На расстоянии вакуума

John Hall, 2017

Рассуждения того, кто оказался на расстоянии продолжительностью в вакуум. Содержит нецензурную брань.

Пять

Специально отключил табло времени на тренажёре, что установлен в ракете. Специально стараюсь избавиться от всех хронометров, секундомеров и прочего… Периодически смотрю в иллюминатор. Заметил, что пыль на шарике осела. Теперь подо мной обломки былой человеческой жизнедеятельности. Я не могу сказать — славы. Язык не поворачивается упоминать об этом позоре. Ведь как бы то ни было, все закончилось на новой волне технологического прогресса. Хотя именно технологии и поставили заключительную точку.

Дело в том, что наш Мир был наполнен мечтателями, изобретателями, которые жили своими планами, которые существовали в своих изобретениях… которые стыдились и боялись своих открытий. Они создавали фонды с единственной целью — попросить прощения за найденное открытие и за то, как его используют психопаты и неуравновешенные.

Наверное, все это из-за человеческого тщеславия. Оно неугомонно, ненасытно и всегда требует больше и больше. Это есть… точнее, было, в каждом… и во мне есть. Поэтому я до сих пор цепляюсь за здравый смысл, за рассудок и стараюсь оставаться… человеком.

Подумав об этом, я почувствовал себя дурно. Я не хочу быть человеком. Последним из своего рода. А плохо стало не потому, что я последний, а потому что, в итоге, вид получился не таким удачным, раз уничтожил сам себя… А теперь сквозь своё отражение я вижу серость и представляю разрушенные города, усыпанные пылью бывших жителей, остатки стен, усеянные тенями. Страшно.

Почему-то мне все больше кажется, что никого не осталось. Если раньше была хоть какая-то надежда на бункеры и оставшихся там живых, то сейчас мне все меньше в это верится… Я не хочу жить в обмане и верить во что-нибудь нереальное. Это кажется мне напрасным; думаю, что это глупо и в итоге сыграет против меня.

Так уже было единожды. Я верил своим глазам. Они смотрели на огромное море и на то, как самая известная из всех звёзд, во всяком случае, известная виду под названием «человек», прячется за линией горизонта и окрашивает небо в алые, фиолетовые, розовые цвета. В другой день облачным вечером я наблюдал все то же самое цветовое шоу, но на сей раз оно падало на неровную поверхность пара, застывшего высоко над землёй. На следующий день пошёл дождь, заката не было. Тогда я наблюдал силу стихии: то, как волны поднимались, как мне казалось в тот момент, практически до чёрных туч, а затем падали вниз; то, как молнии расчерчивали небосвод секундными ломаными линиями. Мне было наплевать на погоду. Я хотел остаться там навсегда. Мне было примерно шесть лет.

Мой отец был военным при хорошем чине, однажды вечером он сказал:

— Мы переезжаем в город… там лучшая в стране частная школа.

Мой папа сказал об этом, и я понял следующее: я хотел слишком многого. Вечно оставаться на одном месте могут только трупы. А трупом я быть не хотел.

Но, честно, находясь здесь, я даже начал получать какое-то садистское наслаждение от мысли о том, что человечество строило города во все возможные стороны. Заборами и стенами ограждаясь от соседей и границами от тех, кто говорит на другом языке и выглядит немного иначе. И только сейчас я понял, в принципе, в эпоху перед концом времени человек, как вид, умер. Он просто оставался на месте из-за введённых условных обозначений. Конечно, среди нашего рода оставались такие, у которых в самой генетической цепи вписано вечное шило в заднице, которое не позволяло сидеть на месте. Именно такие индивидуумы и двигались вперёд, остальные до попадания в город под землёй жили в городе, что возвышался над поверхностью, и жаловались, и старались выживать… Сейчас я вижу лишь пыль и облака.

«Стоп! Облака!» — я понимаю, что ни разу после всего случившегося не видел, как облака проплывали бы под слоем атмосферы. Сейчас же я вижу облака. Они нависают над пылью, окутавшей остатки жизнедеятельности.

Наблюдаю за движением, что возникло под куполом давления, под скорлупой, отделяющей от космического холода. Я плаваю в невесомости, уставившись в иллюминатор. Я стараюсь смотреть сквозь своё отражение, стараюсь не замечать того человека, что живет там, и прекрасно понимаю, что нарушаю одно из первоочередных правил. Эта мысль не даёт мне покоя, но я не могу сопротивляться интересу. Меня увлекают небо и облака так, как никогда не увлекали, пока я был на Земле… плохая ирония. А глаза с отражения потихоньку начинают прожигать дыру где-то в районе моей переносицы. Я это чувствую, даже не обращая внимания на стекло, концентрируясь на обратной стороне.

— Пора отлипать от иллюминатора, — произношу вслух и отстраняюсь.

«Спорт… Надо занять мышцы и мысли», — вот о чем я думаю.

А все потому, что теперь мне слишком интересно смотреть в иллюминатор. Там показывают нечто интересное… Там происходят движения, за которыми я не могу понаблюдать невооруженным взглядом. Я могу видеть лишь последствия миллиона маленьких, тысяч средних, череды больших изменений. Возможно, все это происходит куда быстрее, чем мне кажется… А возможно, нет. В любом случае, мне слишком интересен Мир вне пространства металла и пластика.

Здесь есть всего один тренажёр — велосипед. Я не знаю, почему так и кто придумал это. Скорее всего, это связано с отсутствием гравитации. Скорее всего, этот тренажёр нужен, чтобы мышцы ног не атрофировались в безвоздушном пространстве. Он рассчитан на возвращение из этой бездны… Я его использую, чтобы убить время до неизбежного и очень неприятного события.

Я слишком хорошо переношу одиночество. Нет ни плохих снов, ни желания покончить с собой, никаких странных голосов, о которых меня долго и настойчиво спрашивали во время всех медицинских обследований… Мне интересно, как задающий вопрос доктор определяет, правду или ложь говорит человек сидящий напротив? Что, если в космос попадёт психопат? Ведь такой вариант тоже возможен? Пускай он маловероятен, но возможен! И я представляю эту ситуацию, этот диалог:

— Вы здоровы?

— Да.

— Голоса слышите?

— Нет.

— Прощайте.

Или:

— Здоровы?

— Да.

— А голоса?

— Какие голоса?

— Ну, вы слышите какие-нибудь голоса, которых нет на самом деле?

— Да. Время от времени они просят зарядить дробовик и выпустить пучок дроби в лицо соседа.

Или:

— Вы слышите голоса?

— Да… Но они просили об этом не говорить с вами, потому что это может навредить нашей дружбе…

— Но вы уже начали говорить о них. Вам это не навредит?

— Все зависит от того, что я скажу дальше… А я не скажу ничего.

— Разумно… Но почему такое решение? Они вам угрожают?

— Не скажу.

Или:

— Доктор! Я слышу голоса…

— И какие? О чем они с вами говорят?

— Они просят меня жонглировать, сидя на уницикле и напевая отрывок оперы «Мистер Икс»! Они требуют это и днём, и ночью, и заткнуть их нет никакой возможности!

— А вы пробовали выполнить их просьбу?

— Нет! Доктор, я что, похож на больного?!

И доктор сидит и пытается разобраться во всем этом. И кто-то действительно болен, а другой всего лишь идиот, не до конца осознающий серьезность мероприятия. Конечно же, он получит наказание в виде нескольких доз галоперидола и недельки в дурке… А если на моем месте оказался бы человек с глубокими внутренними проблемами? Такой, который до определённого момента устойчив практически к любым воздействиям любого типа… А потом его перемалывают обстоятельства, и эта мясорубка выплёвывает фарш из личности, которая теперь, покопавшись в себе, открыла тот самый шкаф для скелетов. Что будет в этом случае?.. Ничего хорошего — вот что мне доподлинно известно.

Подобные случаи уже происходили в истории, когда лидеры держав, утеряв что-нибудь единственное, ради и для чего стоило жить, сходили с ума и бросали все на самотёк… И страны погружались в хаос огня и крови.