Сны Черубины

LU BEL I SU, 2022

Черубина – очаровательная барышня, образованная, хорошо воспитанная, всегда оказывается рядом с таинственными преступлениями и загадочными происшествиями в серии новелл «Сны Черубины», написанных в жанре «уютный детектив».Книга посвящается памяти Елизаветы Ивановны Дмитриевой – русской поэтессы, одной из основателей детского театра в послереволюционной России.

П Р Е Д И С Л О В И Е

«Сны Черубины» — это истории со множеством деталей, отсылок к эпохе Серебряного века и стилю модерн. Здесь можно встретить людей, чьи имена сохранились в истории, и памятники архитектуры, на фоне которых юная поэтесса Черубина изящно разгадывает тайны…

Формат «Снов…» даёт авторам небывалую свободу для фантазии. Разумеется, описываемые события никогда не происходили в реальности, но они могли бы произойти. Часто люди видят во сне преображенные их фантазией, но реально произошедшие события, во сне сбываются мечты — обычная девушка превращается в неотразимую, изысканную красавицу. Реально существовавшая Черубина, конечно, тоже видела сны… Познакомившись с её биографией, можно узнать, каким богатым, необычным был её внутренний мир, и как несправедливо жизнь обошлась с талантливой поэтессой Елизаветой Дмитриевой, известной как Черубина де Габриак (а также Ли Сян Цзы). В тексте цитируются её стихи. Все герои — вымышленные, но вы встретите много известных имён и названий. Возможно, в будущем вам непременно захочется посетить описываемые архитектурные памятники — они существуют и сегодня.

АПОТРОПЕЙ

Белые ночи Санкт-Петербурга стали невыносимо светлыми, небо будто горело изнутри опаловым огнём, и в этом чувствовалось что-то напряженное, драматичное. По Таврической улице шли двое молодых людей весьма приятного интеллигентного вида — девушка и молодой человек. Вокруг было тихо, лёгкая туманная дымка окутывала их, приглушая голоса и шаги. Молодой человек — высокий статный брюнет с правильными чертами лица — недавно начавший практиковать доктор Николай Одинцов. Девушка — его кузина — яркая, рыжеволосая, с зелеными глазами звалась Черубиной. Уже было далеко за полночь, когда они возвращалась с поэтической вечеринки и делились впечатлениями о только что услышанном. Николай не был поклонником поэтического жанра, он сопровождал кузину, которая, в отличие от него, не только интересовалась поэзией, но и сама уже сочиняла поэтические опусы.

Увлеченные разговором, они скоро оказались у недавно построенного великолепного здания на углу Малой Итальянской и Знаменской улиц. Доходный дом Бадаевых, ещё не полностью заселенный, но уже прозванный горожанами домом Печального ангела, возвышался молчаливой громадой. Его вытянутые к небу фасады, украшенные лепными цветочными гирляндами и изумительными мозаиками в технике майолики, были прекрасны в любое время дня и ночи. Черубина и Николай задержались на перекрестке, разглядывая архитектурное чудо. На фоне бледного неба отчетливо виднелся изящный изгиб, так называемый «щипец» с рельефом девичьей фигуры. Дом уже имел собственную легенду, будто бы его владелец Пантелеймон Бадаев, безутешный отец, приказал изобразить ангела в память о своей дочери, якобы выбросившейся из окна. Но дочери у Бадаевых не было, крылатая девица изображала античную богиню Аврору, а то, что прохожие принимали за нимб над её головой — всего лишь зодиакальный круг.

Однако, что-то недоброе у этого дома было… Одно за другим произошли несчастья: пострадал и остался инвалидом инженер-строитель Кириллов, сам Пантелеймон Бадаев неожиданно скончался, не дождавшись окончания строительства. Достраивать дом взялись братья Косяковы и художник Подбересский, известный своими изысканными растительными орнаментами в стиле арт-нуво.

Разглядывая замысловатый архитектурный декор и тихо переговариваясь, молодые люди заметили нечто странное. Одно из окон на третьем этаже было открыто, и в нем виднелся силуэт человека. В ту же секунду он неловко вывалился из окна, инстинктивно схватился за подоконник и повис на нем. Темная фигура на светлом фоне стены замерла на мгновение, но стала скользить по стене, хватаясь поочередно за лепнину и выступы, пока окончательно не сорвалась и полетела вниз. Черубина замерла от ужаса, Николай же бросился к человеку, упавшему на землю. Он был практикующим врачом и знал, что травм при падении с такой высоты не избежать. При быстром осмотре Николай понял, что молодой человек получил ушиб плеча и бедра, пострадал его затылок, на руках были ссадины. Однако серьезной опасности это для его жизни не представляло. Бледное лицо юноши имело приятные мягкие черты, еще сохранившие детскую припухлость, русые вьющиеся волосы были отпущены до плеч. Неудавшийся самоубийца приоткрыл глаза и посмотрел вокруг, явно не понимая, что произошло.

— Несчастный в состоянии шока, его необходимо доставить в больницу, — решительно произнес Николай. Он ушёл в сторону проспекта и вскоре вернулся на извозчике. Юноше помогли подняться в коляску, и все трое отправились в больницу, где работал начинающий доктор. По дороге стало известно, что пострадавшего зовут Алексеем, он сын известного в Петербурге дворянина. О причинах своего падения он сперва говорить отказался, лишь застонал и прикрыл глаза, но уже вскоре поведал своим спасителям о страшном несчастье, с ним произошедшем.

— Друзья мои, мне нужно объяснить вам кое-что. Но я должен быть уверен, что вы не навредите мне. Я не могу обратиться в полицию, дело совершенно не допускает огласки.

Николаю и Чери уже был симпатичен этот молодой человек, в нём чувствовались искренняя растерянность и глубокое раскаяние. Возможно, он совершил какой-то проступок, но явно — не со зла.

— Случилось так, что в одном доме я был представлен графу N как отличный игрок в карты. Я не должен был играть, ведь у меня нет своих средств, я полностью на содержании у отца… Я всё никак не могу решить, чем хотел бы заниматься… Но, увы, я так азартен, я просто не умею отказаться, когда вижу карты на зелёном сукне!.. Поверить не могу тому, как быстро и как много я проиграл графу, он просто дьявол, ему везло так, что я начал было сомневаться в честности его игры… Но, как бы то ни было, к утру я понял, что проигрался окончательно, и что родитель мой, безусловно, откажется платить. А ведь карточный долг это — долг чести. Плати или пулю в лоб…

— Но что же было дальше, как Вы расстались с графом? — спросил Николай, — Он требовал немедленной оплаты?

— Граф N взял с меня расписку с обязательством выплатить ему проигранную сумму и дал мне отсрочку на один день… — Алексей вновь прикрыл глаза и застонал. Было видно, что он испытывает не только физические, но и душевные муки.

— Не зная, где взять деньги и не в силах придумать что-либо для своего спасения, я вспомнил, что у моего друга ювелира Альфреда в мастерской находятся, ожидая пробирного надзора, серьги Суламифи, возлюбленной царя Соломона. Стоимость этих серег такова, что полностью покроет мой карточный долг… И я… И я решился на отчаянный поступок — незаметно взять эти серьги и расплатиться ими с графом N.

— И что же было дальше? — Черубина смотрела на Алексея в упор и под её взглядом он готов был расплакаться.

— Я не могу об этом говорить, — простонал он, — У меня не было выбора. У меня долг перед графом… Нет, нет! Клянусь Вам, я вовсе не вор и не мошенник! Это роковая случайность… Граф принял серьги, не подозревая ни о чем. Мы тут же расстались… Я так виноват перед Альфредом… я понял, что он не простит меня, когда вскроется правда… И отец не простит мне такой подлости… Я не знал, что делать и решил… решил покончить с собой!

Экипаж подъехал к больнице. Николай вызвал санитаров, и вскоре Алексей лежал в палате в ожидании медицинской помощи.

Рассказ неудавшегося самоубийцы тронул сердца Черубины и Николая. Не раздумывая, они решили принять в его судьбе самое живое участие. Еще не зная, как именно это сделать, молодые люди твердо вознамерились вернуть серьги Суламифи в мастерскую с тем, чтобы Альфред мог передать их законному владельцу. Это вызвало горячий отклик в душе Алексея. Он рассказал, где находится мастерская Альфреда, и назвал фамилию графа N.

— О, это известный в Петербурге и очень влиятельный господин, — воскликнул Николай. Этой весной — сырой и невероятно холодной — он лечил в нашей больнице воспаление легких. Я хорошо знаком с графом — это очень поможет в нашем деле.

Решено было, что Черубина немедленно отправится в мастерскую к Альфреду и расскажет ему о случившемся с Алексеем несчастье. Николай должен задержаться в больнице, но после полудня они встретятся с Чери и вместе поедут к графу N.

Несмотря на ранний час, ювелирная мастерская была открыта. Черубину встретил сам Альфред — невысокий молодой человек плотного телосложения, с добродушным лицом и аккуратно стриженными волосами. Чери представилась и объяснила цель своего визита. Как можно осторожнее и деликатнее она изложила случившееся накануне с Алексеем и предложила свою помощь в поисках и возвращении серег Суламифи.

Альфред, потрясенный услышанным, долго молчал. Наконец, собравшись с силами, начал свой рассказ:

— Это совершенно особые серьги. Они имеют многовековую историю. Заказчик принес их в мастерскую с тем, чтобы подтвердить подлинность. Он привез их из последней военной экспедиции на Кавказе и сейчас намеревался продать. Согласно преданию, эти серьги когда-то принадлежали прекрасной Суламифи, легендарной возлюбленной царя Соломона, это ей он посвятил свои «Песни песней». Как гласит это предание, Соломон, увидев прекрасную деву, приказал принести из своей сокровищницы драгоценные серьги с подвесками из багряных карбункулов в виде удлиненных груш. Он сам продел их в уши Суламифи, сказав при этом: «Возлюбленная моя принадлежит мне, а я ей».

— Неужели это действительно серьги Суламифи? — воскликнула Чери, — В это довольно трудно поверить! Как могли драгоценности пережить всю древнюю историю Израиля и оказаться на Кавказе?! Да и само понятие — карбункул — ведь что угодно могли так называть в древности…

Черубина немного разбиралась в геологии и минералах. Её чрезвычайно увлёк разговор с ювелиром, знавшим много интересного о драгоценных камнях.

— В том-то и дело, — продолжал Альфред, — что после убийства Сулафими серьги никто не видел, они исчезли, их могла забрать любая из 700 жён Соломона, среди которых были и знатные хеттки из Кадеша и Хаттусы — оттуда, где сейчас расположены Турция и Персия. Эти государства уже много веков противостоят друг другу и России за обладание Кавказом.

— Да, это так, — согласилась Черубина, — но как доказать подлинность этих серег, или есть какие-то ювелирные секреты?

— Нет, — улыбнулся Альфред, — секретов нет. Есть технические приемы, которые использовались в странах востока в определённое время, но все это помогает лишь отчасти: например, мы не знаем, что из драгоценностей было изготовлено в Египте, что — в Израиле, а что — в Персии, они обменивались, посылали украшения и камни друг другу. Царица Савская, например, привезла Соломону в подарок сотни килограммов золота, серебра и камней. Среди них, конечно, были и карбункулы — эти камни высоко ценились в древности. Великий средневековый арабский ученый Аль-Бируни называл их «кровью дракона».

«Я стою, словно жертва вечерняя,

и на платье мое с твоих ног

капли крови стекают гранатами…»

— задумчиво произнесла Черубина.

— Да! Именно! — подхватил мысль Альфред, — самое сложное, понять, о каком камне идет речь! Латинским названием карбункул много лет называли разные камни! Чаще всего — рубины, но не редко и гранаты. Мы знаем, что греки называли рубин — антракс. Альфред взял с полки небольшую книгу, открыл ее, и, немного полистав, продолжал.

— Легенда гласит, что царь Соломон, знавший всё обо всём, воспевая свою возлюбленную, говорил:

«Вот анфракс, священный камень земли Офир. Он горяч и влажен. Погляди, он красен, как кровь, как вечерняя заря, как распустившийся цвет граната, как густое вино из виноградников энгедских, как твои губы, моя Суламифь, как твои губы утром, после ночи любви. Это камень любви, гнева и крови. На руке человека, томящегося в лихорадке или опьяненного желанием, он становится теплее и горит красным пламенем. Надень его на руку, моя возлюбленная, и ты увидишь, как он загорится. Если его растолочь в порошок и принимать с водой, он дает румянец лицу, успокаивает желудок и веселит душу. Носящий его приобретает власть над людьми…»

— А я читала, — добавила Черубина, — что «антракс» или «анфракс» — это камень карбункул, который в древности на Руси называли «яхонт». Правда «яхонтом» тогда называли и «лал», то есть рубин, и «пироп», то есть гранат! Так из чего же были сделаны серьги, которые привез восточный князь?

— То были великолепные, бесценные рубины, — грустно заключил Альфред.

По дороге в больницу Черубина все думала о серьгах Суламифи, о том, что у рубинов, столь дорогих камней, так много двойников в природе. Она слышала не раз, что известные камни, даже украшавшие имперские короны, иногда оказывались более дешёвыми самоцветами, например, розовыми шпинелями, а гранаты и еще более доступные красные турмалины и вовсе делали покупку украшений с рубинами занятием не для дилетантов.

После полудня Чери встретилась с Николаем. Они отправились в близлежащий ресторан обедать. Во время трапезы Черубина в подробностях рассказала о своем визите к Альфреду. Николай между прочим заметил, что молодой ювелир вел себя очень сдержанно и благородно. Чери согласилась — ей тоже очень понравился новый знакомый и то, каким знанием своего дела он владеет.

Отобедав, молодые люди взяли легковой экипаж и поехали к графу N. Дом его располагался на набережной Екатерининского канала. Это был дворец классического архитектурного стиля, окруженный великолепной кованной решеткой, за которой виднелся большой сад. Ворота были широко открыты для подъезда экипажей.

В просторном вестибюле графского дома посетителей встретил швейцар. Николай подал ему свою визитную карточку и пояснил, что визит связан с делом, нетерпящим отлагательства. Спустя несколько минут Чери и Николай были приглашены в сад, где в беседке-ротонде граф — большой поклонник всего английского — пил традиционный «высокий» чай. На столике перед ним стояли чайник и чашка веджвудского фарфора со специальной перекладинкой, чтобы не намочить усов, тут же возвышалась стойка на три тарелки с жульеном в тарталетках и сладкими булочками к чаю.

Граф был весьма преклонного возраста, однако выглядел свежо и держался бодро. Поздоровавшись, Николай извинился за столь внезапный визит и представил графу свою спутницу. Хозяин вежливо пригласил гостей присесть и велел прислуге принести еще две чашки для чая. Николай и Чери, поблагодарив графа, расположились против него на небольшом диванчике.

С нескрываемым удовольствием граф смотрел на Черубину, на юное лицо с темными, цвета малахита, глазами, грациозную осанку, строгое, изысканного кроя платье и шляпу с дымчатым шарфом. Прикрыв глаза рукою, граф задумчиво произнес:

«…Царицей призрачного трона

меня поставила судьба…

Венчает гордый выгиб лба

червонных кос моих корона…»

Прислуга принесла ещё две фарфоровые чашки для гостей, и граф, желая выказать свою симпатию к прелестной юной особе, сам наполнил чашки.

— Вы наливаете молоко сначала, — подметила Черубина, принимая чашку из рук графа, — неужели не уверены в качестве фарфора? Хорошей чашке горячий чай не повредит, а молоко можно добавить и позже. Я, например, предпочитаю чай вовсе без молока.

— Но это не по-английски, — полушутя, полусерьезно возразил граф, — а я было подумал, что встретил родственную душу.

— О да, я тоже большая поклонница английского стиля, нет ничего лучше английского искусства устраивать жильё и сад.

Эта фраза из уст Чери прозвучала как пароль — граф был очарован девушкой окончательно.

— Чем же я могу служить Вам, господа, чем обязан Вашему визиту?

Николай изложил обстоятельства, побудившие нарушить покой графа, и выразил надежду на полное понимание и великодушное сочувствие его к пострадавшим при этих обстоятельствах.

Граф внимательно выслушал гостя, не выказывая ни удивления, ни огорчения, ни возмущения. Казалось, он размышляет о чем-то совершенно постороннем. Однако всё прояснилось, когда он начал говорить.

— Я многое повидал на своем веку и неплохо знаю природу человека с его помыслами и страстями. Ваш рассказ не стал для меня неожиданностью — я догадался о том, что серьги не принадлежат Алексею, сразу же. Однако и я грешен — едва мои руки коснулись этих великолепных серег, со мной произошло нечто невообразимое — я не смог от них оказаться! Я держал их в ладонях и будто слышал сладчайшую восточную мелодию и видел перед собой пленительную деву, её гибкий стан двигался в такт музыке, очи сияли на прекрасном лице как два черных солнца, улыбка на устах обещала неземное наслаждение… — Граф замолчал, но через минуту встал и твердым голосом сказал:

— Несомненно, серьги должны быть возвращены своему владельцу! Прошу Вас подождать меня здесь.

Черубина и Николай ещё были под впечатлением эмоционального рассказа и не могли поверить услышанному вердикту, как граф появился вновь, держа в руках сокровище. Он вручил серьги Суламифи Николаю, и, раскланявшись, простился с молодыми людьми. Его ждали не менее важные дела. Черубина, растроганная благородством графа, едва сдерживала слезы.

«Но осветят мой темный мрак

великой гордости рубины…

Я приняла наш древний знак —

святое имя Черубины…»,

— прошептала она, глядя в след удалявшемуся графу.

Спустя час молодые люди были в ювелирной мастерской. Николай передал Альфреду серьги Суламифи и, сославшись на неотложные дела, простился. Молодой ювелир, памятуя свою оплошность, приведшую к пропаже серег, тут же убрал их в несгораемый шкаф фабрики W.Moeller и высказал Черубине благодарность в самых искренних и трогательных выражениях, на какие был способен. Затем усадил гостью за стол и угостил крепким ароматным кофе с домашним ореховым печеньем. Посетителей в мастерской не было, и молодые люди могли общаться друг с другом без помех. Чери рассказала Альфреду в подробностях о визите к графу N. В ответ ювелир поделился своей историей, не менее невероятной и в своем роде исключительной.

Не так давно в мастерскую пришел весьма престарелый господин и принес на редкость крупный рубин насыщенного пурпурного цвета, или как его называют ювелиры — королевский пурпурный. Господин сказал, что хотел бы убедится в подлинности этого камня, подаренного некогда его предку императрицей Екатериной II. Он рассказал семейную легенду, связанную с прекрасным рубином: «Это древний талисман, он хранился в нашей семье с 1771 года, когда его подарила моему предку сама императрица Екатерина Великая в награду за подвиг — победу над Чумным бунтом в Москве. Тогда убито было около сотни бунтовщиков прежде, чем воцарился порядок, и эпидемия закончилась… Но история этого камня началась много раньше.

Своё первое имя этот камень получил тысячу лет назад в Багдаде. За невероятно большой размер его называли «гора» — «Джабал», слухи о нём разнеслись по всему Востоку и достигли Венеции. Скорее всего, венецианские купцы и вывезли «Джабал» из Багдада так же, как в свое время они выкрали мощи святого Марка из Александрии. Косвенно подтверждает эту версию тот факт, что много позже очень похожий камень принадлежал братству Святого Роха из Монпелье, известному успешной борьбой с эпидемиями чумы в Венеции.

О свойствах камня было известно многим: по-персидски он назывался «Самадж-Асмур», то есть «отражающий чуму». Где хранили его братья-священники, не знал никто, однако камень снова пропал… и вдруг оказался в шкатулке императрицы.

Более века прошло стой поры. К этой легенде нашего рода прибавились и другие, не менее значительные. Однако мне бы хотелось убедиться в подлинности камня Самадж-Асмур», поскольку он мог быть подменен…» — закончил свой рассказ престарелый господин.

Заказчик оставил камень и обещал вернуться за ним ровно через неделю. Однако ни через неделю, ни через две он не явился, поскольку, как выяснилось, старец скончался вечером того же дня, когда принес камень в мастерскую. Ни детей, ни родственников у него не оказалось. В таких случаях полагается сдавать в городскую казну драгоценности умершего. И как ни жаль Альфреду расставаться с уникальным камнем, все-таки придется это сделать.

Заинтригованная рассказом Черубина захотела взглянуть на сокровище. После некоторых колебаний Альфред извлек из тайника «Самадж-Асмур». Девушка восхищенно ахнула и осторожно взяла рубин в руки. Невероятно глубокий и насыщенный пурпурный цвет камня играл множеством оттенков — от нежно-розового до иссиня-красного. Казалось, этой игрой цвета и света можно любоваться вечность!

— А знаете, Альфред, я ничуть не сомневаюсь, что этот рубин, действительно, может творить чудеса! — зачарованно произнесла Черубина. — И у меня есть великолепная идея, как этим можно воспользоваться во благо всем!

План Черубины заключалась в том, чтобы спрятать камень в некоем высоком здании, чтобы его целительная сила могла охватить весь город и защитить его жителей от всех напастей. Чери упросила Альфреда подержать камень в мастерской еще несколько дней. За это время она обещала непременно придумать, как устроить все наилучшим образом. Молодой ювелир не вполне разделял альтруизм Черубины. Но она так пылко принялась доказывать ему, что таким образом камень принесет гораздо больше пользы, нежели он будет погребен среди прочих сокровищ в городской казне, что Альфред в конце концов уступил.

Был уже вечер, когда Черубина пришла в больницу к Алексею, чтобы пересказать ему события минувшего дня и тем самым облегчить его душевные и физические страдания. Она прежде всего с радостью сообщила ему, что серьги Суламифи теперь снова у Альфреда, который очень счастлив еще и потому, что их удалось вернуть до того, как о пропаже стало известно его отцу — владельцу ювелирной мастерской. Альфред просил Чери передать Алексею, что не держит на него зла и желает ему скорейшего выздоровления.

— Ах, Альфред, он настоящий друг! — воскликнул Алексей. — Но как вам удалось уговорить графа простить мне карточный долг? — недоумевал он, — в это трудно поверить!

Черубина рассказала о восхитительном благородстве старого графа и о том, как он сразу догадался, что серьги были крадеными, но не смог устоять против их магической силы. Алексей был крайне взволнован рассказом и, казалось, не мог поверить своему счастью. Стараясь успокоить больного, Чери нежно коснулась рукой его воспаленного лба, что возымело совершенно неожиданное последствие. В порыве чувств Алексей схватил её руку, прижал ее к своему сердцу и с мольбой в голосе воскликнул:

— О, моя спасительница, ангел моего сердца, умоляю, будьте со мной навеки!

От неожиданности Черубина растерялась, но ответить отказом не решилась, опасаясь за здоровье молодого человека. Она пообещала бывать у него каждый день до самой выписки из больницы.

Менее суток назад Алексей, пытавшийся свести счеты с жизнью, теперь был на седьмом небе от счастья. Радость переполняла его, будущее рисовалось сказочными картинами, украшенными бесконечной любовью к прекрасной Черубине!

А Чери, вернувшись домой, разыскала в своей библиотеке книгу о царствовании Екатерины Великой и погрузилась в чтение. Перед её внутренним взором проносились ужасающие картины эпидемии в Москве и последовавшего за нею бунта. Бессилие докторов, паника и смерть повсюду — что может быть ужаснее. Всё яснее девушка понимала, что величайшим сокровищем был камень, который мог остановить подобное.

На протяжении всей следующей недели Черубина навещала Алексея в больнице. Привыкший вести бурную светскую жизнь юноша страдал в одиночестве, и больничные стены казались ему стенами тюремными. Вся столица обсуждала оперу Арриго Бойто «Мефистофель» и, бесконечно сравнивая её с оперой Гуно «Фауст», спорила о достоинствах и недостатках. Ария Мефисто в исполнении Федора Шаляпина восхищала его поклонников и вызывала недоумение критиков, подвергавших сомнению её оригинальный финал — художественный свист из уст выдающегося певца воспринимался как вульгарное подражание улице… Алексей утешался лишь одним — обещанием Чери посетить вместе с ним Мариинский театр сразу, как только будет позволять его здоровье.

Продолжая разговор о новостях столичной жизни, Черубина рассказала Алексею и о том, что завершается строительство весьма оригинального здания на углу Вознесенского проспекта и Садовой. Там уже возвышался пятиэтажный дом с мансардами, внутри устанавливались лифты, на первом этаже предполагалось разместить кинематограф. На перекресток выступала угловая часть здания — «готическая» башня, напоминавшая средневековые европейские ратуши. По всему фасаду дома чередовались башенки, щипцы, эркеры и окна, декор из переплетённых линий и загадочных фигур грифонов, химер и сов среди цветов чертополоха и хищных пауков. Всё это вызывало у горожан большой интерес к личности автора проекта — архитектору Лишневскому, и поговаривали даже о его принадлежности к некому тайному обществу.

— Позвольте, Чери, — обратился к девушке Алексей, я посещаю собрания молодых петербургских поэтов в «Башне» Вячеслава Иванова и на одном из них познакомился с весьма экстравагантной дамой — Александрой Александровной Чистяковой. Мне известно, что она общается с господином Лишневским, и, если Вы хотите, она может устроить с ним встречу.

— О, я буду очень рада такой возможности, — откликнулась Черубина, — но расскажите подробнее о встречах в «Башне», как называют апартаменты Иванова. Кто из известных поэтов там бывает?

Алексей принялся вдохновенно описывать поэтические вечера — «Ивановские среды» — как их часто именовали. Будучи не только поэтом, но и философом, и литературным критиком, и драматургом, Вячеслав Иванов привлекал к себе не менее талантливых людей, у него собиралась элита Петербурга и не только — приезжали гости из Москвы, Берлина, Парижа. На «средах» бывали: Блок, Белый, Гумилев, Ахматова, Бальмонт, Волошин, Бердяев, Булгаков, Бенуа, Сомов, Бакст, Мейерхольд, и многие другие; обсуждалось всё новое, находившее отражение в различных областях общественной жизни.

Черубина внимательно слушала молодого поэта, дав себе обещание — однажды присоединиться к столь изысканному обществу избранных.

Алексей уже несколько дней находился дома, но на улицу не выходил, поскольку чувствовалась боль в ноге. Однако он не мог пропустить очередную «Ивановскую среду» тем более, что обещал Чери познакомить её с мадам Чистяковой. Элегантно одетый, с цветком в петлице, он радостно встретился с Черубиной и Николаем, и молодые люди отправились в «Башню». Там предполагалась интересная лекция о «мистическом энергетизме», на которой, несомненно, будет и госпожа Чистякова.

Когда слушатели уже вовсю обсуждали идею «мистического энергетизма», в комнату, шелестя шелковым платьем и раскачивая длинными черными перьями, спускавшимися с полей шляпы, вошла мадам Чистякова. Алексей бросился к ней навстречу, она протянула руку для поцелуя, он склонился на секунду и тут же разразился пышным комплиментом. В ответ мадам обворожительно улыбнулась. К ним подошли Черубина с Николаем, и завязалась беседа, к исходу которой Чери и Анна Александровна были совершенно очарованы друг другом и уже договорились о новой встрече.

Придя в условленное время с визитом к госпоже Чистяковой, Черубина, к своему изумлению, застала у неё архитектора Лишневского. Такое совпадение показалось ей совершенно мистическим, поскольку она ни словом не обмолвилась хозяйке о своем желании с ним познакомиться. Тем не менее, чай они пили втроём.

В эти дни Александр Львович завершал строительство «Дома городских учреждений» и готовился начать новое, чуть менее грандиозное строительство — доходный дом на улице Лахтинской, заказчицей которого была госпожа Чистякова.

Из общего разговора Черубине стало понятно, что Анна Александровна была стеснена в средствах и поэтому критиковала проект доходного дома, предложенный Александром Львовичем. Лишневский терпеливо объяснял заказчице, что речь идет не о покупке нового сарая, но о будущем архитектурном шедевре, который прославит имя Чистяковой на весь город. Анна Александровна была не прочь прославится, но при этом желала сделать это экономно. Черубине стало неловко и, отказавшись от второй чашки чая, она довольно поспешно распрощалась и ушла.

Чери чуть задержалась на улице, обдумывая, стоит ли ей нанять извозчика или же немного прогуляться, поскольку день был удивительно тёплым для капризного балтийского лета. Из парадного, тем временем, вышел, на ходу надевая шляпу, архитектор. Он был немного не в духе, но увидев Черубину, подошел к ней и вежливо предложил проводить её. Девушка с удовольствием согласилась.

Их беседа была столь увлекательной, что незаметно для себя они оказались в Летнем саду, где стали прогуливаться среди цветущих лип. Черубина рассказала, что у нее, волею судьбы, оказалась редкая драгоценность, много веков защищавшая людей от чумы, и она верит — этот камень должен быть помещен в некий тайник, из которого сможет укрывать своей магической силой весь Санкт-Петербург.

Архитектору идея городского талисмана весьма понравилась.

— Мне кажется, — продолжала Черубина, — именно Вы можете создать такой тайник. Любая Ваша постройка возвышается над остальными и выделяется необычным декором. Что если спрятать камень в одну из фигур, которые украсят фасад нового дома госпожи Чистяковой? Кстати, где именно он будет построен?

— На Лахтинской улице.

— Я знаю эту улицу очень хорошо, это недалеко от Большого проспекта, где живет поэт Александр Блок. Место весьма оживленное, неужели там остались ещё участки под застройку? — поинтересовалась Черубина.

— Участок есть, он ограничен соседними домами, но вполне достаточно места для квадратного шестиэтажного дома. Мы обсуждали сегодня с Александрой Александровной проект дома. Декора, однако, никакого не будет. Все просто, гладко, светлый камень и большие окна, трехосевой ризалит по центру, лишь эркеры добавятся на третьем этаже и выше

— А почему Вы отказались от своего обычного стиля — декоративного?

— Таково было решение госпожи Чистяковой.

— Понимаю… Вероятно это решение продиктовано нехваткой средств у Александры Александровны… Но, если ей сказать, что декор здания будет выполнен бесплатно, она непременно согласится. У Вас есть скульптор, который сможет сделать барельефы по Вашим рисункам?

— Разумеется, но кто оплатит его работу?

— Я знаю человека, который сделает это, — загадочно улыбнулась Черубина. — Давайте поступим так: я встречусь с госпожой Чистяковой, скажу, что Вы без дополнительной оплаты украсите тимпан апотропеем — оберегом от бед. Ей должна понравиться идея использовать для декора оберег, что-нибудь мистическое… Например, изображение «чумного доктора».

— О, это очень оригинальный сюжет, — с заметным интересом подхватил архитектор, — я бы еще добавил Мефисто. Я видели восхитительный портрет Шаляпина в гриме и костюме Мефистофеля, написанный художником Головиным. Этот яркий, выразительный образ вполне мог бы украсить тимпан верхнего этажа.

— Как Вам угодно, ведь это Ваш проект! Все, чего я хочу, Александр Львович — чтобы внутри барельефа был скрыт тайник для моего амулета «Самадж-Асмур».

— Всё так и будет, Черубина, я обещаю Вам!

Чери и архитектор распрощались возле ажурных кованых ворот Летнего сада под тихий плеск Невской волны. Много лет спустя, Чурубина будет вспоминать этот берег:

…Туда, вместе с ветром осенним прижаться, припасть головой

К знакомым холодным ступеням, к ступеням над тёмной Невой…

Вечером этого же дня Чери увиделась с Альфредом. Она рассказала ему о встрече с архитектором Лишневским, о том, с каким воодушевлением он поддержал её идею о камне-обереге для Санкт-Петербурга, и что он готов выполнить декор нового дома на Лахтинской таким образом, чтобы сокрыть в одном из барельефов «Самадж-Асмур». Однако заказчица — госпожа Чистякова — к сожалению, не имеет достаточно средств для оплаты декоративной отделки дома, но совершенно не будет возражать, если найдется некто — благородный петербуржец — желающий пожертвовать необходимую сумму… Черубина столь многозначительно посмотрела на Альфреда, что он невольно рассмеялся. Ювелир давно понял, к чему она клонит разговор, но не перебивал только из удовольствия видеть прелестные и немного наивные старания Чери убедить его в необходимости стать тем самым «благородным петербуржцем». Разумеется, он не смог её отказать.

Во время следующей встречи с госпожой Чистяковой Черубина завела разговор о её будущем доходном доме, восхитившись тем, что такой талантливый и уже известный архитектор взялся за его строительство. Сказала, между прочим, что видела у Лишневского изумительные рисунки декоративных барельефов на мистические темы. Они могли бы не только украсить здание, подчеркнуть его оригинальность, но и вселить в него некую мистическую идею — например… оберег от болезней и несчастий. Александра Александровна на минуту задумалась, видимо представляя, как будет выглядеть её доходный дом со столь оригинальным декором. А поскольку архитектор уже сообщил ей, что за украшение фасада денег не возьмет, то грех было бы не воспользоваться такой возможностью. Госпожа Чистякова тут же написала записку Лишневскому, а Черубина любезно согласилась передать её адресату.

Алексей между тем купил билеты в театр. Его выбор пал на спектакль в новом летнем театре в саду «Олимпия». Этот театр был выстроен на месте прежнего, сгоревшего в 1905 году, по образцу театров дачных пригородов Петербурга. В лёгкой и длинной постройке из досок размещался партер, заполненный креслами, а по бокам находились ложи и дешёвые галереи, где не было мест для сидения, и зрителям приходилось стоять на протяжении всего спектакля или концерта. Тем не менее, аншлаг был каждый день, поскольку выступал сам Шаляпин, и билеты купить было весьма не просто. Те, кому они не достались, толпились у входа, в надежде попасть внутрь или услышать спектакль хотя бы издалека.

Этим вечером давали оперу «Мефистофель» итальянского композитора Арриго Бойто. Публика, прежде всего, жаждала услышать «Son lo spirito» в исполнении Федора Ивановича — арию Мефисто с весьма оригинальной концовкой — сатанинским посвистом, о котором уже ходили слухи по всему городу.

Черубина и Алексей вошли в театр и, кланяясь знакомым, прошли в первый ряд, к самой сцене, где были их места. Спектакль начался, и девушка восторженно внимала происходящему действию. Сцены сменяли одна другую, арии, дуэты и квартеты следовали друг за другом, все более накаляя атмосферу. Сцена самоубийства Маргариты потрясла зрителей, женщины, прикрываясь веерами, утирали слезы. Черубина перебирала пальцами ленты шелкового пояса и старалась не плакать.

Но занавес опустился, а когда вновь поднялся, на сцену вышла певица, исполнявшая роль Елены. Её изящную фигуру плотно облегала туника из тонкого переливчатого атласа цвета слоновой кости. Золотые ленты, закрепленные на венке, венчавшем высокий парик с белокурыми локонами, змеями вились по спине и груди певицы, опускаясь до самого пола. Её юное лицо с небесно-голубыми глазами было прелестно. Слегка раскачиваясь в такт музыке, она пела, и её серебристый голос лился со сцены, как чистые воды родника.

Алексей не сводил с певицы зачарованных глаз, а когда она закончила арию, вскочил с места и с криками «Браво», «Брависсимо» бросился к сцене, аплодируя и посылая воздушные поцелуи. Еще несколько молодых людей последовали его примеру, по залу покатились волны оваций. Певица отвечала грациозными поклонами. Сияя глазами и благосклонно улыбаясь, она не спешила покидать сцену, наслаждаясь своим успехом.

Черубина почувствовала неловкость за Алексея — он явно переходил границы этикета. К этому чувству примешивалась некоторая женская ревность, что вызывало у Чери еще большую досаду.

Провожая после спектакля Чери домой, Алексей продолжал восхищаться певицей:

— Ах, что за небесное создание! Ах, что за ангельский голос! Ах, какая грация, какой талант в исполнении роли! И какое божественное имя — её зовут Эжен!

…А если мы два пламени, две чаши, — с какой тоской глядит на нас Творец…

Где б ни было начало встречи нашей, не здесь — её конец…

— про себя декламировала Чери, чуть не плача.

Целые дни Черубина проводила теперь в одиночестве, стараясь объяснить поведение Алексея в театре его увлекающейся, поэтической натурой, случайной неловкостью. Однако, он не появлялся и не присылал извинительной записки, что свидетельствовало о том, что ветренный юноша всерьез увлекся актрисой и забыл «прелестную, обожаемую Чери».

Неожиданно Черубина получила приглашение в ателье скульптора Зинаиды Мариной. От Лишневского она знала, что Марина брала заказы от архитекторов на декоративную отделку фасадов и интерьеров, и что сейчас она как раз заканчивает отливки по эскизам Александра Львовича. Его заказ был весьма необычным — овальный барельеф с изображением средневекового доктора в маске ворона, так называемого «чумного доктора».

Чери поспешила в ювелирную мастерскую, чтобы забрать «Самадж-Асмур» и попросить Альфреда сопровождать её в ателье Мариной. Вскоре они прибыли на место. Молодой человек остался ожидать у входа, а Черубину Марина повела в глубь мастерской по лабиринту расставленных на полу отливок и гипсовых копий. В двусветном зале на широком, сложенном из чистых досок верстаке возвышалась готовая форма. Помощник Зинаиды, молодой человек в длинном клеёнчатом фартуке размешивал в чане смесь гранитной крошки и бетона, которая, затвердев, превратится в бледный пёстрый камень, практически неотличимый от природного гранита.

Когда форма была наполовину заполнена, Зинаида попросила помощника выйти и обратилась к гостье:

— Я знаю, Черубина, что у Вас есть некий секрет — меня предупредил об этом Александр Львович. Сейчас я оставлю Вас одну, чтобы Вы сделали то, что намеревались. Затем используйте оставшийся раствор и закончите заливку. Ваш секрет останется секретом навсегда, — с этими словами она вышла.

Черубина в последний раз держала в руках драгоценный камень и прощалась с ним. Она чувствовала, как рубин согревается в её ладонях — будто бы наполняется жизнью. Шепотом она обратилась к нему:

— Великий «Самадж-Асмур»! Я оставлю тебя здесь навсегда. Твой долг — охранять мой город от болезней и несчастий. Не допусти, чтобы Санкт-Петербург был когда-нибудь разрушен! Черубина опустила рубин в каменную смесь, залила его остатками раствора и разровняла поверхность. Волшебный камень нашел свое пристанище навеки в недрах апотропея — в голове «чумного доктора».

В эту минуту будто что-то произошло, что-то сдвинулось в атмосфере — это палила пушка Петропавловской крепости, возвещая наступление полудня. Черубина проснулась. Она очень любила белые ночи Петербурга, но страдала бессонницей в это время — засыпала лишь под утро, от усталости, и видела странные сны, в которых были перемешаны реальные люди и события с несуществующими. Вот и на этот раз ей привиделось нечто фантасмагорическое…

…Есть на дне геральдических снов перерывы сверкающей ткани;

В глубине анфилад и дворцов, на последней таинственной грани,

Повторяется сон между снов…

ВЕЕР ИЗ ПЕРЬЕВ

БЕЛОГО ПАВЛИНА

Дождливый день клонился к закату. Черубина, укладываясь спать, взяла почитать томик стихов, но тут же отложила его. Ей было грустно и одиноко, впрочем, как всегда, в ненастную погоду. Она думала о Лиле — подруге детства, родном и близком человеке.

Лиля обладала приятной внешностью, сочетавшейся с удивительной мягкостью манер и природной грацией движений. Её большие глаза редкого фиалкового цвета завораживали, голос был тихим, говорила она неспешно, как бы обдумывая то, что хочет сказать. Она любила стихи, неплохо пела и музицировала на фортепиано. У подруг были схожие художественные вкусы и множество детских воспоминаний — удивительных, радостных и не очень, но бесконечно тёплых и неповторимых. Черубина любила подругу детства…

«…Я знаю, как из чайных роз

в душе сплетаются гирлянды»…

За окном мрачно темнели стены домов. Дождь то усиливался, то затихал. Невольно Черубина предалась воспоминаниям о минувшем лете, когда подруга вновь приехала в Санкт-Петербург.

— Ах, будто все это было только вчера, — вздохнула Черубина, глядя как стекают по стеклу ручейки дождя.

Лиля была замужем за генералом, но тяготилась этим браком, она бесконечно уважала мужа, но страдала от его тяжелого нрава, закаленного боевыми схватками и солдатской муштрой на плацу. Когда летом Лиля приезжала к Черубине в Петербург, они отправлялись на дачу в Павловск, где проводили неделю или две под присмотром Елизаветы Дмитриевны — тётки Черубины, дамы солидной и весьма положительной.

По обыкновению в честь приезда Лили тетушка устраивала пышное застолье. За обедом, ухаживая за гостьей, Елизавета Дмитриевна расспрашивала Лилю о муже. Тётка имела здравый, практический ум, но в вопросах душевных и тонких обнаруживала неосведомленность, непростительную для своего возраста и житейского опыта. Черубина чувствовала, что Лиле неприятны эти расспросы, что она уклоняется от ответов — у подруг были свои темы для разговоров: Лиля привезла Чери в подарок модную шляпку, атласный шарф и новый выпуск Nouv. sér. «Бюллютеня МОИП».

Сервировка обеденного стола была далека от столичных рестораций, но изобиловала свежими сельскими продуктами, соленьями и копченостями домашнего производства, с сытным видом которых соперничал густой наваристый бульон в большой супнице, украшавшей центр стола и манившей аппетит увесистыми кусками мяса, видневшимися над золотистой плёнкой жира, обильно посыпанной свежей зеленью.

День клонился к закату и всё больше погружал усадьбу в фиолетовый сумрак. Гости, утомленные сытым обедом и застольной беседой обо всем и ни о чем, разошлись по комнатам и вскоре улеглись спать.

Утром Лиля стала торопить подругу на прогулку, ей не терпелось пройтись по Невскому проспекту, увидеть распахнутые объятия Казанского собора, серебристую рябь каналов и ажурные кружева мостов. Погода была чудесной, солнечной, день обещал быть прекрасным.

Черубина никак не могла прийти в себя, всю ночь она читала журнал, особенно ей понравился геологический раздел, в котором шла речь о драгоценных камнях. Закончив завтрак чашкой крепкого кофе, молодые женщины ушли переодеваться и встретились около 10 утра в гостиной. Лиля была в длиннополом английском уличном жакете песочного цвета и темно-коричневом узком платье, купленном в универмаге Harrods. Черубина выбрала синий клетчатый костюм с рукавами до локтя, длинные перчатки и юбку как бы для игры в гольф из такой же ткани, но с голубой ниткой. Отлично подошла подаренная накануне шляпка — с высокой тульей, обвязанной голубой лентой с булавкой в виде золотого жука. В этих нарядах молодые дамы казались сошедшими со страниц модного журнала.

Сопровождать их поехали кузен Черубины — Николай, недавно начавший свою практику молодой доктор, высокий статный брюнет с правильными чертами лица, и его друг Алексей — сероглазый шатен с пышной вьющейся шевелюрой, бездельник и поэт, но из хорошей семьи, в прошлом — страстный поклонник Черубины.

Алексей состоял в отношениях с одной известной в театральных кругах особой, на которой обещал жениться и увезти её в Европу, как только его пожилой родитель даст на то согласие, или как-то по-другому Алексею удастся получить наследство. История тянулась уже год. Алексей, видимо, действительно любил свою певицу и не хотел обманывать её надежд, но полная финансовая зависимость от родителя и нежелание заниматься чем-либо, кроме написания стихов и посещения богемных собраний, уже не раз заставили молодую женщину задуматься о своем будущем. Труппа артистов уезжала в Париж на «Concerts historiques russes», предприятие выглядело многообещающим и, не говоря о том Алексею, Евгения — так звали тайную любовь поэта — подписала своё согласие на участие в гастроли.

Около полудня Алексей отправил ей записку с посыльным из гастрономического магазина, который повёз по указанному адресу корзину с провизией. К Евгении было решено поехать ужинать, то был день её именин.

Лиля и Черубина, нагулявшись по Невскому и насытившись его архитектурными красотами, отправились пить кофе в «Cubat», чуть позже к ним присоединились молодые люди. Они изрядно задержались в «Пассаже» в поисках необычного подарка для Евгении. В одной лавке среди подделок под турецкие и индийские диковины Алексей увидел странный веер из перьев белого павлина. Он живо представил его в руках милой Эжен, как будто бы на ней золотистое шёлковое платье с длинным кружевом, а веер прикрывает лицо, черты которого были обожаемы Алексеем и не раз воспеты в поэтических посланиях своей возлюбленной. Он решил купить веер, но в лавке не оказалось приказчика, только его помощник, который никак не мог найти в книге запись о товаре. Алексей уговорил его взять деньги за веер и ничего не говорить, если не спросят. Покупку завернули в тонкую хрусткую бумагу, молодые люди покинули магазин и вскоре присоединились к Черубине и Лиле, ожидавших в кофейне.

Свёрток привлек внимание Лили. Алексей с удовольствием развернул его, чтобы показать покупку, и попутно рассказал, как из-за отсутствия приказчика в лавке чуть было не остался без такой восхитительной вещицы. Веер действительно был необыкновенно хорош, переливался сливочными оттенками на свету и слегка искрился по краям как снег. Черубина взяла его, внимательно осмотрела и быстрым движением широко раскрыла, ощутив в руке необычную тяжесть. Затем сложила обратно и положила на стол. Подарок бесспорно был дорогой и выглядел подлинно восточным опахалом.

Вскоре друзья уже подъезжали к дому Евгении. Их встретила горничная и проводила в гостиную. В тот вечер долго не зажигали свечи, в восемь часов всё ещё было светло за окнами, одно из которых было открыто. Медленно из розового в бирюзовый сгущались сумерки, сопровождаемые звонким пением птиц, сырой балтийский ветерок приносил ароматы цветущих где-то неподалёку акаций.

Эжен приняла подарок снисходительно, едва взглянув на него, отложила в сторону на изящную консоль, подле высокого из стекла с бронзой канделябра. В ожидании ужина разговор зашёл о драгоценных камнях. Евгения как раз надела к ужину сияющие серьги с крупным бразильским аквамарином особого, ледяного оттенка, окруженным россыпью мелких бесцветных алмазов в оправе из чёрного оникса. Она всем говорила, что серьги эти — подарок её отца, но слишком современная их форма говорила о том, что певица, скорее всего, купила их сама, но заплатил за них, если не Алексей, то другой почитатель её красоты и таланта.

Любопытная история случилась накануне с этими серьгами. Эжен их потеряла, но потом нашла. Считала это происшествие потусторонним — ведь пропали они из закрытой на ключ шкатулки и возникли сами собой на её туалетном столике на следующий день. По её словам, серьги претерпели странную метаморфозу — стали намного легче, уже не оттягивали мочку уха, были тёплыми, будто живыми, и даже что-то ей шептали. Всё это очаровательная Евгения рассказывала с таинственным видом, что производило на слушателей должное впечатление.

Темнота за окнами тем временем сгущалась, в комнате становилось прохладно. Позвали прислугу, чтобы затопить камин и зажечь наконец свечи. Горничная стала накрывать на стол. Гости заговорили о таинственных происшествиях, которым были свидетелями. Черубину заинтересовала пропажа и появление сережек Евгении. Она всё расспрашивала Эжен, пытаясь найти этому событию объяснение. Алексей вещал экзальтированно, много жестикулируя и не сводя глаз с прелестной Эжен. Николай, как и подобает медику, склонен был во всем видеть физиологические особенности человека. Его красивое лицо почти не выражало эмоций, удлиненный, немного азиатский разрез глаз притягивал женские взоры. Лиля вспомнила вещий сон, который увидела накануне знакомства с будущим мужем. Её рассказ был полон грустного очарования, которое сопровождало любое упоминание о супруге. Эжен музицировала за роялем в минорных тонах, усиливая мистическую атмосферу происходящего, не забывая при этом об изящном изгибе спины и маленькой ножке, кокетливо обрамленной кружевами юбки.

После ужина, пока накрывали стол для чаепития, Черубина попросила разрешения посмотреть шкатулку, из которой пропали серьги. Эжен охотно согласилась, и они прошли в спальную комнату. На столике, действительно, стояла шкатулка с хитрым замочком. Черубина внимательно оглядела изящную серебряную скважинку, поставила шкатулку обратно и сказала, что замочек был всегда открываем только ключом, поскольку никаких царапин нет. Когда пытаются открыть другим предметом, даже похожим ключом, всегда остаются следы.

— Призракам и вовсе не нужны ключи! — возмутилась Евгения.

— Отчего же Вы думаете, Эжен, что это был призрак? Вспомните, не оставляли ли Вы где-то ключ, и главное, не происходило ли чего-то необычного в последнее время? Евгения молчала, прижав руку к губам и пытаясь что-то вспомнить.

Спальная комната Евгении благоухала её любимыми духами, аромат которых был не столько утонченным и изысканным, сколько чувственным и пряным. Однако он уступал яркому, сильному запаху белых цветов, стоявших на столике в фарфоровой вазе, украшенной золотым арабеском.

— Да, верно! — вдруг воскликнула Евгения взволнованно. — Это началось около месяца назад! Я подумала, что заболела, весной я всегда себя нехорошо чувствую, вся эта сырость и промозглость пробирает меня насквозь, а мне нельзя болеть, я должна беречь свой голос… Так вот я стала замечать, что очень устаю и рано засыпаю, порой даже не могу закончить ужин, потому что чувствую себя обессиленной. Закрываются глаза, ноги тяжелеют, я не могу идти сама и прошу Веру, горничную, меня проводить и помочь раздеться.

— Давно ли Вера служит у Вас, доверяете ли Вы ей? Знает ли она, где хранится ключ от Вашей шкатулки?

— Нет-нет, она не знает, для ключа у меня есть тайник в спинке кровати, а иногда я ношу ключик с собой. Вера перешла ко мне перед самым Рождеством от одной моей знакомой из театра, у которой служила около пяти лет. Когда моя Глаша решила выйти замуж, я не стала держать её у себя, хотя она и просилась остаться. Но мне нужна служанка такая, что может быть со мною день и ночь, я часто поздно возвращаюсь, и кто-то должен меня встречать… Глаша уже нашла себе другую службу, я дала ей наилучшие рекомендации.

— Послушайте, Эжен, даже если Вам покажется этот вопрос странным, ответьте, пожалуйста, как часто присылают Вам вот эти цветы, и знаете ли вы, от кого они? — Черубина указала на вазу с цветами.

— Нет, я не знаю, — Евгения кокетливо улыбнулась, — буду откровенна, Вера сама принимает букеты от посыльных, я не читаю карточек. Она расставляет цветы в комнатах, а в спальне у меня всегда, да-да, всегда должны быть белые цветы.

— Увы, я не советую вам держать именно эти цветы в спальне, милая Эжен. Они губительны для Вашего здоровья. Мне сразу показалось странным, что Ваши серьги шепчут вам всякие глупости, потому что серьги не должны этого делать! — усмехнулась Черубина. — А вот этот букет многое мне объясняет. Вдыхая ночью запах этих лилий, Вы отравляете себя, и ум Ваш начинает играть в странные игры. Вы видите — эти белые цветы необычны. На самом деле это индийский дурман. Если Вы трогали растение руками, и сок его попал на Вашу кожу, Вам начнет казаться, что Вы слышите то, чего нет. Это объясняет странные видения, о которых Вы говорили. Увы… «Я знаю чаши белых лилий и их греховные уста»… Давайте позовем вашу горничную, и она расскажет нам об этом букете, то, что знает.

— Ах, нет, мне неловко… Я сама, сама поставила эти цветы сюда, мне их запах показался таким необычным… Кто-то посылает мне такой букет каждую неделю, но я не знаю кто… Карточки в букетах не было… Я проверяла…

— Странно, — негромко заметила Черубина. Поклонник посылает Вам необычайный дорогой букет, конечно же он хочет, чтобы Вы о нем узнали. Быть может есть кто-то, на кого Вы подумали?

— Ах, нет, я голову сломала, угадывая, кто бы это мог быть, но увы… Быть может, Алексей…

— Возможно, — согласилась Черубина, но я должна всё обдумать. Сейчас немедленно поставим эту вазу на балкон, закроем дверь, а утром внесите её назад. Вера должна видеть, что цветы всё еще здесь. Я думаю, букет лишь часть плана.

— Какого плана, — вскрикнула Евгения, — Чери, милая, цветы действительно чересчур ароматны, и голова у меня от них болит, но это не значит ничего! Искусно подведенные темно-серыми тенями небесно-голубые глаза Эжен выражали полное недоумение и в некоторой степени даже испуг, красивый маленький ротик был приоткрыт, губы слегка вздрагивали.

— Послушайте меня, Эжен, я Вас очень прошу не говорить никому, то есть абсолютно никому, то, что Вы узнали о цветах. А Ваши серьги необходимо показать ювелиру, чтобы понять, что с ними произошло, почему они вдруг стали легче. Я могу это устроить — у меня есть знакомый ювелир.

Вернувшись в гостиную, они заговорили о пустяках, горничная уже разливала в тюльпановидные фарфоровые чашки ароматный чай с мятой, к которому подали румяные, ещё теплые плюшки, щедро посыпанные белоснежной сахарной пудрой. Лампа низко опущенного абажура с затейными шелковыми кистями мягко осветила стол, накрытый полотняной скатертью, по углам которой были вышиты затейливые вензеля. В уютном тепле продолжилась беседа, но сразу после чаю гости собрались уходить. Алексей порывался остаться, но Евгения деликатно взяла его под руку и, неожиданно для себя, он оказался на улице перед закрытой дверью. Ему пришлось поспешить за друзьями, которые уже усаживались в коляску извозчика, чтобы ехать домой.

На следующее утро Черубина не стала дожидаться завтрака, надела костюм для велосипедных прогулок и уехала одна кататься в парке неподалеку. Но уже очень скоро её велосипед увидели жители соседнего квартала, где находилась мастерская ювелирных украшений и «минеральных горок». Её хозяин Иоганн Альберт и его сын Альфред жили в том же здании на втором этаже. С Альфредом Черубина была хорошо знакома и дружна. Её подкупали в нем не только знание и преданность своему ремеслу, умение увлекательно рассказывать о нем, но и приятные манеры, бывшие в некотором противоречии с неуклюжей внешностью. Альфред был невысоким, плотного сложения. Крупная голова его имела тяжелый подбородок, но глаза выдавали человека одухотворенного, добросердечного. Спустившись с велосипеда, Черубина прислонила его к ограде, поднялась на крыльцо, нажала на кнопку звонка. Служанка отперла дверь, Черубина подала заранее написанную записку и монету на чай, дверь закрылась. Через некоторое время появился Альфред, поздоровавшись, он ушёл за дом и вскоре вернулся, уже сидя на своем велосипеде. Вдвоем они выехали на бульвар и направились в сторону дома Евгении.

Прохожих было много. В этот час уже кухарки встречают у дверей молочниц с ещё тёплым парным молоком в жестяных бидонах, прислуга спешит со всевозможными поручениями от своих господ, мелкие чиновники направляются в департаменты.

Возле дома, в котором жила Евгения, Черубина и Альфред увидели странную картину. У подъезда стоял пароконный экипаж общества Красного креста, рядом с ним санитары и городовой. Альфред, спустившись с велосипеда, подошёл к городовому и начал разговор, стараясь заглянуть внутрь кареты. Чери осталась наблюдать. Но вскоре санитары забрались в карету, и экипаж уехал, городовой зашел в парадное, перекрыв своей особой вход на лестницу. Альфред заглянул в дворницкую, но там никого не было. Он поспешил к следующему парадному, возе него, наконец, увидел дворника и стал расспрашивать его о случившемся.

Вернувшись к Черубине, он рассказал, что под утро в квартиру Евгении пробрались двое грабителей, столкнулись там с горничной и ударили её по голове, обшарили дом и ушли, не прихватив с собой ничего ценного. Когда Евгения проснулась, позвала служанку, но та не появилась, хозяйка пошла её искать и обнаружила лежащей без чувств на ковре в гостиной. Слугу Григория нашли связанным в чулане.

Что же было нужно этим грабителям, что они искали, но не нашли? Кто эти двое? Чери смотрела на Альфреда, он смотрел на неё, и оба они терялись в догадках, как вдруг увидели на крыльце парадного Евгению.

— Боже мой, Эжен! — воскликнула Черубина и поспешила к ней. Городового на лестнице уже не было. Солнце ярко светило в высокие окна с витражами, и разноцветные пятна раскрашивали мрамор лестницы в арлекин. Евгения дождалась Чери и Альфреда, но было видно, что она гостям не рада и приглашать их к себе не собирается.

— Простите нас, Эжен, кажется, мы не вовремя. Я и Альфред совершали велосипедную прогулку. Подъезжая к Вашему дому, мы заметили городового и экипаж общества Красного креста с санитарами. — Чери начала оживленный разговор и стала подниматься по ступеням, вынуждая остальных двинуться следом. На втором этаже все трое остановились перед дверью в квартиру, хозяйке не осталось ничего другого, как пригласить их войти.

В прихожей был небольшой беспорядок, такой обычно случается, когда люди уходят в спешке. Евгения прошла в гостиную, не снимая ни шляпы, ни перчаток. Гости последовали за ней.

Черубина представила наконец Альфреда, как «того самого ювелира», о котором говорила вчера. Евгения села на край дивана, всем видом выражая неудовольствие. Разговор не получался. Она была беспокойна и без конца меняла позу. Рука её непроизвольно потянулась к столику-консоли, где лежал подаренный ей вчера веер, все еще завернутый в упаковочную бумагу. Что-то привлекло её внимание, но она тотчас отложила веер и стала отвечать на вопросы Черубины.

— Боже мой, Вера так сильно была напугана… у неё вся голова забинтована… Не знаю, как я сама останусь в этом доме… Слуга мой, Григорий, не в себе, боюсь, запьёт. Его ночью связали, сонного… он ничего не помнит, чтобы рассказать дознавателю. Вера увидела только, что грабителей было двое, и одеты они в какие-то тряпки, должно быть нищие… Не знаю… Как оставаться здесь, не знаю…

— Поедемте же к нам! Мы будем рады, Эжен, если Вы погостите у нас с тётушкой, и Лиля будет очень рада, она ещё поживёт у нас неделю или дольше!

— Но это вовсе не удобно, дорогая Чери! — несколько жеманно возразила Евгения.

Это очень удобно, очень! — Черубина так искренне хотела помочь, что Евгения согласилась. Она вдруг разом успокоилась и попросила подождать, поскольку хочет собрать вещи, взять самое необходимое.

С чрезвычайной озабоченностью Черубина воскликнула:

— Пожалуйста, Эжен, возьмите шкатулку с украшениями, не нужно оставлять здесь ничего ценного, что, если воры вернутся… Неужели они совсем ничего не взяли?

— Нет, но перерыли всю мою одежду, порвали шляпные коробки, я не могу понять, чего они хотели. А может быть, им заплатили, чтобы они испортили мои сценические платья? Ах, если это интриганы из театра?! Завистники! Ужасно, это всё ужасно…

Евгения ушла собирать вещи, когда вернулась, выяснилось, что придётся позвать дворника, поскольку багажа набралось на несколько саквояжей и небольшой дорожный сундук. Уже уходя из гостиной Черубина после некоторого колебания забрала оставленный Евгенией на диване веер. Хозяйка выходила из квартиры последней, в руках она держала несессер. Подъехал извозчик, Евгения уселась в коляску на переднее сидение, спиной к дороге. С ней рядом села Черубина, напротив — Альфред, придерживающий багаж. Велосипеды были вверены заботам дворника.

Всю дорогу Эжен то и дело вздыхала и мученически поднимала к небесам затуманенный взор, не забывая при этом поглядывать на Альфреда, чтобы убедиться, производит ли это на него должное впечатление. Альфред не отрывал глаз от Евгении, но взгляд его выражал отнюдь не мужской интерес. Это был взгляд художника, восхищенного творением природы и привыкшего поклоняться всему прекрасному.

Наконец экипаж приехал к усадьбе Елизаветы Дмитриевны. Прислуга перенесла багаж в дом, где гостеприимная хозяйка тотчас стала хлопотать о скором обеде для гостей, что было в ее характере, и в чем проявлялась её щедрая натура.

Евгения расположилась в гостевой спальне, она не стала разбирать вещей, а прилегла на кровать и, вздохнув, бессмысленно уставилась в потолок. Дверь приоткрылась одновременно с деликатным стуком, и в комнату заглянула уже переодетая в домашнее чайное платье Черубина. Она подошла и присела на краешек кровати. Взяла Евгению за руку, та не шевельнулась, только прикрыла глаза.

— Эжен, дорогая, Вы здесь в безопасности, у нас полный дом народу, не бойтесь ничего.

Евгения не ответила.

— Мне кажется, вокруг Вас, действительно, идёт какая-то нехорошая игра. Вы сказали про завистниц из театра, кто они? Вы кого-то подозреваете? Может быть, кто-то угрожал Вам?

— Ах, нет, Чери, мне просто это пришло в голову, потому что я не знаю, что ещё подумать! У меня в Петербурге не так много знакомых, почти не бывает гостей, и я вовсе не богата! Кому же нужно меня преследовать, сводить с ума, проникать ночью в дом?

— Сводить с ума… как верно Вы сказали! Я думала о тех цветах, что присылал неизвестный поклонник… Ведь он знал, что у Вас всегда должны быть в спальне белые цветы! Как Вы думаете, кто мог это знать? Только будьте со мной откровенны, это очень важно!

— Служанки знали, Вера, до нее — Глафира, а из мужчин бывал разве только Алексей… Но не его же мне подозревать? К чему бы это ему? Послать букет он может, но ядовитые цветы? Да где бы он их взял, ведь их не продают в цветочном магазине…

— "… И лик бесстыжих орхидей я ненавижу в светских лицах", — задумчиво произнесла Черубина. — Мне кажется, Эжен, во всём этом чувствуется женский ум. Но женщин Вы назвали только двух, они обе не могли покупать дорогих букетов, да и зачем им Вас отравлять? Возможно ограбление совсем не связано с попытками Вас отравить, размышляла вслух Черубина, — быть может это простое стечение обстоятельств… Позвольте же, наконец, взглянуть на Ваши мистические аквамарины — здесь все ещё Альфред, он ювелир и разбирается в камнях.

— Не мучьте меня, капризно простонала Эжен, — возьмите сами в шкатулке, вот ключ. Я хотела бы немного отдохнуть.

Черубина аккуратно открыла шкатулку и среди нарядных цветочных брошей, сияющих перстней и прочих украшений увидела пару аквамариновых серег, похожих на нетающие льдинки. Она подняла их, посмотрела, как красиво они раскачиваются, поблескивая алмазами и черной оправой, положила их на ладонь и вышла из комнаты, осторожно прикрыв за собой дверь.

Наконец таинственные серьги были в руках у Черубины, и она могла показать их Альфреду. Его профессиональный взгляд был очень необходим. Через минуту, вооружившись увеличительным стеклом, Альфред уже рассматривал серьги и неспешно констатировал:

— Во-первых, Чери, клейма мастера нет, что означает одно — серьги поддельные. Во-вторых, для такого дорогого бразильского, как нам сказали, аквамарина по меньшей мере странно использовать оправу из крымского гагата. Ведь это всего лишь древний уголь.

— О, я знаю, — воскликнула Черубина, — он очень лёгок и нагревается, соприкасаясь с кожей… Поэтому Эжен сказала, что серьги стали легкие и тёплые, как бы живые… Конечно!

— В-третьих, боюсь, это вовсе не аквамарины, поскольку алмазы вокруг них — поддельные… Да, у меня нет сомнений, серьги полностью подделка.

— Однако, Альфред, на изготовление копии требуется время, а серьги никуда не пропадали, точнее, они пропадали, но лишь на короткий срок, за это время не успеть сдать копию. Как это можно объяснить? — недоумевала Черубина.

— Наверняка, ты знаешь, Чери, что есть уважаемые дома, такие как Mellerio, например, или Garrard, они каждый год публикуют каталоги с фотографиями и рисунками своих новых изделий, которые можно у них заказать. А если такое фото или чертеж показать ювелиру и указать точные размеры, то можно довольно быстро получить подделку из недорогого материала, но, разумеется, без клейма мастера.

Именно это, Альфред, я и хотела узнать сегодня утром, поэтому и пригласила тебя с собой на велосипедную прогулку, но, увы, это ужасное ночное происшествие…

Друзья договорились ничего никому не говорить о подмене. В кармане у Альфреда лежал листок бумаги с тщательно перерисованными серьгами. Он твердо решил найти мастера подделок. Душа честного ювелира требовала справедливости.

Утром следующего дня Черубина и Альфред продолжили свое расследование. Стало очевидным, что теперь нужно выяснить, кто и зачем подменил серьги Евгении.

Первое подозрение пало, естественно, на Веру, но поговорить с ней сейчас не представлялось возможным, она еще находилась в больнице. Необходимо было как-то разузнать про окружение Эжен в Мариинском театре. Ведь она упоминала каких-то завистников. Нужно встретиться с кем-нибудь, кто хорошо знает закулисную жизнь Мариинского.

Альфред предложил свою помощь.

— У нас с отцом был большой заказ от Мариинского театра на бутафорские украшения для оперы Римского-Корсакова «Сказание о невидимом граде Китеже и деве Февронии». Я хорошо знаком с художником костюмов — Авериным Аполлинарием Яковлевичем и могу позвонить ему, в доме его есть телефон. Встречу можно назначить у театра или же там, где ему будет удобно.

С Авериным Черубина и Альфред встретились в кофейне «Англия». Аполлинарий Яковлевич жил неподалеку и был рад приглашению. Это был уже не молодой, но явно молодящийся мужчина, одетый, как и подобает костюмеру, весьма продуманно, с большим вкусом. Черты лица его были приятны и выдавали в нем дамского любимца в прошлом, а, возможно, и в настоящем. Он давно служил в Мариинском и считал себя знатоком всех закулисных тайн. Словоохотливость его не оставляла сомнения в том, что Черубине удастся узнать то, ради чего она пришла.

На белоснежной скатерти светились тонким фарфором чашки, кофейник был обжигающе горяч, на блюде подтаивали шоколадные эклеры, в вазочке томилась розовая пастила. Беседа текла весьма оживленно к явному и взаимному удовольствию. Улучшив момент, Черубина спросила:

— Аполлинарий Яковлевич, знаете ли Вы, какое несчастье случилось с Эжен? Ужасно, её могли убить!

— Нет, откуда же мне знать, знакомых в полиции у меня, слава Богу, нет. А что произошло?

Черубина коротко рассказала о ночном происшествии и, выражая глубокое сочувствие к пострадавшей, спросила:

— Скажите, Аполлинарий Яковлевич, дружит ли Эжен с кем-нибудь в театре, она в Петербурге не так давно. Наверное, нетрудно завести приятельниц, но есть ли у неё подруга, которая поможет ей советом и поддержит в трудное время?

— Подруга у Евгении есть, она же — злейший враг, как часто водится у красивых женщин, оспаривающих свое первенство, — усмехнулся художник. Они сдружились сразу, но в последнее время Мария Александровна терпеть не может Евгению и досаждает ей, чем может. Всё дело в том, но муж Марии, известный врач, степенный и уважаемый человек, стал уделять подруге жены внимание чуть большее, чем позволяют приличия. Случился адюльтер или нет, никто не знает точно, но многие склонны верить тому, что Евгения могла увлечься фон Путреном, встречаться с ним и принимать от него подарки.

Как только имя подруги было названо, Черубина перевела разговор на недавнюю премьеру «Града Китежа», особенно её интересовало мнение Аполлинария Яковлевича о декорациях Константина Коровина. Она уже видела иллюстрации в «Ежегоднике Императорских театров». Аверин принял эффектную позу, несколько откинувшись назад, на мизинце его левой руки сверкнул необычной формы перстень. С явным удовольствием и несколько снисходительно он отвечал:

— Не все ценители прекрасного понимают и принимают манеру письма Коровина. Многие считают ее небрежной и даже неряшливой. Но это всего лишь предрассудки. Коровин высочайший мастер театральной декорации, он превосходно чувствует ритм, движение музыкальной мысли и претворяет их в музыку красок. Его декорации совершенно отвечают музыкальным образам града Китежа! И более того, вне всяких сомнений Константин Алексеевич произвёл некий переворот в понимании возможностей театрального художника и поднял театральную декорацию на уровень высокого искусства!

Окончательно запутав художника, который так и не понял, зачем его пригласили эти милые молодые люди, Черубина и Альфред быстро с ним распрощались и вышли на улицу.

— Я знаю, кто эта Мария, мы были как-то представлены друг другу. Она живет на Кронштадтской, и у нас есть приличный повод нанести ей визит: рассказать о ночном происшествии с Эжен! Мы возьмем извозчика и немедленно отправимся туда, — взволнованно говорила Черубина.

Увы, Марию они не застали, дверь открыла служанка, лицо которой показалась Черубине знакомым.

— Глафира! — воскликнула она, — ты служишь здесь, но как? Я слышала, ты вышла замуж и уехала!

— Ох, нет, не так всё было. Да, я замуж вышла… за Николая, который служит здесь, у Михайлы Дмитровича, и Марья Аликсандна сразу предложила мне перейти к ним в горничные! Она меня у барыни моей выменяла на свою Веру. Вера ушла к Евгении Ивановне, а я — сюда.

— Но если всем от этого хорошо, то всё очень славно устроилось, сказала Черубина. — А что, Вера вовсе сюда больше не приходит?

— Приходит, как не приходить, ей Марья Аликсандна до сих пор жалованье выплачивает, такой у них уговор…

Простившись с Глашей, Черубина и Альфред медленно шли по тротуару, пыталась понять, в чём суть обмена горничными. Скорее всего Вера перешла к Эжен не просто так и получает жалованье от Марии за какие-то услуги. А что, если она просто шпионит за Эжен и за это получает деньги?

— Именно так, — согласился Альфред. Если допустить, что муж Марии встречается с Евгенией, то тут уж у неё прямой интерес.

— Я думаю, — продолжала Черубина, — что рассказ Эжен о том, что серьги ей подарил отец, — ложь. Разумеется, она скрывает свои отношения с фон Путреном! Очевидно, он подарил ей серьги, а его жена как-то об этом узнала, пришла в ярость и вознамерилась любым способом забрать их у соперницы? А кто как не горничная, имеет возможность подменить серьги? Немного наблюдательности — и Вера нашла тайник с ключом от шкатулки… Немного снотворного в вечерний чай — и вот уже Евгения засыпает глубоким сном. У Веры была такая возможность!

Друзья еще долго бродили по бульвару, обсуждая всё то новое, что принесли сегодняшние встречи. Дневной зной сменился вечерней прохладой, легкий ветерок крепчал и вынуждал вернуться домой.

После ужина, когда все разошлись по комнатам, Черубина плотно закрыла шторы на окне, села за письменный стол, зажгла настольную лампу и разложила перед собой веер. Она решила исследовать строение этого загадочного предмета. В раскрытом веере не было ничего необычного, но в сложенном виде на ручке прощупывалось какое-то механическое устройство. К тому же веер был необыкновенно тяжел для женской руки.

Черубина попробовала нажать на ручку веера — результата не последовало. Она надавила сильнее и продолжительнее. С замечательным металлическим звоном ручка отделилась от веера и стала видна основа, на которую крепились перья. Аккуратно подрезанные снизу они были полые внутри. Черубина чуть приподняла веер, и из пустот выскользнули тонкие металлические спицы. Она подхватила их, чтоб они не зазвенели, ударившись о поверхность стола, и осторожно положила перед собой. Увеличительное стекло лежало тут же, и Черубина принялась разглядывать спицы. Их всего было десять, меньше, чем перьев. На них можно было видеть выгравированные буквы и цифры, кружки и палочки. Что если это был какой-то шифр, какое-то странное послание неизвестно кому и от кого?! Ещё не понимая зачем, Черубина решила наведаться завтра в лавку, где был куплен веер.

Утром Черубина не могла усидеть дома, торопилась продолжать свое расследование и уговорила Лилю с Эжен отправиться в «Пассаж» за обновками к летнему гардеробу. Оставив подруг в галантерейном магазине, она стала обходить этаж за этажом в поисках той турецкой лавки, где позавчера был куплен загадочный веер. Она не спросила про лавку Алексея, понимая, что его роль в этой странной истории не совсем ясна. Он бывал у Евгении дома, он мог посылать ей цветы и даже мог подсыпать снотворное. Черубина решила пока скрывать от Алексея то, что ей и Альфреду было известно.

И вот она стояла перед приказчиком в турецкой лавке, намереваясь завести с ним разговор и как-то выведать у него происхождение веера.

— Мой жених купил это у Вас, — сказала Черубина капризным тоном и раскрыла веер — но мне не нравится, что он белого цвета. Я слышала, что перья белого павлина приносят несчастья. Поменяйте мне этот веер на другой!

— Но, мадемуазель, Вы что-то путаете, Вы никак не могли купить этот веер здесь, потому что у нас такого товара никогда не было! — услужливо и весьма предупредительно заявил приказчик.

— Я никогда ничего не путаю, — продолжала наступать на него Черубина. — Быть может Ваш помощник осведомлен более, чем Вы?

Из-за занавески показалось перепуганное лицо помощника. Его голова была обвязана как при зубной боли. Еле слышно он произнёс:

— Не видел… не знаю… никак не наш товар!

— Извольте, я могу и гроссбух показать, у нас все записывается, копеечка к копеечке, — ласково произнес приказчик и подал знак помощнику. Тот быстро представил большую книгу. Приказчик раскрыл ее на прилавке, стал водить пухлым пальцем и читать про себя записи, шевеля губами и поблёскивая лысиной.

Неведение приказчика было очевидно, но его помощник явно что-то знал… Черубина показала ему зажатую в руке солидную купюру и указала глазами на дверь, потом на веер, потом на приказчика, склонившегося над книгой, потом снова показала деньги и вопросительно подняла брови. Глаза у помощника стали круглыми от недоумения.

— Простите, я, видимо, действительно ошиблась, — совершенно спокойным голосом сказала Черубина и быстро вышла из лавки.

Остановившись у витрины соседнего магазина, она сделала вид, что рассматривает выставленный товар, и стала ожидать помощника, надеясь на его понятливость.

Через некоторое время за её спиной кто-то появился, она повернулась и увидела высокого смуглого человека. Он вдруг замахнулся ножом и попытался выхватить веер из рук Черубины, но тут неожиданно был сбит с ног налетевшим на него торговцем. Черубина закричала, из магазина выскочили посетители, поднялся шум, и тотчас прибежали городовые, громыхая сапогами и нещадно дуя в свистки. Однако, злодей ловко вскочил и бросился бежать, послышался звон разбитого стекла, свист и крики на улице. Черубина стала приходить в себя, кто-то махал над ней платком, кто-то брызгал водой. Её проводили внутрь магазина и усадили на банкетку. Рядом она увидела человека, спасшего её. Это был помощник приказчика из турецкой лавки.

Конец ознакомительного фрагмента.