И по слухам, два-три танца из одолжения, даже
станцованные безупречно, бывают оскорбительнее, чем моментальный отказ.
В ту ночь, на банкете, на ней было строгое узкое платье из тёмно-синего бархата, в ушах и на пальцах сверкали старинные прабабушкины бриллианты, длинные каштановые волосы стянуты тяжёлым узлом на затылке, она самой себе ужасно нравилась, и это было важнее всего на свете, даже важнее
станцованной только что премьеры и блестящей финальной импровизации, трижды повторённой на «бис», и огромных букетов, которыми была завалена гримуборная.
Однажды, ошибившись дверью, он застал врасплох в тесной, душной, простеганной шелком и жаром комнатке ее бальные туфли, маленькие, совсем розовые внутри, и едва не потерял сознание от страсти и счастья, так что и три года спустя, умирая от чахотки, всё видел перед собой
станцованные почти до дыр нежные подошвы и бормотал – туфельки, туфельки, – пока всё не перепуталось наконец, пока не закончилось, пока не отпустила эта жизнь, эта мука…