется поговорить с Мэтью — сегодня ты остался с ним дома. И хоть сдохни ночью, а завтра утром ты должен быть на тренировке у Херли.

— Это все, Райт? — улыбается друг.

— Нет, есть еще кое-что. Когда вернешься, передай Кристиану, что он чертов тупой ублюдок!

Мы проезжаем мимо управления полиции и сигналим двум копам, патрулирующим участок. Отираемся у пляжа, где все еще много людей; заезжаем в дорожную забегаловку, в которую раньше не заглядывали, и довольно шумно, но мирно себя ведем.

Тильда с Лукасом изображают влюбленную парочку, и девчонке шикарно дается импровизация, когда она вдруг ревнует «Криса» к одной из официанток и закатывает ему ссору со слезами…

Уже поздним вечером мы вчетвером приезжаем на Утёс — есть в Сэндфилд-Роке такое место на скале, обращенное к океану, куда подступает лес и где любит собираться молодежь, если хочет оказаться подальше от любопытных глаз. Встаем полукругом в свете фар и глушим двигатели.

Сегодня здесь собралась компания Рэя Уолберга, вокруг стоят тачки и мотоциклы, недалеко от обрыва горит костер и движутся под музыку силуэты — вечеринка в самом разгаре, и из блютусных колонок в два горла орет «Rammstein».

Эти ребята постарше нас, но мы все родились в этом городе и давно с Рэем знакомы, так что какая-то парочка продолжает заниматься сексом на одном из капотов, не обращая на нас внимания. А сам он целуется с длинноволосой девчонкой, сжимая одной рукой банку с пивом, а другой ее задницу.

Наконец он отрывается от своего занятия и приветствует нас взмахом руки, щедро глотнув выпивку из горла.

— Здорово, Райт! Что, решил проветриться? Не далеко ли забрался?

Чтобы не перекрикивать музыку, мне приходится подойти ближе и пожать парню руку.

— Привет, Уолберг! Типа того.

— Ты что-то здесь забыл?

Я смотрю на его девчонку, и он крепким шлепком пониже спины отправляет ее к костру.

— Джулия, малышка, иди погуляй! Я сейчас!

На крупном лице Рэя появляется кривая улыбка, и я отвечаю ему тем же. Наверняка он заметил брата Кристиана, с которым не очень ладит, и догадался, что мы здесь не просто так.

Я сую руки в карманы куртки и пожимаю плечами:

— Возможно. Как насчет крепкого косяка? Говорят, ты сейчас мастер самокруток и скупил в городе всю папиросную бумагу. Вот я и решил спросить, так ли это?

— Кто говорит?

Мне незачем ходить вокруг да около, я давно предполагал, что Рэй не только сам курит травку, но и сбывает её, поэтому криво улыбаюсь.

— Я.

Мы стоим вдвоем, Ник с Лукасом остались позади, и смотрим друг на друга.

Через минуту я считаю нужным добавить:

— У меня в карманах полно сюрпризов, Рэй, тебе не понравится.

Ему уже не нравится, но он достаточно хорошо меня знает, чтобы нервничать. Случись что, я бы не стал предупреждать, и он тоже.

— Главный твой сюрприз, парень — это отмороженные мозги! — замечает вполне серьезно. — Я бы не удивился, если бы узнал, что ты прожил одну жизнь за две. Хочешь поговорить по теме?

— Нет, — я качаю головой, — мне это не интересно. Всего лишь убедиться, что мы понимаем друг друга.

— Тогда лучше поздравь меня, Райт! — снова улыбается Уолберг. — У меня сегодня день рождения!

Пару минут назад он отправил длинноволосую подругу к костру, но она явно по нему тоскует и вертится поблизости. Я киваю подбородком в ее сторону.

— Поздравляю, Рей! Вижу, ты уже отметил?

Он тоже замечает ее взгляд и смеется:

— О, нет! Ночь только началась, парень! Так что будь добр, не тяни!

Когда я возвращаюсь к друзьям, Тильды с ними уже нет, ее смех доносится из темноты вместе с мужским, и я говорю Лукасу:

— Все нормально, Палмер. Уолберг не станет о вас трепаться. Возвращайся домой и молись, чтобы Крису все сошло с рук.

— А ты?

— Я остаюсь.

— Я тоже, — кивает рядом Холт, и я этому скорее рад. Чем ближе подступает ночь, тем сильнее накатывает горечь и боль, которую я стремлюсь в себе задушить, и ему это известно.

Через пару часов мы с Николасом все еще на Утесе. Проводим время в компании Рэя и его друзей, заглушая адреналин в крови алкоголем и танцами у костра.

В наших головах шумит хмель, по голым шеям стекает пот, я прижимаю к своему боку какую-то девчонку-латинос, с которой только что был, и слышу, как Ник пьяно признается, отпихивая ее прочь и крепко обхватывая меня рукой за плечи:

— Я люблю тебя, парень, хоть ты и придурок! И Лукаса тоже! Но если он еще раз втянет нас в подобное дерьмо, клянусь, я первый съезжу ему по роже! Ну, давай, — требует, — скажи, что ты мне тоже, как брат! Скажи, Картер!

С Лукасом мы друзья, а вот с Николасом гораздо ближе. Мы росли вместе, наши отцы компаньоны и нет такого секрета, который бы мы не знали друг о друге. Но когда он в нахлынувшей эйфории треплет мои волосы, я не уверен, что он не успел вдохнул травки — глаза у Ника странно блестят. Однако я сейчас и сам изрядно пьян, чтобы это понять.

Ник задирается ко мне, я шутя даю ему сдачи, и мы оба со смехом валимся в траву под оглушающие звуки рока, в которых я вдруг разбираю слова песни Энди Блэка «Это мое Воскрешение» и застываю, услышав знакомый голос…

— Картер, сейчас же иди домой! Тебе пора! Ты уже изрядно нализался, а если учесть, что тебе нет восемнадцати… Чувак, это слишком!

Нет, я обманул. Один секрет от Ника у меня все-таки есть.

Алекс. Снова он. Пришел за мной — сраная паинька. Такой же правильный и вышколенный, каким я его помню.

Я пьян и натянут, как струна. И волна куража шибает меня, сжимая пальцы в кулак. Этим кулаком, вскочив на ноги, я разрезаю воздух перед собой, пытаясь достать Алекса.

Это не первый мой алкоголь и не первая сигарета. Она падает и гаснет, и я пинаю ее носком кроссовка, достаточно крепким, чтобы врезать кому-нибудь по яйцам. Чтобы как следует наподдать.

Так мне кажется. И так есть на самом деле.

— На хер иди! — я подаюсь вперед, но спотыкаюсь и ударяюсь плечом о чью-то тачку. Матерюсь, оборачиваясь. — Да пошел ты! — ору, пытаясь схватить Алекса, но оседаю задницей на пол, и слышу в ответ «Заткнись!».

Плевать! Я запускаю в него пустой бутылкой и снова посылаю подальше. Алекс умер, а я жив, и мне решать, заткнуться или орать во всю глотку.

— Эй, чувак! Ты кому это? — Ник ловит меня за ворот футболки и швыряет на землю. Навалившись сбоку, заключает в захват. — Ты перебрал, придурок, успокойся!

Но где там. Музыка в колонках стихает, и все оборачиваются в нашу сторону. Сдвигаются ближе, отчего ночной воздух, разгоряченный жаром потных тел и дымом костра, становится плотнее.

Здесь все любят зрелища, и кто-то из парней громко смеется, называя меня «Психом». Но уже через пару мгновений, в которые я успеваю сбросить с себя Ника и оказаться на ногах, захлебывается стоном, согнувшись пополам.

Даже пьяный я сильнее и быстрее каждого из них, и готов доказать это столько раз, сколько потребуется.

«Картер, остановись… Картер!»

— Алекс?!

Я готов поклясться, что вижу его — своего брата. Он стоит у края обрыва, на границе света и темноты, в джинсах, майке и расстегнутой рубашке, у которой подогнут воротник. Его темные волосы над чистым лбом взъерошены, губы приоткрыты, словно он еще не закончил разговор, а в синих глазах горит прежний свет надежды — мальчишка-мечтатель с легкой улыбкой, от которой в моей темной душе всегда отступали тени.

Алекс.

Даже мертвый, он продолжает верить в меня и видеть другим. Отличным от этой паршивой своры молодой дряни, окружившей нас, и мне никогда не узнать ответ: «Почему?»

«Почему не я, Ал?»

Однажды я пообещал тебе, что никогда не задам себе этот вопрос. Но я соврал. С тех пор, как ты погиб, я задаю его себе каждый день. Каждую долбанную секунду, в которую остаюсь наедине с собой и своим отражением, я спрашиваю себя: «Почему?!». И это разбивает сердце.

«В ту неделю моего наказания я сдержал обещание, как ты просил. Я пришел домой под утро лишь на следующую ночь, и это не оказалось сюрпризом для отца. Его старший сын всегда жил по своим правилам, и он был вынужден начать с этим считаться, как я и рассчитывал. Но ты — нет. Ты всегда был упрямым.

Мы стояли с тобой на углу Четвертой улицы и сквера, в котором столько раз играли в детстве, неожиданно столкнувшись здесь нос к носу ранним вечером — такие одинаковые и вместе с тем разные, и спорили. Спорили, мать твою, о том, что в последнюю минуту нашей общей жизни не имело никакого смысла!.. А в это время сорокалетний Билли Боуэн уже вел свой грузовик по Майл-роуд и орал песню: «Горячая девчонка, подмигни мне! Не видишь, мне нужна передышка!» — так он потом расскажет… Когда что-то пошло не так.

Сначала громкий хлопок, поворот, резкий удар по тормозам, и когда Билли понял, что разорвалось переднее колесо и попытался что-то сделать, груженый автомобиль уже потащило юзом к обочине.

Никто не виноват. Несчастный случай. Позже адвокаты компании-перевозчика смогут это доказать.

Но тогда я его не видел — грузовик. Я стоял спиной к дороге и орал на тебя, но ты заметил.

В тот момент, когда нас оглушил визг тормозов, ты налетел на меня, оттолкнул прочь, а сам…

Клянусь, мне показалось, что я успел поймать твои руки. Они были так близко и пальцы уже коснулись моих… И если бы я не падал, я бы смог тебя вытащить, Ал. Смог! Но все решило мгновение.

Тебя смяли, брат, как фольговый пакет из-под чипсов. Хлоп! Шмяк! И тебя не стало.

Только кровавый след на дороге… и темнеющий горизонт перед глазами, расколовшийся надвое.

Сука! Алекс, я тебя ненавижу! За то, что ты сделал с собой! За то, что сделал со мной!

За то, что пока я не сдохну, я буду жить со знанием — там должен был погибнуть не ты. Я!

Как ты там сказал? В ту нашу ночь откровенного разговора, когда плёл мне рассказ о своей любви? Что тебе больше никто не нужен, кроме нашей девчонки-соседки?.

Так какого же черта, Ал, ты сделал выбор?! Какого дьявола позволил себе умереть?! Дурак! Почему не подумал, как без тебя буду я?!..

Я никогда тебя не прощу. Никогда!

И не дам уйти.

Одна душа на двоих, помнишь? Моя в тот день надорвалась у корня и больше не смогла прирасти.

Пусть я ору на тебя, но ты все еще здесь, потому что нужен мне. Как воздух.

О, нет, я не готов тебя отпустить, слышишь?! Нет!

Я стою на Утесе среди людей-шелухи, потный и грязный от следов чужих рук и крови на сжатом кулаке, натянутый злой тетивой, и понимаю: ты был лучше каждого из нас. Так почему ты, а не я, Ал? Почему?! Кто в этом долбанном мире отвечает за справедливость?!

Я смотрю на тебя, словно живого, и во мне нарастает крик. Он вырывается из каждой клеточки тела колючими крупицами, вспарывает вены острыми лезвиями и расширяется в груди огненным комком боли… Мое сердце рвется на куски. Снова.

Когда-нибудь оно порвется, и я отпущу тебя, чтобы самому низвергнуться в ад. Но не сейчас. Не сейчас, Ал!

— Картер, нет!

Ты выставляешь перед собой руки, но я уже мчусь вперед, сорвавшись с места. Сдираю с себя футболку и кидаюсь с обрыва в черную пропасть… Туда, где в темноте под нами шумит океан. Чтобы потушить эту вспышку боли, с которой не могу справиться.

Чтобы стать к тебе ближе.

Хоть на секунду.

Упав в холодную воду, кричу сначала душой, а потом горлом. Бросаюсь в высокие волны снова и снова, широкими гребками рук забираюсь вперед, пока не остается ни голоса, ни сил, и пока волны не вышвыривают меня на берег.