Городовой

Городово́й — низший чин полицейской стражи в столичных, губернских и уездных городах (городовой полиции) Европейской России, равно как в тех безуездных городах, посадах и местечках, которые имеют свою отдельную от уездной, полицию, в Российской империи, с 1862 по 1917 год.

Слово было создано как прямая калька c др.-греч. «πολιτεία» (общество, город, должностное лицо в одном из них) — минуя европейское «полицейский» или английское «полисмен». Городовой подчинялся околоточному надзирателю (где существовал околоток), не пользовался правами государственной службы и служил по вольному найму в полицейской команде.

Источник: Википедия

Упоминания в литературе

Здание полицейской части, независимо, находилось ли оно на площади или где-либо на городской улице, ничем не отличалось от присутственных мест, но увенчивалось пожарной каланчой с открытой площадкой наверху: пожарные команды под руководством брандмейстеров находились при полицейских частях, так что во дворе части были конюшни для пожарных лошадей и сараи для пожарного инвентаря и повозок. На каланче круглосуточно дежурил пожарный часовой. Заметив в городе дым или огонь, он звонил в колокол и поднимал на мачте, венчавшей каланчу, фонари (ночью) или черные шары (днем), указывая тем самым на место и силу пожара. При полицейской части был суд по мелким уголовным и гражданским делам, и частная квартира, или съезжая для задержания нарушителей порядка и мелких преступников, а также для телесных наказаний приговоренных к ним частным приставом или направленных помещиками крепостных; наказание розгами производили пожарные солдаты. Так, в Рыбинске в 1811 г. имелись: «Полиция и при ней, для содержания от всех присутственных городских и уездных мест арестантов, тюрьма, деревянная… Съезжая, или дом для занятия принадлежностями городовой части, где помещается словесный частный суд и пожарные инструменты, деревянная…». По своей «необширности» (1498 жителей мужского пола и 1,5 тыс. женского) в 1811 г. Рыбинск в полицейском отношении делился на два квартала и управлялся с 1805 г. полицеймейстером, частным приставом и двумя квартальными офицерами (132; 29, 30). Вспомним, что в гоголевском городе, столь встревоженном приездом «инкогнито» Хлестакова, полицию осуществляли, кроме городничего, частный пристав и два квартальных.

Л. В. Беловинский, Жизнь русского обывателя. На шумных улицах градских, 2012

Однако уже во второй половине XIX в., и чем дальше, тем быстрее, мужской народный костюм стал быстро исчезать из обихода. Мужчина был мобильным элементом деревни: поскольку хлебопашество кормило плохо, он был вынужден постоянно ходить на заработки, зачастую далеко и надолго. Там он сталкивался с таким же пришлым людом из разных местностей, в том числе и инородцами, с горожанами всех состояний, включая иностранцев, приобретал большую широту взглядов и терпимость ко всему чужому. Характер мужских работ, требовавших широких размашистых движений, свободы всех членов и больших усилий уже вел к нивелировке мужского костюма, общего для всей страны и различавшегося только названиями его элементов (армяк, например, назывался и азямом, и чапаном, и балахоном, и халатом) да мелкими деталями покроя и орнаментации. А частое и длительное пребывание в городской среде вело к замене традиционных деталей народного костюма элементами костюма городского. Шляпа стала вытесняться городским картузом, особенно у молодежи, зипун – «спиньжаком», армяк – пальто, портки – брюками. До середины ХХ в. сохраняла свои позиции только рубаха-косоворотка. Так пришлый крестьянин, ставившийся городским рабочим, в начале ХХ в. уже походил на горожанина среднего состояния. Городская одежда, которую он носил, была престижнее и являлась средством социальной мимикрии: все не каждый будочник мзду потребует, все не каждый городовой в рыло кулаком полезет.

Л. В. Беловинский, Жизнь русского обывателя. Изба и хоромы, 2012

В Кузнецке с численностью населения 3 тыс. чел. к 21 июля собралось более 6 тыс. запасных, которые стали требовать от воинского начальника пособия, но, получив отказ, начали избивать полицейских и чиновников. «Городовым и урядникам, – доносил местный исправник, – показываться в форме на улице стало невозможно, их тотчас же избивали…»[40]. Переполнившие город мобилизованные и присоединившиеся к ним горожане и крестьяне окрестных сельских поселений разбили двери казенного винного склада. Началось массовое пьянство. Пришлось срочно направлять сюда роту солдат из Томска[41]. Определенную роль в пресечении беспорядков сыграл проживавший в Кузнецке отставной генерал-лейтенант, герой Русско-японской войны 1904–1905 гг. П. Н. Путилов, который «одел генеральскую форму, на брюках лампасы, и верхом на лошади ездил на площадь… усмирять»[42].

М. В. Шиловский, Первая мировая война 1914–1918 годов и Сибирь, 2016

Жизнь в галицийских городах и селах стала резко меняться на новый лад. На львовской ратуше развевался трехцветный российский флаг, а орел австрийский был заменен на орла российского. Было введено петроградское время, австрийскую крону приравняли к половине рубля. На улицу вышли городовые, появилась жандармерия, начало действовать охранное отделение. Все прежние объявления на польском языке были сняты или залеплены предписаниями новых властей. Запрещалось появляться в городе после девяти часов вечера и продавать любые алкогольные напитки. Приказывалось сдать все оружие и амуницию. Неисполнение приказов влекло за собой военный суд, а фактически – смертную казнь или длительное заключение.

Александр Богданович, Галиция. 1914-1915 годы. Тайна Святого Юра, 2014

Уже было темно и дуло очень сильно. Знаменская площадь совсем безлюдна – только укутанный в какие-то тряпки дворник с бляхой сгребал снег в углу площади, и городовой в огромной шубе, замотанный для тепла еще клетчатым женским платком, с шашкой, стоял возле разожженной газовой горелки в начале Гончарной. Где-то над Рождественскими медленно разворачивался цеппелин, освещая прожектором под собой пространство улицы. Князь опустил на глаза дальномерные очки своего мехового летного шлема, который еще в поезде достал из чемодана вместо фуражки, и настроил фокус. На стальном клепаном борту семикратно увеличенной кабины цеппелина он прочел написанное белыми буквами слово «Полиция» и разглядел торчавшие из бойниц пулеметы. Романов поднял очки. Три года назад, когда он уезжал на фронт, таких цеппелинов в Петрограде не было.

Владимир Ропшинов, Князь механический, 2014

Участь моей матери была решена советом высших иерархов церкви во главе с патриархом Иовом, ей было указано принять пострижение в монахини. Обителью назначили будущей старице владимирский Княгинин монастырь, место почётное, но удалённое от Москвы. Там уже пребывала одна бывшая царица, разведённая жена Ивана Иоанновича – Прасковья. В кормление Марье Фёдоровне были пожалованы Холопий городок [65] да по половине слободы Рыбной и Мологи [66]. Также Борис Фёдорович передал кучу грамот, жалованных и тарханных [67], на князя Дмитрия Иоанновича Углицкого, так теперь звучало моё официальное имя. Помимо Угличского уезда с городом, мне даровались и отошедшие в казну по смерти последней жены покойного старшего брата, царевича Иоанна, городок Устюжна со всеми волостями и станами, да несколько крупных вотчин, самой ценной из которых было село Черкизово в Горетовом стане Московского уезда. Однако для контроля за финансами посылался дьяк из приказа четверти Петелина [68], да в столицу удела направлялся стрелецкий голова, которому поручалось набрать полк городовых служивых. Обязанность финансировать этот отряд, подчиняющийся центральному правительству, лежала полностью на удельной казне, она же должна была содержать и ямские дворы на дорогах. Эту пилюлю мне подсластили жалованьем из царской казны и от Годунова лично, переводить цену мехов и дорогих сукон в денежную стоимость я не умел, но только монетой мне причиталось почти полторы тысячи рублей. Большая это сумма или не очень, было не ясно, но казначей, которому передали приказ хозяина поутру готовить денежное серебро, казалось, потерял дар речи.

Дмитрий Дюков, «Рядом с троном – рядом со смертью», 2014

Мирный Царицын 1922 года, чем-то напоминающий дореволюционный: те же улицы, тихий Гоголевский сквер, Волга, просторы за Волгой, пикники, старые знакомые. Я выхожу на угол, который отмечен городовым. Фамилия его Ромашев. Потом я видел его, конечно, только в кинокартинах, но он и вправду казался мне таким же монументальным, как в фильме «Мать». Мне особенно приятно было отдавать ему честь. Иногда он, глядя на то, как я вытягиваюсь и вздымаю грудь, прикладывал руку к фуражке и снисходительно козырял мне.

Иосиф Маневич, За экраном

Через два месяца осквернения могил прекратились. Но не потому, что «Гробовщик» перевоспитался или был арестован полицией. Его нашли возле одной из оскверненных могил с раскроенным черепом. Рядом с трупом некрофила валялась окровавленная лопата. Следствие по делу убийства «Гробовщика» шло крайне вяло, и хотя подозреваемые по нему были, до суда дело доведено не было «за недостаточностью улик». Дознаватели и прокурорские чиновники попросту не желали докапываться до истины, в глубине души, а иногда и явно показательно, сочувствуя человеку, прикончившему лопатой гада-осквернителя. Даже если бы этот человек и был найден, все равно улик оказалось бы против него «недостаточно». Засадить его за убийство «Гробовщика» в тюрьму было бы неслыханной несправедливостью, и вряд ли в полицейском управлении нашелся бы такой законник. А если бы и нашелся, то потом ему никто не подал бы руки. Включая самого что ни на есть захудалого городового.

Евгений Сухов, Гастролеры и фабрикант, 2012