По всей вероятности, вы прочтёте его со вниманием, но вы не увидите бледного искреннего
лица рассказчика, освещённого ярким светом лампы, и не услышите правдивой интонации его голоса.
В рассказе от третьего
лица рассказчик ведёт читателя через события истории, нередко очень глубоко проникая в мысли и чувства всех персонажей.
Здесь же скажу только, что в последней своей книге «Смотри – арлекины!», тоже как будто написанной в первом лице (да не в первой руке), есть такой диегетический стишок: The «I» of the book cannot die in the book, что приблизительно значит, что «в сказании от первого
лица рассказчик [хочешь не хочешь] доживает до конца».
Главное было в абсолютной черноте горной ночи, под потрескивание костра, который пускал по
лицу рассказчика кровавые отблески, напустить тихого ужаса, который в момент кульминации вызывает, это было уже неоднократно проверено, истошный девчачий визг.
И верите, как распьянствовался я до последнего предела, как дошло дело до начальства, да как приехал начальник дистанции, да ка-а-к дал мне (
лицо рассказчика вдруг просияло) хо-о-орошего леща, да как начальник эксплуатации набавил мне (детская радость разлилась по лицу его) в загривок, да как в подвижном составе наколотили мне бока, – так я, братец ты мой, сотворил крестное знамение, да точно как из могилы выскочил, воскрес, да по морозу, в чём был, без шапки, – домой!..
Привет! Меня зовут Лампобот, я компьютерная программа, которая помогает делать
Карту слов. Я отлично
умею считать, но пока плохо понимаю, как устроен ваш мир. Помоги мне разобраться!
Спасибо! Я стал чуточку лучше понимать мир эмоций.
Вопрос: прикрашенный — это что-то нейтральное, положительное или отрицательное?
Слушатели вздрогнули и замерли, на
лице рассказчика промелькнуло неудовольствие.
Сморщенное
лицо рассказчика стало откровенно страшным, но этого никто не заметил.
Но тут
лицо рассказчика резко омрачилось.
– О, нет, –
лицо рассказчика потемнело, – он и ему подобные просто берутто, что приглянулось, не спрашивая разрешения. Топчут, унижают, истребляют красоту.
Как жил народ, привыкший к земле, –
лицо рассказчика исказила страдальческая гримаса, – как он выживал?
Она вглядывалась в спокойное морщинистое
лицо рассказчика и во взволнованные мордашки детей, пытаясь понять, какое отношение все это имеет к православному христианству, которое они все тут вроде бы исповедуют.
Последняя фраза была произнесена таким отрывистым тоном и с таким решительным ужасом в чертах
лица рассказчика, что все просто онемели, ожидая страшной развязки.
Лицо рассказчика помрачнело, когда он услышал эти слова.
Наша фамилия процветала целых сто лет! – на
лицо рассказчика упала тень.
Чувство сплочённости, чувство «мы» – вот что легко читается на
лицах рассказчиков подобных историй.
– На
лице рассказчика проступили глубокие морщины.
Я открыл глаза, приподнялся с газона и сел. Мне захотелось видеть
лицо рассказчика. Верит ли он в это сам?
Честное открытое
лицо рассказчика говорило о том, что его слова чистая правда.
Вдруг
лицо рассказчика прямо на глазах постарело, он рукавом бушлата стал вытирать слёзы, которые потекли по обветренным щекам.
Лицо рассказчика стало неподвижным, и молодая женщина готова была испугаться, решив, что молодой человек уйдёт и унесёт с собой тайну прикольного племени.
Лицо рассказчика исказилось гримасой сдерживаемого стона.
Лицо рассказчика держалось прямо и неподвижно, однако взгляд на слушателя не попадал, был почти трезв и вдумчив, локоть упирался в стол и пальцы возили по подбородку.
–
Лицо рассказчика приобрело мученическое выражение.
Когда я писал её, часто перед глазами возникали застывшие от могильного ужаса
лица рассказчиков, переживших кошмары, способные свести с ума.
– Я расскажу вам одну маленькую поучительную историю о том, как сильно могут меняться вещи от взгляда, от фраз, от случайных встреч, – от тени отделился силуэт и вышел на свет, в длинном плаще, скрывающем очертания тела, однако
лицо рассказчика по-прежнему было полностью скрыто, оставаясь под тенью глубокого капюшона.
Который раз в полнолюмие утаскивает одного ученика в логово и пожирает, – серьёзное выражение
лица рассказчика, придавало этой байке мистические очертания и долю реализма.
– Сморщенные широкие ладони закрыли
лицо рассказчика.
Но суровое
лицо рассказчика нахмурилось ещё больше.
– А вот на этом месте в голове слушателя что-то щёлкнуло, – стремление к справедливости в деле изложения исторических фактов что ли, – и он перекосил
лицо рассказчика тем, что перебил его.
Таинственное выражение на
лице рассказчика сменилось на страшное.
– Бывшая неожиданно потеплела ко мне, – ехидная улыбка оживила
лицо рассказчика.
По интонации голоса и
лицу рассказчика чувствовалось, что тот говорил правду.
Я хорошо запомнил
лицо рассказчика: оно вдруг стало каким-то виноватым и больным…
Потому что в лад с историями деда преображалось
лицо рассказчика.
Отблески огня плясали на тучном
лице рассказчика, показывая ребятам попеременно то мясистые полные губы, то густые чёрные брови, сошедшиеся на переносице, то тёмные глаза в обрамлении мохнатых ресниц, а в руках мужчины, как у ловкого фокусника, появлялся то один, то другой диковинный камень, которые буквально гипнотизировали притихших ребят.
Скуластое, сморщенное
лицо рассказчика с раскосыми глазами, выражало такую обиду, что нам стало не по себе.
Вероятно, вы прочтёте его со вниманием, но не увидите бледного искреннего
лица рассказчика, освещённого ярким светом лампы, и не услышите звука его голоса.
Поскольку «Мы» написан от первого
лица рассказчиком, страдающим некоторой степенью аутизма, читатель тоже впадает в некоторое отупение.
За окном показался полустанок, и по
лицу рассказчика промелькнул быстрый сноп света от придорожного фонаря.
Когда все вышли на воздух и расселись у костра, старик продолжил рассказ, который, по-видимому, шёл к завершению –
лицо рассказчика исказила печаль.