Молчала моя бедная, тихая мать, с головою, замотанной в шерстяной чёрный платок, закутанная в штопанную на локтях
куцавейку, обутая в кожемятину расхлябанных, истасканных дорожных сапог.
Я не стану утверждать, чтобы она была, хотя разорванная пола
куцавейки наводит, однако, на мысль, что нельзя отрицать её существования.