Анализируется их концептуализация и взаимосвязь в рамках философии познания и феноменологической
социологии знания, а также вскрывается соотношение истории с другими формами знания о прошлом.
Мы не можем рассматривать здесь наиболее интересное послевоенное направление, развивающее эти принципы анализа и лучше всего объясняющее данное явление, а именно
социологию знания.
Во многом продолжает линию феноменологической социологии и
социологии знания этнометодология– направление, изучающее взаимодействие людей и их отношение к происходящему с позиции, близкой к этнографической.
Изложенное мной ниже имеет ограниченную цель – показать единство
социологии знания как части социологии культуры и прежде всего систематически разработать проблемы этой науки.
К этому же разделу мы отнесли анализ теоретических аспектов исследования социальных представлений о прошлом с позиций
социологии знания, включая источники массовых исторических знаний.
Привет! Меня зовут Лампобот, я компьютерная программа, которая помогает делать
Карту слов. Я отлично
умею считать, но пока плохо понимаю, как устроен ваш мир. Помоги мне разобраться!
Спасибо! Я стал чуточку лучше понимать мир эмоций.
Вопрос: неторёный — это что-то нейтральное, положительное или отрицательное?
Важную роль здесь сыграло развитие теоретической
социологии знания в последней трети минувшего столетия, в данном случае – знания о прошлом.
Вдумываясь в эту ситуацию, я всё больше склоняюсь к выводу, что противостоять нынешней дискурсивно расшатанной
социологии знания может только актуализированная классическая традиция.
Кроме того, для более тонкой аналитической работы, связанной с изучением социально-культурных процессов, специфики и динамики значений самих символических систем и семантических образований, то есть для социологии культуры в строгом смысле слова, вплоть до 1970‐х гг. не было необходимого инструментария концептуального или теоретического толка (отдельные идеи
социологии знания, социологии идеологии, феноменологической школы до этого времени подхвачены и развиты не были).
Социальная природа этого явления формулируется вполне в духе марксистской
социологии знания: сама идея вечного возвращения, выступающая под маской рационального прогресса, появилась тогда, когда буржуазия увидела, что она не в состоянии понять и оценить перспективы развития освобождённых ею производительных сил.
При этом необходимо коснуться связи
социологии знания с учением о происхождении знания и учением о его значимости (теорией познания и логикой), с эволюционно-генетическим и эволюционно-психологическим взглядом на развитие знания от животного до человека, от ребёнка до взрослого, от первобытного человека до человека цивилизованного, от стадии к стадии внутри зрелых культур, т. е. до эволюционной психологии, до позитивной истории знания всякого рода, до метафизики знания, до прочих частей социологии культуры (социологии религии, искусства, права и т. д.) и до реальной социологии (социологии кровно-родственных, властвующих и экономических групп и базирующихся на них, изменяющихся «учреждений»).
Компендиумы по
социологии знания задают ценностно-нейтральное восприятие и понимание идеологии.
Предисловие это (как и книга в целом) – одно из выразительных свидетельств того, как российские философы, социологи и журналисты 60–70-х гг. справлялись с вызовом стремительно разраставшейся
социологии знания.
Наличие у слова «история» трёх значений, стихийно сложившихся ещё в древности, в XX в. было концептуализировано в рамках
социологии знания, семиотики и философии (прежде всего, в феноменологии и герменевтике).
Эта работа обратила на себя внимание скорее эффектным приложением идеологии постмодерна и методологических принципов
социологии знания к современной социальной психологии.
Некоторые причины, по которым ни упомянутые выше идеи социальной феноменологии, ни классическая
социология знания не привели до сих пор к более ясному пониманию отношений между обыденным и научным социальным знанием, а также перспективы становления изучающей их на теоретическом и эмпирическом уровне когнитивной социальной науки обсуждаются в первом разделе данной книги.
Задача
социологии знания состоит не только в том, чтобы обнажить корни искусственных систем политического мировоззрения (идеологий), – как метод познания, она должна выявить твёрдую основу для преодоления предрассудков высших классов.
Что человек воспринимает или не воспринимает, является личным делом человека, хотя и определяется его воспитанием в семье, полученным образованием, сферой общения и принадлежностью к некоторой социальной группе (область
социологии знаний).
Вот тезис уже из сферы
социологии знания: «Переход от индустриального общества к постиндустриальному снижает воздействие на человека обстоятельств, обусловливаемых социальной средой; в то же время особое значение приобретают внутренние силы самой личности, …и в этом аспекте постиндустриальная социальная система радикально отличается и от аграрного, и от индустриального обществ».
Отметим, что, в отличие от регулятивной социальной эпистемологии, преимущественно дескриптивная и объяснительная
социология знания должна интересоваться не только повседневными практиками, обладающими высокой веристической ценностью и ведущими к повышению достоверности повседневного социального знания, но и практиками, механизмами и факторами, вызывающими ошибки и заблуждения, однако для этого вовсе не нужно декларировать отказ от категорий «истинности» и «рациональности».
Очерчивая предметное поле
социологии знания как имеющей эмпирическое содержание научной дисциплины, кажется естественным исходить из того, что она в принципе может изучать и повседневное, и высокоспециализированное, профессиональное знание.
Этот же автор обращает внимание на связь несколько маргинального положения данной дисциплины внутри социологии с всё ещё сохраняющейся в ней неопределённостью границ: отсутствие непрерывности исследовательской традиции
социологии знания как таковой и непропорциональная роль в последней философской антропологии, в чём-то полезной для собственно социологического анализа знания, но едва ли способной его заменить, отчасти связаны с тем, что приверженцы данной традиции либо исходно склонялись к анализу специализированного знания, которое X.
Однако попытки сторонников сильной программы заместить философские теории знания, искавшие для научного познания более прочного обоснования, нежели социологический релятивизм, до сих пор скорее препятствовали формированию проекта эмпирически-ориентированной
социологии знания, которая обратила бы своё внимание на возможность теоретического моделирования и эмпирического изучения «народной социологии», обыденного знания об обществе, его источников, функций, границ и, в конечном счёте, его непростых отношений с самой социологической наукой.
Эта точка зрения не исключает натуралистского, в широком смысле, подхода к исследованию формирования обыденного или научного знания, однако не проясняет существенный для
социологии знания вопрос о том, следует ли по умолчанию считать знанием лишь истинное убеждение.
Это небольшое, на первый взгляд, уточнение, отнюдь не исключающее возможность исследования случаев сознательного или не вполне сознательного искажения и манипулирования высказываемыми убеждениями и прочими доксатическими состояниями, позволяет вернуть
социологии знания независимую исследовательскую перспективу и почти утерянный предмет.
Разумеется, задача детального изучения повседневных социальных знаний и интуитивных «народных социальных теорий» выходит далеко за пределы узких интересов социологов-методологов, рассматривающих обыденное социальное знание как источник систематических и случайных ошибок при измерении мнений и установок, ею может заинтересоваться подлинная
социология знания, научная дисциплина, которую ещё предстоит создать заново.
Маннгейма особенно интересовала
социология знания, к которой он применял исторический подход, например в исследовании ментальности германских консерваторов.
К сожалению, исследования науки и технологий, составляющие передний край
социологии знания, в последние годы отреклись от своей первоначальной подписи под ситуацией постистины, хотя и сохранили за собой наилучшую позицию для прояснения сходства с игрой как неотъемлемого качества науки.
Социология знания нацелена, в первую очередь, на выявление законов развития относительно естественных мировоззрений.
Однако
социология знания имеет самостоятельное значение как методологическое основание, выводящее сознание исследователя за пределы мыслительных форм, искажающих восприятие социальной действительности.
Руководствуясь
социологией знания, исследователь способен отыскать позицию, в которой его взору доступна тотальность человеческого бытия.
На пути экстраполяции указанной тенденции оформляются редукционистские программы
социологии знания.
Однако, в отличие от профессионального социально-научного знания, неоднократно служившего предметом критической рефлексии, начиная от классической
социологии знания и до современных попыток проанализировать процессы его производства в концептуальных рамках «исследований науки и технологии» [18], природа, механизмы и границы обыденного социального знания нечасто становились автономным фокусом систематического теоретического анализа и направляемого таким анализом эмпирического изучения.
Задача
социологии знания и её методологической стратегии заключается, по мысли немецкого философа, в исследовании возможности возвышения над эпохальной ограниченностью не только различного рода идеологий, но и современного научного знания.
Естественные разговорные языки формируют «относительно естественные мировоззрения», а они являются основным предметом феноменологической
социологии знания, приверженцем которой считает себя автор.
Однако нельзя не признать, что именно
социология знания своими основными положениями о привязке индивидуального знания к социальному процессу, о материализации процесса познания в языке и относительности знания заложила основу революционной перестройки в социальной психологии.