Без чувств, без эмоций, выжить

SVO, 2023

Чужой город, чужая страна, кажется, даже сама жизнь чужая, не твоя, ты не мог попасть в это, просто не мог. Но ты здесь, в четырёх стенах с такими же, как и ты, запертыми внутри местечкового конвейера порноиндустрии, совершившими необдуманный шаг и запертыми кому-то в угоду.Нет, тебя никто не похищал, никто не заставлял, ты пришёл сам. Пришёл и подписал контракт. Теперь у тебя нет даже паспорта, есть только контракт со студией производства фильмы для взрослых, штампуя один за другим быстрее, чем Болливуд.И ты понимаешь, что тебе нужно лишь одно – это выжить. Да, просто выжить. Поэтому ты должен быть без чувств, без эмоций, думая только о том, как выжить.

«Блондинка оптимистка»

— Я верила ему, — зацепил меня кусок услышанной фразы сразу после того, как Пашка отмочил какую-то несмешную шутку в очередной раз. — Представляешь вот так, — она обхватила Валентина за шею. — Каждый раз он мне «люблю, люблю, люблю… ты такая, такая» и далее по вашему мужскому списку: нежная красивая, любимая. Все прилагательные гад собрал. — Хмыкнула она. А я что? Я верила.

Даже у рыжей перекосилось лицо в странной гримасе «что происходит», и это же читалось у каждого из нас на лице. — Да, что ты знаешь о жизни? — Начала она вдруг на Валю, мальчика, пребывающего обычно в стадии между, распла́чусь или буду нести чушь. — Печально ему. Печально, это когда парень вот такой, как ты со смазливым личиком, моргающий и всем восхищающийся, который только и спрашивает: «милая тебе хорошо?». А потом опа и женился на другой.

Голоса смолкли, все смотрят на подскочившую блондинку, вдруг осознав, что стала эпицентром внимания, она осеклась.

— Извини, ты тут ни при чём. Бывает. — Она глотнула виски с колой.

Кстати, почему-то в фильмах обычно виски с содовой и даже стало неким устойчивым трендом, а русские обычно пьют виски с колой, иногда с соком, но точно не со льдом или содовой.

Сейчас не об этом, сейчас о том, что виски чем бы он не был дополнен, но остаётся крепким напитком, а это чревато, особенно если его употребить в большом количестве.

Вот и у Оксаны сегодня количество было выше того, что мог перетерпеть её мозг.

Не прошло и получаса как насупившись, она откинулась на спинку стула и покачиваясь начала рассказывать. Я услышал, лишь когда, почти все смолкли, потягивая напитки, округлив глаза, выслушивая странную исповедь того, что сколько лет тому назад именно в этот день, она полетела с горы. Нет, не она не была альпинисткой и не каталась, наверное, на горных лыжах, это было метафорично.

— И что он? — Ну, Валя, ну камикадзе.

— Что-что? — Хмыкнула блондинка. — Пропал он куда-то на две недели. Я ждала, а его нет и нет. Телефон выключен, а потом раз и появился в контакте. По-моему, в контакте или одноклассниках[1]. Не помню. Тогда все любили эти старушечьи соц сети. Смотрю, а на аватарке он в темно-графитовом костюме при галстуке сидит на каком-то газоне с тёлкой в подвенечном платье. Сюрприз, Оксаночка. Вот тебе и люблю моя добрая, нежная, ласковая. Да, прямо как в песне. — Она хихикнула.

— Но, это… — Валентин, даже пытался что-то сказать.

— Да, мне плевать. Ну, порыдала, ну проклинала, ну, слушала подруг какой он мудак и что может его приворожили, только легче не становилось. А знаешь почему?

— Почему?

— Что почему? — Она снова сделала глоток. — Налей ещё.

— Ты сказала: «знаешь почему?»

— Почему он на ней женился. У неё отец какой-то там крутой прокурор — взяточник, а у меня отец — алкаш, а мать — малярша. Которые, мне кажется, и не заметили, когда я в Киев смылась. Нет, я, конечно, звонила первое время и деньги высылала, а мне «привет, какая у вас там погода». Нет, конечно, мать меня любила, только у неё ещё двое детей, и куча всего. Мне кажется, моя мать от само́й жизни устала, а я так не хотела. Я жить хотела. — Она отпила колы, потому что хитрый жук Пашка, сидя рядом со мной, перехватил стакан, чтобы уж совсем девку не убить, просто налил ей колы. — А в Киеве, то Оксана уже развернулась, — засмеялась блондинка, дружелюбно потрепав волосы Вали.

— Ну…

— Жизнь была, — махнула он рукой не дав сказать ему и слово. — Потусила по клубам, устроилась танцовщицей. Я же с семи лет в своём Наро-Фоминске на танцы ходила, ну, может, Майей Плесецкой не стала, но осанку держать умела. Вот, это жизнь была. Ты бы видел.

Мне кажется, она даже не осознавала, что чуть больше десяти человек как заворожённые слушают её признание, это ж покруче любого реалити-шоу. Под такие признания Опра Уинфри будет сама рыдать.

— В меня же никто не верил. Я росла гадким утёнком. Чёлка вот такая, — показала она пальцами на бровях. Губ нет, сисек нет, ну да, ноги стройные, талия шикарная. — Почти икнула, но сдержалась. — Меня один меценат, — едва выговорила она с третьей, а то и с четвёртой попытки слово «Меценат», — склеил. Вот, он-то и сделал Оксаночку. И губки, и титьки, и ушки прижали…

— У тебя вроде не накаченные губы. — Наташка брякнула и осеклась.

— Что?

— Ну, как свои.

— Они свои, вот титьки нет, а губы свои.

— Ты же говоришь, сделала. — Развела она руками.

— А ты про это. Нет, я не качала их. Там эту… границу сдвинули. — Прочертила она ногтем почти под носом. — Девки, они заживали месяц, ни есть, ни пить не могла, а тем более трахаться. Меня чуть мой олигарх не бросил. А потом, когда уже увидел, что слепили, его переворачивать стало, прямо наизнанку от ревности выворачивало. Три съёмных квартиры разбомбил. Сам снимал, сам бомбил, сам ремонтировал, ну не сам, а за его счёт, а я только синяки и рубцы заживляла. Как он из меня отбивную, не сделал, не знаю. Наверное, папашина генетика, тому сколько помню, то в глаз кулаком прилетит, то в висок, то в затылок. Только там собутыльники, а меня мужик мой мутузил. Я с этим му… мужчиной восемь жизней потеряла точно, когда поняла, что ещё чуть-чуть и прихлопнет, собралась бежать. Так, его братки, приличные такие, в чёрных костюмах, при галстуке, этакие профессиональные секьюрити, — опять с трудом выговорила она. — Так вот, они меня поймали на вокзале, и долго кулаками и коленями объясняли, что нечего кукле наследника Тутси бегать по вокзалам.

Голос блондинки чуть дрогнул, а мы все её слушатели, молчали, внимая каждому слову. От тишины было слышно, как пыль оседает в воздухе. Прямо блокбастер из девяностых. Валентин взял её за руку, приложив к губам, она ухмыльнулась пьяной улыбкой, погладив его по голове.

— Всё прошло. Не, я реально, какое-то время даже ходить не могла. Повезло с тёткой одной. Она в больнице в травмате зав отделением была. Всё поняла без слов. Конечно, тебе два амбала привезут такой стейк, всё поймёшь. Она меня взяла и перевела в кардиологию, а им сказал, что я в кому впала. Показала какую-то бабку в силиконовой маске искусственного дыхания, ну они и притихли, а меня, как только ходить смогла, предупредила: «сейчас не сбежишь, один путь, через морг на кладбище», ну я и рванула. Он хоть и мудак был конкретный, но всё же щедрый. У меня было припрятано и золото, и шмотки, и даже деньги кое-какие. Я из города в город на автобусе ехала и в каждом ломбарде то цепочку, то браслет с серьгами скидывала. Так, до Москвы добралась. Так, что поверь мальчик, что нет, ничего страшного, пока ты жив, только смерть не исправить, а всё остальное фигня.

Потрепала она снова Валентина по затылку.

— Во всём виноваты родители, — выпалил наш застенчивый парнишка с грустными глазами.

Оксана опешила, словно проснулась, мне кажется, она протрезвела в какой-то степени от такого пылкого порыва. До этого момента страсти в нём были как пламя в керосиновой лампе, сейчас же кто-то разбил эту лампу и вспыхнула настоящее пламя.

— При чём тут родители? — Рыжая первая опомнилась, остальные ещё не могли переключиться с олигарха убийцы, а тут уже некто запалил факел жечь родителей.

— Всё идёт из детства! — Он становился просто агрессивен, даже через мерно. — Все корни проблем именно в это почве. — Он чуть было не стукнул кулаком по нашему перегруженному столу.

— Тсс. Тихо–тихо. Ты чего? — Протрезвевшая Оксана, почти на лету поймала его кулак, прижав к своей груди. — Родители, родители. Свои мозги тоже есть. Да, немного, да с перекосом, но они-то…

Парень поджал губы, явно тоже перебрав с градусами извне вовнутрь.

— А чем тебя обидели родители? — Стен стоял возле изгороди с открытой книгой в руках, эдакий, отец проповедник.