Склепы III

братья Грым (2025)

>ИЗУЧИТЬ АННОТАЦИЮ ДОБРО ПОЖАЛОВАТЬ В СКЛЕПЫ СКЛЕПЫ — САМООБНОВЛЯЮЩАЯСЯ ПРИКЛЮЧЕНЧЕСКАЯ КНИГА, ПОЛНАЯ ОПАСНОСТЕЙ И НИЗКИХ ТРЮКОВ. В НЕЙ ВЫ ИЗУЧИТЕ НЕКОТОРЫЕ ИЗ САМЫХ УДИВИТЕЛЬНЫХ ТЕРРИТОРИЙ, КОГДА-ЛИБО ВИДЕННЫХ СМЕРТНЫМИ. УДАЧИ _

Симптом 9. Превращение

Симптом 9

Отважный путешественник!

Если тебе когда-нибудь доведется посетить Бороску, будь особенно внимателен к деталям, но и не теряй из виду общую картину. Пройди по булыжной мостовой, расштрихованной пробивающимся в стыки бурьяном, по узким коридорам туманных улиц, где с карнизов скалятся горгульи, а черные от вековой сажи трубы подпирают небо, и дивись на стыд и славу этого города.

Город начинается с кладбища, и немало предстоит пройти, чтобы миновать эти кварталы мертвецов с их помпезной архитектурой. Век истребления еще не миновал. Теперь вперед, сквозь городские ворота и толщу стен, и вниз по волглым улочкам, где в дождливые дни дамы носят обувь на высокой деревянной платформе, чтобы не замарать подолов в нечистотах. Около каждой двери или крылечка в камень вбиты скобы, о которые горожане счищают налипшие на обувь косматые лохмотья грязи. Массивные, выступающие лбы домов, узкие, как бойницы, окна, некоторые из которых, с выбитыми стеклами, занавешены мешковиной. В узлах улиц, где немного просторнее, стоят стелы и памятники забытым святым и героям. Иди мимо железных оградок и чахлых садиков, мимо бочек для сбора дождевой воды и открытых зевов угольных подвалов, проходи в изогнутые арки в свете подвешенных на цепи фонарей, разбить ни один из которых не дерзнет ничья пьяная рука.

Ты увидишь вывеску таверны, на которой намалеваны шлем и топор в неразрывном единстве, но не это конечная цель твоего путешествия. Через продолбленную в мостовой канаву, несущую сточные воды к реке, перекинута каким-то доброхотом доска, перейди по ней. Ступай дальше, через онемевшую рыночную площадь с мраморным изваянием посередине. Скелетоподобная, хрупкая на вид архитектура Собора тянется двумя шпилями вверх, в экстатическом порыве. Полюбуйся на это величественное, словно построенное из китовых костей здание и спускайся к реке.

Река Бороска несет свои воды от неведомых истоков на востоке по холмистой равнине, мимо руин крепостей, настроенных когда-то в завоевательной горячке, а ныне брошенных на равнодушный перемол природы, плавно огибает город с севера, принимая в себя его смрадные дары, и, заворачивая на юго-запад, бежит дальше, вся в павлиньих разводах алхимических реактивов, выбрасывая на илистые отмели ненужный Старой Ведьме послед: перья, осколки стекла и керамики, скорлупы разбитых горшков и доспехов, бутылки, рваные сапоги, гнилые доски, трудно опознаваемые магические ингредиенты, порой, бывает, и трупы.

За размашистой дугой моста через реку высятся развалины Поганой Крепости, а под ними раскинулось Подземелье — основная достопримечательность города и его гибельный морок. Для него никогда не найдется зазывалы-горлодера, торжественное безразличие ко всему было частью его притягательности.

Вот ты и пришел сюда. Оглянись напоследок.

В осенних сумерках город тих и беспомощен, весь сжался от мучительной боли у себя внутри, от которой не убежишь. Чердаки выморочных домов хранят в себе аспидную тьму, а их каркасы еле слышно стонут, словно в кошмарном сне. Сквозняки выдувают из них запах разложения, а внутри они тихо-мирно гудят на одной ноте от пирующих мух, которые иногда поднимаются из печных труб облачками, похожими на пепел.

В этих краях бытует легенда о Заблудшем Доме, который однажды покинул своих хозяев и свой фундамент, да пошел бродить по свету. Якобы Заблудший Дом иногда возвращается в Бороску, чтобы своим величественным гниением устыдить те дома, что не последовали его кочевому примеру. Они стыдятся и скукоживаются от страха, тогда весь город наполняет скрип их балок и шорох кирпичей, а жильцы поутру с удивлением видят, что их каморки стали еще меньше. Им приходится ломать и перестраивать структуру своего дома, своего жилья, чтобы когда-нибудь не задохнутся в каменном мешке. Это архитектурная хирургия, и учат ей каменщики. Лишь один дом последовал за своим пророком, но его развалили молотами на подходе к городским воротам, чтобы не создавать прецедента. Больше попыток не было.

Правда это или вымысел, судить не нам. Но маги единодушно соглашаются с тем, что самые старые и могущественные здания могут видеть сны, вряд ли приятные. И в силах Королей-Драконов было затянуть любого поданного в эту нечеловеческую грёзу и оставить там навсегда.

Нет, ничего никогда не забывается, и не только у воды есть память.

***

Мартейн Орф проснулся и по привычке энергичным движением сел, скидывая ноги с кровати. К его удивлению, ноги не коснулись пола, а прочертили пятками дугу, так и не достав до края необъяснимо раздавшейся вширь перины. Лекарь замер в неудобной, почти гимнастической позе и огляделся.

Это была не его узкая постель, и находился он не в своей комнате таверны «Разрубленный шлем». Огромная кровать с резными столбиками и темно-лиловым балдахином отдавала дворянским шиком (с нотками декаданса, если приглядеться внимательнее, ведь в балдахине зияли дыры, оспяные столбики были пробуравлены жучками-древоточцами, а между ними натянулись перепонки паутины), гардеробный шкаф замер в мерцании свечей, будто напуганный его пробуждением, весь скособоченный от влажного воздуха. На несвежем постельном белье были вышиты геральдические Руки Славы.

Лекарь быстрым взглядом ознакомился с интерьером комнаты и вспомнил, что уже был в ней раньше. Здесь несколько дней назад он осматривал впавшего в детство Гроциана Угаин.

Мартейн не имел ни малейшего понятия, как сюда попал. Если это сновидение, то отчего такая интенсивность чувств, такая безукоризненная отчетливость деталей? Он был полностью одет, и маска была на месте. Приподняв рукав, он убедился, что опухоль никуда не делась. Печень не болела, но он все равно не решился осматривать место инъекции в этом сомнительном помещении. Пары решительных рывков хватило, чтобы добраться до края кровати и встать на ноги.

Окна прятались за тяжелыми складками штор, и комната освещалась только свечами. Пахло топленым жиром, словно хозяева особняка не могли себе позволить свечи из пчелиного воска. Да, это определенно была комната Гроциана, но в то же время она заметно отличалась от того, что лекарь видел раньше. Суровый, педантичный аскетизм сменился легкомысленным изобилием разбросанных повсюду вещей: одежды и игрушек. Мартейн был готов поклясться, что в комнате жил ребенок, причем уже давно.

Одна стена отражала и множила свечное пламя. Подойдя, Мартейн увидел собрание мутных от грязи и паутины стеклянных футляров, в которых коротали свое посмертие сотни пыльных бабочек, приколотых булавками к пробковой поверхности. Тут были нежные голубянки, пурпурные листокрылы, алые ведьмины поцелуи, медно-зеленые страстотерпцы, серебряные лунницы, золотые короли — мумифицированный калейдоскоп всех цветов и оттенков. К каждой миниатюрной витрине была аккуратно приклеена бумажка, на которой детский почерк сообщал о содержащемся в ней экземпляре.

В одном из этих саркофагов хранился веретенообразный кокон, как царь забытого племени, завернутый в ороговевший погребальный саван. Подписанная бумажка лаконично сообщала, что «Тлен — позор наш».

Вдруг морщинистая поверхность треснула и разошлась — самоуправное вскрытие покойника. Из образовавшейся трещины, разрывая тленные пределы, проросли тряпицы темно-зеленых крыльев, сначала неуверенно, но с каждой секундой набирая силу и разворачиваясь, как паруса. Мартейн со странным волнением наблюдал за этой мистерией.

И вот неизвестное существо окончательно вылезло, окрылатилось. Это был старый медный ключ с извилистой бородкой и плоской головкой, на которой была выгравирована оскалившаяся голова фавна — странное сочетание живого и неживого. Его крылья нежно трепетали, сбрасывая хитиновый послед.

Мартейн подцепил ногтями стеклянную крышку и медленно открыл ее. Ключ выпорхнул из своего узилища, сначала нырнул вниз под собственной тяжестью, но быстро снова набрал высоту. Подлетел к двери, юркнул в замочную скважину и, бойко крутанувшись, отпер ее. Потом вернулся к лекарю и запорхал вокруг его шляпы. Почему-то все происходящее показалось Мартейну очень уместным.

Повинуясь недвусмысленному намеку ключа, он подошел к двери. Потянулся было к ручке, но услышал снаружи звук и остановился. Это был приближающийся стук, как будто кто-то шел по гулкому коридору, каждый свой шаг отмечая раздраженным ударом трости или посоха по каменному полу. На Мартейна вдруг нахлынули совершенно неуместные, но очень сильные чувства: страх, неуверенность, вина, тревога, стыд. Сердце встрепенулось и понеслось вскачь, он задрожал и отдернул руку.

Стук приблизился к двери, приобретая совсем уже невыносимые, раскатистые обертоны и остановился. Мартейн обливался потом, но не мог пошевелиться, ни чтобы спрятаться, ни чтобы защитить себя. Неопределенность его шаткого положения была мучительна, но лучше уж такой молчаливый паритет с неизвестностью, чем открывающаяся на его глазах дверь. Что угодно лучше.

Существо с той стороны в конце концов решило его не нарушать, словно осознало, что им нечего сказать друг другу. Страшный стук возобновился, на этот раз удаляясь.

Лекарь привалился к дверному косяку, постепенно приходя в себя. Иррациональное чувство отступило от него, оставив в глубоком недоумении. Что это было? Насколько знал себя Мартейн, лично он поспешил бы открыть дверь и поинтересоваться у того, кто издавал шум, как он, лекарь третьей ступени, здесь оказался и что вообще происходит, а не стал бы прятаться, как испуганная мышь. Такое впечатление, что он стал невольным пленником чужих эмоций, медиумом для навязчивых призраков. Возмутительно, честно говоря, даже непристойно.

К Мартейну вернулось самообладание и привычка к решительным действиям. Он распахнул дверь и оказался в темном коридоре. Ключ беззвучно порхал у его плеча. Стук, уже еле слышимый, удалялся в левую сторону, и лекарь последовал за ним. Если он правильно запомнил месторасположение комнаты Гроциана, то в той стороне должен быть выход.

— Со всем уважением, — обратился он к ключу, — но я не понимаю, что я здесь делаю.

Ответа, конечно же, не последовало.

***

Он шел и шел, а коридор не заканчивался, уже преодолел границы самого большого здания, которое Мартейн только видел в жизни, словно Башня была в разы крупнее самого Университета, что, разумеется, было просто нелепо. Сама геометрия пространства теперь была под вопросом из-за скошенных углов, облупленных фресок на стенах, вырастающих, словно в обратной перспективе. Коридор петлял, змеился, то срывался в головокружительные пируэты винтовых лестниц, которые закручивались туго, как бараньи рога, то переходил в череду затененных комнат, которые следовали одна за другой непрерывно, образуя общий смысл, будто повинуясь тайному и строгому архитектурному синтаксису. Старый страх безоконных тесных помещений тяжело давил на грудь Мартейна, но он боролся с ним, боролся изо всех сил. Было бы совсем невмоготу, если б не крылатый ключ, составляющий ему компанию и открывающий все двери на его пути. Лекаря больше устроило, если бы под ногами были деревянные половицы, пусть и раздражающе скрипучие, а не шероховатый, равнодушный к его шагам камень.

На всем вокруг лежала печать хронического упадка. Потолок зарос паутиной, пол покрывал какой-то мусорный вонючий шлак, иногда скапливющийся в кучи, вокруг которых ползали или подыхали незнакомые Мартейну насекомые, наверняка болезнетворные паразиты. Статуи лемурчиков держали на пухлых коленях раскрытые книги.

Переходя очередную комнату, вроде галереи, Мартейн задержался, привлеченный собранием потемневших от времени картин в покрытых магическими символами рамах. На полотнах, судя по всему, были изображены члены рода Угаин, и их вереница убегала в темную вековую даль. Почему-то они вызывали необъяснимую тревогу; возможно, дело было в их неестественных позах. На одном портрете был нарисован широкогрудый старик в синей мантии; левой рукой он нагнул свою голову, пряча лицо в черной тени, и его выдающаяся лысина светилась, как полная луна. На другом был изображен маг почти в полный рост, только вот он стоял спиной к зрителю, но что-то, силуэт плеча или наклон головы, таило в себе возможность, что он вот-вот обернется. Вот один с таким окостеневшим выражением лица и стеклянным взглядом, словно позировал художнику уже после смерти. На другой картине замер надменный горбоносый старик с моноклем; длинные белые усы оседлали его верхнюю губу, как вилочная кость, в руках он держал развернутый свиток.

Холст на том месте, где был нарисован монокль, с сухим треском разошелся, и из дыры вползла толстая белая личинка, как нечестивая слеза. Мартейн с отвращением отвернулся и зашагал дальше.

Еще комната представляла собой паноптикум отрубленных и засушенных человеческих рук, которые, распластав пальцы, словно экзотические бабочки покрывали стены в строгом порядке. Угаин всегда отличались весьма экстравагантным вкусом в вопросах коллекционирования¹.

Пыльная комната, похожая на кладовую, где копились, как отмершие частицы, старые, ненужные вещи. Перхоть древности лежала на сломанных статуях, старомодной мебели, детских игрушках, кипах одежды, в которую откладывала яйца моль. На полу, завалившись на бок, лежал волшебный фонарь. Мартейн вздрогнул, краем глаза заметив выступающее из тени хоботастое чудище, но тут же успокоился, признав в нем чучело гигантского муравьеда с когда-то роскошным, но теперь несколько полинявшим хвостом. Откуда-то он знал, что его привезла вместе с приданым совсем еще юная Ликейя, когда вышла за Гроциана и перебралась жить в Башню. Старая игрушка дочери волшебников, нежно-грустное напоминание о далеком, оставленном доме для боязливой девушки со смешным акцентом, мерзнущей в этих стылых стенах. Брачный договор, заключенный после скрупулезного изучения двух генеалогических древ, которые вот-вот должны были переплестись ветвями. На Мартейна вдруг нахлынула невыразимая печаль, и он дотронулся до свалявшегося черно-серебристого меха, но тут же отдернул руку, пытаясь изгнать из себя непрошенные эмоции-интервенты.

Снова плесневелый, заброшенный коридор, снова пролеты лестниц. Мартейн был так поглощен тяжелым, гранитным страхом замкнутых пространств, засевшим у него в груди, поэтому не сразу заметил, что за ним кто-то идет.

Легкие, почти неслышные шаги и звуки дыхания. Преследователь не торопился, но и не отставал. Лекарь хотел обернуться, но шея онемела, хотел остановиться, но ноги несли его дальше. Определенность была непозволительной роскошью для него. Напряжение и ужас росли. Мартейн едва сдерживался, чтобы не закричать, но кто-то соблаговолил сделать это вместо него.

Всю Башню до основания сотряс женский крик, полный невероятной боли. Стены и пол заходили ходуном. Мартейн слишком часто принимал роды, чтобы не узнать эти задыхающиеся, хриплые интонации. Он ускорил шаг. Его вдруг охватила незнакомая горечь.

— Посмотри на своего внука, — раздался женский голос за спиной.

Мартейн не хотел смотреть. Свечи у кровати роженицы не загорелись сами собой, а значит магического таланта у ребенка было как в чурке для колки дров.

— Посмотри же, — настаивал голос. — Больше у тебя шанса не будет. Бардезан сказал, что когда Грегор рождался… ну… он сломал там все, что только можно. Больше у Ликейи не будет детей.

— Я не верю этому никчемному лекаришке, — сказал Мартейн не своим, каркающим голосом, не замедляя шаг.

— Какая разница, во что ты веришь. Факта это не изменит.

— У нас с тобой никчемное потомство, Брейя, — пожаловался Мартейн.

— Не смей так говорить.

— Прости. Прости, я слишком устал. Мы так давно с тобой не разговаривали…

— Пообещай, что оставишь все как есть. Пообещай мне, — произнес голос, удаляясь.

— Брейя, не оставляй меня, — попросил Мартейн. — Только не сейчас.

Но голос ему не ответил, шаги за спиной стихли. Сдерживающая его сила исчезла, и теперь он мог обернуться, но уже не видел в этом смысла.

— Бассорба лжет, он вступил в сговор против меня, — сказал Мартейн, ожесточаясь. — Нас с потрохами сожрут, как только станет известно, что Угаин разучились колдовать. Пусть они попробуют еще раз.

Снова повторился женский крик. Мартейн без особого удивления обнаружил в своей руке трость с набалдашником в виде головы фавна, ту самую, которая сломалась во время боя в «Разрубленном шлеме», высвободив магический заряд.

— Пусть попробуют еще раз.

Снова крик. Мартейн шел, раздраженно ударяя тростью по каменным плитам.

— Еще раз.

Крик. Стук. Крик. Стук. Крик.

— Еще.

Стук.

Мартейн остановился, освобожденный от морока, тряся опухшей от видений головой. Ключ нетерпеливо порхал у высокой резной двери. Неплотно прикрытая створка пропускала слабый рдяной свет и запах разлагающейся бумаги. Лекарь открыл дверь

только тот, кто ходит неторными тропами, способен достичь Истины

и вошел в библиотеку.

Она сильно изменилась с его первого визита, словно прошли десятилетия. Книги были свалены в шаткие горы, на вершинах которых царствовали мышиные кланы. Невесомые шали из паутины свисали с потолка и слабо колыхались на легком сквозняке. Оскудевшие книжные полки щерились отсутствующими корешками, как выбитыми зубами. Глобус на треножнике зиял рваной дырой примерно в том месте, где должна была находиться Бороска. Кресло у камина пустовало.

В воздухе мягко парили исписанные листы и клочки бумаги. Не опускаясь ниже определенного предела, они, кажется, обладали теми же свойствами, что и ключ, и некоторые из них подлетели ближе к Мартейну. Первый же надорванный листок, который он взял в руки, оказался письмом, которое сообщало:

Магистру Искусства, Декану Астрологии, Кавалеру Печати Юга, Повелителю Жезлов, Трансцендентному Владыке, Сорцериеру Полной Луны, Покровителю Заблудших, Повергателю Могучих, Тысячелетнему Ворону, Пастырю Небесных Деревьев, Зодчему Теней, Надзирателю Тайн, Высочайшему и Мудрейшему Философу Рун,

Габрицию Угаин. Досточтимый брат наш! Не выразить словами, какова была наша печаль, когда нам стало известно, что ты практикуешь нетрадиционное, несанкционированное, да и попросту недопустимое Искусство. Слезно просим тебя воздержаться от этого в дальнейшем, иначе мы с прискорбием вынуждены будем освободить тебя от членства в нашем братстве.

С наилучшими пожеланиями,

Мистический Секретарь Голдурбак Воленто,

Гильдия Чародеев.

В следующем письме неопрятным, заваливающимся набок почерком человека, не привыкшего к перу и бумаге, было написано:

Великий Лорд,

благодарю покорно, что соизволили возложить на меня бремя, так сказать, избранности, коей я, жалкий человечек, по правде сказать, недостоин. Преклоняю колени перед вашей блестящей идеей сочетать практики нашего священного мечеводства и вашей Высокой Магии для создания Совершенной Формы. Если первые опыты закончились неудачей — вините меня и только меня и мои неуклюжие руки, благодарю покорно. Но теперь — теперь! — я наконец допер своим слабым умишком, как добиться успеха в нашем благородном начинании. Рецепт вот он, прямо передо мной.

Что до крайне удачно выбранного вами места, то потаеннее его во всем городе не найти, сами вокильцы охраняют его с простодушным рвением, упрощая нам нашу задачу, позволяя усердно трудиться вдали от взоров как Гильдии Чародеев, так и Цеха Мечеводов. Я уже все подготовил, и чаны, и смеси. На этот раз провала не будет, благодарю покорно.

Покорнейше советую пустить слух, что леди Ликейя снова беременна и уезжает в отдаленное поместье, чтобы родить вдали от городской суеты. Ее же оставить здесь, за стеной, на необходимый для соблюдения приличий срок, все необходимые удобства я подготовил.

Нам же с вами предстоит нелегкая, но прекрасная работа, и мне уже не терпится начать.

Подписи не было, имя автора письма осталось неизвестным. На глаза Мартейну попалась страница, вырванная из какого-то старинного фолианта. На ней была гравюра, изображающая бородатого человека в мантии, который держал за ногу ребенка, и то ли опускал того в огромный стеклянный сосуд, похожий на кувшин, то ли доставал оттуда. Ниже следовал текст:

Никоим образом не должно забывать, что среди древних Философов не было и малейшего сомнения. касательно того, возможно ли сотворение человека без женского тела и естественного чрева. Поелику бездумный шаблон Природы заменяется творческим подходом и Разумом Мага, утверждаю я, что целью должно быть создание двуединой сущности без изъянов — Совершенного Андрогина, настолько близкого Божественной Сути Близнецов, насколько это только возможно. Мужское и женское будут уравновешены в нем в чудесной гармонии, и он станет величайшим Магом в Истории. Это есть Великое Деяние, но вехи его на протяжении веков остаются неизвестными, и остануться такими до последних времен, когда наконец не станет более ничего скрытого и все на свете сделается явным².

— Какая чепуха, — сказал Мартейн ключу, порхающему у его плеча.

Прочие записки и клочки бумаги, хранители никому не нужных секретов, рвались поведать лекарю свои никчемные истории. Бросилось в глаза неподписанное письмо, очень трогательное в своей стыдливой и неумелой конспирации, своей манерой с головой выдающее Гроциана; в нем он просил адресата прислать бутылочку «того самого чудодейственного средства для ращения бороды, ибо не пристало магу ходить с голым подбородком». Развернулся длинный свиток с перечнем рецептов зелий и снадобий для счастливой беременности, каждый из которых был перечеркнут чьей-то гневной рукой.

Вдруг раздался оглушительный скрежет: стена, в которую был встроен камин, открылась на невидимых петлях, как дверь, открывая темный проход. Ступени вели вниз.

— Да вы шутите, — вздохнул Мартейн, но ключ уже впорхнул в открывшийся туннель. Сдерживая тошноту, сжимая в кулаке брошь в виде Солнца, лекарь последовал за ним.

На потайной лестнице было темно, и приходилось идти на ощупь, но далеко внизу скрипнул в замочной скважине ключ, и засквозил свет. Мартейн спустился, переступил порог и оказался в лаборатории мага.

Здесь были все те же запустение и разруха: колбы и реторты, которые не были разбиты, покрылись слоем пыли, магический котел стоял холодный и ржавый, вода в серебряной чаше зацвела. Но не это притягивало неверящий в происходящее взгляд.

Физическим и метафизическим центром лаборатории был огромный человеческий эмбрион. Он был опутан цепями и подвешен к потолку, ровно посередине, как кошмарная люстра. Совершенно фантасмагорическое существо, с ящерным выгибом мягкого хребта, переходящего в хвост, с лобастой дельфиньей головой, отмеченной пурпурной гроздью, с черными блестящими глазками по бокам, рудиментарными конечностями и полупрозрачной розоватой кожицей, с которой свисали кровавые нити. Он выглядел одновременно беззащитным и устрашающим. Пульсирующая пуповина, к которой был прицеплен зародыш, другим концом терялась во мраке. С пуповины сочилась по капле мутная жидкость и лепила из серой пушистой пыли на полу ртутные шарики.

Обнаружив вторжение, эмбрион слабо зашевелился и повернулся к Мартейну черным блюдцем глаза, в котором отразилась его воронья маска.

— Освальд, старый друг, — проскрипел зародыш старческим голосом Габриция Угаин. — Наконец-то ты навестил меня.

Очевидно, существо было введено в прискорбное заблуждение, развеивать которое Мартейн ни в коем случае не собирался. Сейчас угрозы от него не исходило.

Эмбрион вяло колыхнул хвостом и монотонно заговорил, словно зачитывал монолог из книжицы проходных пьес:

это опустошенное пожаром здание на краю города, в том районе, куда уже много лет не заглядывает ни единая живая душа³. бывший монастырь, со временем он был поглощен разрастающимся городом, со временем он разделил его судьбу. из окон видно реку — такое соседство очень удобно. это уединенное Место, и раньше оно уже хорошо послужило нам. тогда мы милосердно прикончили тех шарообразных существ, которые были результатом первых, неудачных опытов, но нескольким, возможно, удалось выжить.

После короткой паузы он продолжил, без всякой связи с предыдущим отрывком:

все чаще я задумываюсь над вопросами истинного могущества и все больше убеждаюсь, что оно лежит в надчеловеческой природе. помилуйте, да разве если мне удалось совершить невозможное и создать совершенного андрогина этими самыми руками, при наличии самых скудных ресурсов, разве мне не под силу большее? опыты с гулями не принесли желаемого результата, это явно тупиковая ветвь. но если бардезан бассорба говорит правду… то страшно представить, какие перспективы открываются передо мной. если такого рода магию можно привить человеку… все, чего пытались достичь мудрецы с намасленными бородами, обращающие взоры к небу; адепты в своих рассыпающихся от времени замках; иссохшие колдуньи в священных лесах, накачанные наркотическими зельями; пророки, распевающие гимны в дымном мраке торфяных лачуг; философы, трудящиеся в тиши и одиночестве мраморных дворцов… но всЕгда существует опасность псионического заражения, коего надо избежать во что бы то ни стало.

Эмбрион перешел на хриплый шепот:

кровь — это ключ, и теперь, когда это мне известно, осталось сделать лишь последний шаг. болезнь мне не гРозит, ведь где-то по свету бродит сын бардезана, а значит фактически сосуд останется невскрытым.

Шепот перешел в глухое бормотание:

я бы не сказал, что это место можно назвать умиротворенным: все залито тьмой, воздух пахнет въевшейся в стены Гарью, очертания предметов слишком мрачны, а редкий лунный свет слишком холоден. но именно здесь, а не в башне предков, я наконец принял окончательное решение, и на меня снизошел долгожданный покой.

Эмбрион дернулся в своих цепях и забубнил по-новой:

это Опустошенное пожаром здание на краю города, в том районе, куда много лет не заглядывает ни единая живая душа…

Мартейн отошел от этого раздутого и преображенного пленника неведомых сил и, немного подумав, решил отыскать источник пуповины. Оставив бормочущее существо за спиной, он двинулся вдоль пульсирующего шланга. Ключ летел впереди сияющей искрой.

Пуповина привела лекаря к огромному расколотому посередине яйцу; из этой трещины она и росла. Не успел Мартейн осмыслить увиденное, как из тьмы позади яйца появилось бесчисленное множество человеческих рук. Они схватили крепкими пальцами края трещины и с хрустом развели их в стороны, освобождая ревущий, грохочущий, ослепительный свет, который в мгновение проглотил Мартейна, жадно и без остатка.

***

Мартейн очнулся в абсолютной, чернейшей темноте, и поначалу испугался, что тот свет лишил его зрения. Но боли не было. Могильную тишину нарушала только капающая где-то вдали вода. Лекарь осторожно двинулся на звук, но сколько он не шел, капель не приближалась, а темнота внушала ужас. Вдруг он вспомнил о листе, который добыл из своего странного сна про Тлеющий Лес. Сунул руку за пазуху, нащупал его, достал и расправил. Древесный лист оказался неожиданно посвежевшим, он снова позеленел, будто только что сорванный с живого дерева. Он оправдал надежды лекаря и замерцал слабым зеленым светом — все же лучше, чем ничего.

Оглядевшись, лекарь не обнаружил ни стен. ни потолка. Ключа тоже не было видно. Пол был выложен квадратными каменными плитами. Мартейн не придумал ничего лучше, как зашагать дальше.

Спустя некоторое время, когда он уже отчаялся найти хоть что-нибудь, в темноте загорелись два огонька, один красный, второй золотистый. Вдохновленный этими признаками жизни, Мартейн побрел им навстречу. Огоньки, кажется, были с ним солидарны, так как начали быстро увеличиваться в размерах.

И вот они стоят друг напротив друга — три путника в ночной стране.

Один был в пестром рванье, оставшемся от униформы наемника и доспехах. Голова была закрыта ржавым шлемом, а красный свет исходил от обнаженного меча. Другой кутался в черные одежды, лицо закрывал зеркальной маской. В руке он держал золотую монету.

Вдруг наемник придвинулся ближе к Мартейну и шепнул ему на ухо:

— Вокил прячут в своем поместье осадную машину. Запомни.

Мартейн почувствовал спокойную, твердую уверенность, как на экзамене по предмету, который изучил вдоль и поперек. Он наклонился к человеку с зеркалом вместо лица и прошептал:

— Из подвала дома Бардезана Бассорба можно попасть в Тлеющий Лес. Запомни.

Человек кивнул, поймав на миг в свою маску блики трех огней, и сказал что-то наемнику. Мартейн вздрогнул, проснулся и сел на кровати. Судя по всему, он находился в Банях, иными словами — в госпитале. Рядом с кроватью сидел Люц Бассорба.

— Ты все проспал, — сказал он.

Примечания

1

Вероятно, Мартейну неизвестно, что это трофеи, доставшиеся Угаин в результате бесчисленных и кровопролитных магических распрей, иначе ему было бы еще неуютнее.

2

Похоже на сильно искаженные рассуждения о гомункулах Бомбаста Церопульса в его «Природе вещей».

3

Вероятно, речь идет о безымянном участке города, который есть на карте, но в тексте ни разу не упоминается (либо бесстыдно затерт палимпсестами).