Четыре рассказа

Deni Vrai, 2018

Четыре рассказа собраны в одной обложке, как все мы под одним небом. В ком-то много экспрессии, другой задумчив и рефлексивен, но в целом это жизнь. И жизнь диктует нам свои правила, ставит задачи. Кто-то пройдет этот экзамен, а кто-то, возможно, нет. Одно точно, равнодушным не останется никто. Борцам за чистоту нации от гомосексуализма пожелает спокойной ночи мастер спорта по боксу, а дьявол с радостью поддержит сладкую беседу о прибыли и маркетинге. Маньяк обречен на встречу со старым нацистом. Ну, что ж, у каждого свой экзамен… пожелаем им удачи.

Выгодное предложение

Машина медленно вплыла на территорию церкви, повернула налево, качнулась на вспученной от напирающих снизу сорняков асфальтовой кочке, свернула за угол церкви, подкатила к самым дверям, остановилась. Двигатель стих, щелкнул остывающий под капотом металл.

Открылась дверь водителя, и священник вышел на дорожку. Он не стал закрывать дверь, глубоко вздохнул, сделал первый шаг к высоким резным дверям, остановился, постоял, глядя себе под ноги, поднял голову. Вытянув губы, он некоторое время смотрел на двери, на две бетонные колонны навеса над папертью, стал поднимать голову выше. Он не мог посмотреть на купола, для этого надо было податься назад, именно в этот момент, когда требовалось дополнительное движение, он замер, перестал поднимать голову. До блистающих желтым огнем крестов, взгляд его так и не добрался, священник вновь опустил голову, сделал еще один глубокий вдох, вытянул губы еще сильнее и шумно выпустил воздух.

В одну секунду он подобрался, слегка тряхнул плечами и сделал шаг к дверям церкви. Он сделал этот шаг быстро, почти стремительно, надо было сделать еще один такой же, затем еще и походка стала бы решительной, однако следующий шаг он сделал медленнее предыдущего, а еще один и вовсе тяжко и увесисто, всем телом перевалившись с ноги на ногу.

В притворе его походка приобрела ритм, и теперь он двигался равномерно, но раскачиваясь и размахивая руками.

— День добрый, батюшка, — торопливо поздоровалась прислужница, стоящая у прилавка со свечами.

— Добрый день, матушка, — ответил священник и прибавил шагу. Он не стал поворачивать головы, миновал среднюю часть, направился в ризницу.

Не сбавляя скорости, повалился в кресло, отчего, то скрипнуло и рвано грохнуло деревянными витыми ножками по полу. Священник откинул голову, закрыл глаза, лицо его совершенно расслабилось. Так сидел он долгое время, никто его не тревожил, никто не звал. Прислужники знали, если он задержался в ризнице, то его лучше не беспокоить. Даже если искать кто-то будет, надо сказать, что его нет.

Поднял одну руку, нащупал наперсный крест, погладил его, из горла послышался сдавленное гудение. Погудев, открыл глаза, подался вперед. Пошевелил губами, хлопнул себя по коленям. Сделав сильное движение вперед, оторвал тело от кресла, но тут же опустился обратно. Не давая отшатнуться корпусу, вновь подался вперед, одновременно толкнул руками колени и поднялся на ноги. Сделав два шага, подошел к висящей в углу иконе богоматери, трижды перекрестился, толкнул икону, и она тихо отъехала в сторону. Обернулся на дверь, когда повернул голову обратно, на том месте, где была икона, теперь красовалась массивная дверь сейфа. Судорожно набрал код, открыл дверцу и нервно достал зеленую пачку денежных купюр. Поднес к лицу, вновь кинул взгляд на дверь, положил деньги обратно, прикрыл дверцу сейфа, свел брови. Запер сейф, вернул икону на место, развернулся и пошел к двери. Выйдя из алтаря, осмотрел помещение.

Взгляд его остановился на прилавке, затем медленно проплыл по всему помещению и замер на человеке, стоящем у иконостаса. Человек смотрел очень внимательно и священника не видел. Он стоял далеко справа, поэтому и священник не заметил его сразу. Сейчас же он смотрел на человека неотрывно.

Человек был среднего роста, чуть ниже, стройный, одет в зауженный пиджак и легкие брюки, рубашка с воротником стойкой расстегнута на три пуговицы. Лицо мужчина имел аккуратное, ухоженная щетина, прямой чуть длинноватый нос, светлые, почти прозрачные глаза широко открыты. Волосы не длинные, но и не слишком короткие, слегка вьющиеся к концам красиво и естественно закинуты набок. От одного образа к другому мужчина переходил неспешно, но и этого было достаточно, чтобы стала заметна легкая хромота.

— День добрый, — поздоровался священник.

— Добрый, батюшка, — отозвался гость, не поворачивая головы. — Очень добрый день.

Некоторое время стояла полная тишина. Священник вновь посмотрел на свечной прилавок.

— Ушла помощница ваша, — вдруг сказал гость и перешел к следующей иконе, — дверку в вашей машине прикрыла и ушла.

Священник повернул голову к мужчине, постояв некоторое время неподвижно, отвернулся и пошел к выходу. По пути не встретив никого из помощников, вышел через дверь на паперть, покрутил головой. Но сколько не напрягал зрение, не мог различить ни единой фигуры. Особенно долго он всматривался в дверь подсобки, дверь была приоткрыта, перед дверью валялись грабельки, молоток, бликующий в лучах заходящего солнца, еще некоторые инструменты и больше ничего. Священник шумно вздохнул, развернулся и пошел обратно. В средней части он остановился, скрестил пальцы и стал рассматривать иконостас, краем глаза наблюдая за мужчиной. Тот в свою очередь переходил от одной иконы к следующей. Остановившись перед изображением тайной вечери, покачал головой и сказал:

— Эх.

Священник проследил взгляд мужчины, скривил рот.

— А вы знаете, у мусульман запрещено изображать бога и людей тоже нельзя. Они боятся, что изображение может получиться лучше оригинала, а это грех.

— Бога невозможно изобразить лучше, чем он есть, — наставительно поправил священник.

Мужчина обернулся и всплеснул руками. Он приоткрыл рот, было слышно, как он шумно вдохнул воздух. Затем он качнул головой, закрыл рот, вновь открыл, и замахал руками.

— Конечно, невозможно, — радостно воскликнул гость, — конечно! Но, — он особенно выделил это «но» и замолчал, свел впереди руки, оттопырив вверх оба указательных пальца, — но, зато его можно изобразить хуже, чем он есть.

— Так говорить, — покачал головой священник, — не надо.

— Не надо, — согласился мужчина, — говорить не надо.

Оба помолчали. Гость смотрел на священника ясным, радостным взглядом. Глаза его были столь светлы и прозрачны, что казалось они слепые. В то же время в них таилась странная выразительность. Священник подробно рассмотрел этого человека, и нашел его приятным и даже обаятельным. Хоть человек и вел себя странно, это не вызвало в священнике недовольства.

— Вас привело сюда, — священник помолчал, ожидая, что мужчина продолжит его фразу, но тот не продолжил, радостно взирая своими прозрачными глазами на облаченного в рясу священника. Священник сказал: — хотели помянуть кого-то?

— Кого? — Не понял мужчина.

Этот вопрос поставил священника в тупик. Он решил подойти с другой стороны:

— Проездом у нас?

— А, — тут мужчина оживленно закивал и даже махнул рукой, показывая, что догадка священника очень точна, — да, я проездом. По работе. Работа тут у меня.

— Тут?

— Да, тут, в деревне, той, что за лесом. Вот, у родника которая.

— Малая Лютень.

— Вот, точно.

— Что же там за работа? — Удивился священник, но тут же и замолчал, понимая, что позволяет вовлечь себя в ненужный разговор.

— Работа обычная. Как бы рядовая. Человека надо одного погубить.

— Что? — Священник свел брови и несколько подался вперед, будто прислушиваясь.

— Работа у меня людей губить, как и у вас батюшка. Знаете, убийства, взрывы, разные такие вещи.

— Господь с вами…

— Нет, он не с нами, — отмахнулся мужчина, — он даже, некоторым образом против нас.

— Вы воевали? — Спросил священник.

— Воюю, — кивнул мужчина, — вот с этими, как эта ваша, Мария Николаевна. Которая живет там, в доме с резными наличниками. Синенький такой. Крыша еще течет. Она еще иконку вам принесла давеча. В дар церкви. Помните?

— С Марьей Николаевной воюете?

— С ней, — вздохнул мужчина, — с ней, проклятой. Препротивная бабка, скажу я вам. Не работа, а мучение с такими.

— И как же вы с ней воюете? — священник продолжал смотреть на мужчину, кивал головой, сам же сделал второй уже шаг вправо, так вроде он просто переносил вес с ноги на ногу, но постепенно продвигался по окружности к алтарю.

— А, и не спрашивайте, дорогой батюшка. Даже и не спрашивайте. Я ж тут у вас уже сколько кругами хожу. Страшно вспомнить.

— А что вы говорите, она сказала вам про икону?

— Икону то? — Мужчина пожал плечами. — Да она мне ничего не говорила. Как же она мне скажет, если я с ней не разговаривал?

— А откуда вы знаете, что она подарила икону церкви? Почему вы так решили?

— Я не решал, — веселый блеск светлых глаз стал менее ярким, мужчина заговорил тише, доверительнее: — Иконку вы продали правильно. Хорошо, что продали. Иконка эта, она из церкви, которая тут раньше была.

— Но…

— Из нее, из нее, — перебил мужчина, — она самая, тутошняя. С ней священник, который здесь раньше служил, отпевал солдат погибших и благословлял живых. Неофициально, конечно. Но ОН, — мужчина заговорил еще тише, — ОН его слышал. Она защитная. Самые противные эти защитные. Вы батюшка правильно сделали, что продали. Беды бы с ней натерпелись, уж вы мне поверьте.

— Давайте начнем с того, что я ничего, никуда не продавал, — священник проделал уже половину задуманного пути до иконостаса, оставалось несколько шагов, — это ваши личные домыслы, или этой старухи из ума выжившей. Я даже не понимаю, о чем вы говорите. И вообще храм закрыт, службы не ведутся. Если вы хотите поставить свечку или помянуть кого-то, то… — священник отвернулся и зашагал быстрым шагом к алтарю, продолжая говорить: — если вы лицо официальное, то сообщите мне причину своего визита…

Мужчина, молча проводил взглядом священника, покачал головой, отвернулся, прогулялся по церкви. Остановился у кандило. Там было лишь три свечи. Мужчина внимательно смотрел на них, он даже опустил плечи и приблизил голову, всматриваясь. В этот момент появился священник, в руке которого был телефон. Мужчина услышал появления священника, но головы не повернул, заговорил, продолжая изучать свечи. Ни одна из которых в этот момент не горела.

— Что означают свечи? — Спросил мужчина. — Почему вы ставите свечи?

— Это символ веры, — ответил священник.

— Как это символ веры?

— Вы верите в бога? — Ответил вопросом на вопрос священник.

— Да, как не печально…

— Печально?

— Я вынужден признать этот факт, хотя он меня не радует, — в этот момент мужчина отстранил голову от свечей и те разом вспыхнули. Язычки пламени ярко засветились, вытянулись, затем огонь стал тише, пожелтел и успокоился, колеблясь вокруг фитиля. — Свечи должны гореть, — заключил мужчина и повернул голову к священнику. Тот же неотрывно смотрел на свечи. Его мясистое лицо замерло, нижняя губа отвалилась вперед и опустилась, приоткрыв рот.

Мужчина некоторое время смотрел на священника, затем осмотрелся и все остальные свечи в храме, как и эти три замерцали огнем.

— Как вы это… — хрипло поинтересовался священник.

— Фокус, — спокойно ответил мужчина.

— Очень впечатляет, — только и вымолвил священник.

— Да, я знаю. Мне нравится впечатлять. Это… — он вдруг замолчал, поднял руку, несколько раз щелкнул пальцами, — это маркетинг. Процесс продвижения продукта с целью получения выгоды, — усмехнулся мужчина, отчего глаза его заблистали холодной пустотой, — продвигаю товар.

— К-какой товар вы продвигаете?

— Тот же что и вы, батюшка — веру. — Мужчина развел руки в стороны, несколько отшатнулся и смотрел на священника удивленно. — Какой же еще товар можно продвигать?

— Кто вы? — Спросил священник, цепляясь обеими руками за наперсный крест. — Если эти фокусы… если вы тут… что вам надо?

— Батюшка, — как ни в чем не бывало, продолжал мужчина, — мне помощь ваша нужна.

— Благословить?..

— Нет, нет, что вы, — мужчина отмахнулся, но тут лицо его замерло, живость мышц вокруг глаз затихла, разгладились веселые морщинки, — а впрочем, да, вы правы. Именно благословить, — он в очередной раз всплеснул руками, — какое точно слово. Именно благословить.

— Благословляю, — священник торопливо кинул крестное знамение в сторону странного гостя, — иди с миром.

— Не совсем так, — покачал головой гость, — я имел в виду, что хотел бы вас благословить. У меня дельце к вам есть. Оно совсем маленькое, почти незаметное. Ерунда дельце. Не дельце даже, сущая безделица. Но, — и тут он развел руки, показывая свою полную беспомощность, для усиления эффекта даже пожал плечами и склонил голову набок, — это дельце можете сделать только вы.

— Хочу, чтобы вы знали, что сюда уже едет полиция и моя личная охрана, — вдруг сообщил священник и, подняв руку с телефоном, махнул в сторону дверей.

— Верту? — спросил мужчина

— Что?

Он не стал уточнять, давая священнику проследить свой взгляд. Когда тот понял о чем идет речь, то уронил руку с телефоном и спрятал ее за спину.

— Хорошая вещь, — мужчина кивнул, опустил голову. Некоторое время смотрел на кончики носков ботинок. Затем поднял голову вновь, лицо его было спокойно, глаза не блистали, пара морщинок вокруг них осталась, но они не делали глаза смеющимися, как это было раньше, теперь они походили на следы частых и подолгу задерживаемых на лице гримас напряжения или чего-то подобного. Очень похожие на морщинки смеха, но не прямые, а загнутые вверх. Глаза стали пустыми, бездонными. Мужчина скривил рот, потянул губы вправо, затем набок влево, приподнял брови и сказал: — У меня есть для вас предложение, батюшка.

— Меня не интересует ваше предложение. Повторяю, сюда уже едет полиция, глава администрации мой хороший знакомый, я лично знаю главу региона, да я у президента…

— Не беспокойтесь, — мужчина едва приподнял пальцы, опущенных вдоль тела рук, прогнул ладони, — не беспокойтесь батюшка, нам никто не помещает.

За стеной храма было слышно, как шквально ударил ветер в стену, заскрежетал металл куполов и крепежных тросов, за окнами вмиг стемнело, сумрак навалился на сырое, прохладное помещение храма. Священник глянул на потемневшие окна, перевел взгляд на двери, одна из которых прикрывалась не до конца, и в этот момент она закрылась. До конца. Закрылась с таким грохотом, что дрогнули стекла, что-то упало за свечным прилавком, под сводами вновь заскрежетало, напряглось.

— Присаживайтесь, — пригласил мужчина, указав рукой за спину священнику. Тот обернулся, и увидел, что у самых ног его стоит любимое кресло. Он нервно повернул голову обратно, гость плавным движением правой руки, повторил приглашение: — Присаживайтесь, святой отец, не стесняйтесь. Здесь все свои.

Священник начал садиться, но застыл в одной позе, повалился в кресло и так замер, не шевелясь. За окнами стало совсем темно, но в зале темнее не становилось. Чем чернее становились окна, тем ярче разгорались свечи. Священнику показалось, что вдали запел хор, но это было странно, и он решил, что от удивления и общего напряжения ему это почудилось.

— Так вот, — мужчина продолжал, — я все про икону эту. Видите ли, мой хороший, тут ведь не все просто. — Он осекся, скривил одну сторону лица. — Икона продана, это очень хорошо. Она будет в частной коллекции. Это коллекция очень хорошего, состоятельного человека, я его давно знаю, тут все, поверьте мне в порядке. Тут все надежно. Но бабка, это проблема.

— Какая проблема?

— Очень серьезная. — Мужчина поднял правую руку и стал водить в воздухе длинным, тонким пальцем. — Вот если бы она забыла, если бы не помнила. Но она пожаловаться может. Может письмо написать, может полицию вызвать. Да, ведь она уже жаловалась на вас батюшка, — сказав это, мужчина остановил взгляд своих прозрачных глаз на священнике, — жаловалась ведь?

— Ж… — священник поперхнулся, но подавил спазм и ответил: — жаловалась.

— До Архиерея дошла. А ведь жаловалась только из-за безделицы какой-то. Не так ведете вы себя, с ремонтом церкви тянете, за похороны втридорога дерете, отпевание, крестины, венчание, свое производство свечное имеется. Очень уж противная старуха.

— Да, — со вздохом промолвил священник и сам вздрогнул. Он не собирался ничего говорить. Он еще не разобрался с этим фокусником до конца, чтобы поддакивать ему. Но больно уж сладко льется голос этого странного человека, мягкий, мелодичный, как хор, который послышался вначале.

— Да, — точно копируя интонацию священника, повторил мужчина, — получается надо ее убить.

Повисла тишина. Священник смотрел на гостя, и раз за разом в голове прокатывалась последняя прозвучавшая фраза. Гость же свел руки и ковырял ногти, вид он в этот момент имел столь непринужденный, что казалось, последняя фраза принадлежала не ему.

— Убить? — Переспросил священник после продолжительного молчания.

— Убить, убить, — повторил мужчина, — что же с ней еще делать. Отравить или дом поджечь.

— Вы наемный убийца?

— Я?! — Воскликнул мужчина и кинул на священника удивленный взгляд, однако глаза его при этом, оставались спокойны. Они даже не смеялись. Они были холодны. — Да как вы могли подумать такое?

— Ну, просто, — священник стушевался, — я просто… мне как-то… показалось… я думал, что вы сказали — «убить».

— Убить, конечно, убить. Но это же не значит, что я убийца.

— Ну а кто же… — тихий голос священника стал еще тише, появилось присвистывание. — Кто же… вы же… я же…

— Я кто? — Мужчина растянул рот, уголки губ ушли вниз. Брови приподнялись. — Кто я? — Голос его звучал не громко, но в нем больше не было музыки, теперь он лился подобно лаве, не шумной, но гнетуще тяжелой, — как же это, кто я? Я черт.

Священник приоткрыл рот, но вместо слов послышалось лишь слабое гудение и присвист.

— Батюшка, вы прекрасно знаете, кто я. Вы это поняли сразу, когда меня увидели. Меня удивляет, зачем вы уже битый час пытаетесь придумывать какие-то аналогии. То вы думаете, что я проезжал мимо, то, что я фокусник, то, что я из полиции, то, что я из ФСБ, потом подумали, что конкурент, потом, что сотрудник Интерпола. Да я не возьмусь перечислить все, что побывало в вашей голове. И все это вместо того, чтобы признать очевидное — я черт.

— Ч… р… тей, — вытолкнул из сухого горла священник, — не быва… — последний слог сорвался с языка и обвалился обратно в горло, отчего священник шумно сглотнул и попытался облизать сухие губы.

Мужчина в ответ лишь мягко улыбнулся, приподнял подбородок и с явным удовольствием произнес:

— Черт, прошу любить и жаловать.

Несколько минут царила полная тишина. Было слышно, как трещат свечи, временами налетали порывы ветра, металась и стенала непогода за стенами, но саму церковь не атаковала, лишь иногда скрипели крепежи крестов.

— И… — вырвалось с длинным сиплым стоном из горла священника.

Черт свел брови, несколько подал вперед голову, прислушиваясь.

— И-и… — громче и тоскливее свистнуло горло священника.

— И?

— И-изыди…

— О-у, — черт вновь отстранил голову, смотрел на священника спокойно. Едва мышцы расслабились, лицо растеклось, обвисло. Сейчас он уже не выглядел молодым, обаятельным человеком, скорее усталым стариком с пустым, слепым взглядом.

— Чур, меня.

Черт поморщился, закатил глаза и отвернулся к окну.

— Прочь, нечистый…

Зевнул.

— Вот бог, а вот порог.

Скривил рот, покачал головой.

Священник попытался подняться с кресла, он качнул телом, еще, и еще, но тело его осталось в той же позе. Гримаса сильнейшего напряжения появилась на пухлом лице, он даже прикусил губу, но не заметил этого, пальцы его впились в подлокотники, он дергал головой, плечами, но ни на миллиметр не оторвал свое тело от мягкого, кожаного кресла. Откинулся обратно и, тяжело задышав, произнес, особенно налегая на последние слоги:

— Боже великий, рода человечьего, избави от нечистых, повеливай нечистым бежать. Да очищен быв диавольскаго, преподобнаго, праведнаго, и всякаго, сподобляйся, ecи, и препрославяйся, и во веки веком… веков… Аминь.

Черт медленно повернул голову, губы его тронула кривая усмешка, он приподнял одну ладонь, покачал ею из стороны в сторону. От улыбки лицо вновь помолодело. Священник смотрел в лицо своего противника, тяжело дышал, опускал и поднимал голову, вновь устремлял взор в сторону насмешливого взгляда. Ворот и плечи намокли. Он чувствовал, как по длинной складке вокруг живота капля за каплей стекает пот. Жар от свечей был нестерпим. Но священник не сдавался. Он смотрел на черта, он ловил признаки паники, любой мелочи, которая подарила бы надежду. Но, черт лишь ухмылялся. Священник стиснул зубы, несколько раз глубоко вздохнул и произнес:

— Эксорцизамус, омнис иммундус… омнис… сатаника… — он метнул взгляд вправо, затем влево, словно ища поддержки, помощи, — омнис… — задумался, — омнис… ностри сатаника потэстас! — Он почти кричал, он не снабжал льющийся из горла воздух словами, он его выкидывал с давлением, с силой, с неистовством. Последние слова он практически прокричал… Когда возникшие от избытка напряжения круги пред глазами растаяли, священнику открылась картина произведенного эффекта от молитвы папы Льва тринадцатого… Это была не та картина, которую ждал увидеть священник. Не было в этой картине зеленых рвотных масс у ног черта, не было воплей и проклятий, не было искаженного мукой лица. Священник ожидал увидеть судороги, бьющегося в агонии тела… судороги действительно были, но не агонии. Черта скручивало от смеха. Он буквально держался за живот. С усилием выставляя вперед руку, делая останавливающие жесты.

— Стойте, стойте, батюшка, — стонал черт, не в силах сдержать порывы хохота, — прошу, прекратите. Вы ведь действительно кого-нибудь призовете случайно. — С трудом взяв себя в руки и распрямившись, он сказал наставительно: — Такие слова надо произносить очень точно. Они вообще не во рту должны рождаться…

— Изыди, нечистый, — сокрушенно, из последних сил выдохнул священник.

Черт протер ладонью глаза, не теряя веселой улыбки, уронил голову, повернул ее набок, озорно посмотрел на священника. Снисходительно покачал головой и продолжил:

— Нет причин горячиться. Все не так плохо. Все вообще неплохо.

— Как ты можешь находиться в доме господа нашего? — Спросил священник.

— А почему бы мне в нем не находиться?

— Храм освящен.

— Да, я знаю. Батюшка, вы поверьте, я же вам не враг.

— Тебя не бывает.

— Как так? — Удивился черт. — Вы же сами сказали, что храм освящен, а теперь говорите, что меня не бывает. Зачем же тогда освещать?

— Это невозможно.

— Я бы сказал, редко случается. — Поправил черт. — Но, вот случилось. Не надо переживать, я же по делу пришел, не просто так.

— Какое у тебя может быть до меня дело?

— Крохотное, — лицо черта стало серьезней. Он вновь был исполнен дружелюбия, глаза усмехались, но губы, потеряв улыбку, занимались только произнесением слов: — Бабку, которая иконку отдала надо убить.

— Я не знаю нечего ни про какую иконку.

— Ну вот, снова здорова, давайте уже без этих хождений по кругу.

— Что вам от меня надо? — Спросил священник.

— Говорю же бабку надо убить.

— Я должен ее убивать?

— А кто?

— Вам надо, вы и убивайте.

Черт сжал губы, покачал головой.

— Я бы с радостью, — сказал он, — но я не могу.

— Что ж так?

— Не могу бабку убить. Не могу.

— Бабок не убиваешь, — попытался произнести с насмешкой священник, но прозвучало пискляво и истерично.

— Да нет, бабок-то, пожалуйста, сколько угодно. Для такого хорошего человека как вы батюшка сотню бабок бы убил. Если хотите всех ваших прислужниц перебью, вы только скажите. Это всегда пожалуйста. Даже не думайте, обращайтесь. — Черт помолчал, лицо стало задумчивым, он поправил брюки, почесал живот. — Просто я не могу эту бабку. Говорю же, проблема с этой бабкой. Запрещено нам таких бабок убивать. Детей и вот таких вот… этих… в общем, я не могу.

— Девственница она что ли? — Изумленно догадался священник.

— Фу, — черта заметно передернуло, — мерзость. Предлагаю без подробностей.

— И значит, я ее должен убить?

— Да, — черт оживился, — конечно. И чем раньше, тем лучше. Карга только прикидывается дурочкой. Ах, батюшка, возьмите, батюшка, она святая батюшка, я ее хранила, батюшка… тьфу, — черт еще раз дернулся и потряс плечами, — вот помяните мое слово и дня не пройдет, прибежит сюда проверять, где тут висит ее подарочек, весь такой от чистого сердца. Небось, и подарила только чтобы прибежать проверить. Ну, что не так? Что вы, батюшка, не знаете добрячков этих?

— Знаю…

— И я вам скажу, что будет дальше. Она побежит жаловаться. А икона, это вам не свечное производство, это вам не ритуальная компания. У иконки вотчины нет. У нее хозяина нет, она не земля, на ней не построишь, не похоронишь. А когда хозяина нет, то что?

— Что?

— То все хозяева. К какому следователю попадет, тот и начнет носом землю рыть. С одним договоритесь, с другим, со всеми не договориться. Рано или поздно дело раскачают, будет скандал. Все потеряете. И все из-за одной полоумной старухи. А вот если убить ее, то что?

— Что?

— Да ничего, — протянул, словно пропел черт, — ничего. Вообще ничего. Кому она нужна. Ни детей, ни рода, ни племени. Живет на горбу государства, пользы от нее ни государству, ни обществу никакого. Всю жизнь в своем огородике, картошечку копает, да щавель жует. Ну, разве раз в жизни солдатика когда-то водой отпоила. И без воды солдатик не помер бы. Да и с водой помер. Бессмысленная старуха.

— Но, как я ее, — священник тряхнул головой, — да как же. Да нет же. Грех это…

— Никакой это не грех. Что тут грешного?

— Так убить…

— Что? — Черт пожал плечами, подал вперед корпус. — Нет, нет, нет. Тут вы себе просто голову морочите. Тут не о чем думать. Что такое грех, вообще? Ну, вот что это такое?

— Что такое?

— Это лекарство для человека, — нараспев сказал черт, — это зачем было придумано?

— Зачем?

— Ведь человек создан для греха. Человеку в жизни надо не столько хлеба и зрелищ, сколько права все это получать. А значит ему надо, чтобы за его грешки и слабости, кто-то другой нес ответственность. А его чтобы прощали. Ничего ему больше не надо. Хлеб он и сам вырастит. А не вырастит, так украдет. И соседа убьет, чтобы весело было. Вот только сам себя он простить не может. Не дано ему такого права. Потому что если люди сами себя начнут прощать, то получится полный хаос. Тогда и грех грехом быть перестанет. Тогда и не грех это уже будет, а норма жизни. А в результате что получиться? Получится, что сам себя человек моментально до скотского состояния сбросит и не выудить его оттуда потом никакими силами. Потому что спасение есть лишь раскаяние. А раскаяться можно только когда есть в чем раскаиваться. Вот и получается, что кто-то должен получать прощение, а кто-то должен прощать. Мы должны помогать получать прощение. Мы и с грехами поможем и с прощением. А что касается смерти, так она всех ждет, никто не избежит.

— Искушаешь меня, душа твоя черная.

— Не искушаю, а благословляю, — поправил черт, — я же сказал, пришел благословить. Вижу, не решаетесь, но все что говорю, у вас в голове уже зреет, я лишь пришел сказать, что бояться нечего. Ничего дурного в задуманном нет.

— Ты мне зла желаешь, ты всем зла желаешь…

— Нет, — решительно отмахнулся черт, — это заблуждение. Оно от жадных людей. Они это придумали, чтобы на меня кивать за все свои мерзости, а надо не на меня кивать, а идти к священнику, — черт уважительно указал ладонью на батюшку, — и получать прощение. И нести сюда денежки и иконки старинные. А вот самые жадные, им иконок жалко, вот они и валят на чертей ни в чем неповинных всякие гадости. Наговаривают всякие нелепицы. Искушаю, — черт хмыкнул, — и что это за слово такое? Чего бы мне искушать. Искушают ЕГО, когда просят о чудесах. А мне зачем просить, я и сам чудесник еще тот. Нет, это не аргумент. Нерешительность свойственна людям, когда они боятся, что их не простят. Вот только вы подумайте, батюшка, ведь сделать что-то и подумать о том, что хотелось бы сделать, ничем, в сущности, не отличаются. Ведь возжелать женщины уже значит овладеть ею. Алкать денег, уже значит иметь. Чем отличается желание от дела? Да ничем. Либо получилось, либо нет. Надо делать и просить прощения. Каяться и делать, делать и каяться. И тогда и мера дел будет и счастье достижения. Так создан человек. Слабость не приведет к победе, и к исчезновению греха. Только озлобит и сделает еще слабее, еще жальче и никчемней. Но я бы не пришел к слабому, я всегда прихожу к сильному, потому что слабый для того и существует, чтобы сильный мог грешить и просить прощения. Чтобы жили мы, чтобы был ОН, и все кто поставлен выше людей. Те, кто имеет право отпускать грехи, те, кто греха выше, кто не грешит, а повелевает грешниками и их же этим самым спасает. Так что убить бабку даже не убийство, а спасение. Это как сор убрать. Ведь эти исто верующие, они кто? Да они самые страшные грешники, они других унижают, своим существованием. Да еще кичатся своей праведностью, на показ ее выставляют. Это гордецы, каких еще поискать. Они грех отторгают, а без греха, как и говорю же я, будет только хаос и тьма. Это они придумали, что нам чертям тьма нужна, вранье это. Тьма им нужна, они людей не любят и презирают. Они показывают, какие они правильные и праведные, а сами хоть бы что-то сделали хорошее для других. Но нет, они только грех отвергают и делают то, что другим не под силу. А это не только гордыня, это еще и чудо. — Черт поднял вверх палец. — Они в отличие от таких как вы, батюшка, и таких как я, себя с НИМ ровняют. А уж тут я и говорить не буду. Я куда ближе к НЕМУ чем они, и то на такую наглость не способен. Одно зло от праведников, одни беды и неудачи. Грешат, но ни каются. Оправдывают возможность жизни без покаяния. Без греха. А значит и без НЕГО.

Черт закончил свой монолог и смотрел на священника с воодушевлением. Он искал глаза священника, которые тот опустил в пол, смотрел на его временами вздрагивающие щеки, на его поперечными складками покрытую шею. Он смотрел с удовольствием, кривая усмешка обнажила ряд ровных белых зубов. Чуть сведенные и приподнятые брови, ясный светлый взгляд был устремлен на замершего, уставившегося на собственные колени священника. Черт наклонил голову, глаза еще сузились, он заметил, что губы священника шевелятся. Он наклонился вперед, всматриваясь еще внимательнее. Сомнений не было, священник бубнил что-то методично и стройно, выдавая слово за словом.

Когда священник поднял голову, черт уже был рядом. За окнами ударила шквальная гроза, вылетели стекла, по залу понесся ветер, но не было запаха чистого озона, не было запаха дождевой свежести. Только смрадное дыхание отвратительной рожи, смотрящей в глаза священнику двумя огненными зрачками. Черт раскрыл рот, грязные, желтые, уходящие в черноту зубы заскрежетали. С купола церкви сорвало крест, было слышно, как он дважды ударился о крышу и после некоторого времени грохнул по припаркованной у входа машине, взвыла сигнализация. Священник смотрел в два горящих ярким красным пламенем глаза и продолжал говорить, но теперь уже слышно, громко, во весь голос, перекрикивая раскаты молний и стремительную, сокрушающую его новую церковь бурю:

— Пэр христум доминум нострум. Амэн! — Закончил молитву священник, текст которой прочел когда-то давно один раз и не помнил ее до сего дня. Не помнил и не пытался вспомнить. Но сейчас он произнес ее без единой ошибки, без единой неточной интонации, так как и положено произносить такие слова.

Перекосило и без того уродливую морду черта. Скривило и выкрутило. Рот раскрылся еще сильнее, щелкнули зубы. И в этот момент пиджак его лопнул, высвобождая огромные, черные крылья, взвыл дух нечистый, дернулся было в сторону священника, но отстранился, взмахнул крыльями, поднялся к куполу, затем к окну, с силой ударился в стену, потерял равновесие и едва не убился об пол, но схватился, вновь поднял свое черное косматое тело и стремительно вылетел в окно. Шумно задев о раму, протиснулся, и через секунду его не было.

Священник сидел несколько минут неподвижно, все еще двигая губами. Заметил, что не дышит, открыл рот и с силой вдохнул воздух, с сиплым свистом. Он расправил легкие, и тут же закричал, что было силы. В ужасе, в бешенстве, в азарте…

— Ааааааааа! — Вопил он не останавливаясь, пока глаза его, наконец, не распахнулись и он не увидел тихий свет, льющийся из окошка в ризнице. Он вновь вскрикнул, но уже тише, нервно осмотрелся. Дернулся вперед, кресло его больше не держало. Он вскочил на ноги, кинулся к сейфу, нервно открыл его, провел ладонью по лицу, посмотрел на совершенно мокрую ладонь. Открыл рот, тяжело надрывно задышал и кинулся к выходу. Едва выглянув из-за алтаря, увидел прислужницу. Кинулся в ее сторону, сжав кулаки, что-то хотел закричать, но получился лишь сдавленный вой. Женщина отшатнулась, перекрестилась.

Священник пролетел мимо ошарашенной женщины, остановился перед дверью, сначала очень осторожно коснулся ее, затем толкнул сильно, зло. Выскочил на улицу. Глянул в сторону подсобки, возле которой суетился кочегар, в беспомощной злобе священник погрозил в его сторону кулаком и неясно замычал.

Конец ознакомительного фрагмента.