Анталион

Helga D.B., 2023

Оливия родилась и выросла в государстве, где всё подчиняется военным. Состоять на службе почетно и очень желанно для многих её ровесников. Но у неё военные вызывают лишь презрение и страх. Когда наступает время выбора: мечта всей жизни или деньги, то что она выберет?

Глава Ⅱ

Тело мамы из-под обломков извлекли рано утром. Я смутно помню это мгновение. Осознание происходящего не приходило, всё казалось страшным сном. Та ночь была моим самым страшным кошмаром, который потом не раз ещё разбудит меня ночью. Но тогда, сидя посреди улицы, напротив того, что было нашим домом, я надеялась, что всё хорошо закончится. Мама жива, просто её ещё не нашли под обломками. Противный голосок шептал мне, что всё кончено. Мамы нет и привычной жизни тоже, мы с братом одни. Именно я должна о нем позаботиться, я его сестра. Но я не знаю как. Не знаю, что мне делать, и как нам жить дальше.

Ник уткнулся в меня, обхватив мою левую руку. Он дрожит от холода и мне нечем его укрыть. Что будет дальше? Я просто прижимаю его к себе, в надежде, что так ему будет хоть немного теплее. Чем ближе было утро, тем слабее была надежда.

Когда тело извлекли из-под обломков, надежда умерла окончательно. Ник тихо плакал, я была в ступоре, не веря в происходящее.

Мы стоим посреди ада из снующих и кричащих людей, машин, которые бесконечно прибывают и издают протяжные звуки сирен. Стоим как вкопанные на дороге, мешая спасателям и военным, а повсюду, вокруг нас обломки и стекло.

Меня зовет офицер для опознания тела. Когда я подтверждаю что это наша мама, тело вновь накрывают и увозят. Я обвожу взглядом вновь и вновь наш когда-то тихий и уютный квартал, в надежде, что это страшный сон, но так и не просыпаюсь. Я остаюсь стоять на том, что осталось от нашего дома, обломки которого теперь раскиданы почти по всей улице. На месиве из досок, сломанной мебели и разбитого стекла, которое издает мерзкий хруст, стоит мне пошевелиться. Опустив глаза вниз, себе под ноги, я вижу под слоем пыли рамку с маминой фотографией, под напрочь разбитым стеклом. Еще вечером эта фотография висела в гостиной.

На фотографии маме семнадцать лет, она смотрит куда-то в сторону, улыбаясь. Фото сделал мой отец, когда они познакомились в медицинском колледже, а больше об их истории знакомства мне ничего не известно. Я поднимаю рамку, бережно отряхивая от пыли, прижимаю её к себе посильнее и возвращаюсь обратно к Нику.

К нам подходит военный офицер и что-то спрашивает про то, есть ли у нас другие родственники. Я мотаю головой. Не сразу в памяти всплывает Люси. Я поспешно говорю: «Да, есть родная сестра матери».

Люси — старшая сестра мамы. После того, как отец Ника вернулся к своей семье, мама разорвала со всеми общение. В том числе со своей сестрой, которая всячески пыталась её уберечь от романа с военным, а после помочь и поддержать. Отец Ника — Томас, жил с нами почти год, а после того, как он сбежал — от прежней мамы не осталось и следа.

Мама была в депрессии, она забросила себя, забыв при этом и про меня. Бывало, что я оставалась без еды на пару дней. Выручала школа, где на обед выдавался положенный паёк. Когда Ник родился, все заботы по дому и приготовлению еды легли на мои плечи. А так же учёба, на которую не оставалось сил.

Рождение Ника всё же привело маму в чувство, она вернулась к жизни. Как потом она говорила, она чувствовала вину перед Ником, когда тот только появился на свет, ведь он не виноват, что его отец так с ними поступил. Она окружила брата заботой и любовью, к тому же он был таким слабым и болезненным. До года она проводила всё свое время с ним, а я пыталась позаботиться о себе сама. Когда Нику исполнилось три года, стало заметно, как он отстает в росте от положенной нормы. Тогда встал вопрос о том, чтобы покупать натуральные продукты для Ника. На меня же опять никто не обращал внимания.

Мне двенадцать, а я по-прежнему питалась один раз в день, хорошо, когда получалось два. Маму, не беспокоило сыта ли я или нет, самое главное, чтобы был приготовлен ужин к её возвращению, а Ник накормлен и уложен спать. Люси в то время настойчиво пыталась наладить с мамой связь, предлагала помощь, но мама игнорировала её звонки и запрещала мне с ней общаться. В тайне я иногда ей звонила, потому, что любила тётю — с ней можно поговорить абсолютно обо всем. Последние несколько лет общение с тётей почти прекратилось. У неё появились внуки, а с ними свои радости и проблемы.

Мы подъезжаем к её дому. Высокий обшарпанный многоэтажный дом, не так давно построенный, среди таких же идентичных домов, выглядит удручающе. Будто серый лес из бетона и стекла. Пейзаж вокруг такой же — порыжевшая трава, мусор и везде осколки разбитого стекла. Рядом находится завод по производству деталей для военной техники и это сказывается на воздухе. Его огромная территория ограждена высоким бетонным забором, изрисованным нецензурными словами и уродливым граффити. Сам завод располагался на обширной территории. Всё, что было видно из-за забора — это цеха по производству деталей для обычных машин. Всё, что разрабатывалось и изготавливалось для армии, находилось в глубине территории. Окруженные лесом здания, были настолько далеко расположены, что добраться туда пешком было крайне затруднительно. Поэтому, по территории ездили автобусы, доставляя рабочих всего за полчаса. Муж тёти и она сама, когда-то работали там, потом Дейв умер от рака легких, а она сама чуть не ослепла — из-за несчастного случая на производстве повредила оба глаза — зрение удалось восстановить только на левом.

Со стороны может показаться, что всё заброшено: дети в школе, а жильцы домов очередной день вкалывают на работе. Череда бесконечных и малооплачиваемых смен сделала из местного населения людей со сломленной волей и подорванным здоровьем. Среди рабочих, которых постиг несчастный случай на производстве, распространен алкоголизм. Не смотря на то, что алкоголь под запретом, люди нашли выход из положения — самогон. Поэтому этот район славится дурной репутацией — много убийств на бытовой почве, смертность от паленого алкоголя, а вечерами на улице просто небезопасно находиться.

По телевизору же крутили старые ролики восхваляющие работу на заводе, которые сулили прекрасное и светлое будущее. Реклама прославляла мощь страны, которая эксплуатировала труд обычных людей. Рабочие, в свою очередь, просто старались выжить и заработать себе на еду, никто не думал о патриотизме. Травмы и болезни, полученные на производстве — рано или поздно это происходило со всеми — компенсировались мизерной пенсией, на которую было почти невозможно жить. О своем будущем я думала теперь так же. Так же уныло, мрачно и безнадежно. Здесь не мечтают о чём-то высоком или прекрасном — люди просто пытаются выжить.

Мы выходим из машины, следом за нами выходит офицер — мужчина с ледяным и отстранённым взглядом и идеальной осанкой. Его выражение лица оставалось неизменным всю дорогу, словно каменное, не давая возможности понять, каков его возраст.

Он не смотрит на нас — видимо считает, что возиться с сиротами слишком низко для такого как он. Его бледно-серые глаза сливаются с кожей такого же цвета, одни лишь зрачки выделяются на его мертвенном лице. Впалые щёки и острые скулы делали его образ ещё более зловещим. От него буквально веет холодом. Для меня, такие как он не больше, чем шестеренки механизма, что слепо повинуется каждому нелепому указу сената во главе с президентом, который не показывается вживую своему народу, в силу возраста. Я презрительно бросаю на него взгляд. Я не знаю, как его зовут — он не счёл нужным представляться нам."Мертвец"опускает глаза в сопроводительные бумаги, где указан адрес тёти.

Я не знаю как отреагировала тётя на звонок того военного, что интересовался, есть ли у нас родственники — знаю только, что она сразу согласилась нас забрать, поэтому-то мы здесь. Процедура опекунства Ника займет время, но жить с тётей он может уже сейчас. Военным всё равно кому спихнуть детей сирот, если их согласились забрать. Приюты переполнены, они не финансируются так, как раньше и нет достаточно воспитателей для присмотра за детьми.

Со мной дело обстоит иначе. Мне исполнилось шестнадцать, и я уже могу идти работать, чтобы позаботиться о своём будущем. Работать на заводе можно с четырнадцати лет, и по возрасту я гожусь для работы там. Или для службы в армии, где я буду убивать или отдам свою жизнь в очередной войне, которая будет забыта, а история вновь будет перекроена в новых постоянно меняющихся интересах государства. Но я недостаточно взрослая чтобы опекать брата. Для этого я ещё мала.

Смерть мамы стала для меня новой реальностью, которая так пугающее быстро меня поглотила, будто так всегда и было. Были только я и Ник, и больше никого. Вокруг и внутри пустота. И весь мир стал пустым и бессмысленным — люди вокруг, мечты, все материальное и нематериальное потеряло смысл и переросло в одну всепоглощающую мысль: что мне теперь делать?

Офицер, все так же молча, направился к нужному подъезду. Я беру за руку Ника, чтобы пойти вслед за ним, но Ник не трогается с места.

— Ник?

Он не поднимает глаз на меня, но по его щекам предательски уже поползли дорожки слез, смывая слой копоти и пыли. Я вижу, как он пытается подавить всхлипывания, вижу, но ничего не предпринимаю. И я чувствую, как на меня валится усталость и раздражение, я будто камень — никак не реагирую, лишь созерцаю чужие страдания. Мне всё равно, а родной мне человек уже рыдает. Я хочу лечь прямо на землю, на то же место где сейчас стою, или просто упасть и не вставать, стать этим камнем по-настоящему. Я не просила, чтобы на мои плечи взвалили эту ношу. Теперь я должна позаботиться не только о своём будущем, но и о будущем брата. Как бы я не была мала, чтобы получить опеку, Ник всё равно будет только моей ответственностью и все это знают, в особенности те, кто эти законы написал. Мне тоже хочется плакать от бессилия и той несправедливости, что свалилась на нас.

— Какого чёрта вы встали как вкопанные?! — Голос сопровождающего офицера выдергивает меня из моей путаницы в голове.

Его окрик заставляет меня встряхнуться и обратить внимание на Ника. Пытаясь подобрать успокоительные слова для брата я, не оборачиваясь, отвечаю нашему сопровождающему, что мы уже идём. Я должна была помнить, что военные офицеры очень ранимые натуры, но, видимо, у меня это вылетело из головы. Я чувствую резкий рывок за плечо, он разворачивает меня на девяносто градусов и вот, меня уже прожигают одни лишь зрачки сопроводителя. Это без лишних слов дает мне понять — моя пренебрежительная интонация его оскорбила.

— Ты, должна была научиться манерам, и тому, как разговаривать с теми, кто выше тебя по социальному статусу. Но раз тебя не научили, может мне преподать тебе пару уроков?

Из машины раздается мерзкий, одобряющий происходящее, гогот водителя. Офицер уничтожающе смотрит на меня.

— А она ничего.

Раздается голос водителя и вновь сменяется на гогот, от которого у меня скручивает все внутренности. Потому что я прекрасно знаю, что значит этот смех. Ник больше не сдерживает слез.

— Эден, заткнись уже! — рявкает наш сопровождающий на водителя, от чего тот мгновенно замолкает.

— Я сюда не для этого приехал, — он устало трёт глаза, — это не входит в мои обязанности.

— Извинись уже девчонка, сколько нам еще торчать в этой заднице мира из-за того, что тебя разговаривать со старшими не научили? — Голос водителя неприятно режет слух своим акцентом.

— Простите, сэр — я прикусываю губу, — мы уже идём.

Сопроводитель ещё раз окидывает меня взглядом и молча, идёт в сторону высотки. Не глядя на Ника, я беру его руку и сжимаю со всей силой что есть, но моя рука не чувствует сопротивления — Ник послушно идет за мной, всё ещё всхлипывая. Я, кусая губы, плетусь за ним до подъезда на ватных ногах. Тот тон, и те действия, которые позволяют себе офицеры по отношению к гражданским, в очередной раз убедил меня в том, что от военных не стоит ждать ничего доброго.

Мы заходим в подъезд и поворачиваем в левое крыло здания. Коридор, очень узкий и длинный, проходит мимо дверей квартир и упирается в лифт. Из некоторых квартир доносится ругань и специфический запах консерв выдаваемых на заводе, из которых местными готовится множество блюд. Мне приходится смотреть под ноги — нужно перешагивать через мусор, которой устилает пол неровным слоем. Мусороперерабатывающая компания, с завидной регулярностью, вывозила лишь деньги из бюджета. Ник, не разжимая моей руки, плетётся позади меня. Боясь споткнуться, он отвлекается от слёз и тихонько лишь шмыгает носом. Впереди идущий офицер негромко ругается, спотыкаясь об очередную бутылку. А ведь через этот коридор люди проходят каждый день. Наконец доходим до лифта. Двери лифта сразу открываются: внутри кабина размером как небольшая комната и, не смотря на это, сопровождающий офицер встает рядом со мной. Двери медленно закрываются, и сопроводитель поворачивается ко мне. Ник всё так же держится за моей спиной. Сильно сжимаю его пальцы своими и крепко держу его руку, будто от этого зависит моя жизнь.

Сопровождающий офицер молчит, и, не стесняясь, разглядывает меня. Я же пытаюсь сделать непринужденный вид, но руки так и тянутся схватить колени, чтобы унять дрожь. Лифт останавливается на одиннадцатом этаже и сопроводитель, неохотно отвернувшись от меня, выходит в коридор. Здесь картина куда лучше — коридор чище и нет неприятного запаха, как на первом этаже. Я все так же держу руку Ника, а он обречённо плетется за мной, хлюпая носом. Офицер резко останавливается у квартиры с номером 1106А, и стучит в дверь, глядя на меня. Что значит его взгляд? И я не могу ответить ему что-либо или огрызнуться — так недолго нарваться на статью и последующие за ней исправительные общественные работы. В такие моменты от подобных размышлений с головой накрывает безысходность своего существования в этой стране — здесь, будто всё создано для военных и ничего — для простых людей.

За дверью слышатся шаги и детский визг. Офицер не отрывает взгляда от меня, а я с нетерпением смотрю на дверь, желая провалиться сквозь пол. Наконец дверь открывается и в дверном проеме показывается Люси или чем-то похожая на неё женщина. В моем последнем воспоминании она другая: более стройная, с горящими огоньками в глазах и не сходящей с губ улыбкой. С опаской она долго рассматривает офицера, затем её взгляд падает на меня, и я слышу голос как в своих детских воспоминаниях:

— Оливия!

Тётя выскакивает из-за приоткрытой двери, и стискивает меня в своих объятьях, окружая, запахом хлеба и свежих газет. Отстраняясь от меня, внимательно вглядывается в мое лицо.

— Ты очень сильно изменилась, малышка. Не думала, что мы увидимся при таких обстоятельствах… Что же я, в самом деле, — оживляясь, говорит она после небольшой паузы, — проходите внутрь.

Мы заходим с Ником первые. Глазам открывается вид на довольно скромную квартиру: старые, но целые обои, которые были поклеены при заселении дома жильцами, мебель, с тех же, времен. Но все чистое и от квартиры, не смотря на скромность ее обстановки, веет уютом и теплом.

— Миссис Уолесс, я Деймонд Купер, — вдруг мягким голосом говорит наш сопровождающий, — нужно подписать документы, об опеке.

Он обворожительно улыбается Люси:

— И как можно скорее со всем покончить.

Вода в замёрзшей реке теплее, чем его взгляд, думаю я про себя, и вновь ловлю его взор на себе.

— Ник! — громкий вскрик Люси заставляет меня вздрогнуть и резко обернуться. Ник все еще всхлипывает, но из его носа льется кровь, заливая его светлую школьную рубашку.

— Идём в ванную, кровь нужно остановить, — Люси заботливо приподнимает голову Ника, вытирая кровь с его лица вдруг появившимся из ниоткуда полотенцем, — и застираем рубашку.

Подбадривающее улыбаясь, она уводит Ника в ванную. Всё же они с мамой, словно небо и земля — абсолютные противоположности. Я остаюсь наедине со своим сопроводителем. Он, молча, разглядывает меня. Неловкую тишину, тянущуюся вот уже вечность, разбавляет шум воды в ванной и приглушенный голос Люси из-за закрытой двери.

— Знаешь — он нарушает тишину, повисшую в комнате, — тебе бы следовало уметь постоять за себя.

В его голосе и взгляде произошли разительные перемены: теперь он говорит мягким голосом и в глазах уже нет того холода, от которого тряслись мои коленки в лифте.

— Ты должна это уметь, иначе тебе придется совсем плохо, тем более в таком районе. Школа на окраине сильно отличается от привычной для тебя школы в центре.

Он смотрит на меня ласково, словно знает меня, целую вечность. Если не вспоминать сцену у машины, то он мог бы произвести впечатление доброго человека. Я не нахожу что ответить и опускаю глаза в пол. Люси выводит Ника из ванной, что-то оживленно ему рассказывая.

— Мистер Купер, пройдемте в соседнюю комнату, не будем задерживаться.

Сопровождающий переводит, наконец-то, взгляд на Люси.

— Конечно, миссис Уолесс, давно пора.

Когда дверь за ними закрывается, я подхожу к Нику и кладу руку на его плечо.

— Как ты?

Ник смотрит в пол и ничего не отвечает. Я знаю, что ему сейчас очень плохо, но совсем не знаю, что нужно делать в такие моменты и поэтому просто обнимаю его. Ник никак не реагирует и от этого становится совсем неловко. Я отстраняюсь, чтобы заглянуть ему в глаза, но он лишь опускает их еще ниже.

— Ник, подними голову или иначе кровь опять пойдет. Сядь на диван.

Ник послушно идет к дивану. Я иду следом и замечаю выглядывающих близнецов из-за дверного проема, ведущего в коридор.

— Привет.

Они не отвечают мне, и, перешептываясь, исчезают на какое-то время. Близнецы — внуки Люси — двое мальчишек четырех лет. Я ничего о них не знала, лишь только то, что их мама — дочь Люси Мина — умерла через год после их рождения. Люси пришлось взять воспитание детей на себя, пока Клифф работал на двух работах. Мина погибла при беспорядках три года назад. В тот злополучный день ей не повезло оказаться на улице в момент появления военных, которых прислали для разгона бастующих рабочих завода. Производство тогда встало на шесть дней, что для Минобороны было катастрофой. Рабочие пытались добиться улучшений условий труда и повышения зарплаты. Первые отряды ничего не смогли сделать — превосходящие числом работники завода разогнали военных. Тогда из столицы были высланы спецотряды и военная техника. В ту ночь, поначалу мирная забастовка переросла в кровавую бойню. Спецотряд произвел самую настоящую зачистку, мёртвых находили даже на других улицах, как в случае с телом Мины. Подробности мама мне не рассказывала, но мне и этого хватило, чтобы с опаской относиться к людям в чёрной форме.

Близнецы мелькают в дверном проеме, пробегая и шушукаясь между собой, не решаясь подойти к нам. Мы с Ником сидим в тишине прерываемой приглушенными голосами Люси и нашего сопроводителя, доносящиеся из-за двери. Ник за все время ни разу не поднял глаза. Я плохая сестра, раз у меня не получается поддержать родного брата в такой трудный для него момент. У меня просто не находится слов, которые могли бы его утешить, они будто застряли комом в горле. Я растеряна и совсем не знаю, что мне нужно делать дальше, что нужно говорить и как себя вести. Я так спокойна и равнодушна, словно ничего не случилось, все это произошло с кем-то другим, где-то далеко, а не здесь и не со мной.

Голоса из-за двери стали доноситься все громче, голос офицера стал слышен четче.

— Мы так не договаривались!

Я не слышу, что отвечает тётя, но её ответ приводит его в ярость — он бьёт по столу рукой.

— Я не ради этого сюда тащился и тратил свое время на вас, пока вы обменивались любезностями!

Он говорит что-то ещё, но я не могу расслышать. Я в напряжении прислушиваюсь к голосам, как вдруг дверь распахивается и из комнаты выходит быстрым шагом наш сопровождающий. Он быстро пересекает гостиную, на мгновение поворачивает голову в сторону двери комнаты, за которой слышна возня мальчишек, и скрывается за входной дверью, громко хлопнув ею, но я успеваю заметить его красное лицо. Оборачиваюсь на Люси, она стоит с белым лицом и немигающим взглядом смотрит на дверь, за которой исчез офицер.

— Что случилось? — я подхожу к Люси, но она словно меня не видит.

— Люси?

— Всё хорошо, Лив.

Она натянуто улыбается мне, но взгляд у неё по-прежнему потерянный.

— Сейчас будем ужинать, вы, наверное, давно ничего не ели? Я сейчас что-нибудь приготовлю.

Весь вечер Люси была рассеяна и задумчива. Я терялась в догадках, о том, что случилось, Ник не реагировал на окружающих, близнецы скрылись в своей комнате, а тётя, молча мыла посуду после ужина. Атмосфера вечера стала невыносимо гнетущей. Обшарпанные и выгоревшие стены квартиры только нагнетали обстановку.

Ночью, пытаясь найти удобную позу на продавленном матрасе, начало приходить осознание того, что произошло на самом деле. Мы с Ником не просто лишились мамы — мы остались без дома, без возможности вернуться хоть куда-то. У нас нет денег: теперь мы сидим на шее у Люси, которой в свою очередь нужно заботиться о внуках. Её пенсии и зарплаты Клиффа не хватит на всех. Пособие получит только Ник, мне шестнадцать и я должна буду работать, если не поступлю в медицинский колледж. А если поступлю, то, как я буду себя обеспечивать? На какие средства я буду жить и как платить за учёбу?

Я задумалась только сейчас о реальности, которая уже наступила, а не наступит через неопределенное время. Мне придётся работать и отказаться от мысли стать врачом. Я чувствую вину перед Ником за свое холодное и неласковое поведение, в такой страшный момент. Он ни в чём не виноват, сейчас ему страшнее и больнее чем мне.

Я поворачиваю голову в сторону спящего брата: сегодня он уснул, как только его голова коснулась подушки. Мирно посапывая, он иногда вздрагивает во сне. Я обязана о нём позаботиться любой ценой. Но кем я могу работать, чтобы обеспечить нас двоих? У нас нет жилья, нам невозможно жить у Люси — нам уже тесно, а мальчишки скоро вырастут, и тогда места не останется вообще. Работа должна дать стабильный заработок, который покроет расходы на еду, одежду, а в дальнейшем и жилье. Я перебираю в голове возможные варианты работы в больнице, но понимаю, что без образования меня ждёт нищенская зарплата, с условием, что меня примут на работу хотя бы санитаром.

Холодок пробегает по моему телу: единственным вариантом остаётся поступление в военную академию, чтобы попасть в спецотряд. Те самые, что патрулируют город и разгоняют мирных людей, которые пытаются отстоять свои права. Стоять плечом к плечу с теми, кто пользуется своей властью и положением, чтобы дать волю своим животным инстинктам? Спать, и есть под одной крышей с теми, кто избивает, пытает и сажает таких как мы — обычных людей? Которые пытаются найти деньги, чтобы купить еду.

Работа на заводе тоже не подходит — платят не так много, чтобы у меня получилось накопить на отдельное жилье для нас с Ником, а шанс получить травму и остаться инвалидом, как Люси, слишком высок. Чтобы получить своё жильё от завода придётся проработать больше пяти лет, и только потом, можно рассчитывать на своё жильё, в похожей высотке.

За окном начинает светлеть и ко мне наконец-то приходит сон, веки тяжелеют, и я засыпаю. Резкий хлопок дверью сильно пугает меня и выдергивает из сна, заставляя сердце учащенно биться. Первая мысль, что приходит мне в голову — новый налет бомбардировщиков. Не сразу вспоминаю, что это Клиффорд вернулся с ночной смены. А потом меня поглотила темнота.

Проспав почти весь день, я просыпаюсь измученная с головной болью. Не сразу вспоминаю, где я, оглядывая комнату, постепенно всплывают события предыдущего дня.

За окном темно, а из-за двери доносится запах еды. Ника нет в комнате, но мне не хочется вставать с постели. Я поворачиваюсь на бок и снова прикрываю глаза, не пролежав так и пары минут свет из приоткрытой двери заставляет меня открыть глаза.

— Лив? — тихий голос Ника выдергивает меня от вновь подступающего сна.

— Я проснулась, Ник.

На кухне уже все собрались в ожидании ужина. Люси встречает меня раскрасневшейся и растрепанной.

— Наконец-таки! — она всплескивает руками, — Лив, ты проспала весь день. Сейчас будем ужинать, ступай пока в ванную, приведи себя в порядок.

Я долго умываюсь холодной водой, но всё равно чувствую себя измотанной и уставшей.

Ужин проходит в тишине: близнецы тихо сидят в другой комнате, Клифф ушел на подработку, Ник уныло ковыряет свой ужин потрепанной временем вилкой, Люси всеми способами пытается занять себя, избегая разговоров с нами.

— Люси? — тётя вздрагивает и резко оборачивается в мою сторону, будто совсем забыв, что в комнате есть кто-то ещё кроме неё.

— Что такое, Лив? — она выглядит совсем потерянной и утомившейся, видимо, с мальчиками ей приходится сложно в силу её возраста.

— Люси, мне недавно исполнилось шестнадцать…

— Прости, Лив, я совсем забыла о твоём дне рождения…

— Нет, ты не поняла, — я перебиваю ее, — мне нужна работа.

Ник бросает затёртую вилку в недоеденный ужин из консерв. Люси на время теряет дар речи, и они вдвоём смотрят на меня, будто я призналась в убийстве, а не заговорила про поиск работы.

— Пособие будет получать Ник, я же должна или работать или учиться, но ты сама понимаешь, что второй вариант невозможен…

Повисшая тишина давит на меня, и я боюсь произнести то, что вчера ночью мне казалось единственным здравым вариантом:

— Я хочу пойти в военную академию.

Секунды тишины кажутся мне вечностью, и за эти короткие мгновения в Люси происходят разительные перемены. Её глаза наполняются гневом, который становится осязаемым и наполняет комнату.

— Что?!

От её громкого возгласа я пугаюсь. Что такого я сказала, что она так разозлилась? Может она меня не так поняла? Если я ей объясню, то она меня поймет. Ведь только у этой работы есть столько преимуществ.

— Люси это един…

— Да как ты можешь такое вообще говорить? Это омерзительно! — она хватает воздух ртом, задыхаясь от переполнявших её эмоций.

— Да как тебе подобное в голову пришло… Как же…

— Что такого я сказала? Мне же нужна работа и деньги…

— Не забудь тогда добавить кровавые деньги! — Люси тяжело дышит, глядя на меня.

Вот в чем причина. Мина. Как я могла забыть, она же ненавидит всё, что связано хоть как-то с военными.

— Прости. Но у меня нет выбора… Это единственный вариант, который сможет нас обеспечить и защитить. Может я и не права, но служить лучше, чем продавать наркотики или себя. Я делаю этот выбор не потому, что разделяю взгляды правительства, а потому что нам нужно себя обеспечить.

Ник изумленно смотрит на меня, ничего не произнося. Я жду реакции Люси, но она молчит.

— Никки, — холодным голосом произносит она, — иди в комнату, нам с Оливией нужно поговорить.

Напрягаюсь от этих слов, произнесённых с таким холодом, будто на месте Люси сейчас не она сама, а её сестра. Улыбаюсь брату, стараясь не подавать вида, чтобы он не переживал. Что такого может мне сказать Люси? Мне же нужно думать о своем будущем, почему она не хочет меня понять?

— Лив, послушай… — тётя замолкает на время.

Она садится напротив, и мы долго сидим в тишине. Я напряженно ожидаю, когда Люси нарушит повисшую паузу. От напряжения отвратительный ужин подступает к горлу, желудок всячески пытается избавиться от этой дряни. Оказывается, я не знала плохой жизни, я лишь думала, что знаю.

Люси краснеет и бледнеет, пытаясь начать говорить. Она открывает рот, но ничего не говорит. Моя тревожность сменяется любопытством, что же я должна услышать, почему одна моя фраза привела в такой шок и замешательство самого жизнерадостного человека, которого я знаю?

— Лив… — Тётя наконец-то прерывает тишину:

— Лив, дорогая, я, наверное, погорячилась, наговорила всякого… — Люси вновь замолкает на время.

— Ты же знаешь, я всегда очень переживала за тебя и любила тебя, но сама понимаешь — наши с Мэри отношения перестали быть такими как до рождения Никки.

Тётя начала как-то издалека. Я абсолютно сбита с толка, зачем сейчас вспоминать события, которые давно прошли? Разве они имеют отношение к тому, что я хочу поступить на службу?

— Лив, тогда твоя мама совершила ошибку, впустив в свою жизнь отца Ника. Она думала, что ошибкой в её жизни был твой отец: после его смерти она просто сделала вид, что его никогда и не было. Я её не осуждаю, возможно, ей так было проще смириться с утратой, а может гордость не позволяла признать, что она нуждается в поддержке. Мне она говорила, что всё в порядке, но я чувствовала, что нет. С её характером ей трудно было помочь. Потом появился отец Никки, этот проходимец и мерзавец.

Люси закатывает глаза, когда вспоминает о Томасе.

— Я знала что этот командированный офицер ничего серьезного не испытывает к твоей маме, но он так долго с вами жил что я уже начала думать что ошиблась на его счёт. А потом ты сама знаешь: беременность Мэри и его исчезновение одновременно, всё это сделало твою маму такой, какой она была последние десять лет. Она понимала, что сделала ошибку, но признать этого не смогла. А вот Мина смогла признать. Но исправить не успела, — в глазах Люси появляются слёзы, а голос начинает дрожать, — ничего не успела, Лив…

Тётя резко прерывается, вздрогнув от шума у входной двери. В дверном замке поворачивается ключ и на пороге появляется Клифф.

Я видела Клиффорда последний раз, когда мне было меньше, чем сейчас Нику. Мы пришли к Люси и Дейву, и все вместе пошли на выпускной Мины, где весь вечер Клифф от неё не отходил. Моя кузина была первой красавицей в школе, неудивительно, что Клифф не давал ей прохода.

Грубый голос Клиффа нарушает тишину:

— Привет.

— Решили помолчать или я вам помешал? — тяжёлым взглядом он смотрит на нас в ожидании оправданий.

Тётя не скрывает волнения — её пальцы беспокойно теребят салфетку, лежавшую на столе.

— Клифф, Лив просто переживает, за первый день в новой школе. Я и сама за неё переживаю.

Чёрт… Как я могла забыть! Завтра же мне предстоит идти в местную школу.

— Вот и пытаюсь её успокоить, — тётя вымученно улыбается Клиффорду.

— И себя вот тоже пытаюсь успокоить. Вспоминаем то время, когда Лив была маленькая.

— Она была неприятным ребёнком — всё время, молчала и смотрела своим этим взглядом.

Клифф пьян. От него разит алкоголем через всю комнату. Пошатываясь, он бредёт в сторону ванной комнаты. Как только за ним закрывается дверь, тётя начинает торопливо собирать тарелки со стола.

— Лив, иди спать. Клиффу нужно отдохнуть, он спит теперь в гостиной на диване, мы мешаем ему.

Я, молча, ухожу, даже не предложив помощь. Как-то, подслушав разговор, мамы и Люси я услышала, что Клифф начал часто выпивать сразу после их свадьбы с Миной. Квартиру он заложил за долги и поэтому они вернулись в квартиру Люси. Я тогда совсем не понимала, почему Мина осталась с ним, не смотря на это, но сейчас я тем более этого не понимаю.

Я пытаюсь как можно тише зайти в комнату, чтобы не разбудить, Ника, но он и не спал.

— Лив? — тихий голос брата заставляет меня вздрогнуть.

— Лив, как ты? Я тебя жду.

Ник застает меня врасплох:

— Почему ты ещё не спишь?

— Ну… Лив, ты, правда, пойдёшь на службу?

— Ник, нам некуда вернуться, у нас нет дома, только руины. Мы не можем жить здесь, но и позволить тебя отдать в приют я не могу!

— Лив, здесь все ненавидят военных. Все идут работать на завод после школы.

Я вижу в полумраке его огромные распахнутые глаза, которые с жалостью смотрят на меня.

— Ник, я тоже их не люблю, но завод это не самое лучшее решение. Я не смогу работая там заработать нам на жилье. Я хочу, чтобы у тебя всё было — и крыша над головой, и нормальная еда.

— Я переживаю за тебя, — совсем тихо произносит брат.

Для меня это становится таким же шоком, как и руины нашего дома. Я всегда была уверена, что он не любит меня, воспринимает как злобную няньку, которая раздражается на своего подопечного.

— Почему? — резко выпаливаю я. — Почему ты переживаешь обо мне?

— Потому что теперь всё свалилось на твои плечи. И я тоже.

— Ник, нет, не говори так. Мы семья и я буду заботиться о тебе до тех пор, пока ты сам не станешь самостоятельным и не пойдешь на работу.

Вдруг мои слова кажутся мне неискренними.

— Ник, — прерывая паузу, говорю я, — признаю, я была не готова к такому. К такому невозможно подготовиться, ни к смерти мамы, ни к руинам вместо дома, ни к младшему брату о котором заботишься как о собственном ребёнке, а тебе всего семь. Я злилась, но тогда не понимала что мама нужнее тебе, чем мне. А теперь я обязана о тебе позаботиться любой ценой, ради этого я готова на всё.

В полумраке тесной комнаты, сколько бы я не напрягала глаза, вглядываясь в то место, где лежал Ник, я так и не смогла понять, что же он почувствовал, услышав мои слова. Вместо искренних и тёплых слов поддержки, та правда, которую я ему сказала, прозвучала очень грубо, но слова уже произнесены. Всё что мне хочется сейчас это найти подход к брату, наладить с ним связь, утешить и понять его, а не отталкивать. Нужно извиниться за сказанное, но он опережает мои мысли:

— Я знаю, Лив, тебе было тогда тяжелее чем мне сейчас. Ты потеряла папу, а потом в доме появился чужой мужчина, потом исчез и появился я. Тебе было меньше чем мне сейчас, а мамы никогда не было рядом. Но я помню рядом с собой больше тебя, чем нашу маму. Ты во всех моих воспоминаниях. Я никогда не злился на тебя, я тебя очень люблю, Лив.

Когда я сказала что невозможно быть готовым к появлению брата, я ожидала, что плакать будет Ник, что эта фраза его ранит, но теперь плачу я.

— Лив, ну не надо.

Рука Ника робко поглаживает меня по голове, от чего начинаю плакать еще сильнее.

— Лив, — растянуто и робко зовет Ник, — Лив, не плачь.

— Прости меня за всё.

На большее меня не хватило. Стараясь сдержать всхлипы, я сжимаю зубы и продолжаю плакать. Я никак не в силах совладать со слезами, которые текут ручьями по моим щекам.

Поспать так и не получилось. Утром, от бессонной ночи, начала болеть голова. Выпив на завтрак бокал коричневой жижи, которую местные называют кофе, мы отправляемся в новую школу. Волнение и страх всё больше разрастаются с каждой минутой. Не столько за себя, сколько за брата. Спустившись в лифте на первый этаж мы всё так же пробираемся через мусор на полу. Ник спотыкается об очередной мешок с мусором, оставленный кем-то около двери. Полумрак коридора не даёт разглядеть, куда именно наступаешь.

Выйдя на улицу, мы несколько секунд щуримся от яркого солнечного света. Идти до школы недолго, но сама дорога проходит мимо старых расселенных бараков, чьи выломанные и выжженные окна, и просевшие крыши нагоняют страх. Петляя, дорога проходит между старыми строениями, с очень дурной славой, мимо которых, каждый день проходят подростки и дети. Впереди идущая тройка девчонок, заприметив нас, начинает поочередно оборачиваться.

— Что-то мне подсказывает, что я окажусь с ними в одном классе.

Ник ничего не ответив мне, лишь взглянул на их спины, и мы продолжили идти дальше молча.

Мрачные бараки закончились и на смену им начались снова высотки. Не так давно этот район был новым, люди съезжались сюда влекомые рекламой в поисках лучшей жизни, высоких зарплат и нового жилья. Уловка государства сработала: желающих оказалось так много, что квартир не хватало. Для тех, кому не хватило жилья — были построены бараки. Качество которых, показало себя сразу в первые дожди — крыши протекали, система вентиляции не работала, в комнатах в первый месяц появилась плесень и грибок, люди начали страдать от кашля. Постройка новых квартир задерживалась. Пришли первые морозы, на которые эти дома, видимо, не были рассчитаны. У поселенцев лопнуло терпение, и тогда случилась первая забастовка, которую успешно подавили. Но просьбы народа всё же были услышаны — через год ещё две высотки были достроены и люди расселены по новым квартирам. О сносе бараков никто не позаботился, со временем они стали пристанищем для тех, кто хотел обойти алкогольный запрет.

— Жутко будет ходить здесь одному без тебя. — Тихо шепчет Ник.

— Понимаю тебя. Я ходила в садик совсем одна, и мне тоже было страшно.

— Ты ходила в садик одна? — округляя глаза, переспрашивает Ник.

— Ага, родителям было некогда, и меня отправляли идти туда одну.

— Но до него далеко!

— Да, тогда мне эта дорога казалась бесконечной. Я помню, как заблудилась в первый раз. Расплакалась посреди дороги от страха и обиды.

— И что потом? — глаза Ника становятся еще больше.

— Потом ко мне подошел какой-то мальчик, он был меня старше — уже школьник. Спросил, почему я плачу и, не знаю как, он понял через мой плач, что мне нужно в садик, взял меня за руку отвел туда. Было очень страшно, — невольно улыбаюсь этому смутному воспоминанию, — незнакомый и такой взрослый по сравнению со мной мальчишка ведёт меня куда-то. Сейчас меня это пугает, но тогда мне стало спокойно рядом с ним, он довёл меня до дверей, помахал и ушёл.

— Ты его больше никогда не видела?

— Видела. Каждый день он шёл позади меня до садика, а потом сворачивал назад в сторону школы.

Я смеюсь над братом, который ко всему открыл рот. Смеясь, легонько прикрываю его.

— Кто он такой? Как его звали? — Ник тараторит с круглыми глазами уже от любопытства.

— Он же, наверное, в школу опаздывал!

— Не знаю, кто он, и как его звали.

— Как же так? Ты не спросила?

— Я стеснялась с ним разговаривать. Он казался мне таким взрослым тогда. Со временем я привыкла, что каждое утро я не одна иду, а потом он куда-то пропал.

— А сколько тебе было?

— Почти четыре года. Наверное, тот день единственное отчетливое воспоминание из моего детства.

Ник ошарашено смотрит на меня:

— Четыре года? Тебя отпустили идти одну?

— Мама тогда сказала, что не хочет тратить свое время на то, что ребёнок уже должен уметь делать сам.

Не дав Нику ничего на это сказать, я перебиваю его:

— А вот и школа.

Перед нами предстает тёмно-серое здание огромных размеров. Были дни, когда все классы были заполнены, а сейчас половина школы закрыта. Главе так удобнее — не нужно тратить деньги на ремонт, поэтому западная часть здания в ужасном состоянии — протекающая крыша сделала свое дело лучше, чем само время. Широкая лестница, ведущая в массивные двери школы уже начала зарастать сорняками. Мы проходим в просторный холл здания и подставляем наши коммуникаторы под сканер, ожидая пока наши данные загрузятся. В глубине души хочется, чтобы ничего не загрузилось, ни одного файла, и мы ушли, но грубый голос регистратора, рушит мою хрупкую надежду:

— Проходите.

Я просматриваю свое расписание в наручном проекторе — у нас с Ником разное количество учебных часов и совпадает только один перерыв.

— Ник, встретимся на третьем перерыве в обеденном корпусе, он как раз открывается в это время.

Ник послушно кивает головой и смотрит на меня с грустью:

— Удачи, Лив.

— И тебе, Ник. Всё будет хорошо, нужно потерпеть до перерыва и вновь увидимся.

Мы расходимся с Ником уже на втором этаже — он отправляется искать свою аудиторию, а я поднимаюсь на четвёртый этаж в поисках своей. Внутри школа оказывается ещё хуже, чем снаружи — из разбитых окон врываются сквозняки, облупившаяся краска и грязный пол создают впечатление, будто здание уже заброшено. Видимо, ремонт здесь делали в первый и последний раз, когда её построили. Хоть это проблема и моей предыдущей школы, внутри она все же была опрятнее. Найдя нужную аудиторию, толкаю деревянную дверь (не смотря на повсеместную модернизацию, школы и больницы в округах остались почти незатронутыми), дверь открывается со скрипом обнажая светлую аудиторию с облупившимися стенами и затертыми полами. Преподаватель, вяло взглянув на меня, кивает:

— Ты Томпсон?

— Да.

— Пройди на последний ряд, займи любое свободное место.

Он всё так же вяло взмахивает рукой в неопределенном направлении, я расцениваю это как сигнал того, что могу проходить.

В первом ряду я замечаю тех девчонок, что шли перед нами. Одна из них, с жёлтыми, как солома волосами, провожает меня заинтересованным взглядом, подперев рукой подбородок. Словно сонная кошка, осматривая меня с головы до ног, она всё шире открывала глаза от заинтересованности мной. Мысленно я прощаюсь с надеждой на спокойное окончание учебного года. Последний ряд аудитории практически пуст и я занимаю место у окна.

Вскоре лекция начинается, ставни на окнах опускаются, и включается проектор — один из немногих предметов, который не вяжется своим видом в данной обстановке. Проекция начинается как всегда с вида Анталиона — столицы нашего одноименного государства. После начинается показ главной военной академии столицы — бесконечные аллеи, огромные корпуса для тренировок, досуга, занятий и отдыха. Новейшая техника, оружие, здания и даже люди — всё это кажется художественным вымыслом. Разве может это всё сосуществовать в одном государстве вместе с тем, что находится за окном, рядом с которым я сижу?

Хвалебная часть про столицу заканчивается и начинается лекция про события шестидесятилетней давности. Тогда после долгих кровопролитий, наше государство воевало с соседними, пытаясь устроить там перевороты, силами местных военных. Самые прозорливые, примкнули к Анталиону первыми, но решили диктовать свои условия. Столице были крайне важны эти земли, для поставок вооружений для двух других округов. Территория была разорена: власть, что пыталась навязывать свои условия, и простые люди, что оказывали сопротивление столице — были уничтожены. Вскоре им был присвоен девятнадцатый номер. Так в составе нашего государства, сначала появился самый малонаселённый округ, а после присоединились ещё два округа — двадцатый и двадцать первый. Столица финансировала диверсантов и местных военных, что устранили действующую власть, тем самым не запачкав руки и формально оставаясь не причастными к переворотам в этих двух округах.

Преподаватель нудным голосом комментирует кадры с проектора, которые рассказывают о том, как мятежники из Анталиона, недовольные кровопролитием, устроенным в девятнадцатом округе, пытались свергнуть президента.

Столица, все средства и налоги вкладывала в финансирование разработок новейшего оружия, аналогов которого не было бы у других государств. Многие были недовольны таким раскладом. Даже те, кто жил в самой столице сытой жизнью, были не рады этому. Мятежники быстро поплатились за подобное кощунство.

Каждый год этой войне придается всё больше смысла и значения. Факт этого события преувеличивается, а празднования из года в год в этот день становятся всё пышнее. Но только в самой столице. В округах отмечался лишь один праздник — день присоединения округа к Анталиону. Празднование в столице можно было посмотреть по телевизору или прийти на главную площадь, чтобы посмотреть на праздник благодаря проекции. Всё это было сделано, чтобы вызвать патриотизм у населения, заставить их восхищаться величием собственного государства.

Сенат закатывал праздники, прикрываясь президентом. Выбирая его из года в год, они дали, таким образом, самим себе все полномочия для повышения налогов и увеличение финансирования армии. Следом последовала реформа по усложнению школьной программы и дальнейшего обучения после школы, чтобы население не думало ни о чём кроме своих насущных проблем — как заработать себе на еду и жильё. И как спастись от нового вируса, слухи, о котором, разрастались как грибы, пугали и будоражили воображение некоторых до сумасшествия.

Мама говорила, что болезнь протекает как тяжёлая форма воспаления легких — высокая температура, человек не мог дышать. Чаще всего болезнь заканчивалась летальным исходом, но если человек выздоравливал, то в худшем случае на лице и теле оставались некрасивые тёмно-фиолетовые пятна, и, ни о каком сумасшествии и речи быть не может. Но всегда найдутся фанатики, которые будут готовы растерзать человека, который смог выздороветь. По началу, всех переболевших травили и избивали, веря в то, что они безумны и могут наброситься в любой момент.

В последний год эпидемии разработанная вакцина спасла многие жизни, но это было в столице, в округ они поступили для военных. Для всех остальных был дефицит. Когда я пошла в школу, вакцина стала доступнее и для простых людей. Из-за эпидемии появились коммуникаторы, были отменены бумажные деньги, и был введен запрет на транспортное сообщение между округами, что стало на руку столице. Так контролировать людей стало ещё легче.

Как не странно, но всё это работало — многие поверили, что президент не знает об их проблемах, всё дело в сенаторах, которые скрывают правду от него. Что ж, президент, от которого так легко скрыть правду не должен им быть — истина понятная и ребёнку, но видимо истина сложнее, чем я думаю. За этими раздумьями меня застал врасплох чей-то звонкий голос:

— Привет!

Я вздрагиваю и резко оборачиваюсь на звук голоса: на меня, улыбаясь, смотрит девушка с жёлтыми волосами. Её ясные голубые глаза, без тени стеснения осматривали моё лицо. Тёмные ресницы и брови, контрастировали с цветом её волос. Облокотившись на мою парту, она кокетливо поправляет волосы, нагло рассматривая меня. Видимо, она здесь главная красотка.

— Привет.

Отвечаю я, удивляясь тому, как она встала возле моей парты. И без того вверх натянутая юбка, задиралась до неприличия.

— О чём задумалась? — её вопросы, как и манеры не отличаются тактичностью.

— Лекция такая скучная, что в сон потянуло.

Я вру, даже не моргнув глазом. То, что о своих политических взглядах и размышлениях лучше стоит молчать, я усвоила с детства. Не смотря на жестокие меры правительства и военных по отношению к обычным людям, среди них находились те, кто поддерживал и оправдывал действия государства. Такие"патриоты"находились даже в заводских районах, где забастовки и протесты со временем стали будничным делом. Хотя лекция и, правда, скучная.

— Хах, это точно. Этот нар по-любому на чём-то тяжёлом сидит, — она начинает глупо хихикать, всё сильнее выгибая спину.

Понятия не имея, о чём она говорит, отвечаю:

— Меня зовут Оливия, — не нахожу ничего более умного для того, чтобы перевести тему, — но можно просто Лив.

— Я Рита. А это Стеф и Тамира.

Только теперь я замечаю двух девушек стоящих на две ступени ниже Риты. Она даже не стала разъяснять кто из них кто.

— Я Стефани.

Тихо и сдержанно представляется кареглазая брюнетка с короткой стрижкой, стоящая ближе к Рите. Её пухлые губы подведены тёмной помадой, цвет которой подчёркивает медный оттенок её кожи.

— А я Тамира, — тряхнув длинными тёмными волосами, взирает на меня высокая и широкоплечая девушка, — очень приятно познакомиться.

« Хоть у кого-то есть манеры», — думаю я. Не дав мне даже ответить им тем же, Рита меня перебивает:

— Куда ты будешь поступать, Оливия? — хитро посматривая на меня, Рита садится на мою парту. Длинные волосы Риты, подметающие поверхность столешницы, навеивали воспоминания о тех старых куклах с жёлтыми волосами и неестественной улыбкой. Она как непосредственный ребёнок, не смущаясь, заваливает незнакомого человека личными вопросами, будто знакома с ним множество лет.

— Хотела на медицинский факультет поступить, но теперь не знаю.

Сейчас, мне не пришлось лгать.

— А мы с девочками будем поступать в военную академию, — улыбаясь, вставляет Рита, — да, Стеф?

Стефани делает недовольное лицо и отводит глаза в сторону, не реагируя на обращение к себе.

— Потом экзамен сдадим и станем офицерами, будем в элитном отряде служить. Форма мне пойдёт. Капитаном стану, — Рита мечтательно тянет последнюю фразу.

— Давай с нами, ты хорошенькая, а хорошеньким проще пробиваться по карьерной лестнице. Зачем тебе этот медфакультет? Скука! — Рита притворно зевает на этом слове.

Такое количество информации ставит меня в тупик. Местные, не стесняясь, вслух заявляют о том, что будут поступать в военную академию, и предлагают поступить с ними незнакомому человеку? Нет никакой ненависти к военным? Или меня так проверяют?

— Я не узнаю, скука там или нет — у меня не получится туда поступить — нужно будет сразу искать работу после экзаменов.

Мне не приходит в голову для ответа ничего кроме правды. Я не знаю, что именно от меня хотят услышать, поэтому решаю не выкладывать всё сразу, но и врать безрассудно.

— И куда же ты собралась идти работать? Не на завод ли? — Рита начинает громко смеяться, Тамира глядя на неё, издаёт неуверенный смешок.

— Брось, там работают одни неудачники, которые не смогли выбиться в люди. — Она откидывает волосы, свысока оглядывая аудиторию.

Я замечаю, как некоторые с раздражением на неё смотрят. Их можно понять — у многих все родные работают там.

— Лив, надо пользоваться шансами, которые тебе дала жизнь, — обводя указательным пальцем своё лицо, щебечет Рита, — времени у тебя мало для раздумий, так что решай, кем ты будешь в этой жизни.

Я не понимаю, про что она говорит. Какой шанс дала мне жизнь? Снаряд, попавший в наш дом — это и есть тот самый шанс? Чувствую, как начинаю злиться от её бестолковой болтовни.

— На самом деле здесь многие мечтают начать другую жизнь, хотя корчат из себя мятежников и бунтарей готовых идти против системы. Но это глупо. Разве работая на двух работах, ты идёшь против системы? Нет, конечно, это невозможно сделать. Так только становятся частью системы.

Она вновь отбрасывает волосы, и, самоуверенно улыбаясь, смотрит на меня сверху вниз.

— Давай к нам, что ты здесь одна сидишь.

Рита спрыгивает с парты, за которой я сижу, и хватает мой рюкзак.

— Но в первых рядах нет мест, — пытаюсь возразить я, вцепившись в свою тетрадь, и беспомощно глядя на то, как она бесцеремонно и ловко собирает мои вещи.

— Сейчас освободится, — улыбается она, — сядешь за мной. Идём.

Мы спускаемся по проходу, я иду вслед за Ритой, раздумывая о её словах. В чём-то она права — как можно идти против системы, если ты одна из шестерёнок этой системы у которой две, а то и более, работы? Тебе даже некогда раздумывать о том какую роль ты занимаешь в этой жизни, зарабатывая на еду и оплату жилья. Не военные — шестерёнки механизма, поддерживающие политический строй государства, а обычные люди, которым даже некогда задуматься о собственной судьбе.

«Неужели я приняла её точку зрения, послушав её несколько минут?»

Рита останавливается возле парты рыжеволосой девушки. Ее длинные волосы паклями падают на лицо землистого цвета, неумело замазанное дешевым кремом, в попытках скрыть фиолетовые пятна после болезни.

— Эй, ты, собирай вещи.

— Рита… — пытаюсь вмешаться я.

— Нет, Лив, подожди. Эй, Траведи, вставай, говорю тебе.

Траведи сверлит взглядом Риту, но не возражает ей, и начинает собирать свои вещи, одаривая меня взглядом полным ненависти. Поднимаясь из-за парты, она что-то злобно говорит, на что Рита лишь закатывает глаза. Нужно будет извиниться перед этой девушкой на перерыве.

— Вот и всё, — Рита покровительственно кладет мой рюкзак, учебник и тетрадь на парту, — теперь мне будет приятно оборачиваться. Она вновь хохочет.

— А где преподаватель? — я смотрю на время в своем коммуникаторе.

— Уже как десять минут назад должно было начаться занятие.

— Хорошо если она вообще придёт, — улыбаясь, отвечает теперь уже мой сосед справа, — она очень занятая женщина.

Теперь начинают смеяться все, кто сидел рядом.

— Я Рик, кстати. — Улыбаясь, отвечает светловолосый парень с веснушками.

— А это, — махнув рукой в сторону своего соседа справа, — это Эмиль.

Эмиль поднимает, молча руку в знак приветствия.

— Я — Лив. Очень приятно.

Хотя теперь мне совсем неприятно, кажется, я ввязалась не в самую лучшую компанию. Мысленно я ругаю себя за то, что растерялась от действий Риты — нельзя было ей позволять трогать мои вещи и прогонять Траведи с её места.

Не успеваю сесть на свое новое место, как Рита уже поворачивается ко мне с новым вопросом:

— Лив, а мы тебя видели, когда шли в школу. Кто это с тобой был? Младший брат, да?

Теперь у меня и личного пространства не осталось.

— Да. Ник, ему десять.

— Вы ведь в центре жили? Почему переехали? Как тебе у нас? — она подпирает подбородок ладонью, глядя на меня снизу вверх.

Краем глаза замечаю, что мои новые знакомые с интересом наблюдают за мной, ожидая ответа.

— Не совсем в центре, а рядом…

— Рядом с тем элитным районом? — восторженно перебивает меня Рита.

— С ума сойти! Как оттуда вообще можно переехать?

— Нет, он в восточной части, на возвышении, а мы…

— О, я там как-то раз была! — она восторженно и громко расхваливает бывший элитный район, который ныне почти мало заселён.

На время я перестаю слушать хвалебную оду Риты.

— Обязательно куплю там дом, когда стану капитаном! — продолжает щебетать она, периодически глупо хихикая и стреляя глазами в сторону Рика.

— Вот еще чего, — он подает голос, — я буду капитаном.

— Нет, — в Рика летит тетрадь, — я буду лучше смотреться в форме! Капитан Рита Моррис звучит, а капитан Рик Нэрелл звучит как полный отстой! — она уворачивается от собственной тетради, которую бросил обратно в неё Рик.

— Что за фамилия вообще такая? — теперь Рита уворачивается ещё и от тетради Рика.

— Ты никогда не поступишь в академию. Ты даже попасть не можешь с такого близкого расстояния, а собрался в капитаны!

Рик вскакивает со своего места, но Рита оказывается проворнее: она дразнит Рика, уворачиваясь от него, и при этом остается на расстоянии вытянутой руки.

— Они всегда так себя ведут, — раздается тихий голос слева от меня, — Стефани — я успела забыть о ней.

Она устало наблюдает за ними:

— У них это что-то вроде разминки перед тренировкой. Рита говорит, что так развивает быстроту реакции.

«Звучит абсурдно», — думаю я.

В это время Рита и Рик сместились ближе к столу преподавателя. У Рика пока так и не получилось схватить её. Я начинаю с интересом наблюдать за их странной игрой, в которой Рик явно проигрывает.

— Так почему вы переехали? Проблемы с жильем? — я опять забыла о своей соседке.

— Нет. — Я молчу какое-то время, собираясь с силами, чтобы произнести это вслух.

— На наш район упали несколько снарядов. Один из них попал в наш дом, в то время когда мама была там. Она погибла.

Я снова делаю паузу.

— Теперь мы живем здесь у тёти.

— О, Лив. Мне так жаль. Прости. — Голос Стеф стал ещё тише.

— Все нормально.

Я усиленно пытаюсь что-то разглядеть в своей тетради, опуская голову всё ниже, лишь бы никто не увидел моего лица. Визг Риты заставляет меня поднять глаза. Их игра в догонялки закончилась победой Рика. Стискивая Риту в своих объятьях, Рик незаметно пытался зарыться лицом в её длинные волосы, а его руки тянулись к её груди. Как бы громко Рита не верещала — она так и не убрала руки Рика со своей груди, давая им вволю трогать себя. Теперь для меня становится слишком явно: эти двое уже давно вместе и не стесняются перед другими своих чувств.

— Рик, а ну отпусти! — верещит протяжно Рита, пытаясь освободиться от его объятий:

— Отпусти, говорю тебе!

В этот момент дверь открывается и в аудиторию входит низкого роста женщина в помятом костюме. Не замечая никого вокруг, быстрым шагом проходит к кафедре. Раскрасневшаяся парочка срывается на свои места. Рита подмигивает мне, садясь за свою парту, я никак не реагирую на неё. Преподаватель без приветствия и предисловий начинает писать уравнения, коротко комментируя свои действия. Я уже знаю эту тему, но все равно пишу лекцию. Опустив голову ниже, я прячу лицо: за волосами не видно моих глаз соседям по ряду.

Я оградилась от случившегося, воспринимала всё как зритель со стороны, а теперь, сказав об это вслух, мне становится больно. Мама мертва. Для боли аудитория набитая подростками не подходящее место.

Посматривая на экран коммуникатора, я считаю минуты, до начала большого перерыва. Наконец коммуникатор показывает желанное для меня время, и я начинаю складывать вещи. Первая убегаю из аудитории, чтобы никто не успел со мной заговорить — сейчас мне хочется этого меньше всего. Пробежав почти весь коридор, понимаю, что понятия не имею, где находится столовая в этой школе. Пристроившись за компанией из другого класса, спускаюсь за ними на второй этаж, петляя по коридору, оказываюсь в столовой. Огромное помещение, залитое солнечным светом, в котором словно рой гудят голоса детей. Долго ищу глазами Ника и нахожу его в окружении его новых одноклассников. Заметив меня, он отходит от них, помахав мне рукой. Если у него появятся друзья в этой школе, то мне будет спокойнее.

Получив обеды, мы стараемся найти место, где можно было бы поговорить наедине. Находим стол в самом дальнем углу и ускоряем шаг.

— Как у тебя первые занятия прошли? — на ходу спрашиваю я Ника.

— Всё хорошо. Все оказались довольно дружелюбными. А у тебя как первый день прошел?

От этого вопроса я оглядываюсь по сторонам, чтобы убедиться, что из рядом нет никого из класса.

— А у меня слишком «дружелюбные» одноклассники.

Ник вопросительно поднимает на меня глаза, оторвавшись от сэндвича. От ворвавшихся младшеклассников в столовой воцаряется шум. Идея объединить старшие и младшие классы в одной школе — плохая, но когда количество школ на весь город сокращается до двух зданий — выбора не остается. Стараюсь говорить громче и одновременно оглядываюсь по сторонам — не подслушивает ли кто нас. Быстро, опустив все излишние подробности, рассказываю брату происшествие с Траведи и то, как Рита пригласила поступать с ними.

— Может тебе стоит попробовать поступить с ними? С кем-то легче подготовится, чем одной. Если ты еще не передумала на счет поступления. — После паузы добавляет он.

— Не знаю. Не уверена после случая с Траведи, что мне нужна их компания.

— Может у них были на то причины?

Задумчиво мотаю головой:

— Нет, я не спросила.

И правда, я даже не поинтересовалась ни у кого, в чём причина такой неприязни Риты к Траведи.

— Все равно это очень некрасивый поступок.

— Ты права, но если они готовятся поступать, то тебе лучше с ними подружиться. Экзамен нелегко сдать.

Я протягиваю Нику свой сэндвич.

— Я свой уже съел.

— Съешь и мой сэндвич. У меня сейчас нет аппетита.

Какое-то время Ник колеблется, смотря на мой «обед», но всё же забирает. Я беру себе оставшийся от моего обеда батончик, хотя знаю, что даже еще один сэндвич — это мало для Ника. Мне нужно поступить любой ценой и, пожалуй, ради этого можно перетерпеть любое общество. Но Траведи нужно обязательно отыскать и извиниться перед ней. Чувство вины за своё бездействие так и не отпустило меня.

Ник весело и воодушевленно рассказывает о своём новом классе и первый день в другой школе, что не обращает внимания на шум и суету вокруг нас. Во мне начинает теплиться надежда, что всё когда-нибудь наладится.

— Ну, я побежал, мне ещё аудиторию нужно найти.

Помахав мне рукой, он протискивается через толпу старшеклассников и исчезает в дверном проеме.

Я неохотно встаю из-за стола, как тут же меня сбивает с ног какая-то девушка. Подняв голову, вижу знакомую одежду и волосы.

— Эй, Траведи, подожди! — Я, отряхиваясь, пытаюсь ее догнать.

— Траведи! — Она все же оборачивается на мой голос.

— Я хотела извиниться перед тобой за то, что заняла твое место. Я не хотела…

— Да пошла ты!

Она бросает мне вслед ещё какое-то ругательство, но её речь тонет в шуме голосов.

В замешательстве я остаюсь стоять, мешая другим пройти. Меня то и дело задевают выходящие из столовой. Чья-то рука на моем плече заставляет меня вздрогнуть.

— Эй, Лив, ты чего здесь стоишь?

— Рик? — Оглядываясь, замечаю еще и Эмиля. — Не заметила вас.

За плечом Рика маячит Эмиль, обеспокоенно смотря на меня:

— Я увидел, как Траведи сбила тебя с ног. С тобой всё нормально?

— Я хотела перед ней извиниться. Но она разозлилась почему-то.

Рик сочувственно смотрит на меня.

— Слушай, — с паузой продолжает он, — не говори Рите, что разговаривала с Траведи, если не хочешь себе нажить врага. Между ними не очень отношения.

— Я бы сказал, что они ненавидят друг друга, — ухмыльнувшись, вставляет Эмиль.

— Да в чём дело? Объясните мне нормально.

— Длинная история.

— Если вкратце, — перебивает друга Рик, — то Траведи ненавидела Риту и натравливала против нее почти весь класс. После болезни Траведи все обернулось против неё же — от Траведи отвернулись почти все.

Мы медленно идём по коридору позволяя обгонять себя.

— Поэтому не говори Рите, что ты пыталась подружиться с её врагом.

— Во-первых, я не знала, что между ними происходило, во-вторых, это не было «попыткой подружиться».

— Ну, я тебя предупредил.

Рик спокойно отреагировал на мой раздражённый ответ и, прибавив шаг, они с Эмилем быстро теряются в заполненном людьми коридоре.

Если они думают, что я испугаюсь Риты, то ошибаются. Я не знала ничего об их конфликте и мои извинения не означают, что я решила подружиться с Траведи. С твёрдым решением поговорить теперь с Ритой, чтобы мне это не принесло, я ускоряю шаг в надежде встретить ее в аудитории, как вдруг, будто услышав мои мысли, в толпе вижу Риту, размахивающую рукой в надежде привлечь мое внимание.

— Лив! Я уже думала, что ты меня никогда не заметишь, — смеётся она.

— Рита, мне нужно с тобой поговорить наедине.

— Идём.

Рита ловко лавирует в толпе, не оглядываясь на меня, быстро добирается до лестницы и пропадает из моего поля зрения.

Протискиваясь сквозь неспешащих ровесников, я подбираю в своей голове слова. Я вызвалась поговорить с ней, а сама даже не представляю что сказать. Нужно скрасить то, что я хотела сказать напрямую, сделать так, чтобы это не сошло за грубость. Рита проходит выход на четвертый этаж и быстро поднимается выше по лестнице. Догоняю её, уже поднявшись на пятый этаж:

— Почему здесь всё в таком состоянии? — оглядывая облезлые стены и стараясь скрыть свою отдышку, спрашиваю я.

Под ногами всё усыпано кусками краски, в воздухе висит запах плесени и сырости, местами в стенах видна кирпичная кладка покрытая грибком, повсюду разбросан мусор. Двери в некоторые аудитории открыты выставляя напоказ погром и бардак внутри.

— Крышу не ремонтировали, весь этаж был затоплен.

Коротко бросает Рита. Это объясняет, почему ремонт на четвертом этаже в таком запущенном состоянии.

— Ну, я слушаю тебя.

Я боюсь, что Рита поймёт меня не так:

— Рита, только не перебивай меня и дай договорить.

Она, молча, кивает мне.

— Я не знаю, что произошло между тобой и Траведи, но я посчитала нужным всё равно извиниться перед ней, потому что чувствовала вину за своё молчание в аудитории. И даже сейчас я не знаю, как я должна была отреагировать правильно в этой ситуации.

На какое-то время я замолкаю, пытаясь понять реакцию Риты на мои слова.

— И если ты всерьёз на счёт поступления, то я бы с радостью поступила с вами, — внезапно вырывается у меня.

Речь, которую я лихорадочно придумывала, для объяснения с Ритой пока поднималась по лестнице, я просто заменила одним предложением.

— Ты серьёзно? — широко улыбаясь, растягивает Рита, — я так рада, что ты решила поступать в академию с нами!

— Так ты не в обиде на меня? — сдавленно спрашиваю я.

Она вот так просто пропустила мимо ушей всё, что я говорила вначале? Или уже предвидела всё, что я скажу?

— Ты всё усложняешь, Лив.

— О чём это ты? — пытаясь высвободиться из ее железной хватки, спрашиваю я.

— Ну, знаешь, — Рита закатывает глаза, — это ведь было предсказуемо, что ты пойдёшь перед ней извиняться. Идём, перерыв уже давно закончился.

— Чёрт! — ругаюсь я, увидев, сколько времени уже прошло от начала занятия.

Рита начинает смеяться, ведя меня за руку:

— Успокойся, преподаватели редко приходят вовремя.

— И знаешь, — не оборачиваясь, продолжает она, — тебе нужно будет много заниматься.

— Я неплохо бегаю.

Звонкий смех Риты говорит мне об обратном.

Так начинается почти месяц изнурительных подготовок, под строгим контролем Риты.

Каждый день проходит по одному и тому же сценарию: ранний подъем и пробежка, дорога в школу с Ником, тренировка в перерывах между занятиями и после них в ожидании Ника. Рита составляет для всех расписание и указывает на слабые стороны. Она стала самоизбранным тренером, подобрав для каждого систему упражнений. Когда спала пелена первого впечатления, для меня открылись новые качества Риты. Наполненная нескончаемой энергией и запасом сил, она постоянно мотивировала каждого из нас, чтобы добиваться лучших результатов от тренировок. И вместе с этим увиденным ко мне пришло чувство вины, за все те мысли о том, что она поверхностная. Эта блондинка, с плохо прокрашенными волосами, всегда была центром компании, вокруг которого вращалось все: новости, сплетни, замечания, шутки. Её всегда было много, шумная, громко смеющаяся, привлекающая к себе внимание, но я так, ни разу не услышала, чтобы она рассказывала что-то о себе или говорила, о том, что её беспокоит. Я ничего о ней так и не узнала, хоть Рита поражала своей болтливостью, она ни разу не рассказала что-то о себе или о своих близких.

Тренировки всегда проходили на заброшенном стадионе возле школы. После, мы иногда собирались дома у Эмиля или Тамиры, у Рика почти всегда дома кто-то из родственников, Стеф почти всегда находила отговорки, мне просто некуда пригласить всех, а Рита никогда не заговаривала о том, чтобы собраться у неё дома.

Первое время я сильно отставала от ребят. Мышцы ныли, и все тело болело, требуя остаться в постели забив на пробежку. В школе я с ужасом ожидала окончания всех занятий, после которых я буду бегать на время, прыгать, отжиматься и другими способами издеваться над собой. В действительности все оказалось гораздо сложнее, чем я себе представляла. После первой недели занятий у меня опустились руки — я ожидала от себя лучшего результата — я же была одной из лучших в своей школе по бегу, а здесь я лишь третья. В остальном я ещё хуже.

— Знаешь, Лив — останавливает меня Рита, в тот момент, когда я начинаю вслух выражать своё недовольство собой, — ты лучше Стеф и в чём-то лучше Тамиры, а мы занимаемся уже год. Так что подбери сопли!

От её внезапного щелчка по носу я вздрагиваю, чем вызываю новый взрыв смеха.

— Меня беспокоит Стеф, — внезапно говорит Рита, понизив голос.

— Она совсем забросила тренировки, и не думает беспокоиться на этот счёт.

Рита смотрит вдаль, нервно дергая браслет.

— Постоянно придумывает причины, лишь бы пропустить наши тренировки. Вот ты другое дело, — всё так же всматриваясь куда-то, продолжает Рита, — у тебя отличные оценки и ты выкладываешься на тренировках по полной. Я больше не буду тянуть её на совместных тренировках. Она знает, что нужно делать — не первый день занимаемся — и, если она действительно хочет поступать, то справится.

— Ты говорила, что вы всегда друг другу помогаете.

— Да, и ничего не изменилось, но я не могу делать все за неё, когда на носу экзамены. Если ей правда нужна эта возможность получить новую жизнь, то пусть сама приложит усилия.

— Наверное, ты права.

Рита разочарованно взирает на меня через прикрытые ресницы:

— Ты слишком мягкая.

После этих слов, я растерянно смотрю на свою новую подругу. Меньше всего мне хочется, чтобы хоть кто-то узнал, насколько легко можно меня ранить, но, видимо, Рита сама не поняла, насколько точно она попала в цель.

— Неправда. Я не могу согласиться с тобой, потому что знакома с вами всего лишь пару недель.

Рита лишь слегка улыбается и, подталкивая меня в сторону турников, говорит:

— Идём, поработаем над твоими ужасными подтягиваниями.

Может быть, сейчас я испортила наши отношения, и завтра никто не заговорит со мной. Может быть, мы и не друзья вовсе. Как бы то ни было, Хейзл так ни разу не написала мне со дня смерти мамы.