Возможности любовного романа

Ян Немец, 2019

«Возможности любовного романа» – это тонкая и психологически выверенная проза, книга, удивляющая не только необычностью сюжета, но и непривычной структурой. История любви Яна и Нины – писателя и студентки – разворачивается на наших глазах. И с самого начала мы узнаем, что влюбленные расстанутся… во всяком случае в рамках книги. Роман написан от первого лица, от имени Яна, и только изредка к рассказу о пережитом подключается Нина, пытающаяся объяснить, что ей все видится несколько иначе. Ссоры, споры, бурные примирения – все как у всех, но повествование об этом перемежается путевыми заметками, отрывками из научных и псевдонаучных сочинений, актуальными рассуждениями о постмодернизме, симпатичными зарисовками из жизни чешской богемы и даже интервью, взятым автором у самого себя… читатель и сам не замечает, как оказывается внутри романа и постепенно там обживается. Ян Немец – один из самых заметных современных чешских писателей, но на русский язык его книги прежде не переводились. К счастью, теперь это упущение исправлено. В формате PDF A4 сохранён издательский дизайн.

лето

Зал театра “Гусь на поводке” был набит до отказа. Магор^[12] заявился слегка во хмелю и в рубашке, застегнутой не на те пуговицы, так что было видно его белое студенистое брюшко. Усевшись за обшарпанный черный стол, он стал плеваться в публику стихами. В зале стояла невыносимая духота, которая словно усиливалась от кислого дыхания Магора. Как дракон — предсмертные хрипы, так он изрыгал зловонное пламя, пытался затушить эти свои горючие испарения пивом, но все равно потел после каждой строки, и его редкие седые волосы липли к обвисшим щекам.

Впрочем, публика была в ничуть не лучшем состоянии. Зал превратился в индейскую баню, где пахло человечиной, — запах едва ли не противнее, чем само это слово. Когда стало совсем невмоготу, Магор выудил из закромов два кристально чистых стиха — и можно было жить дальше.

Правда, я воспринимал происходящее вполсилы. После того как погас свет, вдоль сцены проплыл силуэт девушки, и откуда-то из глубин моего тела вдруг вынырнуло воспоминание о Нине.

За те два с половиной месяца, которые прошли с похорон Балабана, я о ней как-то подзабыл. Точнее сказать — поместил ее на воображаемый склад манекенов, где хранились встреченные мною незаурядные женщины, о которых я ничего толком не знал и с которыми у меня не было ничего общего. Раньше я по крайней мере заводил с ними разговор, но в последнее время ритуал знакомства утратил непринужденность и по каким-то непонятным причинам стал выглядеть подозрительно. Однажды, сидя в аспирантском кабинете, я решил написать Нине письмо, но после первого же предложения курсор нерешительно замигал, и мне так и не удалось через него перескочить — LOVE GAME OVER.

В общем, я слушал, как Магор спотыкается о каждый стих и сам же городит все новые и новые препятствия, и одновременно косился налево, в полутьму. По острым углам прически, которые скользили по плечам девушки, когда она поворачивала голову, я решил, что это, наверное, и правда Нина.

— Все, хрен с ним, — заявил Магор, обнаружив, что его пивная кружка опустела. — Если что, я во дворе.

В зале зажегся свет — и я увидел Нину.

Я увидел Нину, и она спешила к выходу.

— Я сейчас! — бросил я Роману, который пришел со мной за компанию, и выскочил вслед за Ниной.

К счастью, она не успела уйти далеко — ждала кого-то внизу у лестницы. Я заметил ее первым, поэтому у меня оставалось несколько нижних ступенек, чтобы замедлить шаг. Короче говоря, я застопорил всех, кого только-только обогнал.

— Нина? — спросил я, ткнув в нее пальцем. — Нина…

Я сделал вид, что пытаюсь припомнить ее фамилию, хотя на самом деле помнил ее прекрасно.

— Нина из Оломоуца?

— Да, это я.

— Уже вижу. А что ты делаешь в Брно?

— Вот, решили съездить сюда с подругами.

— И? — произнес я, сам не понимая, что это за “и”.

— И мы пришли на день раньше.

Так она в курсе, что завтра моя очередь выступать на “Месяце авторских чтений”^[13]?

Мы глупо торчали у самой лестницы, всем мешая.

— Слушай, знаешь что, давай-ка отойдем, — предложил я и вывел ее во двор, на так называемую Елизаветинскую сцену^[14].

— Я должна девочек подождать, — сказала она, оглядываясь по сторонам.

— Ясно. А мне нельзя упустить Романа. Значит, приехали в Брно… А планы у вас какие?

— Ты про сейчас? Да особо никаких. Я бы чего-нибудь выпила.

Столы на Елизаветинской сцене оказались уже все заняты — наверное, теми, кто не выдержал Магора в таком количестве.

— Здесь мы, кажется, не сядем, — заметил я.

К нам подошли Нинины подруги. Одну из них я узнал — именно она увлекалась черным цветом разной степени застиранности.

— Привет, — сказал я, протянув руку. — Ян.

— Итка. Привет.

— Привет. Алена, — представилась застиранная.

До меня вдруг дошло, что мы с Ниной проигнорировали этот ритуал^[15], но сейчас он бы уже выглядел глупо. К счастью, людской поток выплюнул Романа, так что мне, по крайней мере, удалось представить хотя бы его.

— Ну как, пойдем что-нибудь выпьем? — спросил я.

— Все вместе?

— Конечно. Девушки ради этого приехали аж из Оломоуца.

— Чтобы выпить с нами? Вполне разумно.

Но тут объявились какие-то знакомые Романа, и мы всё стояли да стояли, представляясь друг другу, и мне казалось, что это никогда не кончится.

— Может, в “Тройку”? — предложил я.

— Пожалуй, мы еще тут побудем, — ответил знакомый Романа.

— А я скоро приду, — заявил Роман.

— У нас в компании три девушки — и ты не с нами? — взял я тон, который ясно давал Роману понять, что я хочу, чтобы он к нам присоединился: я буду общаться с Ниной, а он пусть займется остальными двумя.

— Да я там раньше вас буду, — заверил он.

Мы двинулись к площади Шилингера, а оттуда, по Доминиканской улице, направились в кафе “Тройка”. Еще один невыносимо жаркий день, которых в том июле была нескончаемая череда, клонился к закату, и улицы остывали, как двигатель припаркованного автомобиля. Брно прикинулся южным городом, террасы ресторанов и кофеен заполнились людьми и гудели, словно улей. Мы шли мимо дискотеки, молодежь там выплеснулась на улицу (в одной руке сигарета, в другой — мобильник с включенным клипом на Ютьюбе), и меня не покидало чувство, что сейчас один из тех вечеров, когда пьян даже воздух. И это замечают не только люди, но и сам город, да и вообще всё вокруг.

— Значит, решили съездить в Брно, — мямлил я, а девушки послушно кивали.

Во дворе кафе все столики тоже оказались заняты. Мы зашли внутрь, чтобы заказать вино, а потом уселись с бокалами на ступеньках в противоположном конце двора, переполненного людьми. Над нашими головами мигал разноцветный неоновый логотип Дома искусства, а совсем рядом сверкал серебристый арт-объект — какой-то бесформенный кусок материи… правда, очень большой кусок.

— Наконец-то можно дышать, — улыбнулась мне Итка.

— Точно, — согласился я и вдруг подумал, что эту поездку, наверное, затеяла не сама Нина. Видимо, она здесь просто за компанию.

— Ну, и как вам Магор? — поинтересовался я, когда мы чокнулись бокалами.

— Я Магора обожаю, — ответила Алена.

— Но сегодня он был явно не в форме, — добавила Итка.

— Просто отвратителен, — подытожила Нина.

— Хорошо же вы друг друга дополняете!

Девушки засмеялись, и Нина спросила:

— А тебе как?

— Ну, бывшим неформалам сейчас непросто, — ляпнул я первое, что пришло в голову. — Двадцать лет жили под колпаком, а теперь, когда этот колпак убрали…

— Все-таки он мог бы поуважительнее относиться к публике, — заметила Итка, девушка, как видно, приличная и умная.

— Но его читатели любят его именно таким, — защищала Магора Алена.

Ага, значит, одежда у нее андеграундного пошиба.

— Наверное, ты права, — сказал я, думая о том, куда запропастился этот чертов Роман. Разве не он ездил к Магору на сейшен? У него в запасе наверняка есть куча историй о пьяном поэте, который обзывает всех вокруг гнидами и суками, а на следующее утро нежен, как бутон.

— Хотя от Крховского^[16] я тащусь больше, — призналась Алена.

— Еще бы! Видели бы вы, как он посыпает на кухне сахаром муравьиные тропки, чтобы понять, куда они ведут. Это самый чуткий циник на свете.

— Как и все чуваки из андеграунда! — радостно воскликнула Алена. — Иногда они, конечно, нацепляют жуткие маски, но в основном это ужасно добрые люди. Такие добрые, как будто пришли сюда из другого мира.

Это был уже перебор, а главное, я заметил, что Нина перестала участвовать в разговоре. Она оглядывалась по сторонам и, казалось, витала где-то мыслями.

— Это твое любимое место? — спросила она наконец.

— Летом — да. Внутри здесь не очень, но во дворе приятно.

— Почти как в Италии.

— Вот-вот. Любишь Италию?

— Через месяц я еду в Бари присматривать за ребенком в одной чешско-итальянской семье. Нашла объявление в интернете. Я очень рада, что смогу испариться отсюда на пару недель.

— А не опасно отправляться на юг Италии по какому-то объявлению о работе? — забеспокоился я. — Еще испаришься с концами.

— Судя по голосу, женщина там солидная, мы с ней уже созванивались.

При слове “солидная” мне представилась пожилая торговка живым товаром в желто-абрикосовом брючном костюме, но мысль свою я оставил при себе и вместо этого спросил:

— А что там с семинаром? Получила кредиты на халяву?

— Ну, историческая грамматика обошлась мне намного дороже, — усмехнулась Нина. — Но на самом деле это все одна сплошная ошибка. Я подавала заявление на искусствоведение и историю кино, а университет прислал не ту дату вступительных экзаменов. Короче, богемистику мне предложили как компромисс. А вообще я всегда хотела работать хлопушкой, — рассмеялась она и изобразила, как бы ей пошла эта роль.

— Знакомство с Ниной, дубль первый, — подхватил я. — А что с искусствоведением?

— А ничего. Раньше я много рисовала, но потом бросила. Переходный возраст, все дела. Потом еще хотела стать скульптором…

Помолчав немного, она продолжила:

— Мне нравится работать с материалом, только не хватает терпения. Поначалу мне интересно, а вот детали — нет уж, с ними пусть другие возятся.

— Значит, тебе интересно только поначалу? — сказал я, подумав, что это первое, что Нина сообщила мне о себе.

— Да, и так во всем. Наверное, поэтому я люблю знакомиться. Поначалу интересно, а потом сразу скучно.

— Потому что в любых отношениях рано или поздно приходится разбираться с деталями?

— Наверное. Говорят же, что дьявол кроется в деталях.

— Говорят, только в другом смысле.

— Так ты у нас специалист по смыслам? — съязвила она и повернулась к Итке с Аленой. — Вам что-нибудь принести? Хочу взять еще вина.

Мы с Ниной отправились к барной стойке. Я вдруг понял, что в моей спутнице, наверное, сантиметров сто восемьдесят: на ногах у нее были плоские сандалии, и все равно ростом она была почти с меня. Пока мы шли через двор, за Ниной ползло несколько голодных взглядов, и до меня как будто бы донесся протяжный вой.

На обратном пути я наконец увидел Романа. Он стоял за запертой решеткой арки, ведущей в соседний двор, где находилась пивная “У Путника”^[17], и держал в руке кружку с недопитым пивом. Заметив меня, он ухмыльнулся.

— Как дела, донжуан? Я об этой девушке ничего не знаю, но мне хватает и того, что я вижу.

— Ты тут не один такой. Но я-то, друг мой, стараюсь ее понять, так что у меня перед вами фора в сто световых лет. Ты к нам присоединишься?

— Не знаю, лень обходить. Эти две и так вроде нормально друг с дружкой общаются.

— А что им остается? Они всего лишь камеристки и вполне этим довольны. Но ты все равно будь начеку.

— С каждой кружкой мои дела все лучше, — заверил он меня.

— Ты о своей готовности или вообще?

— О своей готовности и вообще.

— Вижу, еще немного — и тебе сам черт не брат, — предостерег я.

— Тогда я взглядом распилю эту решетку и возьму на себя камеристок.

Вернувшись к девушкам, я глотнул вина и спросил:

— Значит, вы приехали в Брно на мой вечер? Поверить не могу.

— Это Нина предложила, — выдала подругу Алена.

Я вопросительно посмотрел на Нину.

— Если думаете, что я покраснею, то даже не надейтесь. Я научилась с этим справляться. Лучше скажи нам, что ты завтра будешь читать.

— Наверное, что-нибудь из “Этюда в четыре руки”. Кстати, ты в итоге взяла его у парня, которому я его отдал?

— Он только недавно мне его принес, как раз читаю.

— Как раз читаешь?

— Ну да, я же сказала.

— Слышу, что сказала…

Сказала, не догадываясь, что это значит; не догадываясь, что нет ничего лучше, чем встретить летом такую девушку, как она, и услышать, что она читает твою книгу; не догадываясь, сколько миллиардов нейронов включается в эту самую секунду и что происходит в остальном твоем теле.

— Не стану спрашивать о впечатлениях, раз ты еще не дочитала.

— Вот и не спрашивай. Все равно мы по идее должны были увидеться только завтра…

— Ага, значит, у вас были другие планы?

— Ну да. Мы идем не по сценарию.

— Что ж, придется импровизировать.

Но какая там импровизация! На всех вдруг нашло оцепенение, и мы просто глазели по сторонам. Неоновый логотип над нашими головами мигал разными цветами: зеленый, потом красный, розовый, синий, желтый, потом все вместе — и снова по кругу. Зеленый, красный, розовый, синий, желтый.

— Мы, наверное, пойдем, — подали голос Алена с Иткой, видимо, наконец решившие придерживаться сценария.

— По-моему, тебя о чем-то спрашивают, — сообщил я Нине.

— Я бы выпила еще бокал. А вы что, правда уходите?

— Я замерзла, а ничего теплого с собой не захватила, — послушно объяснила Итка.

— Ну, я тоже скоро приду, — пообещала Нина.

— А у тебя ключи есть? — спросила первая камеристка, а вторая забеспокоилась:

— Не заблудишься?

— Если что, я вам ее приведу, — заверил я, опасаясь, что они еще минут пять будут объяснять Нине дорогу, хотя и сами толком города не знают.

Мы остались одни — и на пробу улыбнулись друг другу. Неподалеку у кого-то со звоном выпал из рук стакан и раздался пьяный смешок.

— Может, заменим бокал пластиковым стаканчиком? — предложил я. — Прогуляемся по Шпильберку, а вино возьмем с собой. Как тебе идея?

Нина, не сказав ни слова, встала.

Мы снова прошли по площади Шилингера. На Гусовой мимо нас, словно табун лошадей, промчались шумные ночные автобусы. Перейдя дорогу, мы свернули на Пелликову, где между домами расстилалась полночная тишина.

— А я-то надеялась выпить в Брно хорошего вина^[18]…

— Что ж ты сразу не сказала. Мы бы тогда не стали заказывать самое дешевое. А здесь я живу…

— Вот это совпадение.

Нина выглядела растерянной.

— Мне тоже уже холодно, я только за толстовкой заскочу, — улыбнулся я. — А тебе как, нормально?

— У меня еще футболка с собой.

— Не поднимешься?

— Ну, ты же быстро? Я лучше здесь подожду.

Я зашел в пустую квартиру, натянул толстовку, переобулся в кеды. Заглянул на кухню, чтобы глотнуть воды после вина. Через сетчатые шторы в кухню пробивался свет уличного фонаря, под которым стояла Нина и закуривала сигарету. Меня удивило, что она курит. Поверх красной майки она надела красную футболку с длинным рукавом и сейчас затягивалась сигаретой, одной ногой выписывая полукруги на тротуаре. Мне захотелось тихо-тихо открыть окно и неожиданно спросить ее, о чем она думает. Сам же я, стоя со стаканом в руке, думал о том, что мало где таится столько неловкости, сколько в ситуации знакомства с расчетом на любовную связь. Мне вспомнилось, как в документальных фильмах о живой природе птицы распушают свои разноцветные перья или собирают по всей округе кусочки фольги, а иногда даже лихорадочно выщипывают клювом траву, чтобы подготовить сцену для спаривания^[19]. Наверное, нам так нравится смотреть на это, потому что мы видим здесь ту же неловкость и испытываем облегчение, оттого что считаем ее унаследованной. Только в редких случаях любовные отношения начинаются там, куда ведет запорошенная тропинка слов и где может вдруг снизойти благодать — будто огромный невод, опускающийся на стаю рыбешек с металлически блестящей разноцветной чешуей. В ту минуту мне казалось, что я вижу его ячейки в ночном небе над Шпильберком, но скорее всего это просто штора, за которой я стоял, разлиновывала вид из окна.

— Значит, ты куришь… — сказал я, выйдя на улицу.

— Сейчас да. Но вообще нет. Только в исключительных случаях.

— А сейчас он исключительный?

— Ну…

— Может, тебе надо в туалет? Или воды попить?

— Все отлично. Кажется, неплохое место… — кивнула Нина в сторону моего дома.

— Это одна из тех улиц Брно, где я всегда хотел жить. Самый центр, но при этом тихо.

— Люблю функционализм^[20], — сообщила Нина.

Мы свернули в парк и стали подниматься по узкой дорожке, ведущей к освещенной крепости, стены которой проглядывали сквозь деревья.

— Я сначала жила в общежитии, но быстро поняла, что это не мое. Теперь вот снимаю. Нас там то ли шесть, то ли семь, но квартира огромная, с высокими потолками, поэтому места хватает. В ней метров сто, не меньше.

— Значит, дом старый?

— Да, он полностью принадлежит церкви, а прямо напротив — теологический факультет.

— Церкви? Так ты верующая?

Я удивился этому не меньше, чем сигарете, которую она как раз затушила о крышку урны. Но ведь я Нину в сущности не знал; почему мужчины, видя привлекательную женщину, так часто думают, что знают ее?

— Я-то нет, но все мои соседки — да. Они постоянно ходят на службы и даже в какие-то христианские кружки.

— Значит, они за тобой присматривают? Пытаются обратить тебя в свою веру?

— Вряд ли у них это получится. Хватит с меня и того, что я крещеная, — сказала Нина, а потом, помолчав, добавила: — Я скорее иногда играю за другую команду, просто так, ради смеха. Но ты меня все время о чем-то спрашиваешь…

— Да, и что же делает эта другая команда? — продолжал я, потому что задавать вопросы мне всегда было проще, чем рассказывать о себе. А главное, я наконец решился на то, о чем мечтал весь вечер: обнял Нину за талию. Обнял и снова спросил:

— Так что же делает другая команда?

Нина замялась на секунду, а потом ответила:

— Может, вот это.

— Ты про что?

— Я про выпить пол-литра вина и отправиться ночью в парк с малознакомым человеком.

Мы продолжали подниматься по дорожке. Ночная мошкара кружила в свете фонарей; время от времени откуда-то доносились пьяные визги.

Я жутко хотел Нину, но мы с ней были знакомы от силы часов пять. Шагая наверх, к крепости, я проговорил:

— Папа раньше водил экскурсии по здешним казематам. А потом написал об этом книжку “Гид по темноте и сквозняку”.

— Не знала, что твой папа тоже писатель^[21].

— Он уже давно ничего не публиковал. Последняя книга у него вышла в начале девяностых. С тех пор он работает директором Чешского радио здесь, в Брно.

— А ты ее читал?

— Папину книгу? Да, еще в старших классах. Но мне больше запомнилось, как мы запускали с крепостных стен вниз, в город, бумажные самолетики. Мне было лет шесть, и я думал, что это лучшее занятие на свете.

— Вы на них что-то писали? — спросила Нина.

— Конечно. На каждом было написано одно и то же, и это был главный вопрос жизни.

— Теперь я должна спросить — какой?

— Нет, теперь ты должна мне ответить, из какого это фильма. Мальчик пускает из окна самолетики, на которых написан главный вопрос жизни. Ты же вроде учишься на киноведа?

Нина задумалась, а потом сказала:

— “Любовники полярного круга”?

— Los amantes del círculo polar! — прокричал я в крону ближайшего дерева. — Los amantes del círculo polar!

— Не бойся, Отто! — процитировала Нина, рассмеявшись.

— Valiente, Otto! — смеялся я вместе с ней, как будто давно не слышал такой хорошей шутки. — Не бойся, Отто. Но это написано на записке, которую Ана передает ему накануне их первой ночи. А вот что написано на тех самолетиках, которые Отто запускает из окна в школьный двор, об этом в фильме не сказано. Там только отец Отто поднимает самолетик, который опустился к его ногам, читает, что на нем написано, и говорит, что это очень романтично и что это самый главный вопрос жизни. Но какой именно вопрос, мы так и не узнаём.

— Мне нравится Медем, — сказала Нина. — Но ранние фильмы у него лучше. Сейчас он уже немного повторяется.

— Люди в районе тридцати вообще сняли кучу классных фильмов. Знаешь, сколько было Софии Копполе, когда вышли “Трудности перевода”? Тридцать два. А уж как Андерсон смог снять свою “Магнолию” в двадцать девять, я вообще не понимаю. Ведь мне сейчас столько же.

— Так тебе двадцать девять?

Только тут я понял, что не знаю, сколько ей лет. Скорее всего, около двадцати, раз она только что закончила первый курс^[22].

— Значит, никакие бумажные самолетики вы с папой отсюда не пускали? — догадалась Нина.

— Ну, разве что разбрасывали над Старым городом его рукописи, которые не приняли в издательстве.

Я вдруг подумал, что это вполне могло быть правдой. Стоило мне в детстве открыть какой-нибудь шкаф, как из него вываливались рукописи. Я виновато собирал разлетевшиеся листы, и на пальцах у меня оставались черные следы копировальной бумаги. В общем, я бы не удивился, если бы мы с папой делали самолетики из его недописанных романов…

Добравшись до крепостных стен, мы обнаружили, что ворота на ночь запираются, и отправились к беседке на северной стороне холма, откуда открывался вид на центр города. Беседка здесь появилась совсем недавно. Это было довольно сомнительное сооружение с классицистическими колоннами из рифленого металла. Посередине беседки стояла тумба с макетом Шпильберка: крохотные бронзовые постройки и двор крепости, о который кто-то затушил окурок, так что желтый фильтр теперь служил архитектурной доминантой.

Подойдя к парапету, мы какое-то время разглядывали освещенные церкви и площади, лежащие внизу.

— Давно ты здесь живешь? — спросила Нина.

— С самого рождения…

Мы вернулись к тумбе; поводив по ней ладонью, Нина прислонилась к ней спиной. Я подошел ближе и обхватил Нину за талию. Она уткнулась в меня лбом, а потом подняла голову и заглянула мне в глаза. Я поцеловал ее.

Этот поцелуй нас будто бы раскупорил. И вот мы уже пробовали друг друга на вкус, причем наши тела кто-то явно только что взболтал.

— Наконец-то полегчало, — произнес я, когда мы оторвались друг от друга.

— Полегчало?

— Да, я чувствую сейчас невероятное облегчение, — повторил я.

— А я скорее напряг.

— Я в хорошем смысле.

— Я тоже.

Разговаривая, мы оба сделали по паре шагов назад и теперь замерли в разных углах беседки, словно два боксера, которые в перерыве между раундами восстанавливают дыхание и которым массируют плечи и утирают пот, чтобы они могли наброситься друг на друга с новыми силами.

Так оно и произошло, и мы вошли в клинч. Пока мы кусались, в игру все больше вступали наши руки. Сначала они нашли друг друга, а потом расплелись и отправились гулять по чужому телу в поисках приключений. Мои ладони ненадолго замешкались, набредя на изгиб Нининой груди. Мне показалось, что события развиваются чересчур быстро, но Нина не протестовала, а ее грудь… Не прошло и пяти секунд, как Нина уже стояла с задранными футболкой и майкой и, положив руку мне на затылок, вовсю прижимала меня к себе. Но тут мы услышали приближающиеся во тьме голоса.

— Ну, ты зря времени не теряешь, — произнесла она, приводя себя в порядок.

— Мне кажется, или ты вполне довольна?

Мы спускались по ночному парку с другой стороны холма, не с той, с которой мы на него поднимались, держались за руки и почти всю дорогу молчали, словно наши разговоры были лишь прелюдией к тому, что случилось только что.

— Дальше я дойду сама, — заявила Нина, когда мы в третий раз за вечер оказались на площади Шилингера.

— Я тебя провожу, тут недалеко.

Поколебавшись, она ответила:

— Мне хочется побыть одной. Выкурить сигарету и вообще.

Я убедился, что она знает, как добраться до квартиры, где они остановились с Аленой и Иткой и где ее подруги уже наверняка видели не первый сон. Хорошо, что дорога была простая — всего два поворота. Я тогда еще не знал, что Нина может и в трех соснах заблудиться и, бывает даже, садится в поезд, идущий в противоположном направлении.

— Значит, завтра? — спросил я.

— Сегодня, — поправила Нина: было уже два часа ночи.

— Можем вместе пообедать, — предложил я.

— Неплохая идея, — согласилась она, и мы договорились примерно в час встретиться у моего дома.

— Хорошо, что ты знаешь, где я живу, — заметил я, и мы быстро поцеловались на прощание.

Примечания

12

Магор (настоящее имя — Иван Мартин Ироус, 1944–2011) — поэт, лидер чешского андеграунда, художественный руководитель рок-группы Plastic People of the Universe. В усадьбе Магора, расположенной в деревне Простршедни-Выдржи на юге Чехии, до 2005 года проходил ежегодный андеграундный фестиваль “Выдржи Магора” (Magorovo Vydří), куда, очевидно, и ездил друг Яна Роман (см. с. 44).

13

“Месяц авторских чтений” — литературный фестиваль, проходящий ежегодно в течение месяца, с 1 по 31 июля, и организуемый издательством “Ветряные мельницы” (Větrné mlýny). С 2005 года фестиваль проводится в брненском театре “Гусь на поводке” (Husa na provázku), позднее к проекту подключились другие города Центральной и Восточной Европы (Острава, Вроцлав, Кошице, Львов). Первые главы романа относятся к 2010 году, поэтому главный герой после выступления на фестивале в Брно отправляется еще и в Остраву.

14

…во двор, на так называемую Елизаветинскую сцену. — Елизаветинская сцена (Alžbětinská scéna) — пространство между старым зданием театра “Гусь на поводке” и зданием Новой сцены, с трех сторон окруженнное галереями и напоминающее театр шекспировской эпохи. Летом на Елизаветинской сцене проводятся концерты и ставятся спектакли, а в дни, когда представлений нет, там работает кофейня.

15

…мы с Ниной проигнорировали этот ритуал… — Ян имеет в виду, что они с Ниной перешли на “ты”, никак не обозначив этот переход. Согласно этикету, они должны были, пожав друг другу руки, сказать “Привет” и назвать свое имя (в форме, предпочтительной для обращения) — так, как это сделали Итка и Алена. Или хотя бы просто предложить друг другу перейти на “ты” и пожать руки — так, как это сделали позднее Нина и Иван

16

Крховский, И. Г. (настоящее имя — Иржи Гасек, род. 1960) — чешский поэт, дебютировавший в конце 1970-х, чьи стихи и тексты песен распространялись поначалу в самиздате. Живет на два города (в Праге и Брно).

17

…где находилась пивная “У Путника”… — “Путник” (Poutník) — марка непастеризованного пива, производимого в городе Пелгржимов на юге Чехии. Именно это пиво разливают в пивной “У Путника”.

18

48 А я-то надеялась выпить в Брно хорошего вина… — Брно — столица Южноморавского края, именно в этом регионе расположено большинство чешских виноградников и, соответственно, виноделен.

19

…птицы распушают свои разноцветные перья или собирают по всей округе кусочки фольги… — Здесь автор, по-видимому, опирается на материал статьи “7 причудливых брачных ритуалов из мира животных”, опубликованной на чешской версии сайта National Geographic. В статье говорится о том, что самец атласного шашлычника для привлечения самки собирает в гнезде мелкие предметы — кусочки фольги, панцири улиток, пластиковые крышки.

20

Люблю функционализм… — Брно считается центром чешского функционализма. После распада Австро-Венгрии и возникновения самостоятельной Чехословакии в 1918 году Брно стал вторым по величине городом в стране и сюда хлынул поток инвестиций. В городе развернулось масштабное строительство, причем архитекторы и заказчики ориентировались на популярный тогда в Европе функционализм. Самое знаменитое здание города, построенное в этом стиле, — вилла Тугендхат, названная так по фамилии ее владельцев Фрица и Герты Тугендхат и внесенная в список Всемирного наследия ЮНЕСКО (см. также стр. 98).

21

…твой папа тоже писатель. — Отец Яна Немеца, Людвик Немец (род. 1957) — поэт, прозаик, к середине 1990-х опубликовавший один роман и два сборника рассказов (в том числе “Гид по темноте и сквозняку”, Průvodce povětřím a tmou). Следующий прозаический сборник (“Любовь на чужой могиле”, Láska na cizím hrobě) действительно вышел у него после длительного перерыва, в 2013 году, и был номинирован на чешскую литературную премию Magnesia Litera.

22

Скорее всего, около двадцати, раз она только что закончила первый курс. — В Чехии, как и во многих европейских странах, среднее образование для желающих поступить в университет длится 13 лет. Таким образом, абитуриентам университетов, как правило, не меньше 19 лет.