Моя вторая жизнь

gra4man

Что если бы у людей, как у кошек, было девять жизней? Какую бы жизнь выбрали вы после первой – пятую, восьмую или сразу девятую, последнюю? Вторая жизнь героя оказывается совсем не такой, какой её представлял. Но в ней, как и в любой жизни, есть место комедии, драме, лжи, абсурду и даже смерти.

День тридцать второй

Я прихожу в себя от того, что кто-то хлещет меня по щекам. На сей раз глаза открываются быстро, и я вижу перед собой мужика в чёрной шапке и в чёрном халате с чёрной биркой, на которой что-то написано мелкими белыми буквами. Если бы не цвет одежды, он вполне мог бы сойти за врача. Вижу его белоснежную, ободряющую улыбку и обвожу глазами окружающее пространство. Оно чёрного цвета. Всё. «Неужели, преисподние всё же существуют», — думаю я и сглатываю слюну, готовясь задать свой первый вопрос. Но мужик меня опережает:

— Как самочувствие?

— Пока не знаю, — отвечаю.

— Люблю честных пациентов, — улыбается мужик, — пошевелите правой рукой.

С трудом, но послушно шевелю. Рука шевелится, а я пытаюсь разглядеть надпись на чёрной бирке моего визави, но изображение лишено чёткости. Может быть, сказывается сотрясение мозга?

— А теперь поиграйте пальчиками, — требует чернохалатник.

Пальчиков у меня нет, поэтому приходится играть пальцами. Думаю, что справляюсь неплохо, хотя моментами проскальзывает ощущение, что пальцы играются сами по себе, независимо от моего желания. Это ощущение отвлекает меня и от бирки, и от её обладателя, но он не даёт отвлечься.

— Прекрасно! — восклицает мужик, — рука и пальцы хорошо прижились, поздравляю!

— В каком смысле? — в голове стоит такой же туман, что и в глазах, поэтому соображаю я примерно так же как вижу, то есть плохо.

— В прямом, голубчик, в прямом, — вторит сам себе мужик, — у вас была полностью отморожена правая рука, и нам пришлось её отрезать.

— А левая?

— Левая пострадала гораздо меньше, ведь Вы лежали на ней и согревали её своим телом. Поэтому с Вашей левой рукой нам возиться почти не пришлось. А вот с правой были проблемы, но мы их полностью разрешили. Конечно, Вам повезло, что в нашем распоряжении оказалось сразу два подходящих материала. Такое бывает не часто, так что Вы, в определённом смысле, везунчик.

— Почему? — в голове было всё также туманно и нужные вопросы не находились.

— Потому что нам удалось пришить Вам чужую руку и чужие пальцы и, как видите, они прекрасно прижились.

— А нельзя было мне пришить только чужую руку?

— Вы предпочитаете иметь правую руку без пальцев? — удивляется доктор.

— Нет, руку я хочу с пальцами, только не понимаю, зачем к чужой руке нужно было пришивать пальцы, чтобы потом её пришить ко мне? Она что, была без пальцев?

— Вы на удивление хорошо соображаете, — доктор радуется как ребёнок, — это надо отметить в истории болезни.

Он вынимает из кармана диктофон и что-то говорит в него на латыни. А может быть, на каком-то другом языке, которого я тоже не знаю. Заметив выражение моего лица, доктор улыбается:

— Не обижайтесь, голубчик. Я не хотел Вас обидеть, я просто не до конца выразил свою мысль. Вы удивительно хорошо соображаете для Вашего нынешнего состояния, вот что я имел в виду.

— Из-за чего я должен плохо соображать, доктор?

— По правде сказать, я не знаю, как именно Вы должны соображать, — в голосе доктора появляется некая торжественная нотка, — Ваш донор, конечно, не был идиотом, но такая операция была проведена мной впервые и я не знаю, насколько быстро Ваши новые части тела найдут общий язык между собой. Но я уверен, что всё будет в порядке.

Меньше всего мне сейчас хочется думать о порядке.

— Что значит «новые части тела»? — спрашиваю я не своим голосом.

— Мы пересадили Вам новые пальцы и новую руку, — говорит доктор.

— Это я уже знаю, — говорю я. Несмотря на туман в голове, я всё же понимаю, что ни рукой, ни пальцами я раньше не думал.

— А также новую почку, и я должен сказать, что это было самой простой частью нашей операции. Если попадается подходящий донор, с пересадкой почки никогда не бывает никаких проблем. А Ваш донор идеально Вам подходил, так что теперь у Вас есть новая почка, которая прекрасно работает и прослужит Вам долгие годы.

— Я не почками думаю, доктор. Ни левой, ни правой.

— Вы, безусловно, правы, голубчик. Кроме почки мы пересадили Вам новую голову.

— Что?! — мой голос снова мне кажется не моим.

— Новую голову, голубчик, — отвечает милый доктор и ещё раз повторяет, — Мы пересадили Вам новую голову.

Моя новая голова отказывается верить в то, что она слышит.

— Это же бред, — говорю я.

— Это не бред, голубчик, это нобелевская премия в области медицины.

У меня новая голова, а он думает о какой-то премии!

— Чья у меня теперь голова? — спрашиваю я, понимая, что это глупый вопрос. Ведь того, о чём говорит мой чёрный доктор, не может быть. Или может?

— Голова, безусловно, Ваша, — серьёзно отвечает доктор.

Значит, всё же не может. «Оно и к лучшему, — думаю я, — моя голова мне определённо нравится и у меня нет никакого желания менять её на другую.

— Теперь Ваша, — продолжает доктор, — после того, как операция закончилась, все новые органы стали целиком и полностью Вашими. Конечно, в научном мире до сих пор продолжаются дискуссии по поводу такой части тела, как голова, но какой бы теоретической точки зрения мы сейчас не придерживались, результат будет один.

— Какой? — моя новая голова, по всей видимости, всё же не очень хорошо соображает.

— Единое тело, разумеется, — улыбается чёрный мужик, — поэтому кому бы ни принадлежали его части в прошлом, в настоящем дело обстоит так, что все эти части суть единое целое и это целое — Вы, поэтому все части тела Ваши, чьими бы они не были в недалёком прошлом.

Было бы отлично, если бы этот мужик так же хорошо жонглировал частями тела, как словами. Нужно это проверить. Новой почкой я подвигать не мог, новой рукой и новыми пальцами уже подвигал, пришла пора поиграть новой головой. Думать о том, что она не моя, не хочется, посему интеллектуальные развлечения я оставляю на потом и слегка приподнимаюсь на постели. Доктор бросается мне помогать.

— Правильно, голубчик. Вам нужно понемногу начинать двигаться, а то мышцы без движения могут атрофироваться, и вся наша работа пойдёт насмарку.

«Ну, не лишать же человека нобелевской премии», — думаю я и с помощью эскулапа кое-как сажусь на кровати. Сидеть почему-то не очень удобно, но голова двигается хорошо, как пришитая. «Чёрт с ней, — решаю я, — раз уж мне её пришили, придётся с ней жить». Однако, прежде чем взглянуть на свою новую голову, неплохо было бы всё же узнать её родословную.

— А кому моя голова принадлежала раньше? — абсурднее вопроса я в жизни никому не задавал.

Но доктор, возвратившись на стул, снова смотрит на меня одобряюще-ободряющим взглядом и всем своим видом показывает, что мой вопрос вполне естественен и ни капельки не абсурден.

— Вашему брату.

Хорошо, что я сижу. Но, наверное, было бы лучше, если бы я продолжал лежать, а не шёл на поводу у премии доктора. Мало того, что у меня теперь новые органы, мужик в чёрном халате парой слов легко одаривает меня и новым родственником.

— У меня нет братьев, — я отказываюсь от дарёного коня.

— Теперь действительно нет, — соглашается со мной доктор. Видимо, им читали курс психологии больных людей, который предписывает по возможности соглашаться с тем, что говорят их подопечные.

— Но раньше у Вас был брат-близнец, его голову мы Вам и пришили, — доктор продолжает театр абсурда, как ни в чём ни бывало.

— Вам пришлось меня убить? — спрашиваю я и понимаю, что не понимаю, чьей головой я задал этот вопрос.

Доктор, по всей видимости, всё прекрасно понял.

— Нет, конечно. Вашего брата мы не убивали. Он попал в автокатастрофу, в результате чего потерял все свои конечности, кроме головы. Не выдержав такого удара судьбы и не желая быть растением в человеческом обличье, он покончил жизнь самоубийством, предварительно вызвав к себе нотариуса, который заверил его завещание. По этому завещанию Ваш брат пожелал, чтобы остатки его тела после смерти заморозили и использовали в медицинских целях, то есть для пересадки его органов всем нуждающимся. К моменту, когда Вы поступили в нашу клинику, от Вашего брата осталась только голова.

— Очень удачно получилось, — говорю я, слегка двигая тазом. Мне определённо неудобно сидеть на этой кровати, — Вы не находите?

— Безусловно, нам с Вами очень повезло, — отвечает доктор, — это единичный, уникальный случай в медицине, и мы с Вами войдём в историю.

По-моему, я не вошёл в историю, а вляпался в неё, но смысла делиться этим откровением с доктором, занёсшим кулак, чтобы постучаться в дверь нобелевского комитета, нет. Что-то другое царапает моё сознание, и я задаю своему собеседнику следующий вопрос.

— А как он покончил с собой? У него же не было ни рук, ни ног.

— Понимаю Ваше недоверие. Ситуация действительно небанальная, — говорит доктор, — Ваш брат уговорил одну из наших медсестёр, и она из жалости дала ему смертельную дозу транквилизаторов.

— Мой брат лежал в Вашей клинике?

— Удивительное совпадение, не правда ли? — улыбается доктор. — Именно благодаря этому совпадению Вы до сих пор живы.

Доктор явно напрашивается на комплимент, ведь одного этого совпадения не достаточно. Нужно было, чтобы кто-то пришил мне то, что осталось от моего брата, но у меня нет желания почёсывать его самолюбие. Думаю, он и сам неплохо справляется с этой задачей.

— Что стало с этой медсестрой?

— С Верочкой Пановой? Ничего. Мы не стали поднимать шум и в милиции сказали, что кто-то случайно оставил транквилизаторы у кровати Вашего брата. Они пытались найти того, кто это сделал, чтобы наказать его за халатность, но у них ничего не вышло. У нас очень дружный коллектив. Надеюсь, голубчик, Вы не станете требовать наказания для Верочки? Если бы не её мужественный шаг, Вам бы не поздоровилось.

Мне и так не очень-то здоровится, но до Верочки Пановой мне сейчас дела нет. Как нет дела и до моего брата-близнеца с его удивительной судьбой. И до доктора с его врачевательной улыбкой. Сейчас мне есть дело только до себя. Мне как-то муторно. Зрение никак не наладится. Туман в голове никак не рассеется. А кроме всего прочего я чувствую себя как принцесса на горошине, мне что-то явно мешает сидеть.

— Вам нехорошо? — улавливает доктор моё настроение.

— Да, как-то не очень, — я не вижу причины скрывать своё состояние.

— Вам нужно отдохнуть, голубчик, я Вас заболтал.

Кроме внутренних мерзопакостных ощущений, мне не нравится чёрная окружающая действительность. Все эти чёрные стены, чёрный пол, чёрный потолок, чёрная мебель, чёрное постельное белье и наша с доктором чёрная одежда наводят на меня тоску.

— Почему здесь всё чёрное? — спрашиваю я у доктора, который помогает мне улечься.

Доктор опять улыбается.

— Это новый метод терапии. Он применяется в лучших зарубежных клиниках уже несколько лет, но мы приняли его на вооружение совсем недавно. Тем не менее, он даёт потрясающие результаты. Больным настолько не нравится эта давящая чернота, что они поневоле мобилизуют все силы своего организма, чтобы поскорее отсюда сбежать. Вам это тоже поможет, вот увидите. А пока расслабьтесь и постарайтесь уснуть.

Стараться, чтобы заснуть, мне особенно не приходится, глаза закрываются сами собой, но я ещё успеваю спросить:

— Сколько времени я здесь?

— Вы здесь ровно тридцать один день, голубчик. А теперь спите, я позже к Вам ещё загляну.

И я послушно засыпаю, даже не подумав о том, что тридцать один день из своей второй жизни я потерял.