Шизофрения, передающаяся половым путём

Янос Ли Рувер, 2022

Психически больной человек направляется в психоневрологический диспансер, желая попасть на приём к врачу, но, пугаясь очередей, он проходит мимо нужных ему кабинетов. Психически больной человек попадает в отдел кадров, где его, с его молчаливого попустительства, принимают на работу в психоневрологический диспансер.

4

Ставит ли фраза: «Такие как мы» — выше прочих (даже если фраза звучит: «Такие как мы — это слабохарактерные личности без стержня — мы лишние»)?

Ответ знатоков: «Да, но что в этом такого?».

Подсознание умолкло, отвлекаемое, припорошенное, раздумчивое прошлым и сопутствующей этим виной. У меня снова чувство необъяснимой решительности, которое появилось утром «Первого сегодня», которое подвигло утром «Первого сегодня» собраться и без раздумий выйти и просто идти к моей точке назначения «b».

Цель утром, впервые за долгое время застоя и апатии (тысячи лет), проявилась истинным сиянием. Алгоритм движения к цели — линеен и лёгок в исполнении. В «Первом сегодня» ненужное отступило; полновесное знание, что «так надо (идти) и так будет (придёшь)» полноправно мной завладело и управляло отныне — на подходе к диспансеру.

Сугробы в рытвинах мокрой грязи таяли, застывая в волнообразных формах на иссохшем под ним газоне. Галдело вороньё на сухих средневековых деревьях. Большие ржавые ворота фронтального въезда диспансера открыты нараспашку. Будка охранника как брошенный ребёнок. Подъездная дорога до приёмного покоя: вся в трещинах, бровках, ледяных наростах. Выступающий тамбур с охраной из барельефа, скульптур известняковых львов с выпученными базедовыми глазами. Открыл с трудом (грандиозным, вес её под тонну) входную дверь. Миновал оббитый спотыкающимися порог.

Внутри главного корпуса, у приёмного покоя — слепленные в однородную массу люди.

Много людей.

Пахло прелыми одеждами, сутолокой. Слышался гомон, переговоры, перекрикивания фоном шумной звуковой дорожки массовок кино. У полукруга кассы теснились. У кабинетов принимающих врачей — теснились. На банкетках, на широких подоконниках, у пожухлых цветов в дешёвых кашпо — теснились.

Много людей.

Слишком много людей.

Назад!

Множество людей часто образуют неуправляемую толпу.

Пути назад нет!

Множество людей иногда образуют управляемую очередь.

Домой! Обратно!

Множество людей, так или иначе, мешают друг другу внутри.

Вперёд.

У открытого кабинета, в котором врач склонился над коричневым, с блеском отсвета столом теснилась разношерстная в мрачных одеждах Толпа. Она топтала истёртый в гвоздях и сабельных полосах линолеум. Тёрла толстую многослойную масляную краску на стенах, колупала её.

Жирных, тусклых бежевым стенах.

Вперёд.

Толпа смотрела в потолок, побеленный наспех, вдыхала шумно. Пересчитывала пыльные лаконичные плафоны. Перечитывала информационные плакаты коровьими взорами. Спрашивала возбуждённо: «Кто последний?». Утверждала нагло, что тут занимали. Говорила, всем и каждому, что им, каждому — только вызнать и — только расписаться. Утверждала, что будет одна за другим и будет блюсти эту очередность, но…

Из кассы кричали: «Вы оплатили?». В кассу кричали: «Вы сдачу дадите?». И ругались, потно дыша, отравляя воздух гнильём ртов, смоченными прелыми в сырости некрасивыми одеждами бесформенными на рыхлых жадных зависимых телах.

Вперёд.

Врачи проходили мимо молча, скорей, как на вызовы, осунувшиеся флегматичные. Мимо проходили медсёстры и санитары в исстиранных халатах, встревоженные и меланхоличные. Уборщицы проходили мимо, обвинительно холерично готовые к окрикам. Ипохондричные реципиенты-пациенты. И ни одного сангвиника. Так ведь совершенно нельзя устраивать собственную вселенную.

Несло хлоркой.

Тахикардией заходился корень языка.

Панорамы занавешены некрасивым, естественным — решётки от подоконников и к верхним откосам. В коридоре — пологий длинный спуск для каталок. И на спуске этом — теснились.

Дальше вперёд. Быстрым — вперёд. Со страхом, с вымирающим желанием вырваться, ослеплённый и загнанный, не смевший подумать оглянуться лишь и идти обратно тем же путём, что и пришёл.

Но чем дальше — тем меньше было людей. Больше специализированных кабинетов. Функциональных. И стало спокойнее. И утвердилась вероятность, что в конце меня ждал особенный пустой, до которого никто не успел добраться, до которого нет никому дела.

Что там собирались излечить.

Там же:

Докопаться до истины.

Выписать лекарства.

Провести терапию.

Назначить покой.

Исповедать.

Освобождённого, осужденного самой природой, себя — отпустить.

Так что.

Дело решённое: надо было продолжать бежать.

Дальше по коридору.

Несколько кабинетов один за другим через одинаковые расстояния. Перед первым скамейка — на ней закованный в жёваную шлейку мужчина лет сорока. Он уселся престарелой маме на колени детёнышем. Мать гладила его по спине машинально, успокаивая. На меня — задумчивый парень у обналичника. На меня — дородная в цветных одеждах старуха. Поодаль мающийся подросток. В их глазах обозначалась претензия и вопрос: «На приём? К нам в очередь? К нам, в стаю?».

У стены (переливчатой лоском нормали) стоял маленький, с метр ростом старик. Его лицо — порченый в морщинах фрукт. Неправильные пропорции. Весьма неправильные. Он уставился настороженно, будто ожидая войны.

Встать бы у стены, да привалиться затылком к ней замораживающе завораживающей. Задумчиво прищуриться и постоять так, ощущая — как пусто становится, как спокойно становится и тихо.

Но останавливаться было нельзя. Нельзя, теперь, после этих взглядов.

Дальше по коридору!

Пока паническая атака не заставила дёргать ручки любых дверей без разбора.

Кабинет — заперт.

Кабинет — закрыт.

Уборная — заперта.

Уборщицкая каморка метр на метр — в ней одинокая швабра.

Далее — кабинет — закрыт.

Следующий — кабинет — опечатан.

Большой зал — открыт, но абсолютно пуст.

Прошли посмеивающиеся, хохочущие студенты.

Нельзя останавливаться.

Лестничная клетка, под прогоном-балкой — скучающая дежурная медсестра с раскрытым перед ней журналом.

Кабинеты последние. Административные.

Движение болтающихся ручек вниз. Закрыт был один, второй, предпоследний. В коридоре пусто. Совсем темно. Это плохо, это очень плохо… Выбора не осталось совсем.

Последний кабинет.

Движение болтающейся ручки вниз и — дверь открылась.