Черновик. Последняя книга

Alexander Smirnov

Книга, созданная из-за внезапно возникшей идеи ее создания. Это сборник всех стихов и проз, написанных с конца 2019-го и по сей день. Посвящается моей маме в первую очередь, это тот человек, в которого безусловно нужно верить, ведь родители – это те, кому мы в первую очередь нужны. Посвящается также Елене Юрьевне, которая и дала мысль подготовить сборник стихов в печатном варианте, для этого мира. Книга содержит нецензурную брань.

Главный редактор Ян Александрович Исупов

© Alexander Smirnov, 2022

ISBN 978-5-0056-1876-4

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Стихотворения

Вы идеальны.

Вы идеальны. Пусть не верите.

Но я же уверяю Вас!

Вы идеальны. Нет примеров,

Чтоб вывод мой как смех угас.

И вы душой очень красивы.

С особым взглядом, верю в Вас.

Ведь узаконена та правда,

Что льёте, словно дождь на нас.

Вы идеальны. Нету споров.

Никто не вправе их открыть.

Вы идеальны. Нет повторов,

Что Вас могли бы заменить.

Вы идеальны…

1918 год

Я сел в толпу залитых кровью,

Их лица безмятежно спали,

А предзабвенные глаза,

Что в сумраке искрой играли,

Настолько добренькими стали

Как в детстве у детей.

Я сел в толпу своих семей.

И прежде был я император,

А позже соберут музей,

Как Русь, Империю проклятую,

Прогнали с истины моей.

Я сам лежу в толпе нерусской.

Нас предал лучший наш приятель,

И в округе будь то предатель

Он в раз добрый элитных нас.

Вот так начало возрождалось

И Русь у русских отбивалась:

О почки, кровь, среди морей.

За столько времени прошедших,

Не стали русские «добрей».

Вина тому — нехватка сил.

Моральных. Среди пустот.

Вернулась Русь, как и урод,

Что как и я

Заправит ей.

Да только вот беда одна:

Сижу я в красной луже.

И понял я что за беда,

Быть главным телом лужи.

Вот так и правили страной,

Россией, нашей, славной.

Дак выпьем же, за упокой,

Советской, дивной, стражи!

И вынесем же приговор,

Главе ажиотажа!

Секрет зимы

Темнеет кора красивых растений:

Берёзы и дуба, что живут у ручья…

А всё это дело ведёт только к факту:

Что близится холод, за ним и зима.

И каждый человек на белом свете,

Хоть раз задался этаким вопросом:

Зачем зима нужна, её метели?

Ведь все и так насытились морозом.

Ну а в лице планетушки Земли,

В её ответе — кроется весь смысл.

Ведь после холода:

Тепло к нам вновь нагрянет…

И март, когда весь холод тает.

Апрель, что «приведёт весну».

Ну а за ним придёт и тёплый Май…

Что нам откроет всю любовь свою.

Тогда и понят будет смысл.

Дай. Дай прожить еще одну зиму.

Предательство

Не понимаю его дел,

Его манер, подобных лжи,

Не понимаю его взгляд,

Что вновь бесследно убежит.

И вздох его как звук прощанья,

Как будто: крик из пустоты…

Я так хотел не ошибаться,

Но вновь нашел дыру в души.

Меня не признало общество.

Меня не признало общество.

А мне это и нафиг не нужно.

Издевка, тупая как дружество,

Но дружбы совсем не выходит.

И всë это общество — смертно.

Скажи, зачем ты ласкаешься?

Скажи мне, к чему же убожество?

Зачем надо мной издеваешься?

А знаешь. Предательство — лучшее.

Ты кинешь меня в одиночестве.

Ты бросишь меня как убогого,

Среди своих издевательств.

Ну ладно. Ты знаешь?.. Я встану.

И снова жизнь покатится.

Я снова пройдусь по времени.

Да без твоего издевательства.

А мы играли в жизнь годами.

А мы играли в жизнь годами,

Смотрели пьяными глазами,

Что каждый раз просили яд,

И как же снова дьявол рад,

Что ты предатель и подлец:

Окончил жизнь друзей своих,

И жестом взмаха наконец

Предательство плечом замкнул,

И их улыбки сквозь свинец

Обрек на мертвый, теплый пол…

Случай в автобусе.

Коридор. Где есть живые.

И кто из них стремится вдаль?

Скажу соседу: «Эй, служивый!

Когда увидим жизни рай?»

А он со службы возвращаясь,

В нашивках, в боевом тряпье,

В который раз начнёт историю,

О той гнилой, больной войне.

И сидя в коридоре, где сиденья,

Слезу на китель уронив,

Продолжит паузой историю:

Как к боевикам попал он в тыл.

Они прошли по «дружным трупам»,

Где сам солдат в крови лежал…

Там шла такая гниль истории…

Что каждый слёзы не сдержал.

Его товарищи — убиты.

Комбат с собакой боевой — лежат.

Все танки то что были — сбиты…

И где-то час — лишь тишина.

А после сна: он встал и отряхнулся.

А с головы стекает кровь:

Вот так домой солдат вернётся…

С гнилой, ободранной войны.

И он не скоро улыбнется,

Телам тем жизни не нужны:

А он под жарким пеклом солнца,

Остался нити рвать… войны.

Маяковский

Вершат правдивую эпоху,

Сминая всех зашедших в ночь…

«Ох, от чего бежишь ты, парень?»

Зачем предал свою ты дочь?

И дочь твоя — творений символ.

Своей рукой подвинул вон:

И Пушкина, и всех иных,

Кто создал для тебя народ.

Ох, Маяковский. Бедный парень.

Скитаясь в толпах бренных лиц,

Ты никогда и ни за что,

Не преуспел бы, ты найти,

Счастливый для тебя когда-то

Покойный в мире

Тёплый бриз.

Твой стан тогда исчез куда-то

И ты однажды сам исчез.

Не знаю: можно-ли мне верить?

Не знаю: можно-ли мне верить?

Я сам себе давно не верю…

И каждый раз живу я прошлым,

Сминая в грусти горечь, страх

И щас как проклятый монах:

Хожу и жгу своё сознанье…

И без плохого притязанья,

Я начал врать и в бессознанке,

И сам того не понимать.

Я вновь скажу тебе слова

И вижу я любовь твою,

Но как бы не была сильна:

Всегда стоял я на краю…

Всегда писали: я пропал.

Не верили, что я вернусь.

А я вернулся, я сказал:

«Что я со всеми разобьюсь».

Что я не предал… Не отдал…

Что я остался… Развернулся…

И смог поднять с трибун бокал…

И всей толпе я улыбнулся…

А после — тяжесть… Я упал…

И больше я не смог вернуться…

Поднимут опосля́ скандал,

Не знали: можно-ли мне верить…

А им я сверху та-а-ак кричал,

Что сам себе давно не верил…

Даст бог мне книгу написать.

Даст бог мне книгу написать.

Даст сил, чтобы нетрудно было.

Я словом всё бы мог сказать,

Но не умен я жить на воле.

Мне трудно даже сделать вздох…

Пророк всей жизни — мои мысли,

Твердят: что сложится на «нет»,

Всё то, что обещалось сбыться.

А я как дерево — банальный.

Я верю… этим своим мыслям…

Но сейчас… Я всех их посылаю…

На три веселые, чудесные…

Потертых тряпкою с холста.

Дурак.

Бросаю все силы на что-то другое:

На творчество, рифмы и прочий аншлаг…

Всем тяжело, понимаю Вас люди…

Последнее время:

Я как вурдалак.

Из всех своих близких,

Иль дальних знакомых,

Всю душу, до капли, пытаюсь сосать…

Но всё как и прежде становится новым,

Как был я, кем был,

Так и останусь «дурак».

Я не пишу стихи от боли.

Я не пишу стихи от боли.

В глазах моих печаль одна.

Я был собакой, птицей воли,

Слепым, что прозван был «Монах».

Я был отброшен у карьера,

Родными братьями…

Со всех сторон!

Я был однажды проклят дядей,

Сидит который,

Ждёт звонок.

Сейчас же вышел я, с поднятой,

До смеха «гордой» головой,

И отстранил от всех, ребята,

Границы, сложенных душой.

Покуда жив — идет война.

Смотря в окно, мы видим всё сквозь стёкла.

Но вот внимание, отнюдь, уходит прочь.

И я готов — писать об этом книгу…

Хоть в светлый день и мрака — ночь.

Все люди в мире становятся как окна:

Сквозь них увидеть всё возможно нам.

Но что становится уж сильно пагубным:

Так это то, что мы как зеркала.

Мы смотрим, стоя, друг напротив друга,

В глаза душевные, больные…

И раздираем в тех глазах,

Свои тела на строки пыли…

И душ своих пренебрегаем силой,

Однажды: каждый духом пал.

Но только вот не до могилы,

Нас этот дух везде шпынял…

А до бокала с горловиной,

Что был разбит о камень в ночь.

И вот доходит же: «Скотина!

Вся наша жизнь — тупая ложь.»

И я восстану завтра утром,

Под звук истории веков…

Мой срок течет, я этим беден.

Возник, откуда же таков?

И вот под возгласы: «Вставайте!»

Толпа доверится не сможет…

И командира навсегда:

Заткнет тупой, немецкий ножик.

А у Царя при господинах,

Найдется друг его — предатель…

По головам пройдет — Ценила…

Толпу отравит — Покоятель…

И вот к чему все эти ссоры?

К чему метает нас душа?

Мой дух, такой же, как предатель…

На грань ножа… На грань ножа!

Да с грани этой — вновь кидает!

И предаёт… Не отступает…

И жизнь ценна меньше гроша…

Покуда жив —

Идет война.

(Ценила — человек бросающийся на крайние меры для чего-то более стоящего для него, чем жизни других. Покоятель — убийца)

Ваши души.

Горькие слёзы сжигают внутри

Ваши души.

За умерших тех, с кем обиды держали:

Поникли на всю вашу жизнь…

И я как дурак, однажды дедуле,

Сказал: «Я не явлюсь!»…

Ох сколько прошло же, годов, люди…

Как хочется мне всё вернуть.

И горько всегда, когда представляю,

Что вот: мама уйдет…

А с ней и отец, ведь это так больно,

Жизнь коротка словно год…

И мы сквозь мученья, признаться, сквозь веру,

Боимся, ведь бога и нет…

Мы верим загадкам, мы любим и ценим,

Мы верим в тот беленький свет…

А я Вам сказать, человечество, должен:

Что жизнь Вам дана, чтобы жить.

Не тратить её! Не бегите за плетью!

Цена…

лучшей жизни

— хорошая смерть.

Точка невозврата.

Да под обломками ледяными,

Да в том, дневном, крика тиши́…

Никто из них и не был злыми:

Как вспоминают согрешив.

Они, ну просто оказались,

Не в это время, не в этом месте…

Бодров ну часто сам твердил:

«Твоя минута — твоё место.

И это точка невозврата.

А в чем же сила? Сила в действии…

Какого действия? Лишь правды…

Её начала и конца.

И тот кто прав — за ним и сила…»

И вот скажу я только так:

Тот кто видал Бодрова гибель,

Кто знает: где его могила —

За ним и вся у мира Сила.

А ко-ли свидетелей и нет,

То Вам, мой, вот такой ответ:

«Не умер он. Живет прилично.

Да не найти его нигде.

А загляните себе в душу…

Вы видите, как всё в огне?

Так вот. Частицы тех огней…

Всё то, что делает живее,

Чем сама жизнь:

Всего сильней.

Заметьте: сила в правде.

Конец ознакомительного фрагмента.