Возможности любовного романа

Ян Немец, 2019

«Возможности любовного романа» – это тонкая и психологически выверенная проза, книга, удивляющая не только необычностью сюжета, но и непривычной структурой. История любви Яна и Нины – писателя и студентки – разворачивается на наших глазах. И с самого начала мы узнаем, что влюбленные расстанутся… во всяком случае в рамках книги. Роман написан от первого лица, от имени Яна, и только изредка к рассказу о пережитом подключается Нина, пытающаяся объяснить, что ей все видится несколько иначе. Ссоры, споры, бурные примирения – все как у всех, но повествование об этом перемежается путевыми заметками, отрывками из научных и псевдонаучных сочинений, актуальными рассуждениями о постмодернизме, симпатичными зарисовками из жизни чешской богемы и даже интервью, взятым автором у самого себя… читатель и сам не замечает, как оказывается внутри романа и постепенно там обживается. Ян Немец – один из самых заметных современных чешских писателей, но на русский язык его книги прежде не переводились. К счастью, теперь это упущение исправлено. В формате PDF A4 сохранён издательский дизайн.

я, ты и Ты

Я написал абзац: Утром я проснулся первым. В задернутые шторы уже снова било солнце, словно пытаясь их распороть. Я сходил на кухню за стаканом воды и, вернувшись, пустил в комнату немного света. Усевшись в кресло, я сосредоточенно наблюдал за тем, как Нина спит. Как Нина дышит. Прижимается головой к подушке. Из-под одеяла высовывается ее колено. Просыпаясь, она еле слышно причмокивает. Неохотно открывает глаза — ресницы словно застегнуты на липучку.

А может быть, лучше написать во втором лице и в настоящем времени? Утром я просыпаюсь первым. В задернутые шторы уже снова бьет солнце, словно пытаясь их распороть. Я иду на кухню за стаканом воды и, вернувшись, пускаю в комнату немного света. Усевшись в кресло, я сосредоточенно наблюдаю за тем, как ты спишь. Как ты дышишь. Прижимаешься головой к подушке. Из-под одеяла высовывается твое колено. Просыпаясь, ты еле слышно причмокиваешь. Неохотно открываешь глаза — ресницы словно застегнуты на липучку.

Так ли уж важны время и лицо?

Иногда у меня такое чувство, будто мне не остается ничего другого, кроме как проспрягать нас по лицам и добраться до самого инфинитива.

И вроде бы здесь есть ты и есть я, вроде бы все, как обычно, но одновременно все по-другому, и я первый, кто это понял. Я беру твое имя, Нина, добавляю к нему другие имена: существительные, но не всегда существенные, прилагательные, имена собственные и чужие, названия местные и неуместные, — и все это ради того, чтобы у тебя разрумянились щеки и заблестели глаза; в каждой главе я накрашиваю тебя перед зеркалом монитора и всячески прихорашиваю, чтобы ты могла выйти в люди, а потом в языковом гардеробе выбираю для тебя глаголы, больше всего подходящие для твоего темперамента и твоих манер.

Ты мой персонаж, и поэтому я забочусь о тебе. Ты мой манекен, моя марионетка, моя перчаточная игрушка, моя надувная кукла, у которой с самой собой общего столько же (не стану уточнять, много или мало), сколько у любовного романа с любовными отношениями.

Я блуждаю по строчкам этой книги одновременно как субъект ее и как объект, едва отличая одну свою личину от другой, ты же здесь просто как то да сё. При случае я могу обращаться к тебе, вот прямо как сейчас, но это ничего не значит, это лишь грамматическое “ты”, которое ничего не весит, это второе лицо, даже слишком второе. “Нина, Нина, Нина”, — пишу я, но это как стих без воздуха, молитва без пылкости, заклинание без магии — Нина, Нина, Нина, — которой твое имя наделяло только твое присутствие. На мне маска шамана, и я совершаю ритуал написания любовного романа, водя обгоревшей палкой по полному золы кострищу, но здесь нет главной составляющей любовных отношений — присутствия другого сознания, этого испепеляющего огня, разведенного на зеркале, огня, которому под силу переплавить это зеркало в подобие оракула.

Мне осталась одна-единственная надежда. Все города, которые я здесь возведу, все улицы, которые опишу, все дома, чьи двери открою, и все комнаты, где мы будем ссориться, мириться и любить друг друга (если, разумеется, верить моим словам), хотя и сделаны из бумаги, дают мне возможность дышать. И за стеной, к которой я в своей комнате время от времени прикладываю ухо, чтобы не сойти с ума, тоже иногда кто-то кашляет, или, бывает, мне слышно, как скрипит кровать или кресло, случается даже уловить пару слов. Я ничего не знаю о своем соседе, кроме того, что он там есть, но мне и этого достаточно. Его существование подтверждает, что я тоже существую. Поэтому больше всего я пестую язык. Он словно канат у меня в руках: дергая за него, я чувствую, что кто-то держит его с другого конца, и пока этот кто-то не разжал пальцы, я могу тянуть канат, а мои персонажи могут перебираться по нему через пропасть.

Иными словами, роман всегда парадоксален, а любовный роман парадоксален в особенности, и главный его парадокс — это Ты. Не ты, Нина, любовь моя, ты теперь всего лишь flatus vocis, дуновение голоса, шепот памяти, фантомная конечность, которая зудит по ночам, хотя давно уже ампутирована и — что еще хуже — пришита к другому телу. Не ты — Ты. Да, это с Тобой я говорю, это Ты держишь другой конец каната, и я, приложив ухо к стене, слышу, как Ты дышишь, читая книгу.