Я только малость объясню в стихе…

Сборник (2023)

Сборник «Я только малость объясню в стихе» составлен из произведений лауреатов фестиваля имени В. С. Высоцкого 2022–2023 гг. В первой части собраны произведения номинации «Авторская», удивительные стихи, способные спасти от душевной боли и одиночества, отправить в раскалённый июльский полдень, в детство, в сказку. Вторая часть, отданная номинации «Специальная», включает стихи меценатов конкурса, посвящённые и поэтам — Марине Цветаевой и Владимиру Высоцкому, и известным личностям, и просто насущному. В этом сборнике каждый читатель найдёт стихотворение по душе и по сердцу, отраду и поддержку в трудную минуту.

Лауреаты номинации

Авторская

Екатерина Годвер

Екатерина Годвер (Богомолова) родилась и живёт в Москве. Клинический психолог, преподаватель, фантаст, мастер FIDE по шахматам среди женщин. Лауреат конкурса «Северная звезда» (2022) и других всероссийских поэтических конкурсов и фестивалей («Хрустальный родник» (г. Орёл), «Солнечный круг» (г. Рыбинск) и др.), победитель фестиваля «Я только малость объясню в стихе» имени Высоцкого (г. Новосибирск, 2023). Финалист фестиваля молодой поэзии «ФилатовФест». Член Союза писателей России. Автор научно-фантастического романа «Иволга будет летать» (издательство T8Rugram, 2021).

Стихи публиковались в журналах и альманахах «45-я параллель», «Север», «АлександрЪ», «День и ночь», «Российский колокол», «Южный маяк», проза — в журналах «Полдень», «Рассказы», Edita, «Южный город», «Аэлита», «Мир фантастики» и др.

Герой на чёрный день

Герой

Был снег вторичен, неглубок.

Шёл год под стать ему.

Тезей укладывал клубок

В походную суму.

Он был не воин, не солдат,

Он не любил людей.

Умён, немолод, бородат —

Герой на чёрный день,

Но за порог шагнул, как в бой,

Навстречу всем ветрам…

Взошёл оранжевый клубок

Над городом с утра

И покатил за горизонт

Среди небесных тел.

А на нестриженый газон

Пушистый снег летел,

И Ариадна у окна

Сквозь снег смотрела вдаль.

Из шерстяного волокна

Была её печаль.

Под вечер снег следы укрыл,

Потом присыпал цель…

Но продолжалась до поры.

История. В конце

Старуха пряла у огня,

А в небе голубом

Котёнок лапой погонял

Оранжевый клубок.

Спички (триптих)

1

Спичка догорела.

Спичка, не свеча.

Виданное дело,

Малая печаль.

Слёзы восковые

Каплют по другим.

Глаз моих не выел

Чёрно-сизый дым.

Строки грозовые

Блещут и гремят.

Молча неживые

Смотрят сквозь меня.

Падает кавычка

В смутном далеке.

Знаешь, сколько спичек

В каждом коробке?

2

Шепчут дни вчерашние,

Прелая листва

Тихие и страшные,

Важные слова.

Только кто расслышит их,

Кто их различит?

Небосвод над крышами

Почернел в ночи.

До краёв обуглился,

Звёзды обронил

Прямиком на улицы

Да в прибрежный ил.

На опушке ухает,

Вот таки дела…

Щука белобрюхая

Мимо проплыла.

Не видать рыбацкого

Больше костерка.

У судьбы на лацкане —

Дырка от значка.

3

Не горюй, товарищ мой,

Закури да сплюнь.

Не погост, так кладбище.

Не январь — июнь.

Все мы люди смертные,

Соль да сахарок.

Верными ответами

Сыт не будешь впрок.

Верными вопросами

Смерть не отведёшь.

В пору сенокосную

Поспевает рожь.

Колобок прокатится,

Пробежит лиса.

На крахмальной скатерти —

Света полоса.

Выпьем по обычаю,

Но как за живых.

В мире раскавыченном

Много запятых.

Мир недобро зыркает,

И дрожит рука…

Слышишь, спичка чиркнула?

Дай-ка огонька!

«Сквозь анилиновый хай-тек…»

Сквозь анилиновый хай-тек

Из каждой слободы

Уходят люди в белый снег,

Уходят в чёрный дым.

И как сто лет тому назад,

Как тысячу долой —

Сочатся миром образа,

А дерево — смолой,

И плачет кто-то. Пишет блог,

В сердцах клянёт судьбу…

Сочится кровью на сапог

Седьмая пядь во лбу.

Огонь горячим языком

Касается небес.

Солдат штурмует Белый дом,

Штурмует чёрный лес,

Клубится дым, кипит вода

В походном котелке,

Встаёт счастливая звезда

В прекрасном далеке.

«Ночью небо в брызгах молока…»

Ночью небо в брызгах молока.

Грязь да иней — кофе с серебром.

Сосны зацепляют облака,

Падает монета на ребро:

Быть — не быть, забыть — не позабыть?

Катится оброненный обол.

Подле бабка-ёжкиной избы

Розовый безвременник расцвёл.

Перекати-поле перека…

Тикают старинные часы.

Холодом учили дурака,

Холодом дурак по горло сыт.

Он стучит в окованную дверь:

«Отпирай, старуха, помогай!»

Ветер воет, снег летит наверх,

Топает куриная нога.

Вот бы растянуться на печи!

До утра не думать ни о чём,

Слушая, как времечко стучит

Маятника нёбным язычком.

Только хлад вокруг да ветродуй,

В ступе догнивает помело.

«Сгинула старуха на беду,

Но тебе, голубчик, поделом!»

Ветер свищет, сосны гнёт шутя.

Падает монета на ребро…

И дурак уходит, как дитя,

Безысходно веруя в добро.

«Разломан хлеб, искрошен весь…»

Разломан хлеб, искрошен весь,

И в воздухе роится взвесь:

Писк комариный, плач и стон.

Тропинки сходятся крестом,

Пожар медовый отгорел,

Лишь на Кудыкиной горе

Над костерком дрожит дымок

Да травы шепчутся у ног

О темноте, в которой нам,

Как ни смотри по сторонам,

Идти на ощупь за росой,

Тушить угли стопой босой.

Враг

Приходит враг спросить воды,

Глядит глаза в глаза.

Вода в горсти мутна, как стыд,

Прозрачна, как слеза, —

И ты протягиваешь горсть,

И он в ответ молчит.

И только сердце у него

Стучит, стучит, стучит…

Давно глашатаи трубят,

Весь горизонт в огне.

Ни для него, ни для тебя

Пути обратно нет.

Как кровь, водица горяча,

Сладка она, как ложь.

И он убьёт тебя сейчас —

А может, ты убьёшь.

Пройдут часы, пройдут года,

Земной ровняя счёт.

Одна лишь чистая вода

Течёт, течёт, течёт…

В твой сон, последний, долгий сон,

Войдёт, хромая, враг —

И ты напьёшься из горсти

У смертного одра.

Из-под земли пробьётся ключ

И будет длиться день —

Как предзакатный солнца луч,

Рассеянный в воде.

«Однажды нам покажется, что — кончено…»

Однажды нам покажется, что — кончено.

Что наше время, время колокольчиков,

Рингтоном отзвучало на распутице.

Пускай теперь сама планета крутится!

Нехай с неё ножом снимают кожицу —

Без нас пиры и скорби приумножатся:

Другие пусть ликуют и куражатся.

Однажды нам покажется. Покажется…

Согрелись в мягких креслах мы под пледами.

Но брызжет ночь из-под копыта медного,

И колокол над сонною Отчизною

По каждому звонит, отлитый сызнова.

«В пустом стакане тает лёд…»

В пустом стакане тает лёд,

Пылит оранжевое лето.

Кружит усталый звездолёт

У неизведанной планеты.

В огне сгорают мотыльки,

А он, бескрылый и железный,

Земной природе вопреки,

Прошёл сквозь каверзную бездну.

Он — привидение, фантом,

Он — лёд, растаявший без толку,

Ещё один красивый том

На прикроватной книжной полке.

Но капитан сквозь перископ

Глядит с задумчивой улыбкой.

Багряный плавится песок,

И жизнь не кажется ошибкой.

«Умолкли псы сторожевые…»

Умолкли псы сторожевые

За крайней хатою.

Я не жила в сороковые —

Живу в двадцатые.

И мне стоять за свой авось,

За честь мещанскую.

За всё, что в прошлом не сбылось,

Пройти гражданскую.

Запомнить лица мне живые,

Поля несжатые

И новояза клёкот лживый —

За крайней хатою…

Когда вобьют последний гвоздь

В ухмылку панскую,

Угаснет боль, остынет злость.

Осядет стансами.

Про тихий Дон, Днепровский плёс,

Салют на улицах…

Всё то, что прежде не сбылось, —

Однажды сбудется.

Майор

Майор Александр Иванчев

Заходит на цель.

В зелёной траве одуванчик

Горит как солнце.

Воздух разъят крылом,

Распополамлен,

Плещется под соплом

Пламя.

Майор вспоминает из книжки

Детский стишок.

Таня, бычок, мишка.

Всё у вас хорошо?

Год сгорает за два,

Брешут приборы.

Трава у дома, трава

Мстится майору.

Зубы сцепив, Иванчев

Терпит двенадцать «g».

Он не может иначе.

Не отступать же?

Пластик клавиши «Пуск»

Пальцем продавлен,

Сумеречен и тускл

Цвет яблоневый.

Не унывай, майор.

Многая лета!

Пробьёт впотьмах коридор

Наша ракета.

«За новым поворотом Колеса…»

Рэю Дугласу Брэдбери

За новым поворотом Колеса

Всё та же колея; лишь скрип чуть слышен.

К подошве мёртвой бабочкой пристал

Опавший лист — вчерашняя афиша…

Не грянул гром! Окончен карнавал:

Подсчитаны убытки и обиды.

До майских гроз — ещё дожить. Сперва —

Дожить, а там уж будет видно.

Весной острее хочется… весны.

Чтоб в клетке рёбер брошенной ракеты

Цвели фривольно лютики и сныть,

Алели капли ягод бересклета;

Чтоб яд их несерьёзный на губах

Горчил мечтой, не сбывшейся к обеду.

Известно, надвигается беда,

Но — без толку заранее о бедах.

Прольётся дождь, неласков, нехорош,

Прибьёт всю пыль, а вместе с ней — букашку

Утопит в капле злой весенний дождь,

И больше ей совсем не будет страшно;

Не будет стыдно, совестно одной

Держать ответ за вся и всех причастных,

Когда из одуванчиков вино

Дождётся кружки, повода и часа.

Сирень

Ползёт букашка по листу, дрожит и пятится.

Прохожему невмоготу. Сегодня пятница,

И пьяный гвалт вокруг, и стыд, весна-распутница.

А он устал, а он простыл, совсем запутался.

А впереди — и грех, и страх, и покаяние.

Ещё останутся в веках его деяния…

Но не сейчас: в чужом дворе, с улыбкой школьника

Горбатый нос в сирень уткнув, стоит Раскольников.

Он познаёт, хоть по сюжету не положено,

Что всяка дрянь и всяка тварь на свете — Божия,

И даже если ничего внутри не ёкнуло,

Пока сирень ломали вечером под окнами.

По лужам фантики плывут, а тонут винтики.

Букашка падает в траву, никем невидима,

И не склоняя головы, идёт Раскольников

От Петербурга — до Москвы, к друзьям в Сокольники…

Дыра в поношенном пальто, в ботинках Ладога.

Судьба найдёт его. Потом — роман и каторга.

Черна могильная плита, обложка книжная…

Букашка учится летать. Букашка выживет.

«Грош ломаный в карман дырявый спрячь…»

Грош ломаный в карман дырявый спрячь:

Сегодня купишь Тане новый мяч —

Но завтра повторится, что и прежде:

Меланхоличный вечер мартобря,

Канал в неверном свете фонаря,

Утраты, сожаления, надежды…

Ты смейся, смейся! Сколько нам ещё?

Несёт котёнка нищий под плащом,

Бог весть зачем: спасёт или утопит?

А всё-таки, а всё-таки всегда

Есть белый свет и чёрная вода,

И мяч плывёт: накапливает опыт.

«Вырываясь из липкого сна…»

Вырываясь из липкого сна,

Возвращаешься в тёплую нору.

Времена, времена, времена,

Перепутье, война, разговоры

За стеной. Нависает стена:

Фотографии в рамках, плакаты —

Времена, времена, времена,

И мы едем, мы едем куда-то.

Век московскую серую мглу

Закатал в тротуарную плитку,

Но стоит человек на углу,

Ждёт трамвая, маршрутку, кибитку.

Снег не тает на хмуром лице,

На есенинских сбитых костяшках:

Ни письма, ни записки в конце,

Где уже не смешно и не страшно…

Но ему не туда. Не туда!

И таксист лихо трогает с места.

Над Москвой небеса в проводах,

Над Москвой облака из асбеста.

Свет в прихожей горит. Тишина.

Расцветает конфорка на кухне.

Времена. Времена. Времена…

Ни пера, человек. И ни пуха.

«На лёд, присыпанный снежком…»

На лёд, присыпанный снежком,

Ступает голубь сизый.

Топорщит хвост, идёт пешком

По скользкому карнизу,

Глядит в окно на жёлтый свет,

На ходики с кукушкой,

На облетевший сухоцвет

И хлебную горбушку.

Пора ему сорваться вниз,

В метель, расправив крылья;

А он ступает на карниз,

Где в снежно-звёздной пыли —

Цепочка маленьких следов

От края и до края.

И лампы жёлтый ободок

Горит, но не сгорает.

«Так много громких слов, что я…»

Так много громких слов, что я

Себя не слышу.

Деревья голые стоят,

Цветут афиши.

По крышу дом стоит в снегу,

В небесной манне —

А я придумать не могу

Ему названья.

В нём Пейсах, Рождество, Мабон —

Штрихи, зарубки…

В углу гостиной граммофон

Повесил рупор.

Он видит сон о тишине,

Небесной тверди,

И стон его звучит во мне

Сильнее смерти.

Его мечта созвучна мне

До сантиметра,

Сорвавшись с губ, летит вовне

Порывом ветра…

«Блуждая в потёмках души…»

Блуждая в потёмках души,

Смотрю на следы и зарубки.

Кусочек оранжевой губки

К осеннему небу пришит:

Впитает он слякоть и дождь,

А в озере, чёрном и мелком,

Отмоет луну, как тарелку,

И остро заточенный нож.

Обманчив житейский покой

И тихая прелесть пейзажа;

Костра неостывшая сажа

Приглажена лёгкой рукой.

Травой порастают следы,

Но в небе прозрачном и хрупком

Кусочек оранжевой губки

Чернеет от мутной воды.

«Давится кислым яблоком сын Адамов…»

Давится кислым яблоком сын Адамов:

Измельчал змий до плодового червяка.

Откуси да сплюнь, протиснись между рядами

Таких же поставленных на века

Терракотовых недотыкомок, ветеранов пера и клавиатуры.

Не криви лица: подобное притягивается к подобному.

Ты человек лишь. Потому, выражаясь литературно,

Ты и слово твоё единоутробное —

Одолень-трава на цветущем болоте времени.

А по осени ляжет снег полушубком заячьим —

Захрустит ледок, и каблук чужой проскользит по темени;

И пройдёт Пугач, а за ним вослед, паче чаяния,

На сто тысяч душ человечий гул, не проскочит мышь.

Хоть куда взгляни — полнокровие, полнолуние,

Откуси ещё: пусть кислит во рту, слово выплюнешь —

Прорастёт, как семечко, пуговица латунная.

Вспоминая Белозёрск

Непослушные тени шуршат по углам,

А над озером Белым — белая мгла,

И в её молоке, как ночник,

Сигареты качается кончик,

Кто ты есть: проводник, провожатый?

Тлеет времечко, в пальцах зажато,

Растворяется сизый дымок,

Тает строй деревянных домов,

Только хмурое небо весеннее

Подпирают усталые стены:

Суть да дело пока, суть да дело…

Мгла клубится над озером Белым,

Но вороний пронзительный крик

Возвещает рожденье зари.

«Дворник Расул катает насвай…»

…Мчался он бурей тёмной, крылатой,

Он заблудился в бездне времён…

Н.С Гумилев, «Заблудившийся трамвай»

За воспалённой губой,

А небо над ним голубо,

Бесплотно,

Кромешно,

И в нём, конечно,

Громы, вороний грай:

Заблудившийся беспилотник

На излёте таранит трамвай.

Расул запрокидывает голову —

И в глаза каплет олово.

Что же вы так, Николай Степаныч,

Голубчик,

Поручик?

Вплавлена в поручень

Ладонь солдатская,

Всполохами огненный вал клацает,

Но кружит, завывая, панночка:

«Поддай, Аннушка,

Ещё масла!»

На солдате рубаха красная,

Тараканами по небу трещины.

Такое ли вам мерещилось?

Оплёванные мертвецы,

Волк с головой овцы,

Капустные щи к столу

Продают на углу.

Прибит к распутью,

Железом зажатый,

Комсомолец-вагоновожатый.

Дворник Расул

Несёт на весу

Переломанную метлу,

Как живое тело,

И прутья

Распускаются белым.

Расул молится, молится цвету белому и Аллаху,

Христу, Николаю, Перуну, дедову праху:

«Что же ты, на кого оставил?»

«А ты терпи!» — улыбается парализованным лицом

Павел

Из груды развороченного металла:

«Смерть! Где твоё жало?»

У Расула на спине мокра отцова рубаха:

«Раз смерти нет, почему не спастись от страха?»

«Терпи», — скрипит металл искорёженный

И расплющенный.

«Есть только будущее!» —

Кипит живая вода,

Плоть плавит.

«Ни человечий не страшен, ни божий

Суд,

Только собственный твой, Расул! — шепчет Павел. —

Все ещё впереди!»

И листом зелёным растёт звезда

Из его груди.

«Взрослые играют в игры детские…»

Взрослые играют в игры детские,

Вот и мы, как будто бы вчера —

Выбираем: «Правда или действие?» —

Посреди арбатского двора.

Знают все: болтать себе дороже, но —

Кукарекать не любой готов.

Нас менты гоняли, как положено,

Мы же класть хотели на ментов.

Три семёрки самой смачной пробы и

Рваная четвёртая струна.

Заживала где-то под сугробами

Наша недобитая страна.

Просвистело время скоротечное,

Разгорелось зарево в горсти.

Взрослые — совсем не безупречные,

Взрослым тоже есть куда расти.

Пусть летят недобрые известия

На конях из веников верхом:

Правду выбирают вместе с действием,

Чтоб не быть по жизни петухом.

«Живущие с фигой в кармане…»

Живущие с фигой в кармане

Считают часы и рубли.

Ничто не зовёт и не манит,

Ночами ничто не болит —

Лишь режут глаза до озноба

Чужие, нескладные «я»,

Которые любят до гроба,

Которые насмерть стоят,

Которые смеют бороться,

Искать, не сдаваться, найти.

Горит златокудрое солнце

На каждом запасном пути.

И каждый сочтён и отмечен;

От каждого — всем — по любви…

Но фига сжимается крепче,

Да зеркало рожу кривит.

«Мы с тобою пьём «Этодругин»…»

Мы с тобою пьём «Этодругин»,

Шашлыком заедаем холодным.

Мы с тобою ещё не враги,

Мы с тобою давно несвободны,

И над нами московская ночь

Распласталась двуглавою птицей…

Надо в ступе воды натолочь,

Чтобы утром хватило напиться.

«Я держусь за воздух. воздух сер…»

Я держусь за воздух. Воздух сер,

Залепил глаза оконной пылью.

Под гаражный рок небесных сфер

Пляшет и глумится камарилья.

Воздух сух. Ни вздоха, ни слезы,

Звуки повисают, гаснут, стынут.

Непослушен русский мой язык,

Говорит со мною на латыни.

Говорит: cogito ergo sum.

Per pizdets, конечно, ad victoriam^[1],

Злы и рукотворны чудеса,

Неудобно пишется история.

Тесен мир, как комната тесна,

Никому не выйти из сюжета.

Вот такая Русская Весна.

Южное безжалостное лето.

31/12/2022

У мира час до полночи

И пуговицы в ряд.

В лесу родилась ёлочка.

Её скосил снаряд.

Дурная аллегория,

Задумка несложна.

Закончиться история

На этом не должна.

Но мне добавить нечего:

Щепа летит к щепе…

Сидят в траве кузнечики

У ржавой БМП.

А мир звенит бокалами,

Подарков дети ждут…

Господь гирляндой алою

Накладывает жгут.

«После больших снегов…»

После больших снегов

Можно увидеть, как

Выходит из берегов

Асфальтовая река.

Плещется у двери,

Просится поглядеть

На пустоту внутри.

Медленно по воде

Жёлтый каток плывёт,

Гладит за пядью пядь

Серую плоть её —

И наступает гладь.

И наступает тишь.

Синие огоньки.

Ржавый молчит камыш

На берегу реки.

Только щепотку слов

Выбросило к ногам.

После больших снегов

Будут ещё снега.

«Падает, падает в подставленную ладонь мою…»

Падает, падает в подставленную ладонь мою

То ли снег майский, то ли пепел шутих салютных,

Падает выгоревшими догмами,

Разносится по миру ветром лютым.

Небеса расцветают алым и земля — алым,

Отражается в глазах распахнутых,

гаснет в пустых глазницах:

Словно само время переломала

Фаэтона пылающая колесница,

Словно нет сейчас ничего больше —

ни будущего, ни прошлого,

Только земное всепобеждающее притяжение.

И снежинками пепельными одинаково припорошены

Ввысь обращённые

Лица необщего выражения.

Но вот мгновение с раскатами срывается с места,

с лихим арго,

Высвечивая, различая и разграничивая.

В нём ни шутих, ни снега. В нём ничего…

Ничего общего.

Ничего личного.

Fatum

Памяти мирных жителей, погибших в ходе

боевых действий в 2014–2023 гг.

Не проси меня верить. Сказать не проси,

Как же так, отчего и доколе:

Мы живём однова, мы живём на Руси,

Мы свидетели тьмы и раскола.

Очевидцы имён, летописцы знамён,

Черноликих времён проходимцы…

Подпоясаны старым солдатским ремнём

Те, кто в нём, как в рубашке, родился.

Посмотри на меня, на себя посмотри,

На старуху у синего моря,

На чернильную ночь от зари до зари

В бронебойном гремящем декоре.

У меня за душой — ни черта, ни черты,

За которой становишься правой.

В райских кущах давно от раскатов арты

Поседели зелёные травы.

Мы смотрели в смирении безречевом,

Как вертели эпоху, что дышло,

Те, кто думали, «как бы не вышло чего», —

Но у них ничего и не вышло.

И ложатся они под небесный атлас;

Их не вспомнят потом поимённо.

Их беда, как в воде, отражается в нас,

Растворяется пеплом солёным.

Нам без веры нельзя. Но сказать не проси,

Почему же всё так, не иначе.

Лучше вместе посмотрим: старуха сидит

У бескрайнего моря — и плачет…

Отражение

Свет мой, зеркальце, скажи, слово молви:

Что на свете не по лжи — по любови?

Свет мой, зеркальце, ответь без елея:

Отчего оправы медь зеленеет?

Отчего всё вкривь да вкось, непригоже?

Почему так повелось, отчего же?

Отражение дрожит и кривится:

Что на свете не по лжи? Кровь-водица,

Что течёт из раны в землю болезную.

Слушай, друг мой милый, внемли — не брезгуй:

Той любви б щепотку да в бочку мёда!

Станет горе не беда для народа.

Как пойдут рубить, калечить да вешать —

Там до счастья недалече! До вешки,

А за ней — живи взахлёб на раздолье,

Где присыпан чёрный хлеб белой солью!

Вечность мы с тобой глядим друг на дружку:

И внутри изъян один, и снаружи.

Зря ты в зеркало плюёшь в лютой злобе:

Тут на свете даже ложь по любови.

Не по нраву мой ответ — так не слушай.

Обойдёшь весь белый свет — сыщешь лучше?

Солдаты

А казалось бы — не Помпея и не Содом.

Но опять в ночи взрывается чей-то дом.

Только думаешь: «Господи, чтоб не зря…

Отведи глаза, наведи снаряд

Мимо спящих — на адресата…»

И который век — всё подряд, подряд,

От январской стужи — до декабря

Всё идут солдаты.

Через нет, не надо и не могу,

В ковылях по пояс, по грудь в снегу,

На броне — по сёлам и городам.

Закипает асфальт, и дрожит Орда,

И склоняется ось земная

Перед ними, заржавлена и худа.

Но они все идут и идут туда

Где пожаром закат пылает,

Где огонь в печи, где вино и хлеб.

Отступает Нюкта, молчит Эреб.

Мертвецы садятся за общий стол:

Легионы глядят сквозь туман густой,

Крестоносцы и санкюлоты…

Человек человеку — известно кто;

Вновь заходит история на виток,

Не щадя кого-то.

Нет конца и края; а правда — там,

Где змеёй в траве пролегла черта.

Есть свои. С чужих — невеликий спрос,

А змея шипит и кусает хвост,

Но в огне пожарищ

Выбор ясен, даже когда непрост.

По весне пойдёт, что посеем, в рост.

Победим, товарищ!

Анна Зорина

Анна Владимировна Зорина родилась в 1983 году и выросла в городе Петропавловске на севере Казахстана. В настоящее время живёт в Новосибирске. Пишет стихи и прозу.

Занималась в мастерской «О поэтах и стихах» Катерины Скабардиной.

Посещает творческую мастерскую «Лифт» от СМЛ Новосибирска.

Принимала участие в различных литературных конкурсах, фестивалях и семинарах, в том числе во Всероссийском совещании молодых литераторов в Химках в 2021 и 2022 годах, фестивале «Я только малость объясню в стихе» имени Высоцкого.

Публиковалась в журналах «Наш современник», «Огни Кузбасса», «Александр», «Бельские просторы», альманахах «Веретено», «Образ» и др.

Бременские музыканты

Ты можешь мне верить, а можешь совсем не верить,

Но если есть время, то всё же прошу, останься.

По тёмному мху бредут через осень звери.

Идут и поют тихонечко в ритме вальса.

А в городе дождь, а в городе стынь и слякоть

Стекает по небу и бьётся о подоконник.

И хочется спать, и хочется лечь и плакать

О том, что нет сил ни жить, ни творить, ни помнить,

Что солнце вернётся, весною по крайней мере,

Не будет печали, а станет легко, как прежде.

Сквозь сумрачный лес бредут по дороге звери

И где-то в горячем сердце несут надежду.

Обветренный мир опять обернула темень,

Но если совсем ни зги — запевайте, братцы!

А кот и петух бредут по дороге в Бремен,

И пёс, и осёл идут по дороге в Бремен,

А значит, и нам, приятель, нельзя сдаваться!

«Беззаботная шалость — пройти со свечой сквозь чащу…»

Беззаботная шалость — пройти со свечой сквозь чащу.

Если за ночь управлюсь — узнаю свою судьбу.

Да у нас, видит Бог, в переулках терялись чаще,

Нет ни лютого зверя, ни твари, что вдруг утащит!

А внезапной беды я и в городе огребу.

«Только в истиной тьме ты поймёшь, что всего дороже».

Я блуждаю по лесу, становится всё темней.

На кривой паутине прерывистых троп-дорожек

Ни малейшей подсказки: ни сказочных хлебных крошек,

Ни подсвеченных лунным сияньем речных камней.

Под ногами замшелые корни, опада ворох.

Сквозь сплетённые ветви деревьев не видно звёзд.

Глушь сомкнулась стеной, как сплошной наведённый морок,

Да какой-то угрюмый, надсадно кричащий ворон,

Уцепившись когтями, осколок луны унёс.

Перед самым рассветом я выполз из чащи; впрочем,

Беспокойство тупыми когтями скребёт в груди:

То ли вся моя жизнь — между датами куцый прочерк,

То ли попросту путь оказался куда короче?

Не упомнив почти ничего из минувшей ночи,

Я пробрался сквозь лес. А зачем я туда ходил?

«А зима белизной нагрянула…»

А зима белизной нагрянула

И расплакалась талой слякотью —

Не пройти.

Сменят дождь ледяные гранулы,

Первоснежники нежной мякоти

Во плоти.

Развернётся она, расстелется.

Небо ватное льёт по улицам

Белый шум.

Я по свежим следам метелицы

Все стихи тебе, сколько сбудется,

Напишу.

Мы друг другом давно загаданы.

Не повенчаны, не отмечены,

Но вдвоём.

Тишиной наполняясь, падаем

В море млечное, море вечное

Без краёв.

«Полнолуние-полоумие…»

Полнолуние-полоумие.

Шито шелестом, крыто рунами,

Обезличено, обесточено:

Неприглядно твоё пророчество.

Не качайся, фонарь подученный,

Спеленай тебя вечность тучами,

Тьмой безглазою, безголосою,

С неотвеченными вопросами!

Поумерь-ка ночные бдения,

Не цепляйся ко мне видением,

Птичьим островом, рыбьим остовом,

Обещаньями злыми, чёрствыми.

Не заглядывай в окна с вечера:

Не тобой я, а солнцем мечена.

Ты же Лиху сестра по матери.

Убирайся, дорожка скатертью!

«Теперь никуда не деться…»

Теперь никуда не деться:

Потерянным — в Неверлэнд.

Мы утром ушли из детства,

Вернулись, а дома нет.

Не будет тепла и ласки —

С паршивых хоть шерсти клок.

А дальше, как в старой сказке,

Где первый же встречный — волк.

Мы плакали: волки, волки!

И волки смеялись вслед.

Поплакали и умолкли.

Потерянных — в Неверлэнд.

Здесь кто не убит, тот ранен.

В тенётах махровой лжи

Мы шли на войну дворами

И рано учились жить.

Но только взрослей не стали.

Не принятые никем,

Мы сами сбивались в стаи

В звериной своей тоске.

Нас вечно жуёт тревожность.

В избытке других примет

Мы чувствуем даже кожей:

Потерянных — в Неверлэнд.

Гражданская лирика

Океан

Волнуясь, меняются дни чередою событий.

Мои карты биты. Ты, словно Фернан Магеллан,

Не знаешь покоя. И эхо безумных открытий

До дна пробирает весь мой Мировой океан.

В борьбе и любви двух начал неизбежны потери.

Чем штурман упрямей, тем буря становится злей.

Но я, как молитву, в которую истово верю,

Шепчу наизусть полный список твоих кораблей.

Тебе повезёт, ведь удача так любит отважных,

За годы вдали от земли расплатившись сполна.

А я, лишь начав понимать, что действительно важно,

Учусь различать между строк все твои имена.

Как прежде, ты веришь лишь ветру и собственным планам,

Смеясь над штормами, что шпарили — только держись!

Сомкнулись в кольцо все пути над моим океаном,

И кажется, где-то внутри зарождается жизнь.

Точка сборки

Я тянусь за тобой. Бесконечностью, зимами, вёснами,

Лентой Мёбиуса, недосказанными вопросами.

Я кручусь, словно лопасти самой безумной мельницы,

И сгораю костром у двенадцати сказочных месяцев.

Ты исток бытия. Точка сборки и ось мироздания.

Я учусь быть Творцом, но дедлайн пожирает сознание.

Прядь волос от лица безупречно-небрежными жестами.

Гений — это порок. Совершенство не высчитать тестами.

Ты звучишь во мне музыкой дудочки старого Гаммельна.

Я не знаю, что нужно, но чувствую, как будет правильно.

Прорываюсь на свет, напролом, босиком по течению.

Счастье — это болезнь. Мы больны и не жаждем лечения.

«Поспи. Не бойся, сбудется не всё…»

Поспи. Не бойся, сбудется не всё:

Плохие сказки ветром унесёт,

Ночник прогонит из углов их тени,

Хорошие достанутся ловцу.

Хватай за хвост десятую овцу

И отправляйся в царство сновидений.

На цыпочках по крышам дождь пошёл,

И завтра утром будет хорошо.

Чудесный день, волшебная неделя,

А может, месяц или целый год!

Пускай тебе приснится лунный кот

И покачает в звёздной колыбели.

Как в зеркало, глядится ночь в окно.

Внутри темно и за окном темно.

Шаги дождя всё тише, тише, тише.

Рассвет уронит в лужи акварель.

Проснёшься утром — лето на дворе!

Ты крепко спишь и ничего не слышишь.

«Заплетаю венок…»

Заплетаю венок,

С колоском колосок.

На губах не вино —

Просто яблочный сок,

Позолоченный звон

С отпечатком вины.

Выйди злом, выйди вон,

Возвращайся иным!

Поцелуи в висок —

Только перец и соль.

Голос мой — колосок,

Невысок, невесом.

Наш оставленный мир

На пороге зимы.

Мы немы. Мы не мы.

Конец ознакомительного фрагмента.

Примечания

1

Per pizdets ad victoriam — неофициальный девиз «ОПСБ» и Координационного центра помощи Новороссии (с 2014 года по настоящее время). При детях переводится как: «Через хаос к победе». — Прим. автора