Склепы I

братья Грым (2024)

>ИЗУЧИТЬ АННОТАЦИЮ ДОБРО ПОЖАЛОВАТЬ В СКЛЕПЫ СКЛЕПЫ — САМООБНОВЛЯЮЩАЯСЯ ПРИКЛЮЧЕНЧЕСКАЯ КНИГА, ПОЛНАЯ ОПАСНОСТЕЙ И НИЗКИХ ТРЮКОВ. В НЕЙ ВЫ ИЗУЧИТЕ НЕКОТОРЫЕ ИЗ САМЫХ УДИВИТЕЛЬНЫХ ТЕРРИТОРИЙ, КОГДА-ЛИБО ВИДЕННЫХ СМЕРТНЫМИ. УДАЧИ _

Нексус 1

Эта рукопись была найдена при не совсем обычных обстоятельствах. После странной смерти опального мага Грифусса его вдова была вынуждена распродать часть имущества, в том числе и скромную лабораторию с библиотекой, которую выкупила наша гильдия. Как ни странно, книга обнаружилась не в библиотеке, а совсем в другом месте.

Лаборатория мага находилась в здании старой пивоварни, цокольный этаж которой был разделен перегородками и большей частью заброшен — Грифуссу для работы хватало двух-трех небольших комнат. Гильдия собиралась переоборудовать это место в подобие музея естественной истории, и многие стены пали под ударами кувалд. Таким образом и была обнаружена тайная комната — маленькая келья, вся затянутая паутиной, в которой, как в коконе, сидел за столом высохший труп. Перед ним лежала раскрытая книга. Да, я первым признаю, что обстоятельства нашей находки выглядят драматичными вплоть до дурновкусия, но такова истина.

Несчастный, скорее всего, был переписчиком. Об этом говорят склянка высохших чернил, связка гусиных перьев и стопка ветхих листов, часть из которых была испачкана довольно неуклюжим переводом. Так или иначе, найденная рукопись была передана для изучения мне, как главному скриптору Гильдии.

Рукопись состоит из трех сшитых тетрадей, заполненных плотным текстом на одном из древних языков, языке алхимиков и книгонош, и переплетенных в один том под бурой кожаной обложкой. Текст написан тонким пером, бледными от времени чернилами. Ими же выполнены иллюстрации, довольно грубо раскрашенные цветными осыпающимися красками, возможно, гораздо позже написания книги, так как представить, что тот же человек, кто выполнил потрясающую по детализации и точности работу, потом грубо замалевал ее возмутительно аляповатыми мазками дешёвых красок решительно невозможно. На полях щедро рассыпаны заметки и маргиналии, написанные той же рукой, иногда в виде текста, иногда в виде рисунка или символа.

В книге 432 страницы тонкого пергамента, приятно шероховатых на ощупь, за исключением писем и более поздних вставок из разнообразных материалов. Когда я первый раз открыл книгу, между страниц обнаружился засушенный цветок бессмертника, который, правда, сразу же рассыпался в прах, что позволяет сделать некоторые выводы о возрасте рукописи.

В рукописи идет речь о событиях, произошедших, вероятно, несколько веков назад в легендарном городе под названием Бороска. Описывается эпидемия чумы, вспыхнувшая в городе и также местами увлекательные, местами поучительные, местами маловразумительные приключения трех персонажей (по числу тетрадей). Кроме этого в ней приведены списки лечебных трав, рецепты мазей и эликсиров, поэтому текст, напоминает одновременно и медицинский трактат, и фантастический роман и чумную хронику. Вполне вероятно, что это три разные книги, которые по чьей-то воле сплелись в единую литературную химеру. Я настаиваю на том, что, очевидно, базовым текстом, очищенным от нелепых выдумок и выписок из аптекарского каталога, является именно хроника, а все прочие элементы были внесены в нее позднее.

Исходя из этих данных, я предполагаю, что наша находка является утерянным циклом под условным названием «Склепы», артефактом донаучной эпохи. Многие считают их существование сказкой, но я намерен доказать правоту моих суждений. В пользу моей теории говорит и то, что покойный Грифусс был библиофилом и шарлатаном. Возможно, труп в потайной комнате — переписчик — улика, указывающая на то, что маг хотел перевести, переписать рукопись и издать ее под своим именем, чтобы стяжать незаслуженные литературные лавры.

Правда, литературная ценность этого произведения сомнительна (историческая же безусловна). Поэтому, чтобы представить рукопись широкой публике в том виде, которого она, несомненно, заслуживает, я обратился за помощью к моему другу, известному поэту. Он охотно согласился помочь мне в переводе и редактуре. Мы сняли небольшую виллу у озера на все лето, чтобы в тишине и покое подготовить этот труд к печати.

Можно сказать, что все время мы посвящаем книге. С утра до вечера мы напряженно работаем, прерываясь лишь на обед и на короткую послеобеденную прогулку (в воздухе стоит постоянная хмарь, и поэтому мы, как правило, спешим вернуться в дом, к огню очага), а вечером сидим при свете свечей, пьем вино (несколько неумеренно, полагаю) и обсуждаем книгу.

Так идут дни.

Я занимаюсь подстрочным переводом, а мой друг интерпретирует его на современный манер, сохраняя, тем не менее, некую витиеватость и сумрачность, присущие некоторым частям оригинального текста (издаваться будут оба варианта). Отмечу, что утомительная манерность стиля этого измученного интерпретациями сочинения тоже полностью заслуга ли, вина ли моего друга, но и это неважно, по правде говоря. Текст разбит на 36 глав, которые, в свою очередь, разделены на три тома. Каждая глава описывает один день, так что на каждый том отводится по четыре таких дня, показанных с трех точек зрения.

Кроме того, мы обстоятельно комментируем некоторые малопонятные фрагменты (чтобы не запутаться, я пишу синими чернилами, а поэт — зелеными). Комментарии Поэта зачастую многословны и к делу не относятся, так что советую не уделять им много внимания, если только вы не специализируетесь на древней литературе (лучше их вообще не читать). Все маргиналии и записки на полях мы сохраняем, по возможности, не тронутыми, так как мне кажется, что они могут содержать некую важную информацию, от меня, впрочем, ускользающую.

***

Невозможно даже представить существование такой литературы, как эта, без подробной карты, которая надежно заякорит незнакомые читателю области в его воображении. Пожалуйста — передо мной лежит план города. Старый лист так и норовит свернуться в трубочку, поэтому его углы прижаты к столу: ножом для правки перьев, початой бутылкой вина, ботаническо-минеральным справочником (который для такой задачи только и годится) и медным подсвечником. Бутылка вина, как самая непоследовательная из всех, иногда снимает осаду с нарисованного города, и тогда освобожденный от груза уголок карты заворачивается, как непослушное кошачье ухо.

Таким образом, низведенный в состояние плоскости, город готов к изучению.

Очевидным и главным ориентиром является река Бороска, на южном берегу которой расположился одноименный город — она пересекает карту по центру непрерывной извилистой лентой. Северный берег занимает только одно сооружение, отмеченное рисунком дракона и названное картографом чем-то типа «Поганой Крепости». Между ним и городом — прямая линия моста.

От реки бегут вниз, почти до края карты, бесчисленные ручейки прихотливо соединившихся улиц, между которыми теснятся небрежно нарисованные дома. Все свое умение художник потратил на пять домов, выгравированных с поразительной четкостью. Два из них стоят на рыночной площади — Дом Совета и Собор. Три особняка правящих кланов: Воробьиный Холм находится в восточной части города, Железный Курган — в западной, Башня — между ними. Если наш свободолюбивый век рассмотрит в этом холуйство — его вина. Я же полагаю, что это прихоть художника, посмотрите только на кошачьи мордочки, искусно вплетенные в архитектурные массивы этих домов!

Хаос и беспорядок домов Бороски условно разделен на три больших района: Ож-Борой, Яртим-Борой и никак не названный ломоть города, выглядящий на плане как пустырь.

Весь город с трех сторон (кроме северной) замкнут полукольцом крепостных стен. За стенами — пустота, за исключением нескольких пиктограмм, по словам господина Ученого, обозначающих захоронения. Определить географическое положение невозможно: не изображены ни предгорья, ни леса, ни озера с болотами, ни дороги, словно художник решил огородить Бороску от остального мира не только стенами и могилами, но и собственным к нему безразличием. Как будто на окрестности города наведен некий морок, вечный «туман войны» — легендарное заклинание той кровожадной эпохи. В купе с неназванной областью, это порождает только новые вопросы, вместо того, чтобы ответить на старые, поэтому мой друг Ученый временами смотрит на эту карту в тихом отчаянии, и хватается или за голову или за бутылку вина.

Итак, мы с вами убедились, что от карты толку мало, можем с чистой совестью на нее наплевать и перейти непосредственно к тексту. Как правильно заметил господин Ученый, он неоднороден и местами представляет историческую ценность. Но меня больше интересует не хроника событий, а тот элемент текста, который мой друг весьма обобщенно (даже пренебрежительно) назвал «фантастическим романом». Уверяю вас, что это неряшливое определение. Сюжет, стиль, атмосфера книги, скорее относятся к таким полузабытым нынче жанрам, как меланхолии, гротески, монструозности и ноктюрны. Я бы определил жанр «Склепов» как «чумная элегия в трех частях», и в его эстетически тесных рамках текст работает как надо.

Так что, если вас, как и меня, больше интересует драматизм, чем суховатые научные выкладки, можете смело пропускать комментарии Ученого, который безуспешно старается по когтю воссоздать льва, и сосредоточиться на сюжете. Мои же комментарии пропускать не советую — в них много мыслей, которые могут оказаться полезными.

Я посчитал благоразумным разбить текст на главы и привязать их названиями к персонажам, о которых в них рассказывается. В итоге мы имеем циклы Симптомов, Уровней и Уловок. Для экономии времени вы можете сосредоточиться лишь на одном цикле, ведь каждая глава описывает один день, только с разных точек зрения, а общий сюжет, магистральная его линия, остаются одними и теми же.

В «Склепах», как и в прочих книгах такого рода, полным-полно подземелий и героев, который рыщут по ним в поисках приключений и сокровищ. Некоторая наивность такого поведения (или допущения автора, что такое поведение когда-то существовало) вполне оправдывается тем фактом, что эти героические стяжатели, рыцарственные скряги накапливали не только кольца, мечи и монеты и тому подобный сказочный скарб, но и, в своем роде, они бережливо накапливали время. Иначе говоря, опыт: опыт бездонных ущелий и крохотных осколков голубого неба над головой; опыт ночей, дней, коварства, предательства, страдания, судьбы, смерти, чумы, голода, чудовищ, радостей, песен, ритуалов, космогоний, апостолов и ересиархов, демонов и героев, святых и богов. Через эту призму восприятия и сам процесс чтения становится путешествием, а трата времени над этими страницами парадоксальным образом оборачивается его накоплением.

Итак, без боязни вниз!

Симптом 1.

Буря приближается.

Ректору Университета Гамменгерн,

Даламацию Молепарту.

Просвещенный друг мой!

Прости, что отвлекаю от твоих многомудрых занятий, ты — неустанный труженик на ниве науки — пример мне, человеку праздному и ленивому.

Причина, по которой я пишу, не очень радостная, скорее, исключительно печальная. Один из членов моей семьи заболел неизвестной мне болезнью, и, к сожалению, своими силами я решить эту проблему не могу. Как известно, магия — капризная госпожа, и иногда не вредно обратиться к силам более рациональным, если это послужит нашей пользе. Слава о медицинском факультете Университета достигла и нашего захолустья, поэтому, во имя нашей давней дружбы, прошу прислать искусного лекаря, чтобы он дал мне совет или сам излечил эту хворь.

Габриций Угаин,

Башня,

Бороска.

Мартейн Орф прибыл в город Бороска на исходе затянувшегося сверх меры запретного месяца Шафран, в то безмятежное время, когда листва деревьев уже сменила цвет с зелени на золото и бронзу, усталые поля заснули под серым пологом дождей, а вурдалаки уже не так активно вылезали из-под земли, умиротворенные до поры приближающимися холодами.

Рано поутру этот господин произвел в таверне «Разрубленный шлем» изрядный переполох. Он как ураган ворвался в ее двери, поприветствовал всех громким голосом, отряхивая плащ и небрежно поигрывая изящной тростью с золотым набалдашником в виде оскалившейся головы фавна. Казалось, он разом открывал все двери, двигал все стулья; его видели то в одном месте, то в другом. За пару минут он умудрился познакомиться с хозяином, высказать свое мнение по поводу погоды (отвратительная) и таверны (чудесная), снять комнату, проинспектировать ее, отчитать мальчишку-слугу за недостаточную прыть, тут же сунуть ему в руку монетку, распорядиться насчет багажа, заказать обед и, наконец, расположиться за одним из столов поближе к очагу.

Хозяин таверны, бывший вояка, массивный, как колода для рубки дров и почти с таким же количеством рубцов и шрамов, и тот оробел, так как привык к совсем иному типу посетителей. По странного фасона шляпе, висевшей на коротком кожаном шнурке, по очкам, оседлавшим любопытный нос, и, прежде всего, по пряжке в виде солнечного диска, скрепляющей плащ, хозяин сделал вывод, что к нему пожаловал гость не откуда-нибудь, а из самого Университета, а подобных птиц в здешних краях не видели уже очень давно. Обычными постояльцами «Разрубленного шлема» были искатели сокровищ Подземелья — грубый, пьющий народ, неустающий хвастаться своими трофеями, купцы, которые тут же, в зале, эти трофеи скупали, и боязливые паломники, предпочитающие чтить святыни Подземелья издалека и за кружкой пива. Здесь до темна царил гомон и гвалт, пахло железом, потом и промасленной кожей, как в казарме, края столов приобрели благородную округлость, истертые тысячей локтей, а потолок, стены и резные деревянные благочестивые скульптуры так закоптились от табачного дыма, что это смахивало на изобретательную покраску. Другими словами, это было образцовое для этих мест заведение, и если в номерах и попадались тараканы, а в пиве — мухи, то уж гулей в «Разрубленном шлеме» Хозяин никаким образом не терпел, о чем многозначительно сообщала вывеска с перечеркнутым черепом.

Мартейн Орф, между тем, с завидным аппетитом принялся за ранний обед, состоящий из саламандрового супа, маринованных овощей и кружки пива. Он немного рассеянно попенял мальчику на отсутствие скатерти, но в основном, казалось, чувствовал себя вполне уютно и едой остался доволен, о чем не замедлил сообщить хозяину в самых превосходных степенях. Хозяин предложил принести хорошо забитую трубку и жаровню с углями, но гость отказался.

— Ох, нет, — сказал он. — Это вредно для здоровья.

Мартейн взял с хозяина обещание поделиться рецептом саламандрового супа, и так умело втянул того в непринужденную беседу, что Хозяин сам не заметил, как разговорился, даже — разболтался, что ему было несвойственно. Так Мартейн узнал мнение Хозяина по поводу цен на зерно, трофейного налога и будущего Фестиваля, а также выяснил, что вся Бороска находится в смутном ожидании грядущей беды. Не далее, как на прошлой неделе в небе видели две красных кометы, одна из которых будто бы преследовала другую, в лунные ночи, говорят, в реке отражались давным-давно разрушенные в прах башни Поганой Крепости, а еще у городских стен разбили лагерь цыгане, ох, не к добру.

Гость показал удивительную для чужеземца осведомленность о внутренних делах Бороски. Он знал, например, о правящих Домах, которые составляли Триумвират, и много спрашивал о состоянии дел у лордов и о здоровье их домочадцев. Особенно его интересовала семья Угаин. Хозяин сообщил, что Габриций Угаин все тот же старый плут и мошенник, что и всегда, а власти у них в городе, хоть и не самые лучшие, и налоги высокие, но, говорят, Король-Людоед Распании, тот вообще съедает каждый день по подданному, под бутылочку крепкого северного вина, так что им считай что повезло.

— А еще, — добавил он, — Башня Угаин заперта уже вторую неделю.

— Как заперта? — нахмурился Мартейн.

— Кто ж его знает, как? Вот только войти туда никто не может, да и не выходит никто. А дымит она и днем и ночью и все какими-то цветными дымами. Видимо, старый Габриций снова взялся за свое колдовство. Болтают, что у него появились какие-то могущественные враги… Не к добру это, ох, не к добру, — и Хозяин сокрушенно покачал большой головой, золотая серьга его качнулась вслед, словно соглашаясь.

Гость на минуту задумался, поглаживая бородку и усы правой рукой. Хозяин заметил на его среднем пальце перстень, в оправу которого вместо драгоценного камня был вставлен человеческий зуб.

— Вот что, — пальцы Мартейна протанцевали в воздухе странные па и утвердились на ручке пивной кружки, сделанной в виде нимфы Тлеющего Леса¹, и большой палец постоянно соскальзывал бы с нее, если бы практичный ремесленник не сделал нимфе такие большие и остроторчащие груди, что они служили удобной гаванью для большого пальца каждого гостя. — Я думаю, что вы благоразумный человек, и не станете испытывать терпение колдуна Бороски… О, нет, нет, я ни в коем случае не хотел вас обидеть! Скажите, кто-нибудь пытался войти в Башню?

— Насколько мне известно, зеленщик, молочник, мой парнишка…

— Прошу прощения, не было ли среди них городского лекаря?

–….

— Судя по тому, как вы многозначительно молчите и чешете вашу бороду и смотрите в потолок, это не моего ума дело. Ну так ладно! Нет, нет, вы сами посудите, как еще я могу истолковать ваше молчание, которое можно было бы запросто обозначить точками на бумаге ничего не потеряв — ничего, кроме ответа на мой вопрос? Ну да ладно, мне бы не хотелось испытывать ваше терпение более положенного. А вы знаете, — тут странный гость перегнулся через стол, глядя прямо в глаза Хозяину, — у вас проблемы с печенью, мой дорогой.

Потом он встал и вышел из таверны.

Хозяин вернулся на кухню и сказал поварихе:

— Не к добру все это. Проверь, всего ли в достатке. И запиши рецепт саламандрового супа для господина в очках.

***

Башня Угаин была хорошо видна из любой части города, но запутанный лабиринт улиц и переулков Бороски делал путь к ней неочевидным, вдобавок ориентации сильно мешал густой рыжий^{2 3 4} туман. По обе стороны дома нависали ветхими кручами. Вторые и третьи этажи выступали вперед так, что крыши почти соприкасались, а из окна одного дома в окно противоположного можно было достать рукой, поэтому улицы были похожи на сумрачные коридоры безмерно разросшегося старого дома, в котором люди разных сословий соседствовали со свиньями и собаками. Если бы не висячие светильники, горевшие и днем и ночью, приходилось бы пробираться наощупь. Чалая кобыла лекаря по имени Беспечность сонно трусила по грязи и лужам — следам недельной давности дождя, не высыхающие из-за недостатка солнца — пахло здесь и вовсе ужасно, но Мартейн не унывал. Он галантно снимал щегольскую шляпу при виде дам, раскланивался с такими же всадниками, когда им приходилось жаться к стенам домов, чтобы разъехаться.

Несмотря на ранний час, город уже окончательно проснулся.

Стражник, опиравшийся на алебарду, проводил Мартейна подозрительным взглядом, но, видимо, не заметив за ним никаких преступных наклонностей, вернулся к исследованию своего потертого камзола и поймал блоху, которую немедленно и немилосердно казнил без суда и следствия на выпуклом, желтом от табака ногте.

Два старичка, курившие глиняные трубки у открытых окон соседних домов, посмотрели на лекаря, но недолго, так как были заняты своим ежеутренним соревнованием: кто выпустит подряд больше дымных колец; время от времени у одного или у другого получалось вырваться на одно-два кольца вперед, но уверенной победы еще никто не одержал.

Едва не столкнулся с Мартейновой кобылой человек в поношенных доспехах, только что выкупивший (с большими для себя потерями) золотое кольцо в лавке, на вывеске которой был грубо нарисован глаз в раскрытой ладони и написано «Магические товары Янса Духа».

Протянул ему навстречу бугристую руку нищий, уже много лет неизменно сидящий на одном месте по причине слоновой болезни, из-за которой власти уже физически не смогли сдвинуть его, и он стал очередной местной достопримечательностью, которую недостаточно крепкие в вере шутники называли Малым Собором; паломники суеверно кормили этого нечистоплотного идола, а птицы вили гнезда в складках его плоти.

Неподвижная фигура в закрытом шлеме в виде головы совы-сипухи (с небольшой трещиной, словно сова была шрамирована клювом соперника) долго смотрела из тени ему вслед, кутаясь в темно-зеленый мятый плащ⁵.

Без особого интереса взглянул на Мартейна шарманщик; из его громоздкого, собственноручно собранного инструмента лилась печальная мелодия, которая поднималась над домами и крышами, тонула в пелене печных дымов и речных туманов, затем, кружась звуковоротами со стаями птиц и лемурчиков⁶, лилась дальше, постепенно оскудевая, теряя серебряные свои ноты невыносимой нежности, цепляющиеся за скрипы и хрипы, за голоса и телеса, за еле слышный звук испускаемых газов и громогласный отчужденно-медный перезвон колоколов, лилась она к берегам реки.

Все эти картины бессчетно дробились и отражались в бесконечности неприметных зеркал: в глазу ворона, капле воды, отполированной песком ручке двери. Из-за несовершенства этих природных линз, увеличенное изображения лица Мартейна было немного искажено и оплывало по краям, отражаясь на поверхности воды, налитой в чашу, которая стояла в Лаборатории, в недрах Башни. Габриций Угаин, облаченный в синий халат, расшитый золотыми звездами, задумчиво разглядывал Мартейна и чесал палочкой из эбенового дерева круглую голую пятку.

Лаборатория его была просторной сводчатой комнатой, полной странных приборов из меди и стекла, разнообразных бутылей и закопченных собраний тихо булькающих на огне горшочков и котелков. В воздухе стоял тяжелый влажный запах. На полу и на столе лежали небрежно брошенные книги, их открытые страницы были закапаны свечным воском. Кроме чаши с водой около волшебника стояло чучело ворона — черное страшилище, чьи жесткие перья, натертые лебяжьим жиром, лоснились, как жучиный панцирь. Габриций Угаин рассеянно погладил голову чучела большим пальцем.

— Видишь, дорогой мой Освальд? — обратился он к мертвому ворону, как к самому любезному собеседнику. — Видишь эту пряжку? То — золотистое предзнаменование, омен жизни. Уж солнце обещает лето нам, и зимние тревоги отступают… Я вижу, ты зол, негодный ворон, но имей терпение…

Между тем, Мартейн остановился, так как доехал до Башни, и явно не знал, что делать дальше. Волшебник сделал несколько пассов над водой, прошептал что-то, выпустив дурно пахнущий дымок изо рта, и сделал повелительный жест, как будто открывает окно или дверь: пальцы распахнулись веером, а их подушечки сплющились, упертые в невидимую твердь.

Ничего не произошло.

Лицо старого волшебника пошло красными пятнами, он еще ожесточеннее зачесал пятку и оттолкнул от себя чашу, вода расплескалась по столу, и в этих лужицах и каплях еще несколько секунд колебалось раздробленное отражение Мартейна. Потом оно пошло рябью и исчезло.

— Игрос! Игрос! — заорал Габриций.

Откуда-то сверху забухали торопливые тяжелые шаги, и дверь в Лабораторию распахнулась, пропуская внутрь молодого парня медвежьей комплекции в кожаном фартуке. Ему пришлось пригнуть голову, чтобы не удариться ею о своды Лаборатории. Его руки и фартук были покрыты разноцветными химическими пятнами, намертво въевшимися в кожу, и в ту и другую.

— Небольшая заминка, дедушка, — пропыхтел гигант, — знаешь, с теми розовыми шариками. Но еще не поздно…

— У нас гость, Игрос, — прервал его волшебник, натягивая на босые ноги туфли с загнутыми носками. — Вот, возьми волшебную палочку, открой ворота Башни и проводи его в библиотеку. Не вздумай ковырятся ей в ушах, ты понял? И ради Близнецов, сними ты этот фартук, надень что-нибудь приличное!

— Но, дедушка, сами же велели никому не открывать… — плаксивым голосом начал великан. Новый приказ, с трудом ворочался в его голове, стараясь сдвинуть старый с обжитого места.

— Я же могу и велеть открыть, разве нет? — раздраженно ответил старик. — Ну, иди прочь. Хотя нет, подожди! Как думаешь, мне надеть вот эти туфли в полоску, или эти, с ромбами? Ох, нашел кого спрашивать, да иди уже! Освальд, как ты думаешь…

Тем временем Мартейн Орф разглядывал Башню. Собственно, на башню особняк Угаин не был похож. Это было одно из самых высоких зданий в городе и, одновременно, одно из самых нелепых. Его основание было смехотворно маленьким и действительно могло принадлежать небольшой круглой башне. Но затем оно росло и разрасталось многочисленными этажами, ярусами и внешними галереями, как перевернутая пирамида, чтобы на пике своей громадности разделиться на два изящных тонкокостных аркбутана, которые опирались на массивные и угрюмые башни-контрфорсы — Восточное и Западное крылья — на них и держалась вся масса здания. Венчала постройку огромная каменная человеческая голова с глазами-окнами, с округлыми куполами-плечами по бокам. Это было древнее и странное здание: всей пластикой своих линий отвергающее прямые углы ради псевдоорганической округлости, строгие пропорции ради животной упругости; всей своей формой оно походило на великана, окаменевшего в тот момент, когда он уже по пояс вылез из земли, упираясь в нее огромными кулаками.

Мартейн обнаружил три входа в Башню — по одной двери в Восточном и Западном крыльях, и одну, самую маленькую, но окруженную красивой аркой — в главной постройке. На всех дверях чем-то белым, похожим на мел были нарисованы печати с гербом Угаин — Рукой Славы, над каждой из пальцев которой прихотливо изгибался язычок огня. Одна из печатей вдруг побледнела и с шипением исчезла. Дверь со скрежетом (петли не смазаны, ржавая труха посыпалась на камни порога) открылась и из Башни вышел огромный детина в побитой молью ливрее, едва сходившейся на его бочкообразной груди. У него было очень маленькое лицо, которое, казалось, заблудилось на просторах широкого белого лица; к макушке безволосой головы прилепилась маленькая круглая шапочка. Уже из-за своего роста и грубой, будто выточенной из камня мускулатуры, он должен был излучать угрозу, но Мартейн решил, что в побитой молью ливрее и с черной палочкой, которая выглядела спичкой в его лапище, гигант выглядел просто преглупо.

Не говоря ни слова верзила сделал знак следовать за ним. Лекарь прошел за своим проводником сквозь череду пустых неотапливаемых комнат, узких лестниц и крошечных пролетов. Внутри Башни было темно и сыро, сочившийся из узких окон бледный свет, тронутый сепией тумана, едва освещал дорогу, а сделанные в виде рук медные светильники, попадавшиеся им по дороге, не были зажжены. Мартейн с унынием подумал, что темнота и сырость — любимое сочетание как жителей Бороски, так и мокриц, большое количество которых он заметил на первом этаже. К тому же, хорошие манеры явно не входили в достоинства местных жителей — к вящему неудовольствию Мартейна весь путь громила самозабвенно ковырял палочкой в ухе.

Наконец они остановились около высокой резной двери, которую гигант открыл с большим почтением. Внутри было светлее, но ненамного: окна были закрыты тяжелыми малиновыми шторами, в камине горело большое полено. Из-за этого комната была окрашена в карминовые оттенки, местами розоватые, что вызвало у Мартейна ассоциации с распахнутым настежь на анатомическом столе человеческим телом. Воздух был теплее и суше, в нем чувствовался запах пыли, старой кожи, пергамента и бумаги. Вдоль стен комнаты стояли большие шкафы, набитые книгами и свитками, в центре стоял на медном треножнике большой глобус.

Кое где висели картины, изображающие сплошь заброшенные и уединенные места, надо полагать, соответствующие мрачным эстетическим вкусам хозяина Башни. Вот горная обитель, окутанная туманами; вот старая ферма на фоне голых полей; вот одичавший до первобытности сад в лунном свете.

Человек, сидящий у камина, явно не страдал от излишней скромности. Кресло, в котором он сидел, размерами и пышной отделкой напоминало трон, спинка которого достигала чуть ли не потолка. Сам человек, несмотря на маленький рост, выглядел достаточно авантажно. На нем была длинная, до пола, пурпурная мантия, на шее, словно монисто, висела россыпь амулетов, а на ноги были надеты несколько экстравагантные туфли с загнутыми носками, украшенные ромбовидным узором, которые, по скромному мнению Мартейна, были немного легкомысленными для официального приема и больше подошли бы для вечернего променада. Видимо, вспомнив про дворянский этикет, маг опоясался мечом, но было видно, что его уже очень давно не вынимали из ножен. Слева от Габрицийа нахохлился крупный ворон, которого Мартейн сначала принял за живого, но секунду спустя понял, что это всего лишь чучело. Поэтому совершенно излишней казалась серебряная цепочка, одним концом прикованная к лапе ворона, другим — к браслету мага, словно тот боялся, что его питомец улетит.

Лицо, впрочем, как и всю голову мага скрывал громоздкий шлем, сделанный из черепа какого-то хищного клыкастого животного⁷. На тщедушном теле старика этот шлем выглядел весьма внушительно. Из под шлема на грудь падал каскад белоснежной бороды, казалось, что фантастическим образом звериный череп самостоятельно, не спрашивая ничьего разрешения, решил ее отрастить.

— Мартейн Орф, логист третьей ступени, медицинский факультет Университета Гамменгерн, к вашим услугам, — Мартейн поклонился. С таким углом зрения он разглядел кусочки гниющей пищи, прилипшей к бороде Габриция; некоторые колтуны напоминали гнезда безумных сорок. Лекарь так резко выпрямился, что даже почувствовал щелчок в спине, не привыкшей к акробатическим упражнениям.

— Габриций Угаин, к вашим услугам, — проскрипел голос из-под шлема. — А это мой внук, Игрос, — маг кивнул в сторону громилы. Потом, немного подумав, добавил, — Не самый умный член моей семьи, но что поделать.

Мартейн страшно смутился, так как был уверен, что это слуга волшебника. Он постарался как можно скорее исправить свою оплошность, раскланявшись с Игросом, но тот только хлопал глазами, по-видимому не понимая, что от него требуется.

— Прошу прощения за этот маскарад, — старый волшебник слегка наклонил голову в шлеме. — Для него есть свои причины, прошу поверить мне на слово. Итак… Как здоровье у досточтимого ректора? Это время года немилосердно к нам, старикам.

Мартейн ответил, что ректор чувствует себя отлично и протянул Габрицию запечатанное письмо. Маг вскрыл его и углубился в чтение. Мартейн осмотрелся по сторонам, ища второе кресло или хотя бы стул, но ничего не нашёл: на единственном кресле сидел сам хозяин. По видимому, маг нечасто принимал гостей в библиотеке, если не в особняке вообще.

— Ну что же, — Габриций аккуратно сложил письмо и спрятал его в складках мантии, — Ректор очень лестно отзывается о вас, господин Орф, и о ваших способностях. Давайте говорить начистоту: я удивлен и вашим возрастом и вашей ступенью, мне казалось, что Университет мог бы прислать кого-то… более опытного. Случай, как мне кажется, не рядовой.

— Смею надеяться, что письмо ректора развеяло ваши опасения, и от себя прибавлю, что я был лучшим на курсе. К сожалению, лекари второй и первых ступеней заняты в других городах: болотная лихорадка в Уусе, эпидемия бешенства в Карваноне… всех и не перечислить, это время года немилосердно ко всем нам. А насчет, хм… экстраординарности случая, покорно прошу позволить мне составить собственное мнение. Теперь, если с этим все ясно, я прошу проводить меня к пациенту.

Волшебник сделал усталый жест рукой, прося Игроса удалиться. Тот не сдвинулся с места, преданно наблюдая за движениями деда.

— Пошел вон! — рявкнул Габриций, и Игрос исчез со скоростью, невероятной для своих габаритов.

— Сам я человек серьезный, — заявил маг, — но такую пакость нарожал, что мочи моей нет. У внука даже борода не растет, не говоря про магические способности.

Старик встал и, сцепив руки за спиной, начал мерять шагами комнату. Чучело ворона свалилось на пол и, влекомое цепочкой, волочилось за своим хозяином самым постыдным образом, но Габриций не обращал на это внимания. Его костеглавая тень на фоне малиновых штор заворожила Мартейна своими гротескными формами, и он не сразу прислушался к глухому бормотанию:

–… одно я могу сказать точно, упоминаний об этой болезни нет ни в одном прочитанном мною трактате, да и кто писал эти трактаты? Выскочки, в лучшем случае, в худшем — шарлатаны. Кругом, видите ли, они правы, а об этой пустячной болезни у них ни слова. Нет, конечно, я могу понять ограниченность мышления, бедность знаний, не могу понять только одного — намеренного замалчивания сведений об этой болячке, которую и болезнью-то назвать стыдно, ведь если подумать…

Мартейн несколько минут терпеливо слушал сетования Габриция, потом решительно подошел к нему и тихо сказал:

— Пациент — это вы?

— Увы! — в голосе мага появились плаксивые нотки. — Если бы это было проклятие, я бы справился сам, но это что-то иное. Хуже всего другое: из-за этой болезни я не могу творить магию! Сами взгляните!

Габриций набрал полную грудь воздуха и выдохнул, точнее произнес что-то на выдохе, но таким низким, чужим, загробным голосом, что затрепетали, зазвенели оконные стекла, как будто на контрабасе музыкант взял самую низкую ноту, настолько низкую, что она добралась, кажется, и до подземного мира. Пурпурные тени заклубились по углам, и Мартейну на секунду показалось, что чучело ворона пошевелилось. Но заклинание оборвалось резким кашлем, а из прорезей шлема потекли тонкие струйки дыма. В воздухе запахло медом и гниющей листвой.

— Видите? — уныло произнес маг.

Мартейн сочувственно покачал головой. Когда он спросил о симптомах, Габриций пустился в такой долгий и пространный монолог, полный, по обыкновению магов, таинственных метафор и таких иносказаний, как «ярость василиска в нижнем доме» и «союз вод и звезд в туннелях многомясных», что к его концу и сам запутался.

— Впрочем, — сказал он надменно, — если высокая магическая терминология вам непонятна, господин Орф…

— Позволю отметить, что ваши симптомы, по крайней мере, большинство из них, известны мне и так: потливость, бессонница, катаракта, и, кхм, недержание, — бесстрастно ответил Мартейн.

— Как? Откуда? — в ужасе воскликнул Габриций.

— Мне знакомы амулеты, которые вы носите, как мне кажется, не снимая, уже многие дни. Некоторые из них врачебного свойства: подвеска с глазом лягушки от катаракты, высушенная прямая кишка козодоя перевязанная несколько раз красной нитью — от проблем с пищеварением, а медвежий нос в оправе из серебра и яшмы приносит добрый сон. Действительно, могущественные средства, но, смею предположить, что они не помогают, если вы обратились в Университет. Когда это началось?

Из последующего рассказа лекарь выяснил, что маг заболел около недели назад, симптомами также были тошнота, головокружение и то, что Габриций уклончиво назвал «небольшой сыпью», которая увеличивалась день ото дня.

— Если вы соизволите снять шлем, я смогу осмотреть эту сыпь, и выскажу свое мнение, — сказал мягко Мартейн.

Габриций в ужасе отшатнулся от лекаря, и тому стоило больших трудов убедить его в необходимости вернуться в кресло и снять шлем. Когда Мартейн распахнул шторы, впуская в библиотеку больше солнца, он увидел, что на горизонте зреет тьма, а дневной свет приобретает йодистый оттенок, присущий местному туману.

— Будет гроза, — сказал он Габрицию.

Волшебник с великой неохотой снял свой шлем, открыв продолговатую плешивую голову, по бокам которой свисали длинные седые пряди. Лицо его было бледным, окаймленным бородой, белой, с табачной желтизной на усах и у рта, кое где, из родинок и из ноздрей, воинственно торчали жесткие волосы. Но самым примечательным в лице колдуна была сыпь, точнее, не сыпь, а бледно-лиловая гроздь пузырчатой плоти на правой щеке, напоминающая лягушачью икру. Нижний край пораженной области упирался в подбородок, отчего правый угол рта был скошен вниз, а наверху опухоль добралась до глаза, и тот был почти не виден под набрякшим влажным веком.

Лекарь нахмурился. Он осторожно ощупал воспаленную плоть, она была мягкая и податливая, но несколько пузырьков были твердыми, как дерево. Мартейн измерил пульс пациента, осмотрел язык (грязновато-синий) и спросил, видит ли он правым глазом (хуже, чем раньше).

— Ну что? Вы узнаете эту болезнь? — нетерпеливо спросил Габриций.

— У меня есть предположение. Но в это трудно поверить… Вы должны сказать, где и при каких обстоятельствах вы могли заразиться?

— Это не имеет значения, — Габриций вдруг поскучнел и на следующие вопросы отвечал односложно и невпопад.

— Мне необходимо поговорить с городским лекарем, — после недолгого раздумья заявил Мартейн. — Насколько я знаю, лекарем здесь служит Бардезан Бассорба, в прошлом выпускник Университета. Он уже осматривал вас? Когда он сможет прийти сюда?

— Никогда, — взгляд старика был холоднее льда. — Он исчез. Никто не знает где он.

— Когда он исчез?

— С неделю.

— Ладно, пока это неважно. Не поверю, что он был единственным лекарем в городе. У него есть подмастерье? Или он тоже пропал?

— Да, его приемный сын, он цирюльник в Банях. Но зачем он вам, никак не пойму?

— Мне необходимо, чтобы он осмотрел вас и высказал свое мнение, встречалась ли подобная болезнь у других людей в Бороске.

Габриций фыркнул.

— Этот сопляк! Он просто безмозглый мясник, не рассчитывайте, что услышите от него что-нибудь, что поможет в этой ситуации. К тому же, он простолюдин, подкидыш трущобных кровей. Нет, нет, эта просьба невыполнима.

Мартейн учтиво поклонился и направился к двери.

— Постойте! Вы куда собрались? — всполошился Угаин.

— Как я вижу, здесь не выполняют предписаний лекаря Университета, а значит, и в его услугах не нуждаются. Я отправлюсь обратно в Гамменгерн, и обрадую ректора новостью, что вам по силам справиться и без моей помощи.

— Постойте. Вы очень вспыльчивы, юный господин Орф, а это не то качество, что достойно логиста.

Мартейн промолчал. Габриций вздохнул и махнул рукой.

— Хорошо, ваша взяла. Только потом не пеняйте мне, если из вашей затеи ничего не получится.

В итоге Игрос был отправлен за цирюльником. Мартейн стоял у окна и задумчиво наблюдал за приближающейся бурей: черные крылья туч уже обхватили город обширным амфитеатром, и вдали, у горизонта, подсвечивались тонкими прожилками молний. Габрицию же казалось, что он наконец нашел благодарного слушателя, и он громко рассуждал вслух:

— Если бы болезнь не отняла мои силы, я вполне мог бы побороться с ней посредством магии. Мне пришло в голову, что я мог бы перевоплотиться, скажем, в животное, а потом обратно, и, вследствие этого, излечиться. Как думаете?

— Я не знаток магического искусства, но мне кажется, что болезнь сохранилась бы и в вашем животном обличии, — рассеянно ответил Мартейн.

— Да, возможно… А если попробовать превратиться в животное, которое не может нести в себе подобную заразу? Например, в саламандру? Или в растение? Правда, тогда встает вопрос, как вернуть человеческий облик… Как думаешь, Освальд?

Мартейн заметил, что маг разговаривает с чучелом ворона, а не с ним. «Сумасшедший дом! — подумал лекарь раздраженно, — Почему вся магия, вся эта невероятная сила сосредоточена нынче в руках выживших из ума стариков⁸?»

Оставив Габриция любезничать с мертвым вороном, доктор подошел к книжным полкам. Коллекция мага действительно впечатляла. Помимо тридцати шести томов «Поэмы о Копье с комментариями», Мартейн обнаружил «Розги мира», «Малый алхимический сад»⁹, «Рыбовладельческий строй Озерной Листурии», и очень редкий список «Тайного покрова». Здесь даже был кошмарный медицинский «Травмовник», увидев его Мартейн непроизвольно вздрогнул. Здесь были книги, переплетенные в человеческую кожу, в кожу южных виверн и северных нарвалов¹⁰. На многих обложках безостановочно тлели защитные руны. Некоторые книги, вероятно, наиболее ценные, находились в громоздких футлярах, из металла и дерева, и были прикованы цепями к витринам. Один из этих футляров особенно привлек внимание Мартейна. Он был сделан из красного дерева и покрыт затейливой резьбой: Он был так щедро смазан пчелиным воском, что в некоторых завитках и узорах тот скопился небольшими желтыми бляшками.

***

Буря приблизилась вплотную к городу, когда, наконец, появился цирюльник.

— Люц Бассорба, — представился он.

Это был молодой человек, рыжеволосый, с не очень опрятными клочковатыми бакенбардами. Его глаза были разного цвета — зеленый и синий — и оба выражали самое отчаянное непонимание. Так как Игрос не смог толком объяснить цирюльнику, что от него хотят (вряд ли он сам это понимал), лекарь коротко описал ситуацию, и попросил помощи.

— Взгляните, — сказал Мартейн, указав на Габриция.

Цирюльник внимательно осмотрел язву, впрочем, не решившись к ней прикоснуться, возможно, из-за того, что маг сверлил его злобным взглядом.

— Вспомните, обращались ли к вам пациенты с похожими симптомами?

— Нет, — без промедления ответил Люц. — Такой ужас я бы точно запомнил.

Маг возмущенно запыхтел, но оба лекаря, не обращая на него внимания, отошли в сторону. Они говорили вполголоса, короткими отрывистыми фразами, но, кажется, понимали друг друга с полуслова.

— Есть узелки…

— Глаз?

— Пока видит.

— Как давно?

— Неделя, может больше… Есть предположения?

— Есть одно, но это невозможно.

— Да, у меня тоже.

— Но послушайте, это же сказка, миф…

— Тем не менее, болезнь налицо, прошу прощения за каламбур.

— Действительно…

— Хватит шептаться, в конце концов, я все слышу, — не выдержал Габриций. — Что со мной?

Мартейн задумчиво посмотрел на мага.

— Позвольте мне сослаться на непререкаемый авторитет, — сказал он и подошел к книжной полке. Пробежавшись тонкими пальцами по корешкам он выбрал не какой-нибудь медицинский трактат, а последний том «Истории упадка и разрушения государства Сверхкоролей» Гиврума Глосса. Лекарь пролистал книгу и протянул ее Габрицию раскрытой. Пальцем он отметил место в тексте. Маг недоуменно взглянул на Мартейна, но книгу взял и начал читать. Внезапно он задрожал, зашипел, как змея, и швырнул книгу на пол, как будто она была из раскаленного металла.

— Смеетесь надо мной? — рявкнул. Его руки дрожали.

— Боюсь, что нет, — Мартейн машинально подобрал брошенную книгу и поставил ее на место. — По всем признакам, это Великая Чума.

— Невозможно! Нет, господин Орф, я не верю вам. По каким-то неизвестным мне причинам, вы решили обмануть меня, посеять семена страха в моем несчастном старом сердце. Я не знаю тех низких мотивов, что двигают вами, но я не куплюсь на эту ложь!

— Я верю в факты, великий лорд. А факты именно таковы, что это — Великая Чума. Поверьте, я всем сердцем желаю ошибаться.

— Но ведь… Если это так… От нее ведь не существует лекарства? Значит… значит, я умру? — маг как-то внезапно осунулся, съежился, скукожился, отчего кресло словно вдвое увеличилось в размерах.

— Прошу прощения, но мне кажется, ситуация гораздо серьезнее, — грустно сказал Мартейн. — Боюсь, умереть могут все жители города.

Ветер со всей силы навалился на окна, так, что жалобно заскрипели их деревянные переплеты, он завыл, заревел в камине, вытолкнул из него в библиотеку клуб дыма, пролетел над крышами, протиснулся среди домов, выметая остатки тумана, подхватывая мусор, и ворвался на рыночную площадь. Торговцы торопливо сворачивали палатки, тенты и прилавки, горожане торопились закрыть окна тяжелыми ставнями, а над их головами черные тучи надувались, как паруса. Гнулись и трепетали гильдейские флажки и дворянские стяги; раскачивались вывески и повешенные около Дома Совета преступники, облитые смолой; скрипели ржавыми цепями висячие светильники; вздыхали черные от печного дыма чердаки; ревели и свистели трубы. Многочисленные городские колокола отбивали тревожный набат, то ли с помощью человеческих рук, то ли разбуженные колоссальным напором ветра. Дневной свет околел, погубленный бурей; откуда-то, с далеких ли тихих холмов, из прохладных ли горных глубин, ветер принес семена мрака и щедро засеял ими город.

Из грозовых туч буря выстроила над Бороской пугающий, неправдоподобный небесный замок с фантомными башнями и бастионами, вздымающимися и опадающими под порывами ветра. И грянул гром. Молния расщепила небесный свод на множество фрагментов, которые тут же стянулись вместе, чтобы через мгновение снова распасться, и снова собраться, и еще, еще, еще. Электрический свет обнажил призрачную анатомию города, его белый костяк, на миг лишенный теней. Хлынул ливень. Косыми водопадами он обрушился на древние улицы Бороски, забурлил в желобах и канавах, накрыл прачек, бегущих от реки с корытами, полными выстиранного белья, процессию паломников, поспешивших укрыться зонтами со священными символами, неподъемного нищего, который хныкал и жалобился разъяренному небу на свою судьбу, а птицы прятались под мясистыми стропилами его тела.

Буря злобилась и ревела на тысячу голосов. Испуганный Игрос Угаин спрятался в Лаборатории, забился в угол и рыдал, закрывая лобастую голову руками. Бледная девочка сидела в самой высокой комнате Башни и завороженно наблюдала за грозой; молнии отражались в ее глазах. Широкоплечий человек в странной одежде с трудом продирался сквозь ночь и шторм, неся старуху на закорках. Юноша сжимал искалеченной рукой меч, преклонив колени в молитве. Худой черноволосый человек выкручивался, как червь, выбираясь из подземного склепа. Тучный мужчина в дорогой одежде хохотал самозабвенно, до икоты, пересчитывая воробьев, и лунообразное, белесое его лицо морщилось от веселья. В темной комнате при свете свечи человек разглядывал красноватую пузырчатую сыпь, появившуюся на его руке, чуть повыше запястья.

В таверне «Разрубленный шлем» было не протолкнуться. Спасаясь от бури, сюда бежали те, кого она застала на улице: грошовые лоточники и иноземные купцы в шалях и тюрбанах, горькие пропойцы и набожные паломники, странствующие рыцари и профессиональные головорезы, завистники и весельчаки, лодыри и работяги, гордецы и скромники, черные, светлые, рыжие, с веснушками и без оных, с бородавками и без оных, с зубами и без оных. В воздухе стоял пар и смрад от сохнущей одежды и неумолчный гвалт, заглушающий даже шум бури. Печь на кухне отчаянно чадила из-за ветра, и дым валил прямо в зал. Трактирщик с высоты стойки разглядывал этот хаос, подозревая, что здесь бардака не меньше, чем снаружи, а то и побольше.

— Не к добру это все, — с мрачным удовлетворением сделал он свой излюбленный вывод, и в этот раз, не подозревая этого, был как никогда близок к истине.

Уровень 1.

Дом, милый дом.

Возлюбленный сын мой!

Пишу тебе после стольких лет разлуки с единственной целью: увидеть тебя в последний раз перед смертью и даровать отцовское прощение. Надеюсь, твое сердце смягчилось за эти годы, как и мое.

Также, ты должен вступить во владение Наследством Бассорба. Твой названный брат Люц был моим единственным спутником все эти годы, что тебя не было (он, да еще неизбывная горечь), но наследство принадлежит по праву тебе. Умоляю, поспеши вернуться в родной город, пока не поздно!

Признаюсь, я в отчаянье, ибо мой закатный час близок, а ответственность, которая лежит на нас, слишком велика, и мы не вправе пренебречь велением долга.

С любовью,

твой отец.

Барриор Бассорба, сидя в темнице, слушал звуки бури, бушевавшей снаружи, осторожно трогал языком кровоточащую ямку на месте выбитого зуба и прокручивал в голове события сегодняшнего дня, которые привели его к такому незавидному положению: и так и этак выходило, что виноват во всем он сам.

Надо признать, день не задался с самого начала. Рыбный обоз из Озерной Листурии, к которому он присоединился в качестве охранника, подъехал к Бороске затемно, и городские ворота были еще закрыты. Неподалеку, на свободной от могил земле стоял лагерь цыган. В свете многочисленных костров были видны их пестрые шатры и повозки. На фоне колоссальных стен города они выглядели разноцветными грибами, буйно и весело разросшимися у корней омертвевшего дуба. Доносилась музыка. Кое где бродили верблюды: видимо, еще один караван ждал открытия ворот. Надеясь наконец поесть что-нибудь, что не было бы сушеной рыбой, и даже отдаленно бы ее не напоминало, Баррио направился в цыганский лагерь.

В пределах стоянки было светло и шумно. Табор гулял. Бренчали лютни и мандолины, стучали бубны и тимпаны, свистели флейты и волынки. Кружились в танце черноглазые девы, и красные их платья спорили с огнем, серебряным смехом смеялись крошечные колокольчики, вплетенные в их волосы. От больших котлов шел соблазнительный запах. Возле костров, рядом с цыганами, сидели купцы, их губы масляно блестели от жира, а глаза стекленели от выпивки. Барриор всей душой рассчитывал в как можно более сжатые сроки достичь того же состояния.

Он купил на последние гроши вареной баранины и наполнил свою флягу вином. Нашел место возле костра и принялся за еду. Мясо было жесткое, а вино кислое, но после вынужденной диеты, состоявшей из сушеной рыбы и тростниковой водки, Барриор наслаждался и такой нехитрой пищей. Испытания и лишения последних недель не лучшим образом сказались на нем. Некогда могучий и тугой, округлый как бочонок, живот теперь несколько сдулся, щеки впали, густые волосы уже много дней не видели расчески и представляли собой печальное зрелище, длинные бакенбарды, дарившие ему некогда сходство со львом, грустно обвисли. Пышные одежды, отличавшиеся когда-то варварским блеском, теперь были грязны и оборваны: алые буфы с белыми разрезами не вызывали теперь ничего кроме жалости, нашитые на камзол горделивые Розы Войны истрепались и расползлись на отдельные пучки ниток. Из былой амуниции у него осталась только кираса, начавшая ржаветь без должного ухода, и его сокровище — меч по имени Клара. К тому же вся его одежда так пропахла рыбой, что он немедленно привлек внимание всего местного кошачьего племени.

Поев, Барриор вытер жирные пальцы о штаны и задумался, как бы еще скоротать время до открытия ворот.

— Что-то страшное грядет, — проскрипел чей-то голос прямо над его ухом.

— Э… Чего?

— Буря, говорю, надвигается. Кости ноют и пальцы чешутся — верный знак.

Только сейчас Барриор заметил сидящую рядом старуху. Она была похожа на тень, худая и черная, закутанная в бесформенные одежды. Огонь высвечивал морщинистый подбородок, медленно жующие что-то челюсти, крючок носа и завитые в косы седые волосы. Рукой она поглаживала кошку, белую, с черным пятном на затылке.

— Может быть и так, — при виде этой ветхой неприкаянности, которая одна составила ему компанию, Барриор вдруг почувствовал острую жалость к себе и поспешил залить ее добрым глотком вина.

Впрочем, такое соседство объяснилось просто — цыганка, не откладывая дела в долгий ящик, предложила погадать.

— У меня есть колода волшебных карт, которые видят будущее, — доверительно сообщила она.

— Неблагодарное ты выбрала себе занятие — гадать на картах около города, в котором есть собственный оракул.

— Предсказания оракула недешево стоят, а я могу погадать тебе бесплатно, кажется, тебе это куда важнее, чем этим купцам, которые хотят знать только на сколько монет пополнятся завтра их кошельки.

— Вот это другое дело! — у Барриора была небольшая слабость: он был падок на дармовщинку.

Цыганка достала колоду засаленных мятых карт и начала мешать их.

— А они точно волшебные? Похожи на подделку из Тришта, — засомневался Барриор.

— Не суди по обложке. Эти карты нарисовал сам великий маг Оггриз, когда сидел в темнице. И не обращай внимания на запах: сам понимаешь, в темнице с красками туго.

Барриор решил, что великий маг был никудышным художником: рисунки на картах больше походили на детские каракули. Цыганка выложила три карты и на минуту задумалась.

— Интересно… Карты говорят, что раньше ты ходил под сенью солнца, но потом променял его на розы. Ты одержал много побед, но цена их была высока и привкус горек. Я вижу кровь на клинках и пожарища. Какая несчастливая судьба! Ты как был изгнанником, беглецом, им и остаешься, а по следу твоему уже идут четыре кровожадных зверя.

— Твои карты не сказали ничего обнадеживающего, — расстроился Барриор. — А что насчет будущего? Я ожидаю получить большое наследство, могут карты сказать, что это будет: золото, серебро? Или, может, могущественные артефакты?

Цыганка выложила еще три карты.

— Надежды твои развеются прахом, а скорбный путь не скоро закончится. Тебе грозит смерть… И спуск под землю. Хотя ты долго не увидишь дневного света, карты говорят, что солнце будет твоим помощником. Ты что, один из искателей артефактов? Собрался в Подземелье?

— Нет, что за чушь! Вот уж недоставало с мертвяками знаться!

— Но карты не ошибаются, никогда не ошибаются. Возможно, этот урок тебе придется выучить позднее… И еще. Карты говорят, что для того чтобы добиться успеха и выйти из Подземелья живым, ты должен взять с собой… меня, — сказала цыганка с уверенностью, твердой, как могильный камень.

— Ну вот этого-то точно никогда не будет! — рассмеялся Барриор. — Что это ты задумала, старая? Все вы цыгане себе на уме.

— Дело не во мне, а в судьбе. Кто мы с тобой такие, чтобы сопротивляться Року? — невозмутимо. — Мы лишь пылинки, влекомые яростным ветром, и куда он дует, от нас не зависит.

— Ну, я как-нибудь посопротивляюсь. Бывай, старая! Передай привет великому магу как-его-там и скажи, чем он рисовал, тем его карты и оказались — говном!

Барриор, довольный, что так ловко отшил цыганку, встал и пошел прочь от костра. Вслед ему летели рассерженные вопли старухи, но он не обращал на них никакого внимания.

Ночь уже разлохматилась по своему восточному краю, и сквозь нее просвечивали розовые краски рассвета. Пальцы солнца чуть коснулись башен, флагов и носов стражи, некоторые из которых шелушились от постоянного внимания солнечных лучей, некоторые — багрово пухли от постоянного принятия вина и просто древесного спирта.

Звезды поблекли. С реки потянулись завитки тумана.

Ворота Бороски открылись.

***

Город мало изменился с тех времен, когда Барриор был ребенком и жил с отцом. Правда, стало теснее: не рискуя выползти за пределы крепостных стен, город рос изнутри, сам в себя, уплотняясь новыми домами и новыми этажами. Ограниченная этими пределами, Бороска крутилась в вечном цикле умирания, разложения и обновления: на останках гниющих домов, медленно погружающихся в грязь, возводили новые, на грядках, обильно удобренных навозом прошлых поколений, всходили ростки новой архитектурной генерации, чтобы в будущем распасться на составные части и дать своими балками, камнями и досками материал для новых строений. Кое где еще проглядывалась древняя кладка, или нехарактерная для этого века вычурная лепнина, но найти эти места могли только самые упрямые любители древности.

Странное чувство испытывал Барриор, спустя много лет снова в том родном своем городе, где даже туман кровянился мясным паром. Это его дрожащее чувство, состояло из равных долей радости, печали, возбуждения и отчуждения, просто опивок, которые влили в один стакан, хорошенько перемешали и заставили выпить получившуюся смесь залпом.

В Бороске было три района: Ож-Борой, Яртим-Борой и вымарано¹¹, да еще в излучине реки, ближе всех к Подземелью, примостился Сырой Угол. Дом, в котором вырос Барриор, находился в Яртим-Борой.

Сначала Барриор направился в Ож-Борой, который примыкал к рыночной площади. Несмотря на ранний час, лавки уже были открыты, и прохожие заглядывались на вывески, которые в лаконичной форме сообщали, чем торгует заведение. На них были нарисованы щиты и подковы, сапоги и наковальни, винные бочки и алхимические кубы. Большинство вывесок были неразборчивы, полустерты, из-за туманов и дождей, но они настолько были знамениты и освящены временем, что подновлять их не было никакой необходимости.

Не без труда он нашел в путанице фасадов и вывесок лавку «Магические товары Янса Духа».

Колокольчик над дверью звякнул, когда Барриор протиснулся внутрь. Ему пришлось нагнуться, но все равно Клара, висевшая за спиной, ударилась рукоятью о притолоку. В лавке было прохладно и темно.

Хозяин был круглым, маленьким и румяным, как свежеиспеченный хлебный каравайчик, с пышными седыми усами, как будто выведенными сметаной. В руке он держал маленькую перьевую метелку, которой обычно обмахивал свои особо запылившиеся товары.

— Чем могу вам помочь? — засиял он улыбкой при виде посетителя.

— Эм… Добрый день, Янс. Ты меня не узнаешь? — Барриор снял капюшон.

— Батюшки! — всплеснул кукольными ручками торговец. — Надо же, сам Барриор Бассорба! Надо же, старое дворянство возвращается в родные пенаты? Уму непостижимо! Ну надо же, надо же… Я очень рад видеть тебя, мой мальчик. Сколько лет прошло, когда мы виделись в последний раз?

— Много, Янс, — вздохнул Барриор. — Как поживает мой старик?

Янс посерьезнел и нагнулся над прилавком.

— Он исчез, мальчик мой. Ваш дом заперт, и никто не видел его уже неделю.

— Как исчез? Куда исчез?

— Кто же знает куда? Тогда я бы не сказал «исчез», правда?

Барриор потрясенно помотал головой, пытаясь привести в порядок мысли.

— А мой брат Люц? Он разве не живет в особняке?

— Он давно уже получил патент цирюльника и живет в Банях. Но и он ничего не знает о Бардезане.

— Ох, какие плохие новости, Янс.

Торговец грустно пожал плечами.

— Пожалуй, мне надо торопиться. Янс, помнишь, когда я уезжал, я оставил тебе в залог одну безделицу? Я хотел бы выкупить ее.

— Конечно помню, мальчик мой. Я бережно хранил его все эти годы и не слова не сказал твоему отцу, как ты и просил.

— Я забираю его, — Барриор начал рыться в подкладке ремня. — Напомни, сколько с меня?

— Четыре золотых.

— Как четыре? — ахнул Барриор, — Ты же дал за него всего один!

— Инфляция, — лицо Янса как будто окаменело.

— Но у меня только один… Может быть, отдашь в долг? Я принесу остаток позже, когда получу наследство.

— Нет, нет, прости, мой мальчик, но я торжественно поклялся никогда не отпускать в кредит. Прости, но моя клятва тверже стали, я бы и рад ее нарушить, но не могу, никак не могу.

— Что же делать?

Янс Дух задумчиво почесал подбородок.

— Тяжело, наверное, таскаться с таким здоровенным мечом?

Барриор похолодел.

Спустя полчаса торга (опустим занавес над этой жалкой сценой), Барриор вышел из лавки с фамильным перстнем Бассорба в кармане, но без Клары. В душе он поклялся вытащить ее из унизительного плена как можно скорее. Озабоченный мрачными мыслями, он едва не столкнулся с всадником в странной шляпе. Помянув недобрым словом всех приезжих, Барриор направился в Старый район.

Особняк Бассорба выглядел нежилым. Окна были закрыты деревянными ставнями, на двери висел замок, но самое главное, его охраняли два стражника с гербом Вокил на одежде. Барриор осмотрелся с другой стороны улицы, не решившись подойти ближе. Он не слишком полагался на свою маскировку, хоть он и постарался скрыть цвета Лебединой Дружины под плащом, но от него все еще смердело рыбой. Из-за близости Подземелья в Бороске можно было встретить еще более подозрительных личностей, но Барриор не хотел рисковать, связываясь с людьми самого воинственного лорда Бороски.

Так ничего и не узнав, Барриор пошел к Баням. Это было старое здание, выстроенное из известняка. Из труб поднимался дым. Дверь открыл тощий юноша — слуга или подмастерье.

— Позови Люца, — сказал Барриор и показал мальцу перстень. — Скажи, что приехал его брат.

Слуга молча удалился, прикрыв дверь. Через некоторое время он снова вышел — один.

— К сожалению, господина Бассорба нет на месте. Нет. Не знаю. Что-то передать?

— Я буду ждать его здесь, — буркнул Барриор и привалился к стене. В окне второго этажа еле заметно колыхнулась занавеска.

Ситуация была не из легких. Отец пропал, названный брат тоже как сквозь землю провалился, денег нет, жить негде, вино кончилось. Может быть, все дело в наследстве? Из-за него происходят все эти странности?

Барриор все еще ломал голову над этими вопросами, когда из-за угла вышли шестеро стражников в цветах Вокил. Помимо обычных алебард, у двух были штурмбалеты. Они были в полных доспехах, забрала увенчанных рогами¹² шлемов были опущены, как перед боем. Барриор постарался поглубже натянуть на лицо капюшон, но они уже маршировали в его сторону. Быстро, профессионально они обступили его со всех сторон, отсекая пути к бегству. Вперед выступил самый рослый с капитанскими нашивками.

— Барриор Бассорба, — не вопрос, а утверждение, — Ты арестован. Пойдешь с нами.

— А в чем дело? — Барриор мельком мельком оглядел свою одежду, не проглядывают ли сквозь плащ цвета Лебединой Дружины?

— Помалкивай… дезертир.

Барриор по привычке потянулся за спину, но вспомнил, что Клары у него уже нет. Капитан стражи посчитал это движение угрозой и стремительно атаковал: ударил рукояткой алебарды в лицо, а потом подсек колени. Барриор рухнул на землю, выплевывая кровь и выбитый зуб.

— Вяжите его, — донеслось сверху.

Так он оказался в темнице.

***

В городской тюрьме ему развязали руки и втолкнули в тесную камеру¹³. Внутри было сыро и грязно, пахло мышами. Капитан запер дверь на ключ.

— Стой! Подожди! — Барриор схватился за толстую железную решетку. — Это просто глупое недоразумение. Я дворянин, и лично знаком с сыном лорда Вокил. Сделай одолжение. Вот, смотри, это фамильный перстень. Отнеси его Чигаре Вокил и скажи, что в тюрьме сидит Барриор Бассорба, друг его детства. Я ему за старшего брата был. Сделаешь? Слушай, я не секунду не злюсь на тебя за тот удар, и мстить не буду, клянусь.

Капитан стражи молча повертел перстень в руках, потом ушел. Барриор сел на пол и закрыл глаза. Его мутило, рот болел. Он проклинал себя за то, что не додумался сменить одежду наемника на что-нибудь менее заметное. Хотя, уж больно быстро стражники его отыскали, как по наводке, может, и не в одежде дело?

Из забранного решеткой окошка дохнуло жаром. Вдалеке клубились тучи. Буря, приближаясь из степи, гнала перед собой пыль и духоту.

Прошло немало времени, когда в дальнем конце коридора заскрипел засов и раздались шаги. К решетке подошли два человека. Первым шел капитан с лампой в руке. За ним — невысокий молодой человек в плаще и кавалерийских сапогах, с мечом на поясе. Правую руку он держал за спиной. Капитан поставил лампу на пол и, повинуясь молчаливому знаку своего спутника, удалился.

— Чигара, старый друг! — Барриор вскочил на ноги и постарался придать себе более менее благородный вид: расправил плечи и вскинул вверх подбородок. — Сколько лет, приятель! Гляди, в какую нелепую ситуацию я попал, — Барриор комично развел руки, пытаясь выглядеть как дядюшка-непоседа в одной пьесе, которую он как-то видел в Пергамском театре, мол вот такой вот я, ваш старый обалдуй, за это вы меня и любите. Правда?

— Барриор Бассорба, — тонкие красивые губы Чигары слегка изогнулись в ответ на широкий, щербатый, в кровавых разводах оскал Барриора. Потом молодой Вокил подошёл ближе к решётке и протянул левую руку. — Это твоё, я полагаю.

На его раскрытой ладони лежал перстень Бассорба. Барриор, немного смущенный, забрал его. Его беспокоило, что Чигара не показывает никаких признаков радости от встречи с ним.

— Да… Стоило мне уехать, так какой бардак тут у вас начался. Я слышал, что пропал мой старик, но я не успел ничего толком узнать до того, как меня схватили ваши душегубы. Тебе что-нибудь об этом известно?

— Немного. Он пропал неделю назад, и вполне вероятно… — Чигара замолчал, потом продолжил, уже тише. — Вполне вероятно, что он отправился в Подземелье.

— Что? Зачем? — час от часу не легче! — Вы отправили кого-нибудь на выручку?

— Конечно отправили, Барриор, за кого ты нас держишь? Но ни один не вернулся. Сам знаешь… Это ведь Подземелье.

— Черт, да какая разница? Я сам пойду туда. И почему мы до сих пор обсуждаем такие вопросы, когда я сижу в клетке, мерзну тут и голодаю? Чигара, выпусти меня уже и пойдем пропустим по стаканчику и составим план. Где ключи?

Вокил медленно и печально покачал головой:

— Ты все еще не понял, Барриор? Я пришел сюда не для того чтобы выпустить тебя. Вероятно, то место, где ты сейчас находишься, предназначено тебе свыше.

— Что за чушь ты несешь? — опешил Барриор.

— Мы единственные смогли понять твое желание не следовать по пятам отца, но изучить благородное военное ремесло. Не без внутреннего сопротивления, но мы приняли это. И я принял это и даже гордился, как бы ни смешно это звучало, гордился знакомством с тобой. Но ты и это умудрился просрать, Барриор. Сначала ты наплевал на предков, а теперь и на воинскую честь. Взгляни на цвета, в которые ты одет. Это цвета Лебединой Дружины, если ты уже забыл. А напомни-ка, что символизирует лебедь? Какое качество воина превыше отваги или силы? Верность, Барриор. И вот ее-то ты и попрал. Да, я слышал много нелицеприятных слухов о лорде Джирое ди Джарбо. Но он твой сюзерен. Ты дал клятву и нашил Розы Войны. А теперь, после твоего позорного предательства, что значат эти священные символы?

— Всемилостивые Близнецы, — пролепетал потрясенный Барриор. — Ты ведь действительно веришь в то, о чем говоришь…

— Верность, Барриор! — лицо Чигары исказилось от гнева и покраснело, на лбу выступили капли пота. Он задыхался. — Верность и долг! Для тебя-то все просто, да, Барриор? Захотел — ушел из семьи, захотел — ушел с войны. Просто прогулка, ничего серьезного, никакой ответственности? Так смотри же, на что готовы пойти те, кто не забыл ни преданности, ни долга!

Чигара рывком ткнул в лицо Барриору свою правую руку, которую скрывал до этого за спиной. Все пальцы на ней были укорочены ровно на одну фалангу, обрубки лоснились розоватой кожей, кожа была иссечена шрамами от подрезанных сухожилий.

— Чигара…

— И я все еще способен держать ею меч, а ты? У тебя и меча-то нет. Меня от тебя тошнит, Барриор, — голос Чигары упал, и он отвернулся.

Взяв лампу, он двинулся было к двери, но замешкался и, не поворачиваясь, тихо сказал:

— Мне больно видеть тебя таким, но, возможно, это и к лучшему. Завтра тебя будет судить мой отец, а послезавтра за тобой приедут из Лебединой Дружины. Надеюсь, ты сможешь искупить свои грехи.

Барриор тупо смотрел ему вслед. Потом, когда смысл всего сказанного до него дошел, он взревел, вне себя от гнева, и накинулся на решетку, сотрясая ее.

— Надменный щенок! Сопливый сукин сын! Предатель! Да чтоб ты сгнил и вся твоя семейка! — орал он и неистовствовал, пока у него не иссякли силы.

Теперь он сидел на голом полу, слушал звуки бури, бушевавшей снаружи, осторожно трогал языком кровоточащую ямку на месте выбитого зуба и прокручивал в голове события сегодняшнего дня, которые привели его к такому незавидному положению.

Ему вспомнились слова старой цыганки про надвигающийся шторм. Что ж, в этом она была права.

Тут Барриор крепко задумался. А что, если ее дурацкие карты не такие уж и дурацкие? По крайней мере, надежды его точно развеялись прахом, и, если он каким-то образом выберется из тюрьмы, ему прямая дорога в подземный мир. Что там еще было?

— Привет, мой дорогой.

Барриора передернуло от этого скрипучего голоса, но он не сильно удивился. Старая ведьма стояла прямо у решетки. Как и ночью, он не заметил ее из-за бесформенной одежды, сливающейся с тенями.

— Ты как кошмарные сны будешь меня преследовать вечно? — поинтересовался он, — Зачем ты здесь?

— Освободить тебя, дорогой, не пристало такому благородному воину сидеть в таком мерзком месте.

— И как ты это сделаешь, интересно?

— Наверху такой беспорядок из-за бури. Все вверх дном, и некоторые вещи лежат не на своих местах, — цыганка показала медный ключ, который Барриор раньше видел в руках капитана.

— Так чего же ты ждешь? — Барриор мгновенно воспрял духом.

— Ты должен пообещать мне, что возьмешь меня с собой в Подземелье.

— Признайся, старая, зачем тебе туда?

— Кто я такая, чтобы противиться воле Рока?

Старая. Слабая. Точно больная.

В голову Барриора не пришло ни одного альтернативного варианта.

— Открывай.

Они вышли в ночь и в вой. Ветер и дождь хлестали их с одинаковой силой. Здания стонали и клонились набок.

— Ох… Я не могу… — едва державшаяся на ногах цыганка вцепилась в руку Барриора.

Тот ничего не услышал, но одного взгляда на нее хватило, чтобы понять: далеко она так не уйдет. Он скрипнул зубами и присел на корточки. Цыганка ловко вскарабкалась ему на спину и даже несколько фамильярно похлопала его по загривку. Барриор встал и пошел дальше. Ему вспомнилась его Клара, и он невесело усмехнулся.

В этой яростной тьме, полной ветра и вод, Барриор едва не пропустил мост. Тот взлетал белоснежным ребром над рекой Бороска и противоположным концом упирался в развалины Поганой Крепости, под которой раскинулось легендарное Подземелье. Барриор ступил на мост и, покачиваясь от порывов холодного воздуха, пошел вперед. Под пролётами моста кипела река, обрушивалась на него водяными громами. Одежда старухи реяла на ветру как изорванный флаг, пузырилась черной эктоплазмой, рассеченной ножами ветра на длинные пряди и хвосты; фалды цвета нефти плясали в воздухе жестоком. В колоде, спрятанной в сумке, одна из карт изменила рисунок и даже свое именование. Где-то далеко, под знаменем с белым лебедем на кроваво-красном озере, мчались в сторону стонущего под напором бури города четыре всадника, облаченные в яркие одежды и блестящее железо.

Преодолев самую высокую точку моста, Барриор начал спускаться. Осторожно, смотря под ноги, стараясь не поскользнуться на мокрых камнях.

Отсюда, из неясной мглы, уже были видны ворота в Подземелье. Между двух циклопических колонн, своими полустершимися очертаниями напоминающих то ли о святых, то ли о героях, образующих протянутыми руками арку, широко распахнулся каменный зев, подсвеченный изнутри огнем Подземного Маяка, и длинный, бегущий вдаль и сужающийся в перспективе коридор в этом янтарном пламени походил своими стрельчатыми арками на костистые складки демонического нёба.

Подножие ворот и пол коридора тонули во тьме, которая странно бурлила, подобно живому существу. Сначала Барриор думал, что это обман зрения, что текущая ему навстречу по мосту тьма обладает иллюзией движения из-за порывов ветра, разметывающих дождевые струи. Но когда он ногами ощутил всю многочисленность и энергичность этой тьмы, когда во вспышке молнии он увидел мельком черные, серые, коричневые, с уклоном в желтизну и темно-бурые спинки, сливающиеся в бесконечный щетинистый ковер, он наконец понял.

Крысы бежали из Подземелья.

Уловка 1.

Специалист по выживанию.

Эбрауль Гау был набожным человеком, поэтому он горячо помолился Близнецам об успехе своего дела, прежде чем вклинить ломик под крышку выкопанного гроба.

Черная тень на фоне рассвета, благородная гиена в дырявом цилиндре и перчатках с обрезанными пальцами, Эбрауль Гау был кладбищенским вором. Под ногтями он носил черные полумесяцы могильной земли, в ладонях — занозы от гробов, мрачные атрибуты его искусства.

Спасибо мамаше за звучное имя, как у аристократа; в отличие от папашиного наследства — фамилии, похожей на собачий лай — оно ему хотя бы ему нравилось. Больше родители не оставили ему ничего. Поэтому Эбраулю пришлось с детства учиться хитрить и выживать на улицах Бороски, возможно, лучшей (или худшей, с какой стороны посмотреть) школы по такого рода вещам. Так что выживать он умел как никто другой, можно сказать, что это была его специализация.

Он искренне не понимал, зачем рисковать своей шкурой и спускаться в глубины Подземелья за сокровищами, когда их можно раздобыть и здесь — на городском кладбище, где единственную опасность представляют старый смотритель и, иногда, конкуренты, рыскающие с такими же закрытыми фонарями, лопатами, кирками и ломиками, такими же туго завязанными тряпками, закрывающими рот и нос от трупных запахов.

Иной раз, за кружкой пива в «Разрубленном шлеме», ему доводилось слышать от них легенды о вурдалаках, живущих во тьме кладбищенских нор, про злого духа Басыркана и про совсем уж невероятного Матерого Предка — самого старого, самого большого вурдалака, якобы бывшего колдуна. Эбрауль всегда охотно пересказывал эти байки, так как хорошо знал им цену — чем меньше конкурентов здесь шастает, тем лучше.

Длинные неровные ряды надгробных стел, склепов и мавзолеев разбегались в разные стороны, то пропадая, то появляясь в колышущихся саванах тумана. Сегодня была плодотворная ночь: несколько золотых зубных коронок, множество медяков, которыми закрывали глаза покойников, и которые проваливались потом внутрь черепа и лежали там, как на дне пустого горшка, пара медальонов из серебра и меди. Уже светало, эта могила будет последней. Эбрауль поднажал и крышка гроба со скрипом открылась.

Дохнуло густым и липким запахом тления. Старик, что лежал в гробу, видимо был похоронен не так давно: его желтушный череп еще сохранил остатки бурой плоти, как гнилая картофелина, которую бросили, не дочистив до конца; в густой седой бороде копошились черви. Скрещенными руками мертвец прижимал к груди медную пластину, на которой была выгравирована красивая женщина с рассеянным и томным взглядом.

У Эбрауля загорелись глаза. Это была очень редкая гравюра из прелестной серии «Богини Красоты или Избранные Цветы Юга», изображающая ныне покойную Савору Вокил. Леди сидела возле окна, на фоне идиллического пейзажа: озеро, старая башня на берегу, увитая плющом, два аиста в небе. Безупречная красота Саворы даже в форме оттиска приковывала взгляд; какая грустная ирония в том, что она была женой слепого мужчины, и как печален покойник, прижимающий к груди эту красоту, которой суждено было прозябать во мраке и при жизни и после смерти.

Эбрауль вознес смиренную хвалу Близнецам, и, не тратя более времени, попытался вырвать гравюру из хватки покойника. Та не поддавалась. Проклятый старик как будто и в посмертии не желал расставаться со своей собственностью. Можно было отрезать пальцы и унести гравюру с ними, чтобы отцепить потом, но это слишком грязно, а Эбрауль, несмотря на на свое ремесло, был довольно щепетилен в этом отношении. Вор уперся ногами по обе стороны гроба, глина, скользко, каблук сорвался, но потом уперся в голову мертвеца. Эбрауль рванул сильнее, и тут могила вместе со своим обитателем, с гравюрой и злосчастным Эбраулем Гау провалилась во тьму.

В детстве Эбраулю часто снился один и тот же сон: зловонная яма нужника, и в ней видно все ночное небо, как будто она парадоксальным образом ведет не вниз а наверх. Эта яма затягивала в себя маленького Эбрауля (или он сам делал шаг в нее?), он падал в этот мрак и бесчисленные мерцающие загадкой звезды оборачивались мириадами светящихся крысиных глаз, а он летел и летел сквозь их писк и тернии шевелящихся усов, падал во вневременной бесконечности все глубже, глубже, глубже…

***

Первым что увидел Эбрауль Гау, когда очнулся, был неровный прямоугольник наверху, из которого сочился желтоватый, характерный для Бороски свет. Где-то вдалеке, заглушаемые метрами (десятками метров?) земли, звенели городские колокола. Утро.

Сначала нахлынул удушливый страх, но он невероятным усилием поборол его. Сжал со всей силой лицо ладонями, пока не почувствовал, как тлеющий пульсирующий огонек в расчерченной пальцами тьме исчезает… тает… все прошло, мой Эбрауль, мой мальчик, мой сын.

Все тело болело, но он был жив. Бормоча молитвы, вор не без труда сел. Жидкого света из раззявленной могилы над его головой хватало только чтобы осмотреть себя. Фонарь, очевидно, разбился, инструментов он не видел, но они должны были быть где-то поблизости. Одежда была не в лучшем состоянии: он с ног до головы измазался в старике, но надо отдать ему должное — старый хрыч пожертвовал своей целостностью, чтобы смягчить падение. К тому же оно сломило посмертное упрямство, и проклятая гравюра теперь была свободна. Недолго думая, вор спрятал ее за пазуху.

Что ж, раз он попал сюда из-за старика, Эбрауль считал справедливым, что тот и поможет ему выбраться. Порывшись в останках, он отыскал длинную берцовую кость, снял с лица повязку, пропитанную дегтем от вони, и обмотал ею навершие кости — получился импровизированный факел. Достав из-за пазухи огниво, он с третьей попытки зажег его.

Сначала он отыскал свои инструменты: ломик засунул за пояс, черенок лопаты сломал об колено, чтобы удобнее было орудовать, и взял ее в свободную руку. После этого он осмотрелся, поводя факелом по сторонам.

Каменный пол, выложенный четырехугольными плитами, в накипи серого лишайника. Потолка не было видно. Вверх уходили, исчезая во тьме, квадратные колонны. Вдоль стен местами стояли каменные саркофаги, покрытые вычурной резьбой. Их массивные крышки изображали лежащие фигуры, мужчин и женщин, в доспехах и в платьях, которые носили в надгробном мире сотни лет назад. Еще недавно они очень бы заинтересовали Эбрауля в меркантильном смысле, но сейчас, во тьме, он был склонен к немой солидарности с ними, заточенными под землей на веки вечные.

В нескольких местах в стенах чернели круглые дыры, как будто норы или лазы, под ними — обвалы из земли и осколков камня. Из нор дурно пахло. Эбрауль вспомнил истории про вурдалаков и поежился. В двух противоположных стенах он обнаружил дверные проемы, обрамленные арками. Из одного повеяло слабым ветерком, и вор пошел по этому пути, оказавшимся длинным и тесным коридором.

Через несколько десятков метров коридор разделился на два туннеля. Эбрауль наудачу выбрал правый. Потом и этот ход растроился, потом расчетверился, как делятся корни дерева, погружаясь в глубь. Вскоре Эбрауль Гау потерял счет пройденным перекресткам. Воздух был спертым, голова кружилась, стены давили все сильнее. Времени не существовало, как во сне. Он слышал только гулкий стук своего сердца и собственное сиплое дыхание. Но временами ему казалось — казалось! — что к ним присоединяются другие звуки — влажные, скользкие, дурные. И доносились они из-за его спины. Эбрауль каждый раз, когда с ним подобным жестоким образом играло его воображение, ускорял шаг.

Все чаще в стенах попадались странные круглые отверстия со слизью по краям, некоторые коридоры были издырявленны ими, как оспинами. В некоторые едва пролезла бы рука, в некоторые свободно мог вползти человек. Последние особенно беспокоили Эбрауля. Проход становился все уже и приобретал округлый, норообразный вид: прямые углы каменной кладки были измучены временем, стесаны веками до невыразительной гладкости, характерной для костей. Земля и тлен под ногами крадут звуки шагов, шепот стен как песня отчаяния в вечной темноте.

Эбрауль покрылся потом, факел в руке дрожал, свет метался по стенам, как загнанный зверь. О, теперь он верил в кладбищенских вурдалаков всей душой, ведь слышал собственными ушами их влажное копошение внутри изъязвленных стен, видел, мелькающие в норах бледные сегментированные бока. Некоторые были размерами с человека, а то и больше. На бегу он отсекал лопатой чересчур назойливые рудиментарные ручки, похожие на поганки, тянувшиеся из нор. Всемилостивые Близнецы, как их много!

Немой крик Эбрауля Гау не пропал втуне, ибо Близнецы не замедлили послать ему спасительный знак. На одном из перекрестков вор услышал далекий, еле слышный гул, как от морского прибоя, и, не раздумывая, свернул в его сторону. Он бежал, а однородный шум все усиливался, пока вор не разобрал в нем невнятные признаки бури: курлыканье грома, не громче голубиного, шорох дождя, как шелест трав, сдержанные рыдания ветра. Вурдалаки прекратили преследование, не желая покидать своих мрачных урочищ. Возблагодарив Близнецов, Эбрауль побежал из последних сил.

Ход внезапно расширился, и Эбрауль едва не скатился вниз по ступеням, оказавшись, судя по всему, в большом зале. Шум бури приблизился насколько возможно, казалось, она бушевала прямо за стенами. Эбрауль помахал факелом, разгоняя тьму. Помещение был куда обширнее первого, в которое он так неудачно свалился: свет не достигал стен. И похож он был не на склеп, а на неф одной из Земляных Церквей, которых много вырыли во времена правления Короля-Дракона. Колонны выстроились строгими рядами и тянулись вперед; следуя их линейному порядку, Эбрауль наконец нашел вознаграждение за все свои лишения.

Посредине помещения, в его самом широком месте, где ряды колонн разбегались в стороны, образуя амфитеатр, высилась гора сокровищ. Вперемешку с человеческими костями, в ней лежали мечи и доспехи, горели золотым огнем кубки и ларцы, ловили свет факела драгоценные камни, вероятно магические, потому что свет сохранялся и трепетал в них, даже если Эбрауль убирал факел. Постепенно зал озарился призрачным радужным светом камней, напоминающем Эбраулю свет, льющийся сквозь цветные витражи Собора, в котором он был, будучи ребенком. Вор в благоговении упал на колени, слезы умиления выступили на его глазах.

— Эй, человек!

Эбрауль едва не выронил факел. Сердце забилось вразнобой, шальными толчками.

— Человек, слава Близнецам! Я здесь! Подойди, скорее!

Вор осторожно пошел на голос. Он увидел полукруглую стену с рядом келий, часть из них была закрыта решетками. В одной сидел человек. Лохмотья ветхой изорванной гривой окружали его лицо, нет, не лицо — маску. Гладкая зеркальная сфера, в которой змеились ласковые пляски огней. Эбраулю на миг показалось, что он увидел тайное окно в вечернем саду — тление заката в стекле, окруженное черной невнятицей листьев.

— Ты кто? — спросил вор.

— Как же я тебя заждался! — человек проигнорировал вопрос, зато улыбался ему, как старому другу. — Вижу, ты прихватил с собой замечательный ломик! Он великолепно подойдет к замку моей клетки, готов поспорить на что угодно. Ну же, не томи, открывай!

Эбрауль задумался. С одной стороны, всемилостивые Близнецы повелевают помогать несчастным в беде и уменьшать их скорби, а большей скорби, чем сидеть в этом кошмарном месте, он себе представить не мог. С другой — этот несчастный вполне может потребовать часть сокровищ, которые Эбрауль справедливо полагал своими за все перенесенные страдания.

— Тебе бы хотелось выбраться отсюда, парень? — видимо, человек заметил колебания Эбрауля, — Я знаю, где выход. И поторопись, а то в любую секунду может нагрянуть этот монстр.

— Кто-кто?

— Как вы его здесь зовете… Матерый Предок.

— Это… вурдалак?

— О, нет, хотя этих тут тоже полно, небось заметил. Вся земля под кладбищем изрыта их ходами, удивляюсь, как эта груда камней еще не провалилась вниз. Видишь эту гору безделушек за спиной? Его коллекция. Тащит в свою нору все что найдет, и золото и трупы и живых людей. Та еще тварь, так что скорей!

Повлияло ли на Эбрауля упоминание Матерого Предка, обещание выхода из этой клоаки, или в нем победило его доброе начало, кто знает, но он принялся взламывать замок.

— Быстрее, быстрее, — торопил его узник. — Кажется, я уже слышу его шаги!

И Эбрауль слышал, даже на фоне бури, мерный грохот, как будто тяжелым молотом кто-то громил плиты пола. Взмах-удар, взмах-удар. Вор поднажал и замок с жалобным лязгом упал на пол.

— Поздно! — простонал узник. — Сюда!

Он схватил его за руку и потащил за гору сокровищ. Факел потух. Они оказались в бледном радужном сумраке. Эбрауль осторожно выглянул, несмотря на шиканье бывшего заключенного.

Кристаллы, поймавшие свет, медленно теряли свою силу, и разноцветные блики постепенно таяли во тьме. В дальнем конце нефа, откуда, предположительно, появился Эбрауль, пелену мрака тонким стилетом пронзил луч зеленовато-желтого света. Потом он вытянулся вперед, разворачиваясь в конус, шаря по полу, по колоннам, по пустой келье, и, наконец, по их укрытию. Источник света приближался, и через миг ядовитый ореол позволил разглядеть силуэт верхней половины туши Матерого Предка. Выглядела она как плавно изогнутый черный купол. Посередине этого купола — огромного овального шлема! — было небольшое круглое отверстие. Из него и изливался наружу тифозный свет. Тварь была облачена в древние бронзовые доспехи, которые придавали ей гротескное человекообразие. Тем не менее, по ее исполинским размерам, по подъемам и спадам, по желобам и карнизам архитектурно-громоздких лат, можно было судить о ее бесчеловечной мощи. Смрад окутывал ее миазматической аурой.

Матерый Предок замер на месте. Вся эта гнилостная витальность, так раздувшая его тело, не могла не привести к слабумию. Мозгов как у сороки, таскающей в гнездо без разбору любые блестящие предметы. Эбрауль на секунду бросил взгляд на притаившегося рядом узника, а когда повернулся обратно, твари уже не было видно.

Миг — и тьма распалась, невыносимый свет солнечной бритвой полоснул по глазам. Это Матерый Предок, необъяснимо очутившийся рядом с ними, выхватил свой меч, и тот, на мгновенье поймал блики угасающих кристаллов и луч шлема-фонаря, и стократно усилил их своей поверхностью, просвистел раскаленной электрической дугой в воздухе и потух. Узник не пережил этой смертоносной вспышки подземного огня и опал трухлявой ветошью на каменные плиты.

Эбрауль же сделал одновременно две вещи. Во-первых, он обделался, а во-вторых, упал на спину, и это спасло его от гибельного клинка. Бесполезная лопата выпала из руки. Хныча и перебирая ногами, он пополз спиной вперед, прочь от Матерого Предка. Тот хрюкнул, его луч, сокращаясь и снова увеличиваясь в безостановочной пульсации, рыскал по полу.

Эбрауль был специалистом по выживанию, но эта ситуация не таила в себе никаких возможностей спасения. Возможно только… Настолько безумный план, настолько отчаянная выходка, которая ему бы никогда в голову не пришла, его последняя авантюра, способная изменить положение! Возможно ли, что его мать думала об этом миге славы, когда давала сыну имя? Возможно ли кладбищенскому вору приобщиться к сонму героев, отважно рубившимся с подобными чудовищами в руинах Подземелья, если для этого нужны только отважное сердце, да сталь в руках?

Эбрауль выхватил из груды сокровищ меч и встал.

Колени ходили ходуном, но рукоятку меча он держал (первый раз в жизни!) на удивление твердо. Между ним и Матерым Предком как будто зияла пропасть — настолько непреодолимым выглядело пространство, их разделявшее, но тварь протянула через него мост колеблющегося луча, высветила им Эбрауля, и — преодолела это расстояние в один миг. Эбрауль интуитивно отшатнулся, и этим снова спасся. Не увидел удара, но ощутил сильный порыв пахнущего железом, старой кровью ветра и неприятный гул в ушах. Сам он наугад кольнул мечом в сторону раскачивающегося в темноте блюдца света. Мимо. Перехватил рукоять двумя руками и рубанул ещё раз, от плеча. Доспехи Матерого Предка отозвались набатом: клинок ударился в них как в стену и переломился у гарды. Вибрация от удара была такой сильной, что Эбрауль показалось, что его запястья разлетелись в щепки.

Матерый Предок схватил вора за шею и поднял вверх. Пол ушёл из под ног и Эбрауль Гау беспомощно забрахтал ими в воздухе. Шлем твари со скрежетом разошелся лепестками, как распустившийся металлический цветок. Эбрауль непроизвольно взглянул в открывшиеся ему глубины, и этого единственного взгляда хватило, чтобы он мгновенно провалился в глубины преследующего его с детства кошмара крысиного космоса, на этот раз навсегда.

Матерый Предок, благородный рыцарь по праву и призванию, отбросил обмякшее тело, подобрал с пола медную гравюру красивой женщины и заботливо положил ее в свою сокровищницу. А потом ушел, чтобы продолжать свой бесконечный поиск Ценностей, достойных его славы.

Немного погодя рваная куча тряпья на полу осторожно подняла голову и оказалась бывшим узником.

— Вот это да, — прошептал он старому черепу, лежавшему рядом. — Думал, мне крышка!

Он встал, отряхнул могильную пыль с одежды.

— А ведь он был набожным парнем, — сказал он и прочитал короткую молитву над останками Эбрауля Гау.

Потом склонился над ними. Чудаковатая его маска приблизилась совсем близко к мертвому лицу. Отражение лица заполнило всю зеркальную гладь. По стеклу маски побежала трещина, потом еще одна. Очень скоро, под еле слышные звуки, вся маска покрылась густой паутиной трещин. Затем она разом распалась в мозаичный хаос, осколки задвигались в бешеном ритме, заклубились, как стеклянная метель, чтобы через несколько секунд собраться заново, повторив до мельчайших деталей лицо покойника. Гладкая зеркальная поверхность сменилась нечистой кожей, и повторена была каждая родинка, каждая щетинка, каждая пора.

Человек, ставший Эбраулем Гау, распрямился и ушел.

Потом вернулся. Долго смотрел на труп кладбищенского вора. Взял его за руки и потащил за собой.

Возможно, чтобы стать лучшим специалистом по выживанию, стоит научиться умирать вовремя.

Симптом 2.

Мечи, Жезлы, Монеты.

Ректору Университета Гамменгерн,

Даламацию Молепарту.

Досточтимый Ректор.

Ситуация в городе Бороска неожиданно приобрела тревожный оборот. Подозреваю существование очага Великой чумы. Мне известен только один Зараженный, и он изолирован, но, вполне вероятно, их больше, и без должных и своевременных мер эпидемия примет катастрофический характер. Прошу освободить от текущих дел и прислать в Бороску лекарей первой и второй ступеней. Возможно, понадобятся все врачи Гамменгерна, если мои догадки верны.

Мартейн Орф,

лекарь третьей ступени медицинского факультета,

Бороска.

По настоянию Мартейна все члены Триумвирата собрались в Доме Совета рано утром. Атилла Вокил выглядел хмуро, Дульсан Дуло благожелательно улыбался. Габриций Угаин прислал вместо себя Игроса, и тот стоял неподвижно, как статуя, держа в руках массивное круглое зеркало, из которого выглядывал старый маг.

Габриций был в неизменном костяном шлеме, но сменил наряд, со свойственным магам франтовством, предпочитая не появляться на публике два дня подряд в одном и том же. На этот раз он облачился в просторную, украшенную блестками, темно-синюю мантию с воротником из вороньих перьев. Писк моды прошлого столетия, и следы времени было не скрыть: рукава немного обтрепались, кое-где проглядывали заплаты, а костяная голова на хлипкой шее торчала из куцего мусора запылившихся перьев, как из дупла.

Атилла, имевший лицо великого аскета, которое обрамляли необычайно длинные и мягкие на вид пепельного цвета волосы, сидел прямо, с горделивым достоинством. Глаза его были закрыты повязкой; сильные, узловатые, с выпуклыми, как латные заклепки, костяшками руки он положил перед собой на стол.

При взгляде на главу дома Дуло на ум приходило полумифическое племя древних великанов — настолько тот был высок и обширен. Взгляд путешествовал по нему, как по просторам огромной страны, в которой от одной границы до другой многие дни пути. Его густоволосые брови заострялись кверху, как кисточки на рысиных ушах, отчего у него всегда был несколько удивленный вид.

Кроме них на совете присутствовали Мартейн Орф и Люц Бассорба. Они расселись по двум сторонам большого треугольного стола, оставив вершины лордам Бороски. На столешнице был вырезан герб города: дракон, кусающий собственный.

Так как собрание было в некотором роде тайным, на нем отсутствовали клирики Ку и Йимитирр, а также цеховые старейшины, писцы и прочие мелкие чиновники. Впрочем, они тоже не сидели без дела: предстояло подсчитать убытки, нанесенные штормом, успокоить горожан и дать им божественное напутствие.

Буря бушевала всю ночь и прекратилась незадолго до рассвета. Из тройного окна открывался вид на город, омытый дождем. Вдаль убегали крыши и шпили, напоминающие Мартейну об остроконечных колпаках звездочетов Университета, за рекой сменяясь огромными горбами полуразрушенных куполов Поганой Крепости.

Мартейн, не теряя времени, рассказал Триумвирату о причине своего появления в Бороске, о болезни Габриция (как можно деликатнее) и о своих подозрениях, что, по его мнению, пробудился некий таинственный мор, который в свое время стал причиной падения двора Короля-Дракона и опустошения города. Люц Бассорба подтвердил слова логиста. Наступила тишина.

Во время речи Мартейна Атилла Вокил мрачнел все больше и больше, а сияющая улыбка Дуло несколько поугасла. Лорд Угаин успешно скрывал свои эмоции за костяным шлемом.

— Есть какие-то доказательства? — спросил, наконец, Атилла.

— Кроме описания из летописи премудрого Глосса, очень точно повторяющего симптомы болезни, боюсь, что нет.

— И что, по-твоему, мы должны предпринять? — лорд Вокил в упор смотрел на лекаря, пальцы выбивали чечетку на столе.

— Во-первых, оповестить всех жителей через выбранных старейшин и глашатаев…

— И посеять панику на ровном месте? Вы же сами сказали, что нет доказательств, — напомнил Дульсан Дуло. Он рассеянно подергивал бровь. — Что мы им предоставим в качестве оных? Зачитаем вслух пару страниц из старой книги? Чепуха. У нас нет на это реальных оснований. Кроме того, у горожан сейчас полным-полно других забот: вчерашняя буря была разрушительной, а еще орды крыс поднялись из Подземелья и бесчинствуют в городе, портят припасы, товары. В первую очередь надо разобраться с ними.

— «Одно из указаний на мор — когда ты видишь, что мыши и звери, живущие в глубине земли, выбегают на поверхность, ошеломленные», — процитировал Мартейн¹⁴. — Это еще одно доказательство приближающейся чумы. Хотя, господин Угаин не желает говорить, где мог заразиться, исходя из поведения крыс, я могу предположить, что очаг болезни находится в Подземелье. Поэтому, второе, что необходимо сделать — закрыть его, и прекратить все сообщение между верхним и нижним городом, пока нам не станет известно больше.

— «Не умножайте же болезни сверх тех, что есть в природе¹⁵», — парировал Габриций. — Господа, я стар и болен, и мучаюсь напастью, но я уверен, что причина ее не такая фантастическая, какой хочет представить ее господин Орф. Что же насчет Подземелья — оно хранит столько тайн, что и мы, живущие над ним, не можем разобраться, что уж говорить о приезжих, пусть и из самого Университета. Лучше для нас же самих будет оставить его в покое.

— О закрытии Подземелья не может быть и речи, по крайней мере, пока у нас нет доказательств, — голос Дуло был мягок, но глаза опасно поблескивали из-под кустистого карниза бровей. — Было бы слишком жестоко отрезать жителей Подземного Города от солнечного света и свежего воздуха только из-за неподтвержденных подозрений.

Мартейн задумчиво смотрел на Дульсана. Ранее, еще перед Советом, он спросил у Люца, какой из Домов Бороски самый влиятельный.

— Дуло, — ответил тот, не раздумывая. — Вся здешняя торговля идет через их руки, а также только они имеют право собирать артефактный налог. Кроме того, у них сейчас находится Ключ от Подземелья, древняя прерогатива рода Бассорба. Если кратко, богаче и могущественнее в Бороске нет никого. А это поперек горла Атилле, который кичится древностью своего рода, ведь Дуло получили свое дворянство только пару веков назад — выскочки, в глазах Вокил.

— А Угаин как к этому относятся?

— Кто их знает, это же Угаин. Мое мнение, что они ненавидят всех одинаково, не различая — просто из принципа.

Мартейн вспоминал этот разговор, а Дульсан продолжал:

— Причиной исхода крыс была буря и ливень, какой же был ливень! Он наверняка затопил несколько подземных шахт и туннелей, и крысы поднялись на поверхность, спасаясь от наводнения. И с этой проблемой надо действительно что-то делать, пока, в самом деле не началось какое-нибудь поветрие, как пророчествует господин Орф. Благо, решение есть: я вызову из Подземного Города Крысиных Пастухов, чтобы они забрали свои стада обратно. Со всем моим почтением, господин Орф, но я выскажусь за то, чтобы оставить все как есть.

— По мне, так лекарь прав, — возразил Атилла. — Сделаем, как он говорит, пока не стало хуже. Я все сказал.

Все посмотрели на Габриция.

— Я остаюсь при своем мнении, — сухо сказал он. — Подземелья не трогать, а теоретические выкладки оставить на потом, когда первоочередная проблема — моя болезнь! — будет решена.

— Итак, решили, — хлопнул ладонями по столу Дульсан.

— И все же, я уверен, что это чума, — тихо сказал Мартейн. — Какие доказательства вам нужны, чтобы прислушаться к голосу рассудка?

— Самые прямые, господин Орф, самые несомненные.

— Я их добуду.

— Не сомневаюсь, господин Орф. Я сегодня собираюсь спуститься в Подземный Город, можете сопроводить меня, вероятно, там отыщется что-то интересное для вашей теории.

— К сожалению, вынужден отказаться, — Мартейн слегка поклонился, при этом, почему-то сильно побледнев.

Дульсан кивнул и встал из-за стола, блистая улыбкой. Габриций сделал повелительный знак рукой, и зеркало потухло с влажным звуком, как будто камешек ушел под воду. Игрос заспешил к выходу. Люц поклонился и тоже вышел.

Мартейн направился к двери, но у самого выхода его придержал за локоть Атилла Вокил, и сделал знак остаться. Лекарь прикрыл дверь и вопросительно посмотрел на лорда.

— Старая лиса кормится с руки Дуло и не пойдет против него открыто, — сказал Атилла. — А Дульсан не хочет закрывать Подземелье не из-за его, якобы, жителей. Просто тогда прекратится поток артефактов и святых мощей, а на нем строится вся торговля Бороски, и от него же напрямую зависят барыши Дуло.

— Ясно. Что посоветуете?

— Не верить Дуло. Опасаться Угаин. Я думаю, что ты прав, лекарь. Если найдешь доказательства, что чума действительно существует, я смогу переубедить Совет.

— Мертвые крысы не подойдут?

— Разве что на каждой будет болтаться такая же здоровенная дрянь, как у Габриция, или, еще лучше, в два раза больше.

— С этим туго.

— Ты, я вижу, умный парень. Попробуй порыться в доме нашего пропавшего городского лекаря.

— Бардезана Бассорба?

— Его самого. Кроме того, что он врачевал тут всех, он еще был и местным талоши — посредником между живыми и мертвыми. Это старая местная традиция, с тех пор, как пришли мертвяки, а може, и еще раньше. Он проводил много времени в Подземной Деревне, и если кто и мог знать заранее о чуме, так только он. Уверен, в его доме можно найти много чего про Подземелье. Дом охраняют мои люди, покажешь им мою тамгу, — Атилла протянул лекарю брошь с нарисованной на ней турьей головой.

— Расскажете, как он исчез?

— Я и сам мало чего знаю. Спроси у Люца — это его приемный сын, и человек, достойный доверия.

— Благодарю, властитель Вокил, вы очень помогли.

***

По просьбе цирюльника Мартейн отправился с ним в Бани — помочь особенно пострадавшим во время бури жителям. Ушибы, порезы, переломы — всего около сорока человек, Люц и его подмастерья не справлялись. В жарко натопленном помещении стояли стоны и причитания, в стоках для воды пузырилась кровь. Мартейн осмотрел пациентов, потом попросил чернила, перо и лист бумаги. Он бегло написал список нужных ингредиентов и отправил его со слугой в аптеку.

Конец ознакомительного фрагмента.

Примечания

1

Лес на северо-западе от Бороски, нынче почти полностью вырубленный. Вопреки чаяниям наших чересчур романтичных поэтов, нимфы встречались в нем так же часто, как и гномы, эльфы, феи и прочие выдуманные креатуры.

2

Этот эпитет встречается в рукописи в первый, но далеко не в последний раз. Выбор не самого очевидного слова для описания тумана позволяет предположить, что это местная природная аномалия, возможно, являющаяся следствием неких особенностей реки, как-то: специфических водорослей или примесей в воде.

3

Мой дорогой друг забывает о такой вещи как поэзия. Ему достаточно только отвлечься от своих заумных книг и выглянуть в окно рано поутру или ближе к вечеру, чтобы понять, что именно такой цвет приобретает туман, подкрашенный лучами рассветного или закатного солнца.

4

Не совсем верно (см. выше). В дальнейшем эпитет никак не привязан ко времени суток.

5

Как будет очевидно в дальнейшем, персонажи этой книги просто обожают плащи: они кутаются в них, заворачиваются, драпируются, набрасывают на плечи. Появляется подозрение, что автору просто было лень описывать их одежду, но, скорее, верно другое: плащи были действительно необходимы из-за холодного, сырого климата и нездоровых туманов.

6

Забавные существа, выглядящие, как пухлые младенцы с крылышками. Безобидны и безмозглы.

7

Такие носили маги-рыцари во время Драконьих Войн. В отличие от металлических, шлемы из кости или дерева не блокировали их чародейские способности. См.: «… на главу же надел шелом из кости; снаружи по шлему торчали белые зверя клыки, и туда и сюда воздымаясь свирепо, за главу его заходили.» («Поэма о Копье», песнь десятая).

8

Из этих слов можно сделать вывод, что для Мартейна не являлось секретом, что за два последних поколения в мире не родилось ни одного сильного колдуна.

9

«Большой алхимический сад» до сих пор считается утерянным.

10

Самые могущественные гримуары обычно переплетали в кожу других магов. Неизвестно, как это сказывалось на содержании книг, скорее всего, просто подпитывало самолюбие писателя.

11

Слово, или два, густо закрашены чернилами

12

Украшение в виде рогов тура — отличительный знак рода Вокил и их людей, напоминание о Рогах Власти, коими он когда-то владел.

13

Из текста непонятно, поместили его в обычную замковую темницу или в подвалы Дома Совета. В те времена специализированных тюрем не было, преступников предпочитали вешать, клеймить или отрубать им ноги, чтобы впредь не смогли убежать от справедливого ока суда.

14

Ипассан, «Врачебный канон», том 4, часть 1, & 51.

15

Ипассан, «Врачебный канон», том 5, часть 3, & 12. Габриций немного перевирает, правильно: