Лицо (лингвистика)

Лицо́ — грамматическая категория, выражающая отношения участников описываемой ситуации и участников речевого акта (говорящего и слушающего). Р. О. Якобсон отнёс лицо к так называемым шифтерным категориям, то есть таким, значение которых зависит не только от описываемой ситуации, но и от ситуации говорения. Действительно, значение первого лица единственного числа — участник, совпадающий с говорящим; соответственно, в ходе общения референт первого лица будет постоянно меняться.

Категория лица присуща в первую очередь личным и притяжательным местоимениям. Во многих языках существует и согласование глагола по лицу. Среди редких случаев — категория лица у предлогов (кельтские, семитские языки).

Большинство языков различают три лица:

• первое (говорящий или группа, в которую он входит; я, мы);
• второе (слушающий или группа, в которую он входит; ты, вы);
• третье (участник, не являющийся ни говорящим, ни слушающим; он, она, оно, они);

Источник: Википедия

Упоминания в литературе

Хорошо известно, что многие европейские языки имеют два личных местоимения второго лица (как французские tu, vous), из которых в современном английском обнаруживается только одно. В языке навахо нет эквивалентов английским «he» (он), «she» (она), «it» (оно); такого деления, представляющего собой след от старинной гендерной системы, там не существует. Но навахо разделяют местоимения третьего лица на четыре категории: 1) используемые для обозначения лиц, психологически близких говорящему, или тех, кто его особенно интересует; 2) используемые для лиц, психологически отдаленных от говорящего, например, не принадлежащих к племени навахо (в противопоставление соплеменникам), или родственников, с которыми поддерживаются формальные отношениям (в противопоставление тем, с кем поддерживаются отношения дружеские); 3) неопределенное третье лицо, «оно», которое применяется к неустановленному деятелю или цели; 4) третье лицо, которое имеет отношение к месту, состоянию или времени.

Коллектив авторов, Антология исследований культуры. Отражения культуры, 2011

О. С. Ахманова в свою очередь предложила максимально формализованный подход к разделению «лексического» и «грамматического» значения: «грамматическое значение – это не просто значение отношения. Это значение отношения, выраженное как неосновное, как дополнительное, как лишь сопровождающее основное или лексическое значение. …Значение отношения, следовательно, является грамматическим, если оно выражено посредством изменения слов и их соединения… Значение отношения будет лексическим, если оно выражено отдельными словами…» (Ахманова 1957: 65–66). В качестве примера О. С. Ахманова приводит русское словосочетание «мы работали» и утверждает, что значение лица в этом словосочетании является лексическим, а не грамматическим, так как форма «работали» употребляется и с местоимениями второго и третьего лица: «вы работали», «они работали» (Ахманова 1957: 66). В случае же с формой «работаем» она, наоборот, предлагает считать значение лица «грамматическим» (Ахманова 1957: 66).

М. В. Сорокина, Учебник по лексикологии, 2014

Выводы В. Н. Топорова интересным образом соотносятся с выводами Г. А. Золотовой о существовании местоимения первого лица, точнее, русского субъекта, которое выражает «инволютивную маркированность» [Золотова 2000]. Имеется в виду в данном случае Мне хочется, рассматриваемое ею в противопоставлении с Хочется. Положения Г. А. Золотовой интересно сравнить с исследованием о двух формах субъекта в среднеанглийском языке и в раннем современном английском: I think – Methinks [PalanderColin 1998]. Автор приходит к выводу о том, что I think употребляли представители «элитарных слоев» и более авторитарно выражающиеся англичане, а форма Methinks была представлена в речи купцов и более низких слоев, скорее, колеблющихся в своих выражениях. Эти выводы вполне коррелируют с выводами Г. А. Золотовой о сути категории инволютивной / волютивной маркированности. Некоторое сходство с высказанными выше идеями можно найти в известной работе И. М. Тронского о дономинативном прошлом индоевропейских языков [Тронский 1967]. Хотя статья в целом посвящена реликтам дономинативного строя и в ней утверждается мысль о том, что в функции субъекта употребляется иногда винительный в безъобъектном значении, его примеры вроде латинского (Heu) Me miserum ’О, я несчастный’ [Тронский 1967: 94] также важны тем, что демонстрируют возможность введения первого лица без интродуктивного построения ’ вот + он + я’, к которому на самом деле восходит индоевропейское «Я».

Т. М. Николаева, Непарадигматическая лингвистика, 2008

<…> При столкновении и взаимном влиянии двух языков, смешивающихся «естественным образом», победа остается в отдельных случаях за тем языком, в котором больше простоты и определенности. Переживают более легкие и ясные в своем составе формы, исчезают же более трудные и нерациональные. Итак, если смешиваются два языка, в одном из которых существуют родовые различия, в другом же этих различий не имеется, то всегда в языке, остающемся как результат смешения, произойдет или полное исчезновение, или же по крайней мере ослабление этих родовых различий. Если только в одном из смешивающихся языков имеется член (articulus) или же личные притяжательные суффиксы (т. е. суффиксы, означающие принадлежность предмета или лица известному лицу: «мой», «твой», «его», «ее», «наш», «ваш», «их»), то гораздо более вероятия, что этот «аналитический», или децентралистический, признак привьется языку, являющемуся результатом смешения, нежели наоборот.

Коллектив авторов, Проблемы изучения билингвизма: книга для чтения, 2014

Мы уже говорили выше, что человек, обыкновенно, сам того не зная, является обладателем в языки сложного и стройного целого; воспроизвести это целое мы часто не можем даже в общих чертах, но всякий ребенок, всякий дикарь, раз он умеет говорить, безошибочно отличит свое слово от сказанного на чужом языке, сумеет найти подходящее слово для понятия, и не поставить, напр., указательного местоимения вместо вопросительного: не имея никакого представления о падежах и лицах, русский ребенок или простолюдин никогда не смешают вам личных местоимений или падежных окончаний на основании той схемы, которую себе усвоили в начальном лингвистическом опыте. Сила, которая заставляет человека, помимо сознания, правильно напасть на слово, на форму есть языковое чутье. В языке нашем не выработалось выражения, которое бы точно соответствовало слову Sprachgefühl, и мы должны или повторять немецкий термин, или довольствоваться его дубовыми переводами – языковое чутье, чувство речи. Это чутье ставит нас обладателями или, точнее, бессознательными воспроизводителями целой массы словесных форм – нет возможности определить числа и бесконечных оттенков в формах и оборотах, которые могут явиться в нашей речи, особенно если принять, что каждая форма и каждое слово с новым оттенком смысла есть особое слово и особая форма. В смысле языкового чутья каждый человек обладает своим языком, и только общение с одной стороны, литература и теория – с другой (условные правила грамматики и стиля) сглаживают это бесконечное разнообразие. Среда устанавливает как бы центральное языковое чутье.

Иннокентий Анненский, Образовательное значение родного языка, 1880

Колебания в выборе формы вин. мн. в некоторых группах существительных типа А могут быть истолкованы как свидетельство того, что процесс формирования КОН для множественного числа в этих говорах еще не завершен и что мы присутствуем при последнем акте перехода от категории лица – нелица (КЛН) к категории одушевленности – неодушевленности.[25]

Пеньковский А. Б., Очерки по русской семантике, -1

Если сравнить лингвистику с другими гуманитарными науками, то бросается в глаза одна ее особенность. В ряде наук в течение веков менялись представления и о самом их предмете, и об их задачах и целях. Но если мы сравним грамматику Дионисия Фракийца и современный школьный учебник русского языка, то обнаружим много общего. Сходна сама задача – научить правильному языку. Сходно понимание языка – как некоторой системы правил, извлекаемой из множества уже существующих, а не конструируемых автором текстов. Сходно выделение основных изучаемых областей языка: фонетика, морфология, синтаксис (они и изучаются в этом порядке); при этом основное внимание там и там уделяется грамматике. Сходны многие основные понятия и термины (русские термины часто представляют собой кальки с древних языков): звук, гласный звук, согласный звук, слово, предложение, часть речи, глагол, наречие, местоимение, падеж, лицо, наклонение, залог и т. д. Некоторые из них появились даже до Александрии; например, первым выделил части речи Аристотель в IV в. до н. э. Лишьсинтаксическая терминология современного учебника отсутствовала в александрийский период и появилась намного позже. Но и она разработана еще в XIII–XVI вв. Также в античности еще не было представления о значимых частях слова – корне, суффиксе и т. д. Но и оно появилось в XVI–XVII вв.

Алпатов В. М., Языкознание: От Аристотеля до компьютерной лингвистики, 2017

Семитский глагол характеризуется рядом «тем», выражающих производные от основного значения, и образуется изменениями корня. Так выражаются, например, интенсивное или повторяющееся действие, повелительное наклонение, а также страдательный залог и возвратное или взаимное действие. Семитские глаголы обычно приводятся не в инфинитиве, хотя английские инфинитивы могут использоваться для передачи их значения, а в третьем лице единственного числа перфектного времени, так как это их простейшая форма. Поэтому слово «писать» в арабском будет выглядеть как kataba, хотя фактически, как мы уже видели, оно означает «он написал». Удлинив первую гласную, получаем kātaba — так выражается взаимное действие – «писать друг другу». Добавив приставку а-и отбросив первую корневую согласную, получим aktaba — «заставлять писать». В общем, нетрудно видеть, что, имея корень k-t-b, можно образовать довольно много новых слов.

Москати Сабатино, Древние семитские цивилизации, 1949

Новый этап употребления слова «тип» современные исследователи относят к 1850-м гг.: «Вместе с тем широко распространяется слово тип в другом своем осмыслении, более общем и менее специфическом, где оно тесно сближается семантически со словом „образец", обозначает предмет или лицо, характерное по своим признакам для ряда предметов и лиц»[415]. Так, в «Настольном словаре» (1863–1866) слово «тип» трактуется в философском значении («идеи суть тип созданных предметов»), указано также использование термина в литературе; встречается и более общее объяснение: как «первообраз всякого существа, составленный мыслью человека, и к которому более или менее приближаются особи в действительности. Отличается от идеала тем, что в подробностях не представляет совершенства, а стремится сблизиться с действительностью»[416]. Последняя дефиниция очевидно сближает «тип» с современной его интерпретацией, которая четко отличает идеал от «идеально-типической конструкции», создаваемой искусственно.

Лескинен М. В., Поляки и финны в российской науке второй половины XIX в.: «другой» сквозь призму идентичности, 2010

Исследуя творчество Бродского, Лев Лосев фиксирует внимание на таком важнейшем свойстве его поэзии, отразившей тенденции литературы XX в., как перемещение центра тяжести с этических и социальных вопросов на экзистенциальные (Лосев, 1986:189). Это обстоятельство значительно повышает – по отношению к нормативному языку – значимость глагола быть в экзистенциальной функции. Поэту оказываются нужны не только нейтральные, но и стилистически маркированные формы. Любопытно, что Марина Цветаева тоже утверждала экзистенциальность как наиболее значимую категорию и активно включала в свои тексты форму первого лица есмь, недостающую в современном языке, причем грамматически правильно. Эта форма выражала бытие преимущественно лирического я Цветаевой, но не исчерпывалась этим значением: есмь говорилось и от имени таких природных сущностей, как, например, песок, огонь[9]. Для Бродского форма есмь не характерна[10], его форма – суть, которая не свойственна поэзии Цветаевой. И эта форма – маркер формулы – связывает сущности объективного мира. Место автора в этом случае – позиция наблюдателя, исследователя из мира прошлого (поскольку он это слово активно употребляет) и современного (поскольку он это слово употребляет с нарушением грамматической правильности) или даже будущего (когда косноязычие аграмматизма превратится в новую строгую правильность).

Зубова Л. В., Поэтический язык Иосифа Бродского, 2015

Учеными были установлены четыре уровня развития активной речи у детей – два высших (I и II) и два низших (III и IV). Уровень I характеризуется использованием при общении сложных речевых конструкций. Уровень II отличает преимущественное использование двухсловных предложений: подлежащее – сказуемое, подлежащее – указательное местоимение и т. п. Дети, находящиеся на III уровне, произносят отдельные слова (глаголы, существительные, местоимения), которые выступают в функции целого предложения. Самый низший уровень IV: ребенок проговаривает отдельные слова с повторяющимися слогами, обозначающими, как правило, отдельный предмет или лицо (ма-ма, ба-ба, ав-ав и т. п.). Большинство детей (80 %) из учреждений находятся на низких уровнях овладения активной речью, примерно 60 % детей в 2 года 6 месяцев соответствуют IV уровню, и только 14,3 % детей достигают к этому времени II уровня (двухсловные предложения).

Илюк М. А., Логопедическая работа с дошкольниками в детском доме, 2008

Невозможно осуществить грамматическое толкование, минуя лексический уровень языка. Общественная природа языка обнаруживается, прежде всего, в его лексике. Лексическое значение – это содержание слова, отображающее в сознании и закрепляющее в нем представление о предмете, свойстве, процессе, явлении. К одним из основных проблем лексического компонента грамматического анализа можно отнести распознавание значения многозначных слов, а также установление тождества значений различных слов и словосочетаний, используемых при формулировании уголовно-правовых норм. При толковании многозначных слов необходимо: 1) распознать такое слово; 2) выбрать соответствующее значение в конкретном контексте. А то, в каком из лексических значений выступает слово, определяется его сочетаемостью с другими словами. Реализацию того или иного значения слова осуществляет и более широкий контекст или ситуация, общая тематика речи. Так, например, слово «лицо» в п. «а» ч. 2 ст. 105 УК РФ (убийство двух или более лиц) трактуется как «любой человек», а вот в ст. 32 УК РФ, в которой определяется понятие соучастия в преступлении, тем же словом обозначается не всякий человек, а только вменяемый и достигший возраста уголовной ответственности.

Коллектив авторов, Актуальные проблемы современного уголовного права и криминологии, 2013

2–3 года. Начинает понимать и использовать в речи различные способы обозначения времени (выраженные как наречиями, так и глаголами и т. п.), предлоги, союзы, местоимения, антонимы и другие грамматические и семантические категории (в том числе выраженные окончаниями). Понимает более длинные предложения. Словарь восприятия составляет более 1000 слов, а активный словарь – около 500 слов. Ориентировка в пространстве связана также с различением звуков за пределами видимости. Когда говорит, смотрит в глаза собеседнику, принимает участие в разговоре других людей между собой, уместно вставляет реплики, обращается с просьбами, ясно формулирует свои желания. Хорошо разбирается в описании наглядной ситуации на картинке. Средняя длина предложения достигает 3–5 слов, его структура отвечает нормам. Говорит о себе в первом лице. Любит разговаривать, отвечает на вопросы и задает разнообразные вопросы в уместных ситуациях. Знает, как начать общение со сверстниками.

Протасова Е. Ю., Многоязычие в детском возрасте, 2005

3. Существительные мужского рода могут употребляться неспецифицированно, т. е. для обозначения лиц любого пола. Действует механизм включенности в грамматический мужской род. Язык предпочитает мужские формы для обозначения лиц любого пола или группы лиц разного пола. Так, если имеются в виду учителя и учительницы, достаточно сказать «учителя». Таким образом, по законам феминистской лингвистики представленность лиц женского пола вообще игнорируется в языке как неравноправная.

Болотова А. К., Психология коммуникаций, 2015

Просторечие также использует аффиксацию как способ образования имен лица по определенному свойству, присущему этому лицу (в особенности если в результате создается оценочное наименование: ср. слова типа чудик, придурок, очкарик и под.). Но наряду с этим оно активно пользуется прямым метонимическим переносом: название какого-либо из перечисленных выше аспектов человека и его свойств может становиться названием самого человека. При этом, как правило, такой перенос происходит в случаях, когда внутренняя форма наименования «непрозрачна» и поэтому непонятна носителю просторечия; наиболее характерны в этом отношении как раз иноязычные термины.

Крысин Л. П., Слово в современных текстах и словарях, 2008

Текст – как двуликий Янус – тоже имеет два лица: одним он обращен к языку и, по мнению некоторых ученых, является единственной «формой существования языка» (А.Е.Супрун), другим – к коммуникативному акту, к речевому общению.

Кулибина Н. В., Зачем, что и как читать на уроке. Методическое пособие для преподавателей русского языка как иностранного, 2015

Обращают на себя внимание совершенно невозможные формы: два дщере – III строка вместо двѣ в именительном – винительном падеже двойственного числа; употребление 2-го лица единственного числа сигматического аориста имаста она – III, где в повествовании о третьих лицах должна быть употреблена форма 3-го лица; неправильные формы винительного падежа, следующие за указанной формой глагола: сктjj а краве j мнга овноj – III вместо ожидаемых: сктўj a кравўj j мнгўj овнўj, а также моля бзj вместо моля бгўj – IV/V строки; не может быть отнесена к IX–X вв. форма действительного причастия jмщ – III в именительном падеже единственного числа мужского рода вместо jмў или jmўj. Мы не рассматриваем другие сомнительные факты морфологии, поскольку нет полной уверенности в правильном прочтении текста, многие места которого совершенно непонятны и не могут быть интерпретированы даже с натяжками, как это, возможно, было допущено выше.

Сборник статей, Влесова книга. Троянский конь норманнизма, 2013

Изучение межличностной коммуникации психологическими методами было впервые предпринято в широких масштабах французским психологом С. Московичи и его сотрудниками, хотя известны и более ранние эксперименты в этой области – например, Back, 1961. С. Московичи различает «системы коммуникации» и «каналы коммуникации», что в общих чертах соответствует «стратегическим» и «тактическим» способностям Тайера и первой и второй паре критериев, описанных нами выше. Различия в системах коммуникации описываются Московичи при помощи понятий «давления» и «дистанции»: уровень давления определяется отношением между говорящими, уровень дистанции – отношением каждого из них к содержанию общения. При одном и том же канале коммуникации различие в системах коммуникации, как установил Московичи, является преимущественно лексическим (общий объем сообщения и его лексическое разнообразие); при одной и той же системе различие в каналах дает грамматическую вариативность сообщений (процент слов различных частей речи и некоторые другие параметры). В качестве различных каналов брались ситуации «бок о бок», «спина к спине», «лицом к лицу» и общение собеседников, разделенных перегородкой. Отступление от положения «лицом к лицу» дает увеличение процента существительных и служебных слов, уменьшение процента глаголов, уменьшение общего объема речевой продукции (Фоше, Московичи, 1973; Moscovici et Plon, 1966; Moscovici, 1967).

Леонтьев А. А., Прикладная психолингвистика речевого общения и массовой коммуникации, 2011

На примере С. Малларме хорошо видно, что уже к началу XX в. художественная литература озабочивается своей собственной языковой глубиной; «она порывает с каким-либо определением „жанров“ как форм, прилаженных к порядку представлений, и становится простым проявлением языка, который знает лишь один закон – утверждать вопреки всем другим типам дискурсии свое непреклонное существование». Таким образом, суть новой литературы – «в вечном возврате к самой себе, словно все содержание ее речи сводится лишь к высказыванию своей собственной формы; она обращается к самой себе как к пишущей субъективности или же пытается воссоздать в самом порождающем ее движении сущность всей литературы <…>» [Фуко 1994: 324]. Знаменательно то, как М. Фуко называет описываемый процесс: «Возврат языка». В сравнении с термином «языковой поворот», выгода этого термина заключается в том, что он обозначает важнейшее свойство этого «поворота», а именно – «поворота к себе», «возврата языка к самому себе», «рефлексивности языка» в новую эпоху. В начале XX в. мысль (философская, научная, художественная) поворачивается лицом к языку; сам же язык поворачивается к своей собственной сущности (новая лингвистика, семиотика, лингвистическая поэтика). Язык, замечает М. Фуко, «выявился в разнообразии способов своего бытия». Неизбежным стал вопрос: «что такое язык? Как охватить его и выявить его собственную суть и полноту?».

Фещенко В. В., Лаборатория логоса. Языковой эксперимент в авангардном творчестве, 2009

«Это особые виды связи, обеспечивающие <…> логическую последовательность, взаимозависимость отдельных сообщений, фактов, действий и пр.», – отмечал И. Р. Гальперин. Сцепление обеспечивает линейную связь частей текста с помощью языковых единиц различного уровня (местоимения и местоименные слова, употребление времен и т. п.), что соотносится в какой-то степени с категорией последовательности, которая выражается в способах сочетания предложений в тексте: употребление местоимений третьего лица, притяжательных, указательных местоимений, местоименных наречий, сочинительных союзов и других средств.

Коллектив авторов, Педагогическая риторика в вопросах и ответах. Учебное пособие, 2011

Язык дипломатии составляет нейтральная лексика русского литературного языка, которая в определенных значениях употребляется в качестве термина: протокол (совокупность общепризнанных правил международного общения), сторона (определенное государство и его правительство, участвующее в переговорах). Употребляются также слова, имеющие стилистическую помету книжное, высокое, придающие документам торжественность, например: визит вежливости, сопровождающие лица, почтение, принять уверение и т. п.

Коллектив авторов, Основы русской деловой речи, 2012

При всем этом невозможно отрицать связь особенностей языка и особенностей национальной культуры. Другое дело, что эти аспекты в научном плане до сих пор слабо изучены. Например, ученые пытались установить, как тот или иной тип письменности влияет на культурные коды и развитие различных этносов. Сравнивались латиница и кириллица, письмо фонетическое и иероглифическое. В процессе их употребления задействованы разные участки коры головного мозга, отсюда и разница народов в мышлении, психике и т. д. Например, японский ученый Т. Цунода обследовал представителей нескольких десятков этнических групп (европейских, азиатских и африканских). Полученные материалы показали, что если у представителей подавляющего большинства обследованных групп гласные вызывали доминантность правого полушария (левого уха), то у лиц, родным языком которых был японский или один из полинезийских (тонга, восточно-самоанский и маори), – левого полушария (правого уха). Было выяснено, что такого рода различия в характере доминантности вызваны не генетическими факторами, а лингвистической и слуховой средой.

Филюшкин А. И., История и теория наций и национализма, 2016

Одна из крайних формулировок теории копирования тавтологична едва ли не до такой степени, что делает вообще ненужным эмпирическое исследование. Речь идет о метафоре микрокосма. Эта метафора имеет много форм, однако во всех них передается общее суждение, что в голове «—» (здесь вставляется прилагательное, обозначающее название группы1*) индивида содержится уменьшенная копия культуры его группы, которую он «интернализировал», копия, систематическим образом преобразованная и приспособленная к его нервной ткани по принципу «один-в-один». Эта копия и есть «—» личность. Имея в виду примерно такую формулу утверждали, что «все исследования культуры и личности… сфокусированы на том, как люди воплощают в себе ту культуру, в которой они были воспитаны или в которую они иммигрировали» (Mead, 1953). В любой культуре, разумеется, есть некоторое множество лиц, к которым эта формула неприменима; этих немногих можно назвать «девиантами». Если исключить таких девиантов, то данная метафора предполагает, во-первых, соответствие всех личностей в пределах данной группы – носительницы культуры (или субкультуры) – единому личностному типу; во-вторых, она предполагает наличие идеально точной связи между типом культуры и типом личности. Из последнего допущения, соответственно, могут быть сделаны два возможных вывода: либо что культура может быть выведена из личности, либо что личность может быть выведена из культуры. Процесс, благодаря которому происходит интернализация, – это процесс развития ребенка в том виде, в каком он выражен в данной культуре.

Коллектив авторов, Антология исследований культуры. Символическое поле культуры, 2011

Эпитет (буквально – «приложенное») – это образное, художественное определение, эмоциональная, метафорическая характеристика лица, предмета, явления. Эпитет делает нашу речь более выразительной, точной, подчеркивает индивидуальный признак предмета или явления. По мнению одних ученых, эпитет является тропом и выражается только прилагательным-метафорой (синий взгляд, вишневая заря). Однако Л. И. Тимофеев, К. С. Горбачевич, Н. В. Гаврош, В. В. Краснянский и др. рассматривают эпитет в более широком смысле, так как не всегда возможно провести грань между художественным и нехудожественным определением. Составитель Словаря также понимает эпитет в широком значении и рассматривает его в 2-х аспектах: литературоведческом и лингвистическом. В нашем Словаре в роли эпитетов выступают как тропы, так и логические определения, а также приложения, т. е. определения, выраженные именами существительными.

Словарь эпитетов Сергея Есенина, 2014

2) в связи с многочисленными столкновениями подобного рода ослаблена кодифицирующая деятельность авторитетных организаций и лиц (многочисленные справочники допускают колебания и принимают варианты, иногда прямо противоречащие тенденциям развития языка); весь этот процесс специалисты по культуре речи называют «узуальным взрывом»;

Колесов В. В., «Жизнь происходит от слова…», 2015

Любой предмет имеет множество, целый комплекс определяющих его признаков. Такие признаки могут определять свойства только этого предмета и быть единичными или отражать характерные черты целого ряда предметов. Такие признаки называются общими. Для подтверждения этих слов можно привести следующий пример: каждый человек имеет ряд характеризующих его признаков, часть из которых характеризуют только его. Это черты лица, телосложение, походка, мимика, а также признаки, определяемые представителями правоохранительных органов как «особые приметы», и иные броские признаки. Другие признаки характеризуют целую общность людей, выделяют эту общность из совокупности других общностей. К таким признакам можно отнести профессию, национальность, социальную принадлежность и т. п. Здесь необходимо упомянуть и о признаках, характеризующих всех людей и одновременно отделяющих представителей человеческого рода от иных живых существ. Они присущи каждому человеку. Это способность к абстрактному мышлению и членораздельной речи[5].

Шадрин Д. А., Логика: конспект лекций, -1

Во всех случаях единство темы обеспечивается тождеством референции соответствующих слов в масштабе сверхфразового единства, т. е. соотнесением данных слов (имен нарицательных и собственных, а также замещающих их местоимений) на протяжении СФЕ с одним и тем же предметом реальной действительности (референтом) и подразумевает такое тождество: каждый раз, когда в рамках одного сверхфразового единства и единой темы употребляется одно и то же имя собственное или нарицательное, а также лексические синонимы последних или местоимение, замещающее имя, имеется в виду один и тот же предмет или лицо.

Филимонов О. И., Скрепа-фраза в языке, 2013

Его история начинается с момента вступления человеческой общности на путь цивилизационного развития, оказываясь, таким образом, связанной с формированием этносов, хотя функциональная множественность и степень исходного воздействия этого фактора были заметно ограничены. Тем не менее, принятая в научной литературе расшифровка определения «этнос» выглядит неполной, часто будучи ограниченной упоминанием таких параметров явления как общность происхождения, языка, территории, традиций, мифологической культуры. Очевидно, что в этом случае во внимание приняты только природно-естественные и культурноисторические компоненты явления. Однако человек становится фактором исторического процесса как член сообщества – социального организма, который институционализирует себя пусть в примитивных, но политических формах также. Даже на этапе догосударственной истории задачи военной защиты, реализации поведенческих норм и общих жизненных проблем, будь то хозяйственного или правового порядка – общины решали в политической форме народных собраниях, с помощью «публичных» лиц – старейшин, действовавших властью убеждения.

Коллектив авторов, Этносы и «нации» в Западной Европе в Средние века и раннее Новое время, 2015

Современные политические мифы, особенно те, которые формировались на протяжении долгого времени, существуют во многих вариациях, поскольку ни одно изложение не может быть абсолютно идентично другому. Когда мы говорим о существовании такого-то политического мифа, мы подразумеваем, что существует ряд изложений, более или менее совпадающих в значительном количестве аспектов. Иными словами, мы можем говорить о существовании политического мифа в том случае, если имеются различные повествования о приблизительно одних и тех же событиях, с приблизительно одними и теми же действующими лицами, дающие этим событиям приблизительно одинаковую общую интерпретацию и циркулирующие в данной социальной группе. Как и в традиционных мифологиях, политические мифы могут объединяться в системы, если они воспринимаются как взаимосвязанные по принципу бытования в пределах одной социальной группы и (или) имеющие общие элементы содержания. Более того: как священные мифы часто предстают перед нами в иных повествовательных формах (эпос, отчасти народная сказка), так и политические мифы зачастую принимают разнообразные формы, находят отражение в художественной литературе. Подобно священным мифам, политические мифы могут быть отражены в визуальных жанрах (живопись, плакат, монумент), а также в коллективных церемониях, ритуалах, особо почитаемых датах или географических точках.

Флад Кристофер, Политический миф. Теоретическое исследование, 1996

6) прямая речь точно передаёт высказывания других лиц, в ней широко представлен синтаксис эмоциональной речи с междометиями, обращениями, неполными предложениями и использована своеобразная лексика и фразеология (воспроизводятся все особенности языкового выражения). Косвенная речь возникает при передаче высказываний других лиц от лица автора, поэтому она претерпевает изменения, ср. «Ах, как я рад встрече!» – воскликнул мальчик. – Мальчик воскликнул, что он рад встрече;

Кобякова Т. И., Стилистика русского языка и культура речи (сфера профессиональной коммуникации), 2013

Любой предмет имеет множество, целый комплекс определяющих его признаков. Такие признаки могут определять свойства только этого предмета и быть единичными или отражать характерные черты целого ряда предметов. Такие признаки называются общими. Для подтверждения этих слов можно привести следующий пример: каждый человек имеет ряд характеризующих его признаков, часть из которых характеризуют только его. Это черты лица, телосложение, походка, мимика, а также признаки, определяемые представителями правоохранительных органов как «особые приметы», и иные броские признаки. Другие признаки характеризуют целую общность людей, выделяют эту общность из совокупности других общностей. К таким признакам можно отнести профессию, национальность, социальную принадлежность и т. п.

Шадрин Д. А., Логика, -1

Любой признак может стать основой категории. Можно создать, например, категорию лиц, встающих с левой (или, наоборот, с правой) ноги. Те, кто участвовал в социологических опросах, знают, что в конце каждой анкеты есть так называемая паспортичка. Опрашиваемый должен отметить, к каким категориям он принадлежит: по полу (м/ж), по возрасту (14–25, 25–45, 45–65 лет), по образованию (начальное, высшее, среднее, среднее специальное), по типу поселения (мегаполис, средний город, пгт, сельское поселение). Эти категории выделяются по-разному, но тем не менее, все это – категории, и в основе каждой из них лежит общий признак, характерный для некоего количества индивидов. Зачем нужны эти «паспортички»? Социологи исходят из идеи о том, что люди, относящиеся к одной и той же категории, демонстрируют общие черты поведения, и, следовательно, то, что выяснено в отношении опрошенных мужчин в возрасте, скажем, 45–65 лет, имеющих среднее образование и проживающих в поселках городского типа, можно отнести ко всей совокупности лиц, относящихся к тем же категориям населения, на всем пространстве страны.

Ионин Л. Г., Парад меньшинств, 2014

Такой же оговоркой об узком и широком значениях слова А. А. Горский начинает специальную работу о древнерусской дружине. Но специального анализа семантики слова историк не предпринимает и лишь в конце работы, мельком, замечает, что в «техническом» смысле дружиной обозначалась «совокупность людей, близких князю», «в большинстве случаев, включая бояр», «реже» – исключая их[242]. «Совокупность людей, близких князю», причём то с боярами, а то без них – это весьма неопределённый круг лиц. О какой именно «близости» идёт речь, автор не поясняет. Между тем, автор убеждён, что древнерусское слово дружина было «термином», а заключает работу выводом, что дружина в Древней Руси представляла собой «институт» или «организацию» «всего господствующего класса» и в то же время «корпорацию» княжеских «служилых людей»[243]. В итоге получается некий зазор или даже разрыв между семантикой древнего слова и научным понятием: автор признаёт, что даже в «узком» значении слово дружина указывало (да и то приблизительно) лишь на сферу занятости или проживания неких лиц («совокупность людей, близких князю»), а как научный термин он использует его во вполне определённом (можно сказать, социологическом) смысле для обозначения конкретной общественной группы и её институциональной организации.

Стефанович П. С., Бояре, отроки, дружины. Военно-политическая элита Руси в X–XI веках, 2012

Когда ребенок учится писать, он должен абстрагироваться от сенсорного аспекта языка и заменять слова их мысленными образами. Речь, которая воплощается лишь в представлении человека и нуждается в символизации мысленных образов звуков в форме символов письменного языка (вторичной символизации), разумеется, дается ребенку труднее, чем устная речь. Отсюда следует, что препятствием на пути изучения письменного языка является именно это его абстрактное качество, а не недоразвитость каких-то мышц или наличие механических препятствий. К тому же письменная речь – это такая речь, которая не имеет адресата и обращена к отсутствующему или воображаемому лицу, а порой вообще не имеет обращения к какому-либо конкретному лицу. Подобная ситуация кажется ребенку новой и удивительной. Наши исследования показали, что ребенок, которого обучают письму, не имеет к этому особой мотивации, а потому не чувствует необходимости в обучении и имеет весьма смутное представление о его пользе. В разговорной речи каждая фраза произносится с определенным мотивом. Желание или потребность побуждают человека что-то просить, отвечать на вопросы и разъяснять то, что вызвало у кого-либо удивление. В каждый момент времени направленность устной речи определяется меняющимися мотивами собеседников (Выготский, 1367. С. 157)[42].

Хошманеш Абульфазль, Язык Корана, -1

Качественное изменение в развитии человека происходит при овладении речью, общение приобретает относительную автономность от конкретной, чувственно воспринимаемой ситуации взаимодействия, т. е. оно становится внеситуативным. Однако при этом более ранние по своему происхождению первые два средства общения не остаются забытыми, отброшенными как менее эффективные и не играют всего лишь дополнительную к словам роль. С помощью речи они получают свое дальнейшее развитие, становятся более осознаваемыми, наполняются конкретным смыслом и участвуют в общении людей наравне с вербальными средствами. При этом они в свою очередь оказывают влияние и на речь, обогащая ее различными метафорами. «Наш собственный язык до краев наполнен физиогномическими приметами и характеристиками [экспрессивно-мимическими, выразительно-изобразительными]. „Горькое“ страдание, „сладкое“ счастье и „кислый“ отказ являются не свободными изобретениями поэтов, а совершенно отчетливыми видимыми выражениями человеческого лица, известными с детских лет»[6].

Андрианов М. С., Невербальная коммуникация, 2007

Это еще одна особенность территориального диалекта, так как нормы литературного языка носят общеобязательный характер для всех лиц, пользующихся языком. Поэтому нормы территориального диалекта могут быть названы нормами только условно.

Михайлова Е. В., Русский язык и культура речи. Шпаргалка, -1

В зависимости от исследовательских задач критерии выделения референциальных объектов могут быть разными: частота упоминания объектов, степень их обобщенности/дифференцированности и пр. В общем случае к числу основных категорий объектов относятся: сам говорящий, партнер(ы) общения (адресат, аудитория), третьи лица, окружающая действительность.

Павлова Н. Д., Интент-анализ. Основания, процедура, опыт использования, 2017

Это направление начинало с жесткого понятия текста. Текст, как его определял А. М. Пятигорский, должен удовлетворять по меньшей мере трем условиям: «Во-первых, текстом будет считаться только сообщение, которое пространственно (т. е. оптически, акустически или каким-либо иным образом) зафиксировано. Во-вторых, текстом будет считаться только такое сообщение, пространственная фиксация которого была не случайным явлением, а необходимым средством сознательной передачи этого сообщения его автором или другими лицами. В-третьих, предполагается, что текст понятен, т. е. не нуждается в дешифровке, не содержит мешающих его пониманию лингвистических трудностей» [Пятигорский 1962: 145]. Очевидно, что такое определение текста приложимо почти исключительно к жестко структурированным, завершенным и материально зафиксированным вербальным текстам. В дальнейшем это понятие сильно эволюционировало, особенно когда было перенесено из области лингвистики в сферу семиотически понятой культуры. Расширение и изменение содержания понятия текста отчетливо прослеживается в работах Ю. М. Лотмана. В серии своих последних трудов, объединенных в книге «Культура и взрыв», Лотман выдвинул стадиально новое, с учетом постструктуралистской парадигмы, понимание текста.

Абашев В. В., Русская литература Урала. Проблемы геопоэтики, 2014

Слова принимают различные значения в зависимости от контекста. Прибегну к известному примеру: англ. bachelor («холостяк») можно перевести как исп. soltero, ит. scapolo, фр. célibataire в контексте, где речь идет о людях и, возможно, связанном с брачными вопросами. В контексте университетском и профессиональном это слово может относиться к лицу, получившему степень бакалавра, а в контексте средневековом – к пажу рыцаря. В контексте зоологическом это – самец (например, тюленя), в период спаривания остающийся без самки.

Эко Умберто, Сказать почти то же самое. Опыты о переводе, 2003