Очевидно, что подобная форма рассуждений выходит далеко за пределы простой критики
картезианского дуализма как такового.
Это был шаг назад – к
картезианскому представлению о животных как об автоматах.
Однако и здесь мы сталкиваемся с различными и нередко противоречивыми рекомендациями и методами – от
картезианского сомнения до трансцендентальной медитации.
Необходимо отметить вместе с тем относительность картезианства и абсолютность
картезианской позиции.
Орбита – это всего лишь постоянное падение, и никакие
картезианские вихри здесь не требуются.
Привет! Меня зовут Лампобот, я компьютерная программа, которая помогает делать
Карту слов. Я отлично
умею считать, но пока плохо понимаю, как устроен ваш мир. Помоги мне разобраться!
Спасибо! Я стал чуточку лучше понимать мир эмоций.
Вопрос: марьянник — это что-то нейтральное, положительное или отрицательное?
Естественно, тем, кто мыслит и чувствует, непросто уцелеть под копытами, но тут ничего не остаётся – лишь вспомнить
картезианскую формулу…
Специфика российского научного мышления проявляется также в терпимости к неопределённости и противоречиям, абсолютно неприемлемым для
картезианского мышления.
В главе 6 мы показываем, как романтической и эволюционной критике
картезианского рационализма в области правового мышления не удалось преодолеть механистическое представление, оказавшееся в силу этого гораздо более стойким в праве, чем в науке.
Со всех сторон по примерно одинаковому сценарию стали возникать различные «множества» (иногда практические или исторические) и сопутствующие им «логики»; причём эти множества и «логики» не имеют больше ничего общего с
картезианской теорией.
Некоторые исследователи (например, Мёрфи, 1982) считают, что это явление проявилось именно в том месте и именно в тот историко-социальный момент благодаря совпадению по крайней мере четырёх факторов: протестантизма, существенных изменений в способах воспитания детей, сокращения социальных связей из-за роста географической мобильности и распространения
картезианских идей, касающихся дуализма разума и тела.
Правда, они не сродни тому фурору, который вызвала
картезианская формула «я мыслю» (cogito).
Войдя глубже в
картезианское отношение к «протяжённому», к телу и миру, представив идейный контекст этого отношения, мы видим, что всё это не заставляет изменять начальные общие оценки: конституируя телесность человека, с одной стороны, и его мышление, с другой стороны, как полюсы резкой бинарной оппозиции, декартова речь о человеке неоспоримо принадлежит руслу дуалистической антропологии.
Тогда среди аспектов философского уморасположения, примеченных до сих пор, – любовь-дружба, удивление-изумление, восхищение, исповедальное предстояние – открывается ещё один: паскалевский ужас, расположение, в котором человек находит себя заброшенным в
картезианский мир, всячески несоизмеримый с человеком.
Вересаев здесь видит уязвимость доминировавшего в науке, в том числе и медицинской,
картезианского подхода.
Этим в самой основе своей преодолевается традиционный
картезианский дуализм.
В моём
картезианском научном сознании, в маленьком этически подпитанном мозге врача ужас не приводит к медицинским достижениям.
Чтобы не получить привилегий, которые дало ему его благородное происхождение, он хотел инкогнито вступить самый строгий
картезианский монастырь.
Бургт попросил у него уроки философии, он продиктовал ему пером основные положения
картезианской философии.
Как социально-экономическая доктрина, укоренённая в материальных проявлениях человеческой деятельности, сконструированная в противовес изолированному
картезианскому субъекту и предназначенная для укрепления социальных связей, марксизм-ленинизм был близок скорее к отношениям личность – личность.
Второе направление, по которому происходит критика
картезианской парадигмы в современной философии – это вопрос о субстанции субъектности (если предположить, что такая субстанция действительно есть).
Типичной в этом отношении является
картезианская концепция физического причинного процесса, согласно которой одно и то же движение, данное материи раз и навсегда в неизменном кванте, частично передаётся от тела к телу при контакте давления и удара.
Следует также упомянуть эгоистов, которые основывались на
картезианских принципах.
Этот необычный элемент активирует
картезианский театр нашего мозга – область, отвечающую за осознанное восприятие.
Радикальная субъективность, а именно – переживание человеком собственной жизни, было для них изначальным и подлинными феноменом, оно являлось некой нерасчлененной целостностью субъекта и объекта, противопоставлявшейся
картезианскому разделению духа и тела.
Если в этом разрезе чуть повнимательнее присмотреться теперь к той специальной научной картине мира, которую рисует в своём воображении лингвист-гуманитарий, успешно прошедший школу профессионального «очищения» и научившийся бездумно вторить естественнику в его абсолютно законном стремлении рассматривать нечеловеческую действительность в максимально обесчеловеченной перспективе, несложно будет заметить, что человек как существо разумное, промысливаясь по образу и подобию бесплотного субъекта
картезианского толка (res cogitans), изначально вне-положенного протяжённому миру материальных объектов (res extensa), вписывается в неё в крайне усечённом и абсолютно неестественном для себя виде.
Высокая популярность
картезианского метода и его успех у культурной публики, импонирующие простота и наглядность изложения концепции, ясность в интерпретации опытов, доступность учебника каждому любознательному человеку – всё это привело к тому, что прежняя традиция обучения алхимии рухнула, перестала восприниматься как нечто значимое и авторитетное.
Следствия
картезианского скептицизма мы рассмотрим в следующей главе.
С
картезианской точки зрения целью разума является истина сама по себе, в то время как целью животного является удовлетворение биологических потребностей.
Важно отметить, что постмодерн стремится расширить способы освоения действительности за счёт иррационального, трансцендентального, мифологического – «Иного» по отношению к рациональному познанию классической философии
картезианского типа, господствовавшей в европейской гуманитаристике с XVII века.
Это означает практическое преодоление
картезианского дуализма, разрыва между идеальным как субъективным воображением и материальным как чуждой произвольной субъективности жизни.
Это альтернативное прочтение противостоит
картезианскому духу предпосылки интерпретации тем, что учитывает наличие случаев понимания, не являющегося актом интерпретации, где понимание оказывается непосредственным, неинференциальным и не нуждается в каком-либо веском обосновании.
Это представление соответствует
картезианской мысли, которая утверждает, что пространство тождественно телу или материи; однако такая точка зрения не совсем согласуется с нашим взглядом, поскольку мы отличаем пространство от материи так же, как отличаем числа от вещей, которые они считают (5. 601, 613 Ontol.).
Рефлексия является ещё одним следствием
картезианской мысли, с ней связанным, характеризующим психику современного человека и с худшей, и, как мы увидим, с лучшей стороны.
Так, например, ньютоновская механика во второй половине XVIII века после окончательного отказа от принципов
картезианской физики была воспринята как естественная, адекватная самому разуму конструкция.
Именно
картезианская философия, с её искусственным жёстким разделением и даже противопоставлением «тела» и «души», в своё время позволила соматической медицине освободиться от влияния религии и мистики, от представления о «божьем наказании» за действительные или мнимые «грехи» как о единственной возможной причине соматических заболеваний раньше, чем это же случилось с психиатрией.
Классическим выражением этой дихотомии, возможно, стало
картезианское разграничение (а не только отличение) res cogitans, т. е. мыслящего, и res extensa, т. е. протяжённого.
Интересно, можно ли было назвать мой процесс взаимодействия с миром мыслительной деятельностью в
картезианском понятии?
Различие между этим взглядом, согласно которому бóльшая часть порядка, обнаруживаемого нами в людских делах, есть непредвиденный результат индивидуальных действий, и другим, который возводит весь существующий порядок к преднамеренному замыслу, составляет первый глубокий контраст между истинным индивидуализмом британских мыслителей XVIII в. и так называемым индивидуализмом
картезианской школы.
Критический рационализм противостоит
картезианскому по всем основным направлениям.
Действительно, если под общими истинами понимают определённые соотношения, устанавливаемые путём абстракции на основе частных истин, к которым нас подводят специальные научные дисциплины, так сказать, то, что называют принципами, например, в
картезианском смысле слова, то несомненно, что подобные принципы также относятся к мышлению вообще.
Приглашение к тому, чтобы найти новые пути выполнения
картезианской программы cogito.
Каждое из альтернативных направлений нарушало или даже сознательно отвергало то или иное положение
картезианского идеала научного знания.
В центре внимания «Щекотливого субъекта» находится утверждение
картезианской субъективности.
Правило номер один: веди себя как
картезианские монахи.
Самый дурной результат
картезианской традиции – принудительное превращение «субъекта» и «объекта» в хозяина и слугу.
Ещё более важное изменение связано с тем, что в
картезианской модели вселенной представление об устройстве человеческого тела перестало соотноситься с представлениями об устройстве небесных сфер. «Астробиологическая» параллель утратила доминирующие позиции: части тела больше не подразделяются на «возвышенные» и «земные».
– Но откуда он здесь? Что делает в вашем монастыре монах
картезианского ордена?
Она видела своей миссией изменить застывшую картину мира, выстроенную по законам
картезианской логики.
Как и предсказывал великий
картезианский метафизик ничего такого, что говорило бы о закономерностях мышления и вообще духовной деятельности человека эти поиски не обнаружили.
Вот суть
картезианского и научного сомнения.