Ремиссия

Ярослав Александрович Колесников

Заключительная третья книга трилогии «О прощении»Его мир — мир ненависти. Его прошлое пропитано утратами, злостью обращённой к себе, злостью, обращённой к другим. Голос ненависти звучит в его голове, убивает памятью, напоминает ему, кто он такой.Утратив себя самого, он загадывает желание, проговаривает его бездонному космосу и верит, что оно обязательно исполнится.Так он и выходит на мост. Туда, где можно начать всё сначала или… хотя бы простить себя самого.

Глава II Не герой

Мне постоянно снятся кошмары. Кошмары, из которых у меня никогда не получалось вырваться. Вой, повисший надо мной, блеск в глазах, готовых разорвать на части и пустота вокруг меня. И сколько бы я не внушал себе о том, что это сон, как бы я не старался проснуться, сонная пелена в сопровождении призраков распылялась лишь тогда, когда полностью поглощала меня.

А перед глазами серый потолок, над головой тяжёлое свинцовое небо. За окном вьётся вьюга, провожая запоздалых прохожих по домам. Чёрно-жёлтые пятна осевшего дыма на потолке разбежались от лунного света. Ранее мне говорили, что сначала почернеет потолок, почернеют лёгкие. А почернело всё остальное. Выходит, обманули?

— Наш бедолага проснулся? — раздалось горьким голосом в сознании.

И всё, как всегда. Бочка мортидо на плечах, мортидо на кончике свинцовой пули весом в шесть грамм, мортидо в голосе ненависти. Мортидо в рутине. Сначала ты убиваешь время, смеясь с очередной клоунады маргиналов на обширных просторах видео-хостинга, подходишь к зеркалу, щетинистое отражение в котором злобно смотрит на тебя.

И каждый раз мелькающий в отражении каштан, мимолётный блеск янтаря в глазах. Каждый раз слышны диалоги с кухни. Но только вот никаких диалогов давно на самом деле не было, а каштан давно выцвел из моих глаз. Всё, что осталось от нас, хранится в сообщениях мессенджера, что будет вечно хранить песчинки эгоистичной памяти в облачных хранилищах.

Былое, прошлое, минувшее. Чёрт знает, как правильней описать. Я предпочёл настоящему прошлое, жизни — существование. Вероятно, с точки зрения личных целей и возможных достижений, я тот ещё эгоист. Но, буду честен, плевать я на это хотел, пускай и осознавал, что нахожусь в оковах прошлого.

Кофейный порошок растворился в кипятке, небесное полотно нерасторопно совершало поворот, горизонт подмигивал мне мелькающими фарами машин. Дата свершения чудес близилась. Да вот и я не верю в чудеса, да и чудеса не верят в меня, поэтому уже пять лет ничего не праздновал. День рождения? Новый год? Бутылка зелёных чертей, пачка сигарет, молчаливый потолок, не более. А поболтать всегда есть с кем.

А сегодня ещё и рабочая смена, дежурство. Мало кому захочется работать в середине декабря, но те же премиальные за разборку с синими лицами на корпоративе были неплохим вознаграждением за отлучку с отпуска.

— М-м-м, а зачем тебе премиальные? Неужели хочешь купить друзьям подарки? Сделать сюрприз для любимой? — с мерзким скрипом раздалось голосом ненависти.

Зубы скрипнули, на сжатых кулаках проступили жилки.

— Ах, да! Вот ведь незадача, правда? Ты же ведь убил и единственных друзей, и отогнал всех, открывших тебе сердце! — рассмеявшись, прокричал голос ненависти.

Его голос наращивал тембр, доносился эхом, шёпотом, словно он мечется вокруг меня.

— Заткнись… Заткнись… Заткни-и-ись! — проорал я, схватившись за горло.

Их лица мелькали перед глазами, пока темнота дальних углов комнаты сосредотачивалась в одно целое, едва различимое пятно, которое в последствии приобрело серый взгляд, слепящий оскал.

Голос сменился на рычание, разлетелся по комнате.

— Ну? Забава же, да и только! Подумать только, какой же ты ничтожный! — ехидно улыбаясь, рычала тьма, подступая ко мне.

Неосязаемая рука схватила меня за горло, крепко вдавив кадык. Тёмная пелена в глазах занимала всё больше места, пока не сменилась мимолётными картинами, обрывками памяти.

…Тут мы все вместе празднуем Новый год… А тут собрались на дне рождении. Только вот на лицах туман, голоса скрывались за пределами воспоминаний…

— Не сме… Кхм… Не смей! — прошипел я, окончательно свалившись на пол.

Дышать становилось всё труднее. Морозный яд иглами бил точно и наверняка, окутывая полностью внутри. Ненависть привычно норовила выломить изнутри мои рёбра, а надо мной повис лишь пустой серый взгляд.

— Нагляделся? По глазам ведь вижу, что нагляделся! — накинувшись на меня поверх, провопил голос ненависти.

Он впился мне в шею, злорадно улыбался моей боли. Менял свой смех на вопль матери моего друга, менял лица, прикидывая более подходящее.

— Нет. Не то, нужно что-то более сильное, — усмехнувшись, прорычал он.

И сколько бы я не пытался подняться с колен, сколько бы не пытался отогнать ненависть, живущую в себе, я лишь падал вновь под разливающийся хохот.

В комнате запахло знакомыми духами, а сердце внутри покрывалось ложным теплом.

— Не смей… НЕ СМЕЙ! — проорал я, подползая к столу.

Ответом мне послужил лишь рык из пустоты. Осталось лишь протянуть руку, ухватить за металлическую рукоятку табельного Макарова.

Предохранитель снят, ствол направлен в темноту. Дрожащие руки явно сбивали прицел, ноги отказывались слушаться.

Впереди показался блеск янтаря, и она вышла предо мной.

— Максимушка, Макс? Что случилось, что такое? — роняя искры из глаз, спросила она.

Вдох, выдох, шаг назад.

— Солнце, что произошло? — прижав руки к груди, продолжила она.

Я раскрыл рот, стараясь уловить хоть глоток воздуха. Едкие слёзы подступили к глазам, противно жгли не только сетчатку, ни и что-то внутри, называемое душой. Но рука капитана, пускай, и дрожит, но не промахивается.

Конец ознакомительного фрагмента.